скачать книгу бесплатно
домашнему открытым воротом не только умеет, но и привык управлять десятками людей и
навязывать им свою волю. – Я по происхождению армянин, у нас отчество не в ходу, но вырос я в
русской культуре и, знаете, научился ценить это замечательное качество русских – при обращении
к человеку как бы автоматически называть не только его имя, но заодно и имя его отца. Есть в
этом какая-то изюминка, какая-то дань уважения предкам. И в армянскую культуру, по крайней
мере здесь, в Москве, это проникло. Ашот, Тигран – эта фамильярность хороша для базара, для
торговцев кинзой. А вот Ашот Тигранович – это уже мини-история рода. Или вы не согласны?
– Отец, не загоняй молодого человека в угол своей риторикой, – встряла в разговор
Валентина, – лучше налей ему и себе вина. Ты открытую бутылку в руке уже минуту держишь. Ещё
немного, и Вадим… – она сделала крошечную паузу, – Борисович подумает, что ты родом не из
Армении, а из Голландии: это там скупо угощают гостей и тут же уносят поднос с едой и
напитками прочь.
Ляля досадливо оглянулась на мать. Та вообще раздражала её в этот вечер, особенно
своим модным, недавно купленным брючным костюмом, который очень её молодил. Она вдруг
вспомнила, что просила у Валентины этот костюм на один раз – сходить на вечер в институт, а та
отказала.
В выборе вина таился подвох – Савченко не знал точно, какое именно вино подаётся к
какому блюду, поэтому он сыграл наверняка, сказав, что будет пить то же, что и Ляля. Что же до
темы разговора, он решил удивить хозяина дома парадоксом:
– Согласен с тем, что отчество – дань уважения отцу. Или подчёркивание иерархии
отношений – отсылка к авторитету родителя. Но когда человек самореализуется и добивается
чего-то в жизни, когда его имя на слуху, использование отчества становится странным. Мне
кажется, есть люди, которым вообще отчество противопоказано.
Жора с интересом слушал этот монолог юного пришельца, который ниоткуда вдруг
появился в жизни его дочери.
– Например? – мягко, но с прежними нотками непоколебимого авторитета подтолкнул он
мысль собеседника.
– Например? – Савченко, ничуть не смущённый вопросом, повторил его вслух, как бы
разгоняясь перед прыжком: – Например, артисты, спортсмены, космонавты, поэты. Эдуард
Стрельцов, Леонид Утёсов, Юрий Гагарин, Сергей Есенин… Было бы странно именовать их с
отчествами. Они самодостаточны сами по себе.
– Ну, а из политиков кто? – Жора испытующе посмотрел на Савченко. – Я имею в виду
наших политиков. Ричарда Никсона или Жоржа Помпиду просьба не называть.
Савченко задумался на секунду. Его ответ озадачил Жору и даже заставил насторожиться:
– Анастас Микоян. Или Лев Троцкий.
– Вот как! Я думал, вы назовёте другие имена, – дипломатично заметил Жора, – впрочем,
согласен. Оба из названных вами персонажей несомненно политики – этого у них не отнять. Хотя
судьбы у них очень разные… – Жора усмехнулся своей восточной улыбкой, в которой органично
переплелись хитрость и грусть.
Валентина, которую после неожиданного ответа Савченко наряду с удивлением обуяла и
сугубо женская осторожность, поспешила снова вклиниться в разговор, чтобы перевести его в
более безопасное русло:
– Тайм-аут в дискуссии. Хозяин дома, за тобой первый тост. А то у меня пельмени почти
готовы.
Валентине очень хотелось в этот вечер соединить воедино армянскую и русскую кухни. Но,
чтобы не повторять одни и те же ингредиенты в разных блюдах, она нашла разумный
компромисс: на закуску приготовила постную долму с начинкой из овощей.
– Да, тост давно назрел, – охотно согласился Жора. – Тост очевидный, что не делает его
менее искренним: За молодое поколение в вашем лице и за то, чтобы в будущем вы оба
добились такой известности, которая избавит от необходимости использовать отчества.
Через некоторое время после тоста, где-то между постной долмой и пельменями,
убедившись, что мужчины утолили голод, Валентина умудрилась снова разозлить Лялю, когда
бесцеремонно спросила Вадима, знает ли он, что похож на Сергея Есенина.
– Мама! – не сдержалась Ляля, – ему, наверное, тысячу раз этот вопрос задавали. Теперь и
ты туда же.
– Нет, почему же? – Савченко беспечно махнул рукой, как будто говорил о несущественной
мелочи. – Вопрос, несомненно, звучал и раньше, но, конечно, не тысячу раз. Мне пришлось
заготовить на него стандартный ответ.
– И этот стандартный ответ? – полувопросительно-полуутвердительно с учительской
интонацией произнесла Валентина.
– Предпочёл бы поменять внешность Есенина на облик Евтушенко при обмене
квалификации Евтушенко на талант Есенина, – без запинки выдал он заготовленную формулу.
Жора, мастерски ведущий разговор за столом таким образом, что легкомысленная
церемонность перемежалась с зондирующими вопросами, ухватился за подвернувшуюся
стихотворную тему, чтобы исподволь выяснить, как сочетается желание быть альтер-эго Есенина с
обучением в МАИ и чем молодой авиаконструктор хотел бы заниматься после распределения.
Пока Савченко добросовестно и подробно, словно третий закон Ньютона, объяснял
специфику распределения в многочисленные «почтовые ящики», одно описание которых
подразумевало статус «невыездного», Жора, профессионально изображающий участливое
внимание, перебирал в уме возможные варианты трудоустройства в экспортные
загранучреждения, при которых можно было бы совместить весьма специфическую
квалификацию этого русича (если, конечно, у Ляли появятся по отношению к нему серьёзные
намерения) с долгосрочной загранкомандировкой – в Ливию, Индию или, на худой конец, в
недавно создавшийся Бангладеш.
– Странно, что с вашим складом ума вам нравятся стихи, – вклинившись в ближайшую
паузу, сказал Жора. По формальным признакам эта ремарка не тянула на вопрос, но, несомненно,
подразумевала ответ. Жора частенько использовал такие словесные удочки-«закидушки», чтобы
разговорить собеседника на интересующую его тему. Приём сработал безотказно и на сей раз:
Вадим посчитал необходимым не только сослаться на своего отца, который привил ему любовь к
стихам, но и стал, сам того не замечая, погружаться в пучину уточняющей терминологии:
– Нравятся – не совсем точное определение, пожалуй. Мне интересны стихи как плод
размышлений или умственных мучений поэта, как главы в его собственной судьбе.
– То есть это может быть вовсе и не поэзия? – подсказал Жора. – «Преступление и
наказание» – чем не плод мучений?
– Нет-нет! – воскликнул Савченко. – Проза – совсем другое дело. Проза – это как
полиэтилен, это бесконечное повторение одной и той же молекулярной решётки. Полиэтилен, то
бишь роман, к примеру, Гончарова или Тургенева никогда не кончается. Герои в нём могут
жениться или умирать, разбогатеть или разориться, но повествование длится бесконечно, как
лента полиэтилена на конвейере. Все эти описания дуба у Толстого, облаков над Аустерлицем,
потёртых сюртуков на героях… Этому нет конца, это можно длить до бесконечности. В математике
тоже это есть – существует такая дробь в периоде. Поделите десять на три – и вы получите такой
математический полиэтилен-прозу – три и три в периоде. И к тому же в прозе низкая плотность
мысли. А поэзия – это скорее математическое уравнение, и очень насыщенное если не мыслью, то
хотя бы эмоциями. Например, «Жди меня» Симонова. Что здорово, в каждом стихотворении,
даже не самом талантливом, есть стержень, какой-то магнитный сердечник – индуктор, через
который идут электромагнитные токи, наконец, попросту какая-то законченность. Оно компактно,
оно, слава богу, всегда заканчивается, и разные его части согласованы друг с другом рифмой.
– Вы меня испугали и запутали, Вадим Борисович, – с хитринкой сказал Жора. – Испугали
потому, что я с математикой и физикой не в ладу, подозреваю, что и моя дочь тоже. На такие
глубины абстракции гуманитарии, увы, не посягают. А запутали, потому что я так и не понял, что
