скачать книгу бесплатно
противостояния обыденному, быть может навеянный армянскими генами, и он, к ужасу жены
Валентины, решил назвать дочь Клеопатрой. Самое поразительное, что в решающий момент в
споре с мужем по этому поводу Валентина обнаружила, что у неё нет убедительных
контраргументов.
– Клеопатра! – мечтательно закатив глаза, словно пробуя на вкус пахлаву, нараспев
произносил Жора. – А известно ли тебе, женщина, что означает это имя?
Валентина оплошала – не подготовилась к разговору и имела в арсенале что-то весьма
обыденное в диапазоне от Ольги до Екатерины. Но Жора, что называется, закусил удила, он был в
восторге от своей находки:
– Это имя означает «царица, любящая своего отца». Отца, понимаешь? И ты хочешь, чтобы
я отказался от такого имени для своей единственной дочери?! Тебя-то она и так любить будет – а
для меня это единственный шанс.
Имя оказалось пророческим – дочь любила отца нежно, с какой-то особой
доверительностью, какой так и не случилось в её отношениях с матерью. Но это стало понятно
много позже. Пока Валентина месяц после родов умоляла мужа дать девочке «нормальное» имя,
в качестве эрзаца использовали просторечное Лялька. Валентина окончательно признала своё
поражение, увидев свидетельство о рождении, где чёрным по белому написали: Беленькая
Клеопатра Жораевна. Она готова была расплакаться, но Жора, обычно податливый и неупрямый,
как все армянские мужья, в этот раз не отступал. Больше в этой ситуации она ничего не смогла
сделать. Не разводиться же! В качестве реванша за поражение Валентина узаконила в обиходе
имя Лялька, резонно указав мужу, что Клеопатру невозможно вслух и без истерического смеха
попросить, допустим, вынести ведро к мусоропроводу или напомнить Клеопатре поменять трусы
на чистые. Как альтернатива с подачи хитрой Валентины фигурировала вообще несуразная Клёпа.
И Жора смирился.
За исключением этого эпизода, Жора являлся идеальным мужем: любил свою жену, решал
все житейские вопросы, одаривал её дорогими подарками, везде и всюду находился рядом – в
общем, настоящая опора и защита. Карьеру он сделал блестящую – стал дипломатом. На момент
рождения Клеопатры уже трудился в Министерстве иностранных дел и ждал назначения за
границу.
Коллеги по работе за глаза иронически-дружелюбно величали его «Беликяном» –
впрочем, с оттенком неподдельной сердечности. Для сердечности имелись простые человеческие
причины: Жора был от природы незлобен, улыбчив, по-восточному обходителен и, взбираясь по
крутой служебной лестнице, соблюдал политес не только с начальством, но и с подчинёнными.
Ему претило вошедшее в моду среди партийной элиты в брежневское время рабоче-крестьянское
хамство, выдававшее себя за «демократизм». Он лишь тонко улыбался, выслушивая дежурные
сальности в ходе застольных партийных посиделок, и не торопился ответить смачным словцом на
пьяную тираду мидовцев из тех, что попроще. У помощника Брежнева Александрова-Агентова он
позаимствовал мудрость в стиле Дейла Карнеги: «Нервный человек – не тот, кто кричит на
подчинённых. Кричит на подчинённых просто хам. Нервный – это тот, кто кричит на начальство».
Жора предпочитал не кричать ни вверх, ни вниз. В пронизанной интригами и неврозами
атмосфере МИДа он был лучезарен, доступен для нижестоящих коллег, надёжен в качестве
конфиданта для «дипломатов в штатском» и обходителен без наивности в общении с
иностранными коллегами. Он был весьма несоветским в манере общения. В кулуарах в пику
разговорам о «ленинской внешней политике» он оспаривал Киплинга, утверждая, что СССР – это
удачный пример того, как вместе сошлись практичный Запад и лицемерный Восток. В припадке
откровенности он признался как-то дипломату из тех, что «под прикрытием»: идеал мидовца – это
помесь восточного падишаха с английским лордом. Жора и являлся таким идеалом.
Он начинал свою мидовскую карьеру ещё при «и примкнувшем к ним Шипилове», когда
тот активно осуществлял послесталинский поворот СССР лицом к арабским странам; но Жора
служил тогда в средних чинах и не числился среди креатур Шипилова, так что политический крах
патрона никак на него не повлиял, тем более что в своих географических пристрастиях Жора был
традиционалистом – невзирая на свои армянские корни, мало интересовался Ливаном, Ираном и
прочими странами армянского рассеяния, а выбирал более традиционные для дипломата
столицы – от Праги и западнее. Они по нескольку лет жили и в Праге, и в Берлине, где к тому же
имелись хорошие советские школы при посольствах. Жора с истовостью настоящего армянина из
двух возможных поприщ – коммерции и книжной учёности – без колебаний выбрал последнее, и
ставил образование дочери выше своего карьерного роста. Впрочем, он оказался удачлив в
карьере. Отчасти потому, что проявился, как говорят американцы, в нужное время в нужном
месте, но в основном благодаря образу, который он сам для себя создал. Образ обозначался
особым термином – «внутренний дипломат».
В ответ на добродушное подначивание со стороны жены Валентины, которая первой
услышала диковинный термин, он не без ироничного удовольствия, объяснял:
– О женщина, сосуд несовершенств, как ты не можешь уразуметь? Коридоры МИДа полны
«внешних дипломатов» – людей, которые пользуются вежливостью и радушием не чаще, чем
ножом и вилкой, и то лишь на официальных банкетах. В повседневной же жизни это трамвайные
хамы, подсиживающие коллег и тиранящие нижестоящих сотрудников. А «внутренний дипломат»
– я, например, – ест с ножом и вилкой, даже когда его никто не видит, и доброжелательно
относится к внутреннему кругу коллег и подчинённых. Ну, как Микоян, – пояснял он для пущей
ясности.
Верный этой философии, Жора уживался со всеми, не забывая о каждодневном,
методичном труде – подъёме по карьерной лестнице. При этом никого не подставлял и не
подсиживал. И те скандалы, увольнения, упразднения отделов и кадровые перетасовки, что
время от времени сотрясали МИД, обходили его стороной.
Лялька росла принцессой, и Жора с широтой души восточного падишаха бросал к её ногам
всё: и стильную западную одежду, которая всё настоятельнее заявляла о себе в Москве, –
«Москвошвей» и даже ателье индпошива уступали под напором западной моды и становились
позорной архаикой, – и украшения, и дорогие, только по подписке доступные книжные собрания
сочинений. Странно, что при всей своей любви к дочери он ухитрился не испортить и не
избаловать её. Был строг и требователен к учёбе, внушал ей, что «всё это» (следовал широкий
жест, охватывающий квартиру со всем её содержимым, включая огромный шкаф с одеждой, и
саму Ляльку) будет принадлежать ей только в случае хороших отметок и примерного поведения.
Впрочем, Ляльку не приходилось понукать: учиться она любила и с азартом накапливала книжные
знания, даже из ненавистных ей точных наук – Лялька росла прирождённым гуманитарием.
В МГИМО поступила легко. Конечно, её фамилия числилась в соответствующем списке, но
«за уши» её тянуть не пришлось – она блестяще знала материал по всем предметам, и, с
торжеством размахивая сумкой, возвращалась домой, чтобы отрапортовать об очередной пятёрке
на вступительном экзамене. А вот по поводу правил поведения у неё с папой образовались
неразрешимые противоречия. Верный своим армянским генам, Жора был патологически ревнив
по отношению не только к жене, но и к дочери. Одна мысль, что какой-то мужчина может
приблизиться к ней ближе, чем на расстояние вытянутой руки, повергала его в нездоровое
возбуждение, которое иногда заканчивалось сердечным приступом. Пока Лялька училась в
школе, особых проблем не возникало: все невинные школьные романы укладывались в рабочее
время, и к приходу папы с работы она сидела паинькой за учебниками. Да и боязнь пролететь с
поступлением в институт тоже делала своё дело – Жоре как-то удалось внушить дочери, что у него
принципы и что просить за неё он не пойдёт. Более того, если она провалится, то навсегда
замарает его честное имя, и он просто не знает, сможет ли после этого жить. Лялька
действительно грызла гранит науки, утешая себя тем, что, вот поступит – и тогда…
«И тогда», по логике событий, наступило в летний день сразу за последним экзаменом,
когда ей позвонила приятельница-абитуриентка Лилька с радостным воплем: «Свершилось! Мы с
тобой – в логове будущих дипломатов! Готовь вечерние платья для приёмов и сумки из
