Союз меча и забрала

– Позвольте, уважаемая, но при чём здесь американцы и МВФ? – возразил Кислярский. – Ведь разбазариваем деньги мы сами. Ну, не мы, конечно, а эти… Гайдар и его присные!

– Вы ничего не понимаете! Сидите там в своих НИИ и ни фига не соображаете! Проснитесь, Семён Моисеевич! Оглянитесь кругом! Гайдар – кто, по-вашему?

– Кто? – глупо спросил Кислярский.

– Дед пыхто – вот кто! Агент Цэ-Рэ-У – вот кто!

– Что вы говорите? – Кислярский представил уважаемого Егора Тимуровича стоящим посреди Чистых прудов и заулыбался.

– Чему вы улыбаетесь? – возмутилась Агния. – Тут плакать надобно, а он…

Напрасно Кислярский подверг сомнению это высказывание Агнии Авессаломовны. Такая реакция только разжигала у добровольного следователя по особо важным международным преступлениям страсть к спасению человечества.

– Слушайте сюда, Кислярский. – Изнуренкова извлекла откуда-то пачку «Беломора» и задымила, как паровоз. – Помните, что в прошлом году Гайдар был в Давосе на экономическом форуме?

– Нет, не помню.

– А я хорошо запомнила. Все газеты написали, что Гайдар постоянно вертелся в обществе заправил из МВФ, в частности, с месьё Комдессю.

– Ну?

– Комдессю агент ЦэРэУ. Это знает каждый школьник на Западе. Он завербовал нашего Егора и поставил условием пускать все займы на ветер. Понимаете теперь, откуда ветер дует?

– Не понимаю. Какая-то чушь несусветная!

– Вот-вот! На это западники и рассчитывают! Они сейчас взяли курс на вербовку всех наших экономистов, чтобы те не смогли помешать Гайдару разбазаривать страну. Кстати, вас они ещё не завербовали?

Семён Моисеевич чуть не подпрыгнул на стуле. Слепой обстрел полоумной артиллеристки накрыл и его. Устами общественницы глаголила истина!

– Кто – они? – задал он глупый вопрос.

– Они – это масоны!

– Позвольте-позвольте, уважаемая, вы только что утверждали, что в заговоре участвуют американская разведка. Причём здесь масоны?

– Масоны – это закулисный отряд ихней разведки. Революцию в Россию в 1917 году подготовили масоны во главе с мадам Кусковой. Это масоны убрали Столыпина, ввергли Россию в мировую войну, заставили царя отречься от трона. Теперь масоны перешли в лагерь сионистов и прокладывают им путь к мировому господству.

– Ну, знаете…

– Я в вас разочаровалась, Семён Моисеевич! Вам не хватает широты взглядов. Ваше мировоззрение слишком зашорено догмами старой исторической и экономической науки.

– Может быть, может быть – не собираюсь с вами спорить. Но зачем вы ко мне пришли?

– Ах да, я пришла к вам, собственно, чтобы посоветоваться вот по какому поводу. – Изнуренкова сделала многозначительную паузу. – За мною следят.

– Следят? Кто?

– Ну, конечно же, они! Кто же ещё?

– Масоны?

– Естественно. – Изнуренкова погасила окурок и прикурила новую папиросу. – Что мне делать? Они меня выследили и теперь будут пытаться мне отомстить. Меня скоро ликвидируют.

– Может, вам всё это только кажется? – неуверенно спросил Кислярский.

– Ха! Кажется! Я знаю их почерк. Они уже давно ко мне подбираются. Вы знаете соседку из двадцать пятой квартиры?

– Учительница географии…

– Да, эта мокрая курица Мария Петровна. Но они её завербовали и приказали за мной следить. Понимаете? Теперь она мне прохода не даёт: я в магазин – она уже там, я возвращаюсь домой – она уже в подъезде. А тут недавно пригласила меня к себе на чай. А? Каково? Сроду меня в упор не видела, и вдруг – на чай!

Семён Моисеевич на минутку задумался.

– Не выходите из дома, – нашёл, он, наконец, правильный тон, вполне соответствующий состоянию души и отвечающий «профессьон де фуа» Изнуренковой. Он увидел, что Агния Авессаломовна в самом деле больна, а больным, в том числе и шизофреникам, лучше всего поддакивать. – Сидите в квартире и не высовывайте носа, – строго приказал он.

– Это не возможно. Вы знаете, моя общественная роль…

– Ну, тогда уезжайте куда-нибудь. Лучше в деревню, в глушь в Саратов… Туда масоны обычно не заглядывают.

– Вы так считаете?

– Не только считаю, но глубоко уверен. Масоны – особи исключительно столичного типа. Для них социальной базой являются жители столиц.

– Это правда. Тут вы попали в точку.

Изнуренкова глубоко затянулась дымом папиросы, прищурила левый – самый проницательный – глаз и задумалась. Совет Кислярского пришёлся ей явно по душе. Уехать из столицы, отсидеться в какой-нибудь глуши, например, в шалаше рядом с каким-нибудь романтическим озерком или болотцем – это было вполне в духе поведения великих людей, вынужденных претерпевать временные неудобства на пути к вершине славы и власти. – Вы знаете, я и не предполагала, что найду в вас полезного советчика. Вы превзошли мои ожидания, Кислярский. Лучшего выхода из моего положения и не придумаешь. Спасибо, дорогой. Родина вас не забудет.

Изнуренкова встала, крепко, по-мужски, встряхнула вялую руку хозяина и направилась к выходу.

– Не забудьте взять побольше пакетиков горохового супа. Они там вам очень пригодятся, – посоветовал Кислярский вдогонку соседке, накидывая цепочку на дверь.

– Непременно! До свидания. Как вернусь, дам вам знать!

Изнуренкова почти не слышала, что говорил ей Кислярский. Мысли её были уже далеко от того места, которое она топтала своими опухшими ногами, и витали на берегах красивой речушки Сосна. Там проживала её племянница, которую она не видела лет двадцать. Это, конечно, было далековато от столицы, и оказывать оттуда влияние на ход событий в стране было неудобно, да и деревня мало напоминала Разлив или остров Эльбу, но уютный шалашик и там поставить было можно. К тому же значительное расстояние от Москвы гарантировало стопроцентную безопасность.

Изнуренкова поспешила удалиться в свою однокомнатную конуру и наметить план конкретных действий. Деятели типа Агнии Авессаломовны – всегда люди активной жизненной позиции и конкретных поступков.

Беседа с Изнуренковой, как ни странно, настроила Кислярского на более оптимистический лад. Пока есть Изнуренковы, пока они в одиночку ведут отчаянную борьбу – не на жизнь, а на смерть с международным сионизмом и масонством, жизнь сохраняет какой-то смысл. Но какой? А чёрт её знает, какой! Когда театр абсурда заменяет саму жизнь, то она уже не кажется никому абсурдной. И ещё неизвестно, кто считается ненормальным: актёры или зрители. Это как посмотреть. Ведь всё в этом мире относительно.

Успокоенный такими философскими выводами, Кислярский бодрым шагом вошёл в спальню и юркнул под тёплый бочок супруги.

Глава вторая

в которой автор знакомит читателя с Великими Евразийцами – главными действующими лицами

– Спокойно, всё в порядке!

Моя фамилия Бендер!

«Двенадцать стульев»

На улице Шереметьевской, что с севера на юг разрезает Марьину Рощу на две половинки и упирается в Останкино, есть один блочный дом, воздвигнутый в эпоху Великого Волюнтариста и привлекающий своим внешним видом прохожих. Во-первых, он в отличие от соседних «хрущобок», расположен не вдоль улицы, а под прямым углом к ней, то бишь, перпендикулярно. А во-вторых, он блещет ещё одним строительно-архитектурным решением, явно свидетельствующим о нестандартном мышлении людей, его воздвигнувших. Если в соседних домах балконы соединяются с квартирами, и жильцы имеют возможность выходить на них и вдыхать в лёгкие свежий воздух, то в этом доме балконы наглухо перекрыты плито-блоками и взойти на них можно только снаружи. Но для этого надо быть либо верхолазом, либо устроить ложную (а может быть, настоящую) пожарную тревогу и вызвать пожарную машину с длинной складной лестницей.

Уникальный символ головотяпства в решении жилищного вопроса, до сих пор не зарегистрированный ни в одной книге рекордов Гиннеса!

В одном из подъездов этого дома в 42-х метровой трёхкомнатной квартире со всеми удобствами и с изолированными комнатами (17+14+11) проживал столичный литератор, член Союза писателей Александр Остапович Бендер.

Его нашумевшая в своё время трилогия «Великий перелом» о коллективизации сельского хозяйства сравнивалась некоторыми критиками с шолоховской «Поднятой целиной», а роман «Рельсы в песках» о строительстве Турксиба рекомендовался «Учпедгизом» для закупки всем библиотечным коллекторам.

Но последние годы с писателем что-то случилось, он никак не мог попасть в нужную творческую струю, искал и не находил своей темы. В результате популярность Бендера как инженера человеческих душ резко упала, и в неофициальном «Табеле о рангах», имевшем хождение в Союзе писателей, он с 12-го места («широко известный») переместился на 50-е и стал носить титул «надолго замолчавший»1. Его рукопись «Записки провинциала 30-х годов» обошла все издательства, но так и не пошла в печать. Те же критики, превозносившие «Перелом» и «Рельсы», обвинили автора в мелкотемье и субъективном отражении реальности, и маститый когда-то писатель исчез с книжных полок и, как это обычно водится, стал забываться. От него ушла жена, его бросили друзья, которые ещё совсем недавно охотно разделяли его обильные угощенья в Доме литераторов, что на улице Герцена. Объяснение этой человеческой неблагодарности было довольно прозаическое: в доме Бендера перестали водиться деньги. Не то чтобы их совсем не было – они были, но не в таких количествах, как раньше. Друзья-приятели каким-то особым чутьём, как крысы на корабле, почувствовали это заранее и один за другим перестали приходить и звонить в дом на Шереметьевской.

Александр Остапович одно время очень болезненно переживал обрушившиеся на него невзгоды, даже запил «горькую», но потом как-то оклемался, нашёл в себе новые силы для плавания по житейскому морю, и это не замедлило сказаться на уровне его жизни. Он стал даже лучше прежнего одеваться и питаться, продал «копейку» и купил новую «пятёрку», вошёл во владение дачкой на шестидесятом километре Ярославского шоссе, напрочь забыв про свои литературные неудачи. Одни говорили, что он нашёл себе какое-то новое занятие, изменившее его уклад самым коренным образом, другие говорили про нишу, третьи – о махинациях с ваучерами, четвёртые – о финансовых пирамидах.

Как бы там ни было, Бендер, несмотря на свои пятьдесят с «хвостиком», начал пользоваться шумным успехом у дам. Но к своим старым связям и контактам Бендер больше не возвращался, а завёл новый круг знакомых. Старые друзья, было, спохватились и опять потянулись к нему, но Бендер проявил по отношению к ним непреклонность и суровость и без всяких околичностей дал всем понять, что больше в них не нуждается.

– Я окончательно выдавил из себя раба и отныне являюсь свободным человеком, – с намёком на высказывание известного классика сказал он одному непонятливому.

Непонятливый, в свою очередь сославшись на другого классика, попытался возразить, что, мол, человек – существо социальное, что-де свобода выбора его сильно ограничена сопутствующими обстоятельствами, но Александр Остапович не захотел его слушать и проводил до двери. Сразу после этого по Москве пошёл гулять афоризм, что «Бендер, выдавив из себя раба, давит теперь исключительно деньги», но литератор не обращал на это никакого внимания.

Игнорировал он и поползшие по столице слухи о том, что Бендер из литератора переквалифицировался в подпольного дельца. Дураки! Они не чувствовали появившееся в воздухе веяние нового времени, у них заложило нос на одурманивающий типографской краской запах новых сторублёвых банкнот, да они и не видели дальше своего носа. А Бендер видел – недаром его папа, бывший турецко-подданный, Великий Комбинатор, гениальный и разносторонний бизнесмен от Бога, слишком рано родившийся в этой стране и преждевременно ушедший из жизни, знавший сотни, тысячи различных способов добывания денежных знаков, из которых четыреста считались относительно законными, – недаром папа долго беседовал с ним когда-то в своём кабинете и учил разным премудростям. Но папины премудрости не вписывались в тот образ жизни, и Сашенька Бендер тогда не послушал папу, а вступил в комсомол, ОСОАВИАХИМ, ДОСААФ, уехал из Черноморска в Москву, учился, женился, начал писать, приобрёл известность, почёт, уважение. Но чем всё это, в конце концов, завершилось? Чего он добился под вечер своей жизни? Дырки от бублика, как говорил покойный папа!

Нет, теперь он решил жить иначе. Наступают новые времена, в воздухе опять повеяло запахом авантюризма, «пошёл процесс», в котором люди, подобные Бендеру, будут чувствовать себя как рыба в воде. Идёт их эпоха – эпоха предприимчивых, беспокойных, опытных, контактных, оборотистых людей, которым раньше не давали хода всякого рода препоны, надуманные правила этики и морали, запреты, кодексы, уставы… Надо брать Христа за бороду, не упускать представляющиеся возможности, пока об этом не догадались другие, пока не стало тесно на этой благословенной дорожке.

Пришло время, когда все поверили, что стоит только отстранить от руля Честь и Совесть Нашей Эпохи, как в стране наступит изобилие, демократия, свобода, неограниченные поездки за «бугор», все пересядут если не в «мерседесы», то хотя бы в «тойоты» и «форды”и… Да мало ли во что тогда все верили! Воспитанные на историческом материализме граждане вынимали из рамок портреты Маркса и Ленина, вставляли в них изображения новых пророков типа Чумака и Кашпировского и брали в руки не учебники политэкономии, а сосуды с водой, чтобы зарядить их энергией перед экранами телевизоров. Они разуверились в светлом коммунистическом будущем и поверили в другие чудеса: экстрасенсов, колдунов, гороскопы, пирамиды – египетские, финансовые, «хоперские», «властилиновые», эмэмэмские. Одним словом, кто был никем, тот стал ничем.

Историю стали изучать не по Карамзину и Моммзену, а по рекламным картинкам Банка «Империал». Презрев законы и теории, люди, подобно Буратино, закапывающему свои золотые на рост в Стране Дураков, несли все свои сбережения в выросшие, как грибы, банки, чтобы проснуться на следующий день богачами. Доморощенные демократы раскрывали перед западными «друзьями» сейфы с самыми сокровенными государственными тайнами и брали курс на обвальную приватизацию и удовлетворение текущих потребностей населения за счёт гуманитарной помощи из Европы.

И Европа помогала, освобождаясь заодно от залежалого товара.

А теперь посудите сами: мог ли удержаться Бендер от такого соблазна и пройти мимо распахнутого настежь дома, в котором лежали деньги на блюдечке с голубой каёмочкой?

И Сашка Бендер бросился в пучину только что народившегося кооперативного движения с таким же энтузиазмом, с каким двумя десятилетиями раньше описывал строительство нового общества. Он продавал во Францию полтавских лягушек, а в Скандинавию – новгородского и псковского мотыля, гнал из Петербурга во Владивосток цистерны с пивом, вкладывал вырученные деньги в сосисочные будки и уличную торговлю, переводил доходы в магазины женского белья и французской парфюмерии, брал в аренду ателье, цеха и заводики, одним из первых организовал казино и отправил первых «челноков» в Турцию и Китай. Одним словом, он делал всё, что не было запрещено законом. Когда началась приватизация, Александр Остапович сколотил уже приличный капитальчик, с которым он встретил процесс разгосударствления во всеоружии. И деньги налом и девятым валом накатывались на его банковские счета, их стало много, очень много, и он не знал, что с ними делать.

По старой привычке Бендер всё ещё ездил на «жигулях», пусть и на девятке, хотя мог завести себе шикарный английский или германский экипаж ручной работы; жил в своей обшарпанной квартире на Шереметьевской, хотя мог построить пару таких домов с балконами, эркерами, мраморными лестницами и швейцарами в золочёных ливреях; ездил отдыхать в Сочи, хотя мог осилить любой курорт на Средиземном море; держал двух старых любовниц, хотя мог завести целый гарем из восемнадцатилетних «миссок» Красоты.

Нет, он не жалел денег – он просто остался в той эпохе, которая, оказывается, всё ещё крепко держала его за рубаху. Он добился, чего хотел, но в душе образовалась пустота. Добывать деньги оказалось так просто и легко, что это уже не вызывало жгучего интереса, как в самом начале. Он вовсе не хотел пополнять ряды «новых русских», носить малиновые пиджаки и душить шею толстыми золотыми цепями, ездить на «мерседесах» в сопровождении двух-трех коротко остриженных охранников и скрывать свои истинные чувства под маской то ли надменного каирского нукера, то ли коварного хазарского кагана.

Да, он был всё-таки сыном своего отца, но вместе с тем и продуктом своей эпохи. И писателем. Александр Остапович всё-таки сочетал в себе два редких качества, которых так часто не хватает истинно русскому человеку: образованность и трудолюбие. Бендер опять вспомнил своё писательство и загрустил. Взяться вновь за перо он уже не мог, но и эта жизнь его уже никак не устраивала.

Надо было её менять, эту жизнь, но в каком направлении? Грудь разрывала тоска по творческой деятельности, карман трещал от твёрдовалютных и более «мягких» денежных знаков, а приложить их было некуда. Он перевёл несколько миллионов в Детский фонд, в дом престарелых, но потом узнал, что они в основном были использованы не по прямому назначению, а пошли на «кормление» жиреющих чиновников, и от этого захандрил ещё больше.

Что происходило вокруг? Куда вообще неслась разухабистая Русь-тройка без царя в голове, потеряв ориентацию и направление? Что-то подобное, кажется, произошло в своё время с его отцом – тот тоже испытал горечь разочарования, став миллионером. Но Бендер-старший столкнулся с иной проблемой: он тогда нигде не мог реализовать свой статус богатого человека. Эта проблема перед Бендером-младшим не стояла – он мог на каждом шагу утверждать своё право тратить столько денег, сколько захочет. Вероятно, папаша был бы на пике блаженства, доживи он до нынешних дней, а вот сын особой радости и удовлетворения от богатства не испытывал. Для чего и для кого должен он был копить деньги? Да, конечно приятно жить в достатке и не отказывать себе ни в чём, а что дальше? И это, извините, называется прогресс?

Одним словом, у Бендера-сына опять возникли проблемы, но вины его в этом не было. Виноват был тот менталитет, который сформировался в годы выполнения пятилеток, освоения целины и поворота рек в обратную сторону. Зря говорят, что всё это можно стряхнуть с себя, как только меняется бытиё. Зря. Наше прошлое сидит в нас глубже, чем мы сами об этом подозреваем, и если оно ненароком обнаруживает себя, то спешим скрыть его за маской благополучия, безразличия или «здорового» скепсиса.

Александр Остапович всё это чувствовал, и что бы там про него ни говорили, он был умным и тонким человеком, а наедине с собой – всегда честным. Да и зачем ему было обманывать себя, как какому-нибудь выпускнику института, дорвавшемуся до кресла президента банка в двадцать два года? Напомним, что Бендеру было уже пятьдесят с «хвостиком», а в таком возрасте с собой не шутят.

Как-то однажды Александр Остапович был приглашён на презентацию. Он был сыт по горло такими мероприятиями и пошёл туда, чтобы убежать от одиночества.

Москва была без ума от презентаций. Ежедневно, ежечасно «презентировались» десятки новых магазинов, салонов мод, казино, ресторанов, банков, фондов, бирж, фирм, рассчитанных, как минимум, на присутствие в стране если не миллионов, то сотен тысяч зажиточных граждан, готовых выложить полсотни «баксов» за бутерброд с чёрной икрой. «Новые» русские, понастроив пирамид почище египетских и натянув на себя смокинги, жировали на том, что им без всякого сопротивления уступили услужливые демократы. Они перегоняли деньги из одного кармана в другой, не создавая при этом ни одной материальной ценности, а для маскировки своей деятельности стали называть «господами» всех бедняков и голодных.

…Открывали совместную шведско-швейцарско-оманско-российскую консалтинговую фирму, призванную способствовать стремительному развитию рыночных отношений в стране, знакомой лишь с колхозными рынками и женскими консультациями. Протиснувшись к столу, заваленному всякого рода деликатесами, Бендер «остаканился» и пошёл толкаться в «народ». Народ состоял из нескольких иностранцев, благосклонно наблюдавших за происходящим, словно классная дама за воспитанниками младшего школьного возраста; из стайки причёсанных и одетых по последней моде престарелых мальчиков, похожих один на другого, как пингвины; из юных и не очень юных дам, раскрасневшихся от дармового джина; из полудюжины эстрадных звёзд, эпатирующих публику громким развязным ржаньем и мини-юбками до пупка; из многочисленных представителей первой, второй, третьей и четвёртой ветвей власти, а также из профессиональных тусовщиков, бездельников и выпивох, привыкших к «халяве» и кочевавших с одной презентации на другую.

Массовка сознавала важность исторического момента и всем телом ощущала себя частью европейского дома. Говорильная машина была запущена на полную мощность. Дым от вирджинского табака стоял коромыслом и ел глаза. Приглашённый на торжество джаз-оркестр на специально сооружённом помосте эффектно, но слишком громко подчёркивал торжественность момента «всем-до-лампочной» сюитой из «Порги и Бесс». Активисты и завсегдатаи клубов «Белый попугай» и «Сиреневый туман» налево и направо раздавали автографы и бородатые анекдоты.

Было скучно и почти так же одиноко, как в квартире с балконами «понарошку» на Шереметьевской, и Бендер подумывал уже о том, чтобы уйти, как услышал за спиной знакомый голос:

– Кругом одни тараканы в смокингах! Сашка! А ты что тут делаешь?

– То же, что и все, – ответил Бендер, пока не представляя, кто бы это мог быть.

– Сколько лет, сколько зим!

Перед ним стоял Коробейников. Аркадий Варфоломеевич Коробейников, служивший когда-то старшим научным сотрудником в одном из государственных архивов и помогавший Бендеру в сборе документально-исторического материала для «Великого перелома».

– Аркашка! Какими судьбами!

Они похлопали друг друга по плечу и обнялись, обрадовавшись встрече, словно два странника в Сахаре.

– Ты что теперь делаешь? Слышал, бросил писать.

– Да какое уж теперь писательство, – отмахнулся Бендер. – Так, занимаюсь помаленьку всяким бизнесом. А ты-то как?

– Из архива ушёл. Его тоже расприватизировали на три части директор с заместителями и теперь воюют друг с другом из-за помещений, инвентаря и фондов. А я сначала подался в политику, был помощником у Афанасьева, потом консультантом у Попова, а в конце – советником у Станкевича.

– И в каких же отношениях с властями ты пребываешь в настоящее время?

– Разругался со всеми и сижу без работы. Присматриваюсь. Слава богу, им не удалось пока унизить меня ни синекурами, ни орденами.

Аркаша Коробейников, как и Бендер, не был коренным москвичом, а приехал из провинции. Отец его, престарелый, но ещё крепкий мужчина Варфоломей Коробейников, бывший секретарь канцелярии градоначальника уездного города N., после переворота «прихватизировал» городские архивы в свою пользу и, независимо от преследуемых при этом целях, сумел привить своему сыну любовь к документам и истории. Аркаша, можно сказать, пошёл по его стопам, окончил архивный институт, сразу был распределён в престижное документохранилище, обнаружил в себе необыкновенные способности и удивительно свежий взгляд на вещи, за несколько лет написал кандидатскую, защитил докторскую, а теперь вот, как баржа в непогоду, тоже сорвался с места и «плавает» по московским тусовкам. По всей видимости, неугомонное оригинальное мышление доктора исторических наук натолкнулось на непроходимую самоуверенность новых вождей, и произошло неизбежное – он оказался им ненужным. У властителей России умные и образованные редко пользовались спросом – чаще требовались преданные и сообразительные.

– Пойдём выпьем за встречу, – предложил бывший писатель бывшему историку и потащил к столу. Они налили себе по большой рюмке «абсолюта» и сделали первый «опрокидон».

– Славно пошла, однако, шведская бодяга, – прокомментировал Коробейников и «освежил» посуду. – Что-то ты, Саша, такой скучный? Бизнес не идёт?

– Да нет, я бы не сказал. Скорее наоборот.

– И поэтому скучный?

– Угу.

– Понимаю тебя. Ой, как хорошо понимаю!

Они выпили ещё по одной и закусили.

– А давай отсюда смотаемся, – предложил Бендер.

– С удовольствием, – поддержал его Коробейников, но тут же нахмурился и поставил пустую рюмку на стол. – Нет, ну надо же, опять этот хмырь нашёл меня.

– А что случилось? – переспросил Бендер.

– Сейчас увидишь, – пообещал Коробейников и изобразил на губах слащавую приветственную улыбку, словно поссорившийся супруг при виде нежданных гостей. По направлению к ним пробирался какой-то господин с ярко выраженными семитскими чертами лица.

– Хау ду ю ду, мистер Коробейникофф, – произнёс господин по-английски.

– Приветствую вас, господин Паниковски, – по-русски ответил бывший историк. – Знакомься Саша – это твой тёзка, вице-консул консульского отдела посольства США Алекс Паниковски. А это – господин Бендер, русский предприниматель.