Союз меча и забрала

Теперь он жалел, что в своё время у него не хватило силы воли сразу дать от ворот поворот хаму из американского посольства. И как он ловко подошёл тогда к Семёну Моисеевичу, сыграв на общности этнических интересов! Новоиспеченный американец поведал ему, как семье Паниковских удалось получить иммиграционную визу в Америку. Семья, якобы, в своё время сильно пострадала от советской власти, в частности, его родной дядя Миша, уважаемый житель Бендер, в тридцатые годы пал жертвой то ли индустриализации, то ли коллективизации.

И Кислярского подкупило уважительное и внимательное отношение к его проблемам, обещание помочь с визой в Израиль и даже в Штаты («Зачем вам, уважаемый господин Кислярский, ехать в прифронтовую страну?»). Американец поначалу просил быть его консультантом по бытовым и техническим вопросам в Москве, а потом стал проявлять интерес к экономике и к научным исследованиям в институте, а затем плавно перешёл к просьбам предоставить кое-какой закрытый материал из сектора, в котором трудился Кислярский.

Вот тогда-то и надо было твёрдо сказать Паниковски: «Знаете, уважаемый Александр Яковлевич, я в такие игры на старости лет играть не буду». А он начал вместо этого мямлить, ссылаться на режим секретности, а Паниковски – уговаривать, мол, ему и не нужны секреты, а только общесправочные материалы. Он-де и сам был бы рад покопаться в библиотеках, но вот, как назло, не располагает свободным временем. Мистер Кислярский может быть уверен, что он ни за что не подведёт своего соплеменника «под монастырь». Ну, разве плохо будет подработать в качестве негласного консультанта пару сотен долларов за невинную справочную информацию?

И Семён Моисеевич сдался – двести долларов пришлись ему как нельзя кстати. Да и какой вред мог он нанести родному государству, если два-три раза в месяц будет сплавлять Паниковски какую-нибудь «туфту»? И он согласился.

Через месяц американский вице-консул спросил его о ведущих сотрудниках института и поинтересовался, какую проблему разрабатывает профессор имя рёк такой-то. Ах, он привлечён к разработке правительственной программы? А не могли бы вы в общем виде рассказать, что это за программа и в каком направлении она разрабатывается?

У Кислярского опять не хватило смелости отказать (проклятые двести долларов Паниковски обещал увеличить до трёхсот), и пришлось пообещать «попытаться навести кое-какие справки». Но вернувшись со встречи, он решил никаких справок не наводить – он и так хорошо всё знал в доскональности, – а сочинил для американца из Бендер «липу», не имеющую ничего общего с действительным положением дел. И овцы будут целы и волки сыты – так решил эту этическую дилемму Семён Моисеевич и смело взялся за работу.

Как ни странно, Паниковски проглотил «наживку», даже не моргнув своим карим глазом, и выдал консультанту обещанный гонорар. Потом последовала новая просьба «неофита» перестроечной экономики, и Кислярский так же исправно, как и в первый раз, «изобразил» то, что от него требовалось. Такой поворот дел даже воодушевил Семёна Моисеевича: он дурит голову американцам, то есть делает богоугодное для страны дело, а то, что одновременно слегка поправляет своё материальное положение, кто же его за это осудит? Не брать от вице-консула денег – значит, прервать так удачно начатое дело. А раз «процесс пошёл», то остановить его уже никак невозможно.

Но Кислярский был таким же простаком в разведке, каковым в экономике представлялся Паниковски. Система, стоявшая за американским дипломатом, оказалась умнее липача-одиночки, и скоро Алекс (так просил его называть вице-консул) стал задавать своему конфиденту каверзные вопросы и требовать уточнений и дополнений. Пойдя по пути уточнений, Семён Моисеевич стал влезать в такие лабиринты лжи, что скоро понял, что долго не протянет и уткнётся носом в тупик. Он просто запутается в том, что сообщал месяц назад, не говоря уж о более ранней информации. Конечно, если бы он хорошенько подумал над первым ходом, то, может быть, ему удалось бы свести всю партию хотя бы к ничьей, но теперь делать исправления было поздно, и Кислярский, как заяц на удава, медленно, но верно шёл навстречу своей погибели, то бишь, разоблачению.

Тогда он стал избегать встреч с Паниковски, прятаться от него, ссылаться на занятость, болезнь и выдумывать другие причины, только чтобы не встречаться и не видеть наглую физиономию дипломата. Но Паниковски тоже был не лыком шит, он выслеживал и преследовал Кислярского, словно эсэсовская овчарка скрывающегося в белорусских лесах партизана. Он звонил в институт и домой, перехватывал по дороге на работу или в гастроном и не давал ему прохода. (Вот и сегодня не успел Семён Моисеевич вернуться домой, как тот уже выдал звонок и взбудоражил жену).

Пришлось снова возобновить свидания в парках, скверах, на станциях метро и пригородных электричек, избегать пытливых взоров вице-консула, мямлить, придумывать на ходу, краснеть и снова врать, как двоечник у доски. Надо было предпринять что-то такое, что заставило бы цэрэушника самого отказаться от агента как ненужного балласта. Но Семён Моисеевич плохо знал шпионскую психологию и не представлял, как трудно расстаётся разведчик со своим кровно завербованным.

По ночам Кислярскому снились кошмары. Он видел себя во сне зелёным васильком, к которому, медленно и противно чавкая скошенной травой, приближалась коса, направляемая неизвестно чьей рукой. Вот коса срезала последний пучок травы и следующим замахом наповал сразит василёчек! Кислярский просыпался и тяжело дышал, вытирая пот.

Спасительная идея пришла совершенно неожиданно, когда Кислярский подбирал на кухне тряпкой воду из прорвавшейся трубы. Он нашёл её совершенно оригинальной и надёжной и незамедлительно начал работать над её претворением в жизнь.

На очередной встрече, заканчивая беседу, Паниковски, как всегда задал Кислярскому вопрос:

– Когда мы с вами встретимся в следующий раз?

– Да недельки через две, – с готовностью предложил конфидент.

– Отлично, в 20.30, в четверг девятого числа следующего месяца, запасная в то же самое время десятого.

– Десятого, – как эхо снова откликнулся Кислярский.

– Место? – Паниковски продолжал подчёркивать своё неограниченное доверие к агенту и предложил Кислярскому самому назначить место встречи.

– А давайте встретимся на Чистых прудах, – смело предложил Кислярский.

– Конкретно?

– В десяти метрах к западу от индийского ресторана.

– Вы любите индийскую кухню? – У Паниковски в груди заиграл американский гимн. Деловитость Кислярского и географическая точность при ориентировании места следующей встречи относительно неровностей земной поверхности приятно удивили вице-консула. – А я обожаю кухню, где есть блюда из гуся. Это, знаете, у нас семейная слабость. – На миг Паниковски мечтательно зажмурил глаза. – Ну, хорошо. Я знаю это место, оно напротив театра «Современник», – блеснул он своими знаниями города. – Итак, до встречи, коллега.

– Всего хорошего.

Семён Моисеевич загадочной улыбкой проводил ретирующегося разведчика и пошёл домой.

9 августа удался отличный день, который плавно перешёл в чудесный вечер. Было в меру прохладно; на тёмно-синем сатине неба кто-то начал развещивать бледно-золотые лампочки, очень похожие на те, что обрамляли вход в индийский ресторан; слабый ветерок остужал нагретую за день землю; деревья шептались о чём-то своём, интимном – вероятно, звали в пампасы, в Монте-Карло или куда-нибудь в Тарасовку на берега Клязьмы; чёрные и белые лебеди, словно вырезанные из картона, безмолвно и безраздельно господствовали на тихой глади, соревнуясь друг с другом в изяществе высокой моды и вызывая восхищение фланирующих вокруг пруда горожан.

Семён Моисеевич обозначил своё присутствие на явке минут за десять до назначенного времени. Он бросил взор на веранду ресторана, нависавшую над водой, на бегающих по ней в чёрных смокингах жуков-официантов, на праздничную публику, поедающую за столиками то ли рыбу, то ли мясо с карри, вдохнул в себя аромат индийских пряностей и стал разуваться. Он снял носки и затолкал их в ботинки, аккуратно засучил брюки по колено, оглянулся и легко перешагнул через невысокую ажурную оградку.

Стайка уток, занятая одёргиванием пёрышек, сердито закрякала и стала выгребать подальше от берега. Парочка целующихся лебедей неохотно прервала своё приятное занятие и зашипела на Кислярского, но на Семёна Моисеевича этот птичий демарш не возымел никакого эффекта. Не обращая ни на кого и ни на что никакого внимания, он мысленно перекрестился (хотя и не был крещённым) и, высоко подняв портфель и ботинки с носками, решительно полез в воду. Краем глаза он посмотрел на часы, висевшие у входа в театр «Современник» – стрелки на циферблате сигнализировали без пяти минут время «икс». Парень из Лэнгли вот-вот должен показаться на аллеях Чистых прудов. Наверняка он придёт со стороны метро «Кировская» или как там она теперь называется.

Ровно в 20.30 доктор экономических наук, ответственный сотрудник Института мировой экономики, тайный агент ЦРУ Семён Кислярский вышел на явку, заняв позиция метрах в десяти от берега, стоя по колено в воде в вязкой и мерзкой тине Чистых прудов. Когда он шевелил большими пальцами ног, то мог нащупать какие-то острые предметы – скорее всего консервные банки, но в данный момент это не имело значения. Требования стиля классицизма, совпадающие с условиями шпионской явки – единство времени, места и действующих лиц – были соблюдены на все сто процентов, и можно было надеяться, что события будут развиваться по всем правилам искусства.

Человек в воде немедленно вызвал любопытство. Сразу собралась публика и стала комментировать происходящее.

– Эй, мужик, ты что – купаться собрался? Так давай ныряй! – предложил молодой человек с бутылкой пива в руке.

– Вернитесь сейчас же на берег! – закричала одна нервная дамочка. – Сейчас вызову милицию!

– Он что – пьяный? – спрашивали дети у своих мам и пап.

– Да нет, вроде не похоже. А впрочем…

– А зачем же он тогда полез в воду?

– А кто его знает. Ноги были грязные, вот и полез ополоснуться. Сейчас всё можно – демократия!

Кислярский, подобно актёру, к которому не вышел партнёр по сцене, одиноко стоял посреди пруда и ждал, какую реплику или мизансцену подскажет ему ситуация. Пока же он стоически выслушивал реплики из зрительного зала.

– Эй, ты, старый дурак, может, хватит? – обратился к нему сердитый пожилой господин.

«Дурак! Что ты понимаешь в жанре, – криво улыбнулся Кислярский, – разве тебе дано понять, что именно дурака мне и предстоит разыграть на этих подмостках!»

– Круглого дурака валять всегда легче! – крикнул сердитый господин и ушёл.

В толпе мелькнуло бледное лицо Паниковски.

«Ага, появился, наконец! Ну, давай, вступай в оперативный контакт, бендерский жулик, – мстительно подумал Семён Моисеевич и переступил с ноги на ногу. – Интересно, как он выпутается из этой ситуации?»

– Граждане, прошу посторониться! – услышал Кислярский знакомый тенор. – Сударыня, не мешайте исполнению служебного долга.

Сначала было слово, и это слово было произнесено. Лишь спустя некоторое время перешли к делу. Толпа расступилась, пропуская Паниковски к ограде. Кислярский сперва не поверил своим глазам: распоряжался сам американский вице-консул (мнимый, конечно)! В груди несчастного агента заёкало, редкие волосы под шляпой зашевелились, а в голове возникло предчувствие беды.

– Товарищи, господа, леди и джентльмены! – обратился Паниковски, как ни в чём не бывало, к толпе. – Сохраняйте спокойствие. Что вы – не видели сумасшедших? Из психоизолятора сбежал наш больной. Сейчас мы его отловим и отвезём обратно в учреждение. Кто мне поможет?

– Мы.

Из толпы выступили два парня в камуфляжной форме – то ли десантники, то ли охранники несоциалистической собственности.

– Лёха, я пойду слева, а ты обходи его справа.

– Спасибо, господа, – трещал служебно-деловым тоном Паниковски. – Вы приведите мне его сюда, а я вам заплачу.

«Десантники» сняли обувь и вошли в воду.

– Лёха, гляди, как бы он тебя не укусил. Он же бешеный.

– Не бойсь, Валера, я ему сразу дам по рубильнику, чтобы он в натуре не брыкался!

– Надо же, Лёх: это чистый жидяра! Там Голда Меир уж все слёзы проплакала по нём, а он, гад, тут в пруде прохлаждается Ну, погоди, сморчок!

– Не подходите ко мне! – услышал Кислярский свой визг. – Никакой я не псих! Граждане, я жертва Центрального разведывательного управления США, а вон тот тип на берегу – это разведчик ЦРУ. Он преследует меня и вымогает информацию. Граждане, умоляю вас, не поддавайтесь на провокации, помогите мне и вызовите милицию, КГБ, ФСБ, ФСК или ОГПУ, наконец!

Это, пожалуй, был и будет единственным случаем в постсоветской истории, когда еврей решил довериться не одному, а всем правоохранительным органам сразу.

– Вы видите, товарищи? – Даже с расстояния десяти метров можно было видеть, как Паниковски весь покрылся красными пятнами. – Это явно не нормальный человек, товарищи, но очень-очень хитрый. Представьте себе, он обхитрил сегодня весь наш обслуживающий персонал и убежал из учреждения. Мы с ног сбились, искали его по всему городу. Жалкий, никчемный индивидуум!

– И правда, сбрендил мужик, – согласился солидный господин в красном пиджаке. – Ишь, блин, жертвой ЦРУ прикидывается.

Публика всегда верит тем, кто остался на берегу, а не тому, кто плавает или стоит в воде с ботинками в руках. Лёха с Валерой были люди с берега. Они подошли с обеих сторон к остолбеневшему от такого неожиданного поворота событий Кислярскому, схватили его под ручки и легко выдернули вместе с тиной из воды. Представители утиных встретили это событие одобрительным кряканием.

Видик у Семёна Моисеевича был, конечно, ещё тот: вымазанные в чёрной тине ноги, с которых, как с гуся, стекала мутная вода; стоптанные ботинки в одной руке, затасканный портфель – в другой, сбитая на бок соломенная шляпа, – всё это вряд ли напоминало партнёра ЦРУ по агентурным играм. Нет, это чучело принадлежало туда, откуда оно сбежало – психушке. Об этом вполне однозначно заявил вон тот солидный молодой человек – вероятно служитель этого заведения. Да, Паниковски с блеском вышел из устроенной ему ловушки. Эскапада Кислярского нимало не смутила ловца заблудших российских душ. Как ловко он повернул всё в свою пользу!

Кислярский даже и охнуть не успел, как почувствовал под ногами твёрдую почву. От унижения и обиды он зашёлся в нервном плаче и долго не смог произнести ни одного слова в своё оправдание. Лёха с Валерой уже давно отпустили добычу из рук, стояли рядом и улыбались до ушей, ожидая награды. Награда не заставила себя долго ждать. Сотрудник дурдома правой рукой схватил своего агента за рукав, а левой вытащил из кармана десятидолларовую бумажку и вручил её «десантникам». «Десантники» загоготали, азартно, по касательной, хлопнули друг друга по ладошкам и тут же исчезли. Никому не показалось странным, что работники дурдома ходят по городу с карманом, набитым долларами США. Перестройка уже многому научила (или от много отучила) людей.

Толпа стала расходиться. Паниковски по-отечески обнял Семёна Моисеевича и повёл его по аллее парка:

– Ну что же вы, пациент, так нас подводите? – мягко приговаривал он, делая незаметные, но чувствительные тычки локтем в бок агенту. – Нехорошо, господин Кислярский, очень нехорошо. Вы думали таким образом уйти от данного мне обещания? Напрасно, напрасно. Вот вам за вероломство! А это вам за то, что насмерть перепугали бедных гусей в пруду. Теперь они никак не годятся в пищу. А это вам за мои переживания!

Они прошли метров пятьдесят, и вице-консул, до боли отбив свой нежный локоток о задубелые бока пожилого русского экономиста, отыскал, наконец, незанятую скамейку и бросил на неё обмякшее тело бастовавшего агента. Забастовка была подавлена в самом зародыше. (Вот вам самое главное неудобство в профессии агента: он, в отличие от шахтёров и лифтёров, лишён профсоюзной солидарности со стороны коллег, а одиночные выступления наёмных агентов против своих работодателей, как вы видели, дорогой читатель, обречены на провал). Паниковски с Кислярским сидели на скамейке, чтобы заняться своими оперативными делами, публика сочувственно повздыхала и «врачу», и «пациенту» и пошла дальше глазеть друг на друга.

…После этого инцидента Кислярский уже не предпринимал никаких попыток отделаться от Алекса и от сотрудничества с ЦРУ. Воля его была парализована, и в голову не приходило ничего путного. Но идти сдаваться к чекистам он боялся. Не верил, что они ему поверят.

…Справившись с ужином, Семён Моисеевич повздыхал-покряхтел и пошёл за бумагой. Неумение врать – ещё не повод говорить правду. Видно, надо срочно готовить эрзац для справки, которая «ушла» сегодня вместе с портфелем.

Но завтра – завтра он непременно пойдёт к Коробейникову, своему старому дружку со студенческих лет. Стыдно, конечно, что прошло не меньше полугода с тех пор, как он звонил ему последний раз. Свинья! Не поинтересовался ни разу, что с ним, как он. Ну, да простит Аркаша Сёмку! Коробейников суров, но добр и отходчив.

С этими мыслями Кислярский почистил зубы и направился, было, в спальню, но присоединиться к супруге помешал звонок в дверь. С бьющимся сердцем, на цыпочках, он прокрался в прихожую и прислонился правым ухом к замочной скважине. Никого. Что за чертовщина! Может, ему послышалось? Он уже опять хотел идти на боковую, но не успел сделать и двух шагов, как звонок повторился.

– Кто там? – дрожащим голосом поинтересовался Семён Моисеевич.

– Семён Моисеевич, откройте, не бойтесь, это ваша соседка напротив, – закудахтал визгливый женский голос, от которого у Кислярского сразу заныл не вырванный зуб мудрости.

– Какая ещё соседка?

– Агния Авессаломовна. Агния Авессаломовна Изнуренкова.

Этого ещё не хватало! Изнуренкова! Что ей понадобилось, на ночь глядя?

– Агния Авессаломовна, а вы знаете который час? – попытался он аппелировать к чувству разума соседки. Это был напрасный ход, возымевший совершенно противоположный эффект:

– Боже мой! Время детское! Только что сыграли «Спокойной ночи малыши»!

– Что у вас стряслось?

– У меня? Ничего, а вот в стране… Да впустите же меня, Семён Моисеевич! В конце концов, это не учтиво мариновать даму на лестничной клетке! Вы слышите меня, Кислярский? Мне нужно с вами посоветоваться по одному важному делу. В конце концов, вы у нас единственный интеллигентный мужчина в подъезде, который…

Семён Моисеевич думал, пускать или не пускать Изнуренкову в квартиру. Если он скажет «нет», она всё равно от него не отступится, будет требовать, кричать и переполошит весь подъезд. Если впустит, то избавится от неё не раньше, чем под утро. Вот навязалась, старая кляча! Ладно, чёрт с ней, попробую выслушать и…

Нетерпение и напор на дверь Изнуренковой были таковы, что Кислярский был вынужден нажать на неё изнутри, чтобы снять цепочку. Изнуренкова ввалилась в прихожую и завертела по сторонам кудлатой седой головой:

– Вы одни?

– Кто же у меня ещё может быть в такой час! – заворчал Кислярский, пропуская соседку вперёд. – Прошу вас, пройдём на кухню. И потише, жена уже заснула.

– Сёма, ты с кем это там? – раздался голос Кислярской из спальни.

– Зачем же врать, Семён Моисеевич? – игриво-укоризненно спросила Изнуренкова. – И вовсе ваша жена не спит.

– Тссс! – зашипел Кислярский. – Это вы её разбудили!

– Сёма, так я же тебя спрашиваю, кто там к нам пришёл?

– Не волнуйся, Норочка, это соседка… Агния Авессаломовна. Спи, мы сейчас тут…

Они прошли на кухню. Семён Моисеевич предложил Изнуренковой стул, сам сел напротив и приготовился слушать. Он уже примерно догадывался, о чём пойдёт речь. Единственной и неисчерпаемой темой для разговоров у Агнии Авессаломовны была политика. Замешкавшись с замужеством, Агния Авессаломовна осталась в девицах, чтобы навсегда повенчать себя с этим видом женского социального статуса. С семнадцати лет до выхода на пенсию она просидела в ЖЭКе на прописке-выписке, но это не помешало ей изучить не только подноготную своего участка, но и проникнуть в суть вещей, находящихся далеко за его пределами. Политика – это занятие, которое на Руси по плечу каждому, а не только кухаркам и их детям. Надо только читать газеты, слушать радио и смотреть телик. Если кухарка годилась для управления государством, то паспортистка ЖЭКа была просто обречена стать экспертом по вопросам внутренней и в особенности – внешней политики.

И Изнуренкова блестяще подтверждала своё призвание.

Она могла хоть спросонья назвать лидера какой-нибудь захудалой африканской страны, вставшей на путь социализма или сошедшей с оного; разъяснить функциональные обязанности бельгийской королевы или, на худой случай, сделать короткий, но ёмкий доклад о культурной революции в Китае. А уж о внутренней политике и говорить нечего – тут Агния Авессаломовна не один пуд соли съела. Круг её интересов был широк, разнообразен и не ограничивался никакими временными или пространственными рамками. Прежде чем прописать человека по адресу, она обязательно напоминала ему положения Кодекса строителя коммуниста, рассказывала о положении латифундистов в Латинской Америке или фермеров в Дании, а в конце беседы сетовала на то, что никто, кроме неё, и понятия не имеет о целях ливийской революции или о мерах поднятия сельскохозяйственного производства в Хабаровском крае.

Выйдя на пенсию, Изнуренкова своё любимое занятие не бросила, а наоборот, окунулась в него по самые уши, а её жизненная позиция стала ещё более активной. Всю свою неистраченную женскую энергию она обратила теперь на просветительскую деятельность. Знать ей было мало. Надо было поделиться этими знаниями с другими. И Агния Авессаломовна несла приобретённые знания в каждую голову, независимо от возраста, пола, семейного статуса, партийного или рабочего стажа избранной жертвы. Практически она исполняла в своём подъезде обязанности инструктора райкома партии по идеологической работе или католической миссионерки в джунглях Амазонки.

Последнее время Изнуренкова стала специализироваться исключительно на международных заговорах. На первых порах ей удалось вывести на чистую воду ЦРУ, поставившего своей целью снизить деторождаемость в стране молодой демократии. Покончив с американской спецслужбой, Агния Авессаломовна принялась за разоблачение международного заговора сионистов, потом – масонов и иезуитов. Зоркое око Агнии Авессаломовны не гнушалось деятельностью западных религиозных и культурных центров, производителей жвачки, сигарет, алкогольных напитков, пищевых продуктов и лекарственных средств.

Нельзя сказать, что миссионерская деятельность Изнуренковой не имела последствий. Многие прозелиты, завидя её или услыша, хлопали дверями, сворачивали с дороги, забегали в соседний подъезд, только бы не встречаться с ней вовсе. Единицы относились к Изнуренковой с сочувствием и пониманием. У определённой части пенсионеров и пенсионерок наконец-то стали открываться глаза на причины происходящего, многим стало ясно, что Запад не перестал делать нам гадости и по-прежнему мечтает лишь о том, чтобы развалить наше государство, а население превратить в тупую бесчувственную массу.

Одного этого сочувствия и понимания для Изнуренковой было мало. Она жаждала всеобщего признания и конкретной отдачи от своей неутомимой деятельности. Нужно, чтобы результаты её кропотливых расследований и размышлений постоянно доходили до властей. С некоторых пор Изнуренкова, на радость жильцам дома и на страх врагам России, стала пропадать из дома. До Кислярского дошли слухи, что общественница обивает теперь пороги приёмных президента, премьер-министра, директоров ФСБ, СВР, МВД, МО и некоторых других силовых ведомств и повсюду предлагает план возрождения шёлкового пути, который, разумеется, должен был пройти из Китая в Европу через территорию нашей страны. Согласно этих же слухов, Изнуренкову никто нигде принимать не желает, поскольку у неё якобы «поехала крыша». Семён Моисеевич не верил этому, потому что считал, что крыши Изнуренкова лишилась очень давно – задолго до своей миссионерской деятельности.

– Вы слышали, что придумали американцы? – с места в карьер начала Изнуренкова.

– А что же они такое могли придумать? – с некоторой опаской спросил Семён Моисеевич.

– О-о-о, вы и представить себе не можете, Кислярский. Они задумали окончательно погубить Россию.

Изнуренкова откинулась на спинку стула, чтобы во всю силу насладиться произведенным на собеседника эффектом.

– Погубить? А разве она ещё не погублена? – удивился Семён Моисеевич.

– Что вы лопочете, уважаемый доцент! Всё ещё впереди! – Изнуренкова наклонилась к хозяину и прошептала: – В заговоре участвует МВФ! Международный валютный фонд, чтобы вы знали! Фонд даёт нам в долг деньги, деньги правительством Гайдара разбазариваются, уплывают в карманы олигархов, и страна остаётся с пустым карманом.