Союз меча и забрала

– Вери найс ту мит ю, мистер Бендер, – с еле заметным акцентом произнёс вице-консул и предъявил из нагрудного кармана клочок картона, на котором, кроме имени и фамилии, никакой информации не значилось. Александр Остапович тоже не остался в долгу и полез в карман за своей визитной карточкой.

– Мистер Паниковски – выходец из Советского Союза и уроженец Бендер, – с ехидцей в голосе пояснил Коробейников. – Он прекрасно говорит по-русски, но, вернувшись в Россию, предпочитает английский.

Круглое и пухленькое личико Алекса Паниковски залилось непосредственным детским румянцем.

– Ну, чито ви, господин Коробейников. Я очень льюблью Рашша и…

– …и потому скрываете, что знаете русский язык, – продолжал бесцеремонно уличать вице-консула отставной историк. – Александр Яковлевич Паниковски, дорогой Саша, утверждает, что устроился на работу в госдепартамент США без всякого блата, якобы на общих основаниях с коренными американцами. Насколько мне известно, эмигрантам в первом поколении путь в такие учреждения заказан – не так ли, уважаемый мистер Паниковски? Так скажите нам, за какие такие заслуги перед американским государством вам было сделано послабление?

– Ви заблуждаетесь, мистер Коробейникофф, у вас устаревший информэйшн об эмигрантах. Меня взяли на дипломатический работа как знатока России.

– Он теперь, Саша, стал большим другом нашей страны, но для этого ему нужно было сначала эмигрировать в Штаты и притвориться, что плохо говорит по-русски. Зачем вы, Паниковски, изображаете из себя американца, не умеющего произнести букву «ы»? А? Скажите на милость.

Бендеру всё это резко резало слух, ему показалось, что его старый знакомый под влиянием выпитого слегка перебарщивает по части критики бывшего жителя Бендер и пренебрегает общепринятыми нормами приличия. Как можно так обращаться с иностранцем да ещё облечённым официальными полномочиями! Однако, как ни странно, оба они – и Паниковски, и Коробейников – не замечали никаких нарушений правил приличия или делали вид, что не замечают.

– Как вы находите нас после длительного отсутствия? – поинтересовался для вежливости Бендер.

– О, очень интересно, чрезвычайно! – с энтузиазмом и без всякого наносного акцента отозвался Паниковски. – Страну стало просто не узнать. Столько поразительных изменений!

– Да уж куда как интересно! – тут же отозвался Коробейников. – Изменения! И все в вашу пользу!

– А в какой сфере бизнеса вы работаете? – задал в свою очередь вопрос Паниковски.

– Самой разной, в основном в сфере импорта-экспорта, – неопределённо ответил Бендер.

– Сейчас он станет спрашивать тебя, какими секретами ты располагаешь, – мрачно пообещал Коробейников и потянулся рукой за «абсолютом». – Вы пить с нами будете, мистер вице-консул? Ах, вы за рулём. Ну-ну. Воздержитесь, дипломатам выпивка не новинка. Впрочем, никакой вы не дипломат, Паниковски, а самый настоящий ловец душ. Что вы так на меня смотрите? Шпион вы чистой воды, а не консул. Что ж вы молчите, как нелегальный эмигрант на таможне?

Паниковски вероятно снова бросило в жар, потому что краска стыдливости опять пробежала по его лицу. На такое разоблачение он счёл необходимым ответить опровержением и без всякого акцента:

– Аркадий Варфоломеевич, да угомонитесь вы, наконец! Как вам не стыдно обличать меня в том, о чём я и понятия не имею. В вас сидит реликт былого недоверия ко всем иностранцам.

– Ага, ещё со времён Владимира Красного Солнышка, – подтвердил Коробейников.– Он-то уж и дня не мог прожить без денежек хазарских иудеев. Слава Богу, другой Владимир, Мономах, выселил их всех из Киева.

– Так вы к тому же и антисемит, – окончательно овладел русской фонетикой Паниковски и перешёл в наступление.

– Да ладно-ладно, мы к этому привычны. Как только начинаем правду-матку говорить про евреев, так сразу же приклеивается ярлык антисемитизма. Лучше расскажите, как вы недавно вербовали моего знакомца из московской мэрии и обещали ему за конфиденциальную информацию аж целых двести долларов.

– Это навет. Это неправда. – И без того высокий голос вице-консула взметнулся до верхнего «ля», и отголоски его застряли где-то в лепном потолке. – С вами вообще говорить невозможно, к тому же вы пьяны.

– Ну, хорошо, хорошо, я больше не буду, – смягчился Коробейников. – Поведайте тогда о том, какие планы в отношении Московии имеет наш друг Джордж? Или на трон взобрался уже друг Билл? Но всё равно, сообщите нам, почему Америка заинтересована в сильной и демократической России? И почему она решила расширять НАТО до Днепра, когда ей никто уже не угрожает? Ведь Варшавский пакт сдох и лежит в руинах!

– Ну, об этом вы можете прочитать и в своих газетах.

– А я хочу услышать от вас лично, – настаивал Коробейников. За время препирательств с вице-консулом он успел хлебнуть ещё пару рюмок «абсолютной шведской бодяги» и слегка покачивался.

– Извините, мистер Бендер, я оставлю вас, – засуетился Паниковски. – Рад был познакомиться. Вы не возражаете, если я вам позвоню?

– Нет, конечно.

– Только ты не звони раньше девяти, Паниковски, – окончательно сбился на фамильярный тон сын бывшего секретаря канцелярии градоначальника. – Он, Саша, звонит пораньше, когда КГБ ещё спит и не может его застукать.

– Всего хорошего, мистер Бендер. До свидания, мистер Коробейников.

Паниковски, нимало не смущаясь, не без достоинства поклонился и, никуда не сворачивая, пошёл совершать запланированный «наезд» на представителя то ли первой, то ли второй ветви власти. Он и так потерял слишком много времени на не представлявших никакого интереса друзей. Не для того он приехал сюда, чтобы размениваться на бывших архивистов и писателей!

На губах вице-консула заиграла таинственная улыбка, а лицо опять полыхнуло кумачом. «Ничего, пусть себе духарятся „коробейниковы“, мы потерпим, а когда придёт наш черёд, скушаем их всех с маслом», – подумал он чуть ли не вслух, прокладывая дорогу к какому-то министру. Жалкие и грубые личности! Разве мог когда-нибудь его отец, провинциальный бухгалтер Яков Самуэлевич Паниковски, обивавший с унижением пороги ОВИРов и райотделов милиции, для того чтобы собрать нужные бумаги на выезд в обетованную страну, – разве мог его отец подумать, что сынок будет запросто беседовать с самым высоким начальством и не только беседовать, но и склонять к сотрудничеству с мировым оплотом демократии?

– Ну вот, теперь можно уходить, – сказал Бендер, провожая взглядом Паниковски. – Давай поедем ко мне.

– Я не возражаю. Только давай поедем ко мне, но напоследок «махнём» ещё по одной и…

– А может, тебе уже хватит? – как можно мягче спросил Бендер, чтобы не разозлить приятеля бестактным замечанием.

– Нет, не хватит.

Коробейников с мрачной решимостью потомственного вятича довести дело до конца выпил рюмку какого-то напитка подозрительно-зелёного цвета и только после этого сдался на милость Бендера. Александр Остапович взял дружка под локоток и стал пробираться к выходу. Он довёл историка-архивиста и не состоявшегося политика до своих «жигулей» и осторожно положил его на заднее сиденье. Коробейников подложил под голову ладошки, свернулся калачиком и тут же мирно заснул. Когда они подъехали к дому, и Бендер слегка потряс приятеля за плечо, оказалось, что тот не спал.

– А знаешь что, Бендер? – сказал он совершенно трезвым голосом. – У тебя деньжата свободные есть?

– Кое-какой капитальчик водится. – Александр Остапович, наученный горьким опытом, насторожился: сейчас, как и все, Аркашка будет просить денег взаймы.

– На первое время нужно не так уж много. Стартовый капитал, чтобы запустить машину в действие. А потом мы переведём её на самоокупаемость.

– Что ты надумал? Какую машину? – удивился сын Великого Комбинатора предпринимательской жилке сына бывшего мелкого провинциального царского чиновника.

– А не вставить ли нам перо в задницу «забугорникам»? – вопросом на вопрос ответил Коробейников.

– А что – есть идея? – в вопросительной форме оживился Бендер.

– Есть, – ответил Коробейников и захрапел.

Москва хорошела и принаряживалась.

Выросшие, словно грибы, банки и офисы, одевались в мрамор и гранит, а мутные полупьяные окна заснувших приватизированных старинных особняков заменялись чистыми наглыми глазницами стеклопакетов и прочих европейских «велюксов». Вместо убогих плакатов «Храните деньги в сберегательной кассе» или «Летайте самолётами «Аэрофлота» на всех перекрёстках появились огромные рекламные щиты, предлагавшие на английском языке выкурить сигареты «ЛМ», утолить жажду напитком из Турина от Росси, погреть животик на Бермудах или купить виллу в Каннах. На Профсоюзной улице вокруг метро «Беляево» появились сразу три казино. Привлекало одно с интригующим названием «Козино «Падкова».

Центр столицы украшал Храм, выстроенный на месте популярного бассейна, и несуразный по величине и финансовым затратам памятник Ивану Калите, созданный по проекту безработного у себя в Грузии скульптора-монументалиста Цинцинадзе. Памятник ваяли несколько помощников Цинцинадзе: одному поручили изготовить голову князя, другому – туловище, третьему – руки, четвёртому – ноги, а потому, когда всё смонтировали вместе, получился гимн эклектике и безвкусице. Иван Калита стоял лицом к Кремлю, а Кремль подслеповато – против солнца – всматривался в «железобетон в сюртуке», корчил в гримасах фейс и отказывался признавать в нём своего бывшего хозяина.

Когда друзья подъехали к дому, в котором жил Коробейников, наступили сумерки. В подъезде было темно, и как водится, ни одна лампочка не горела.

– Лифт со вчерашнего дня не работает, – предупредил Коробейников.

Они ощупью пробрались на третий этаж, и хозяин квартиры с трудом нашарил кнопку звонка. Однако попытка дозвониться оказалась тщетной.

– Валера-а-а! Открывай! Это я.

Коробейников нажимал беспрерывно на звонок, но дверь не открывалась.

– Куда же моя киска умыкнула? – совсем не удивлённым, скорее, самодовольным голосом женатого человека, возвращающегося к родному очагу, спросил себя отставной советник и консультант демократов. – Наверное, ушла на какой-нибудь шейпинг или аэробику.

Друзьям пришлось проделывать довольно утомительную процедуру, связанную с поисками ключей в карманах хозяина и попаданием оных в две замочные скважины, но с помощью Бендера эта задача была успешно решена.

– Валерия! Где ты? – опять обратил вопрос к себе Коробейников. Они с Бендером топтались в прихожей, снимали ботинки, куртки, пытаясь найти вешалку и домашние тапочки. – Ну и ладненько, так даже лучше, – сказал он примирительным тоном, который усвоили некоторые виноватые мужья при возвращении домой. – Устроим мальчишеские посиделки. Ты раздевайся, Саш, – что ты стал в дверях? Проходи, будь как дома. Включи-ка свет, а то темно, как у негра подмышкой.

Коробейников сделал в темноте несколько шагов, и Александр Остапович тут же услышал грохот падающего тела, стоны и ругань:

– Кто это тут, блин, разбросал по полу вещи?

Бендер нашёл кнопку выключателя. Когда загорелся свет, он увидел, что Коробейников лежит на полу и держится за ушибленную коленку, а рядом с ним валяется перевёрнутый пуфик.

– А это что? – задал хозяин квартиры вопрос гостю, кивая головой на живописный беспорядок вокруг себя. – Ты что-нибудь понимаешь?

Взору Бендера предстали разбросанные тут и там вещи: предметы кухонной утвари, одежды, туалета, мебели, какие-то фотографии, безделушки… Следы от беспорядка вели в спальню.

– Похоже, у тебя в квартире побывали воры, – высказал предположение гость.

– Воры? А что им тут у меня, блин, делать? Книги вон целы, а драгоценности жены… Впрочем, надо проверить, Валерка с ума сойдёт, когда узнает о пропаже своих безделушек-погремушек.

Он твёрдой походкой пошёл в спальню, но скоро вернулся оттуда бледный, растерянный, поникший, держа в дрожащей руке клочок бумаги:

– Она… ты представляешь… стерва… Она сбежала…

Бумажка выпала из рук Аркадия Варфоломеевича, и он опустился на пол, беззвучно сотрясая своё полное тело рыданиями. Александр Остапович поднял сначала Коробейникова и посадил его в кресло, а потом уже подобрал бумажку.

– «Аркадий, прости меня, но я больше не могу оставаться с тобой. Мне надоели твоя беспорядочная жизнь, безответственность и наше нищенское существование. Я ещё молода и хочу использовать свой шанс в жизни. Не ищи меня. На развод я подам сама. Оставляю тебе квартиру и всю обстановку. Надеюсь, ты сумеешь прокормить себя. Прощай. Валерия», – прочёл Бендер негромким пономарским голосом. – Интересное кино. Называется «Нас не ждали». Да. Ничто в мужчине не раздражает женщину так, как отсутствие денег.

– Я знаю, к кому она ушла, – с угрозой в голосе продолжал Коробейников, не обращая внимания на Бендера. – Тут недавно объявился бывший мой подчинённый по сектору истории коллективизации некто Востриков. Фёдор Фёдорович Востриков, сын священнослужителя, бездарь и тупица, которого я много раз спасал от неприятностей. От него ушли две жены – до того был занудливый и пустой мужичонка. Представь себе, он, оказывается, нашёл новую «нишу» в жизни: уволился из института и подался в бизнес. Рассказывал, что открыл при московской епархии свечной заводик, купается якобы в роскоши… Я тогда ещё обратил внимание, что моя благоверная слушала его, словно язычница прохиндея волхва. Точно, ушла к нему – больше не к кому! – заключил он. – Двадцать лет прожили.

– А может это к лучшему? – с осторожным оптимизмом спросил Бендер. – У меня уже было такое. Признаюсь, тоже поначалу горевал, переживал, а потом плюнул и забыл. Если две линии не пересекаются, значит не судьба. Тут и Лобачевский не поможет.

– И у тебя, значит, сбежала? Это что: болезнь такая пошла среди наших баб или поветрие какое?

– Критическая стадия фазы обскурации российского суперэтноса, – ответил Бендер.

– Ты что – тоже увлекаешься Гумилёвым?

– Аркаша! Каждый интеллигентный человек обязан прочитать и хотя бы чуть-чуть понять теорию этногенеза Льва Гумилёва! Надеюсь, ты меня ещё не вычеркнул из списков московской интеллигенции? Великий Евразиец!

– Ты молоток, Сашка! Не ожидал от тебя такой прыти. Только я бы сделал поправку на Великого Евразийца.

– Это ещё какую?

– Переставил местами Европу с Азией. В нас больше сидит азиатчины, чем европейщины. Так что, дорогой мой представитель тонкой прослойки населения, никакие мы не евразийцы, а азиопы. А насчёт обскурации ты прав. Одряхлела Русь, обросла обывателями, лишилась лучших своих патриотов-пассионариев…

– Не расстраивайся, Аркадий! Это уже было в нашей истории – кажется, в тринадцатом веке. Нужен новый пассионарный толчок, чтобы разбудить страну, и страна его получит!

– От кого? От нас с тобой? Скорее мы получим пинок в зад.

– Да хотя бы и от нас. А пинок в зад – это тоже проявление пассионарности. Кроме того, этнос умирает очень долго, и на наш век его вполне хватит, – окончательно отвлёк Бендер Коробейникова от случившегося. – Ну, да хрен с ним с этногенезом. У тебя есть хоть что-то выпить? Уж больно повод уважительный, друг ты мой ситцевый, Аркадий.

– Сейчас поищем. Пойдём-ка, брат, на кухню. Давно я там не сиживал, – сказал хозяин и полез в холодильник. Первая боль утраты прошла, настал этап подспудных размышлений и анализа, скрытый за внешним бодрячеством. Теперь самое лучшее лекарство – междусобойчик с другом по несчастью. Как-то легче становится на душе, что и у соседа тоже корова сдохла.

Через несколько минут импровизированный холостяцкий ужин был накрыт по всем правилам жанра, а ещё через полчаса друзья дружно распевали популярную в застойные времена песню:

…И если к другому сбежала невеста,

То не известно, кому повезло.

Эх, рулла-тирулла, ах рулла-тирулла!

Эх рулла-тирулла -тирулла-ла-ла!

– А что, Сашка – хорошо сидим! – сказал Коробейников, похрустывая солёным огурцом.

– Как в молодые институтские годы, – вторил ему Бендер, раскрасневшийся от простой «пшеничной».

– Да, жизнь прошла, и к чему мы пришли? – начал было гнать волну пессимизма и упадничества Коробейников, но Бендер не дал ему развернуться и спросил:

– А что ты, между прочим, имел в виду по дороге домой? Ты говорил о какой-то идее, возникшей в твоей ясной голове.

– Ничего я не говорил, – отказался Коробейников. – Тебе показалось.

– Ой-ли? Ты что – передумал?

– Вроде того. – Коробейников разлил остатки «пшеничной» по рюмкам и единолично выпил. – Мне сейчас не до того.

– Ну и зря. Распустил нюни и ждёшь сочувствия? «Ах, как мне плохо! Ах, от меня ушла жена! Жить не хочется». Тьфу!

Бендер запрокинул голову и приложил рюмку к губам, да так и замер в этом положении. Из прихожей раздался звонок, и Коробейников с криками: «Это она, она, вернулась ко мне!» бросился вон открывать дверь. Александр Остапович опрокинул, наконец, рюмку и с сочувствием посмотрел другу вслед. Да, слаб человек своей физикой, но ещё хуже, когда не крепок духом.

Бендер насторожился и стал ждать какой-нибудь подобающей случаю душещипательной сцены с укорами, упрёками, раскаяниями и непременным примирением, но ничего похожего в прихожей, кажется, не происходило. Там бубнили два мужских голоса, один из которых принадлежал Аркадию, а другой – незнакомому мужчине. Наконец появился хозяин в сопровождении какого-то типа в потёртом костюмчике, с завязанным раз навсегда узлом рублёвым галстучком.

– Знакомься, Бендер. Мой земляк и товарищ, доктор экономических наук Семён Кислярский. А это мой друг Александр Бендер, в прошлом известный писатель, а ныне – удачливый бизнесмен, – представил Коробейников.

– Очень приятно, – сказал Кислярский, внимательно вглядываясь в черты лица Бендера. – А вы случайно не проживали в наших краях, Александр… как вас по батюшке?

– Остапович. Но зовите меня Сашей.

– В таком случае прошу называть меня тоже по имени. Однако, Саша, твоя наружность мне кого-то напоминает. Где-то я тебя видел, но где, вспомнить пока не могу. Склероз.

– Вряд ли мы где сталкивались, – холодно ответил Бендер. – Я жил в Ростове.

– Ничего, потом вспомнишь, Сёма. Садись. Извини, что тут у нас скудно с выпивкой и едой… То есть, выпить вообще нечего, – начал извиняться Коробейников. – А ты хорош, гусь, Сёмка! Куда пропал-то? Я, грешным делом, думал, что ты уже обороняешь от арабов какой-нибудь кибутц рядом с Морем мёртвых.

– Ты плохо-таки обо мне думаешь, Аркаша, – притворился Кислярский обиженным. – Но чтобы реабилитироваться в твоих глазах, я принёс с собой вот это. – Кислярский грохнул на стол бутылку «Долговязого Джона».

– Ух ты, кучеряво нынче живут экономисты, не чета нам, историкам!

– Да уж куда вам, фальсификаторам, до нас, – пошутил кисло Семён Моисеевич. – Подарок одного иностранца.

– Гуманитарная помощь, – сразу определил Коробейников. – А от меня жена ушла, – радостно и ни к селу, ни к городу объявил он Кислярскому.

– Что ты говоришь? Валерия Вячеславовна? Никогда бы не подумал?

– Это почему же – никогда? – обиделся историк. – Она женщина видная. Ты что ж полагаешь, стал бы я двадцать с лишним лет терпеть какую-нибудь мымру?

– Извини, я хотел сказать…

– Да иди ты, Сёмка, к чёрту со своими хотелками. Наливай давай. Ура!

– Мы знаем друг друга со школьной скамьи, – пояснил Коробейников Бендеру после того, как выпил. – Его папаша был знаменитым нэпманом, но когда родился Сёмка, его уже экспроприировали. К тому же он не по своей воле впутался в какую-то неприятную историю, его долго таскали в ЧК, хотели расстрелять, но ограничились конфискацией имущества и ссылкой. Отпустили его с Беломорканала перед самой войной, так что Сёмку воспитывала в основном мать, тётя Генриетта. Самоотверженная женщина! Давай выпьем за родителей! – неожиданно предложил Коробейников.

– С удовольствием, – поддержал начинание Бендер.

– В Москву мы приехали вместе, только Кислярский пошёл по экономической линии, а я – по исторической.

– Аркаша, может, хватит ностальгических отступлений? – опять прервал хозяина Бендер. – Ты слова не даёшь сказать гостю.

– Правда? Извините меня.

Коробейников замолчал, но не на долго.

– А скажи-ка Сёма, кто это презентовал тебе напиток?

– Это… это длинная история. Собственно, я и пришёл по этому поводу, чтобы… чтобы посоветоваться с тобой.

– Так давай, выкладывай, чего ждёшь?

– Да мне как-то неудобно, – застеснялся Кислярский.

– Ты стесняешься Сашку? Брось! Можешь с ним как на духу. Я от него ничего не скрываю, а он – от меня.

Кислярский нерешительно взглянул на Бендера, потом на Коробейникова, вздохнул и начал:

– Подарок – от американского вице-консула…

– …Паниковски?! – хором подсказали слушатели.

– Да, – удивился Кислярский. – Вы всё знаете?

– Что – всё? Мы просто знаем этого бендерского еврея! А как ты с ним познакомился? Впрочем, догадываюсь. Выкладывай. Мы слушаем.

Семён Моисеевич со страдальческим видом, запинаясь, поведал друзьям свою печальную историю, не забыв описать и эпизод с портфелем, и сцену на Чистых прудах, и свои переживания и угрызения совести. Бендер с Коробейниковым с суровым выражением на лице слушали исповедь запутавшегося человека и кусали от возмущения и гнева губы. Когда Кислярский закончил свой рассказ, Коробейников вскочил со стула и нервно заходил по восьмиметровой кухне.

– Ну, ты даёшь, Сёмка! Ну, ты и фрукт! Да ты понимаешь, в какую историю влип?

– Понимаю, – с видом раскаявшегося подсудимого ответил Кислярский.

– Ничего ты не понимаешь! Убить тебя мало за такие проделки! – Коробейников даже замахнулся на Кислярского кулаком.

– Аркаша! Да я разве… Я так страдаю, – простонал Кислярский. – Что же мне теперь делать? Я к тебе пришёл за советом.

– Что делать? Это ты должен был думать тогда, когда получал от Паниковски иудины «баксы». Теперь тебе одна дорога – идти с повинной на Лубянку.

Александр Остапович с нескрываемым интересом следил за происходящим, а по его лицу пробегали тени интеллектуальных вспышек – было очевидно, что он над чем-то напряжённо думал.

– Постой, друг Аркадий! – вмешался он. – У меня возникла одна идея.

– Какая ещё к чёрту идея? – не унимался Коробейников. – Сёмке надо идти сдаваться в КГБ или как их теперь называют, и весь тут сказ.

– Семён имеет шанс искупить свою вину, – продолжал Бендер.

– Как? – воскликнули разом Коробейников и Кислярский: первый – с явным недоумением, а второй – с надеждой в глазах.

– Есть шанс вставить Паниковски и иже с ним перо в задницу! – торжественно объявил Бендер. – У меня есть идея. Она, конечно, потребует известного напряжения ваших умных, но забитых ненужной псевдонаучной чепуховиной мозгов, – это, во-первых, а во-вторых, некоторых финансовых вложений, но…

– Ну, последнее не проблема, денег у тебя куры не клюют, – решил за Бендера второй аспект Коробейников. – А относительно наших куриных мозгов, как ты деликатно изволил выразиться, ты заблуждаешься. Мы с Сёмой ещё кое-что соображаем. Правда, Сёма?

Кислярский неуверенно кивнул головой.

– Эх вы, пролетарии умственного труда! Иждивенцы развитого социализма и эпигоны всенародного государства! Так и быть, слушайте сюда, рыцари бюджетной сферы, троглодиты налогоплательщиков! Слушайте внимательно, что вам скажет Александр Бендер, сын своего гениального отца и продукт исторического материализма!

Теперь Кислярский с Коробейниковым с благоговейным вниманием следили за возбудившимся Бендером. Таким Коробейников видел его в первый раз – вероятно так или примерно так мог выражать себя автор «Великого перелома», найдя удачную формулу для своих эпохальных литературных изысков.

– Что мы имеем в наличии? – начал высокопарно Александр Остапович. – В наличии мы имеем готовую и отработанную схему взаимоотношений двух высоких договорившихся сторон. Между этими сторонами существуют деловые отношения, функционирующие по схеме: товар – деньги – товар. Так?

– Вроде этого, – допустил Коробейников.

– Мы сейчас не будем принимать во внимание, что одна из сторон, – тут Бендер сделал широкий жест в сторону Кислярского, – тяготится этими деловыми отношениями. Главное, что другая сторона, небезызвестный нам Алекс Паниковски и его вредная организация, их ценит и заинтересована в их продолжении и углублении. Так?

– Так, – подтвердил Коробейников.

– Ну, так нам осталось только подключиться к процессу, который, по меткому выражению Форосского Узника, уже пошёл.

– Как подключиться? Что за чушь несусветную ты несёшь? – закричал Коробейников. – Его надо кончать, а не подключаться к нему.

– Вот здесь и проявляется ваша академическая ограниченность, – победоносно парировал реплику друга Бендер. – Вам, дорогой мсье Коробейников, с вашим мышлением место на свалке истории, а не в постперестроечной фазе обскурации. Кстати, когда я имел честь транспортировать вас в своём лимузине, вы высказали одну неплохую мысль, но убоялись её и вот тут, на этом историческом месте, отказались от неё. Вы трус, Коробейников. Вот поэтому от вас и ушла жена.