Не время для человечности

– Злодей отказался – настолько он был упрямым и самоуверенным придурком. Тогда рыцарь проткнул его мечом и сам все исправил. Как тебе развязка? Круто ведь? Так-с или не так-с?

Я все еще не горел желанием говорить с ним.

– И что же он исправил? О, буквально все ошибки горе-автора. Мэри-Кейт восстановилась из осколков, пуля выползла из головы Питера и заползла обратно в дуло пистолета, наша дорогая пара героев окончательно вспомнила все свои прошлые жизни, вернулась в ту, что была первой и роковой, и там прожила долгую и счастливую жизнь вместе. Все вышестоящие вселенские инстанции были уничтожены, как и… Впрочем, это тебе знать необязательно. Достаточно того, что я сделал тех двоих счастливыми – чего ты сделать не смог, смалодушничав в самом конце. Ну и кто после этого дьявол?! Да я же герой дня!

– Ты ничего не понял, дурак. И ничего ты не изменил.

– Это еще как? Ты что же, обидеть меня хочешь – человека, который тебе живот мечом чешет?

– Ты просто во всем запутался. Вот скажи, кто я, по-твоему, такой?

– Болван, с которым мне приходилось какое-то время делить власть над одним миром. Извини, имени не знаю.

– Нет. Тот, о ком ты говоришь, сейчас, насколько мне известно, сидит в подвале и пишет книгу. А еще вчера вечером – когда он спал – он же сидел в кресле у себя дома и смотрел на огоньки на окне, а сегодня ночью ты вколол ему яд, и он, как ты полагаешь, “умер”, вернувшись в “свой родной мир”. А самое забавное, что ты не сможешь найти его. Ты никого не можешь найти.

– Ты и есть он.

– Нет, я – это я. А вот кто ты такой? Где твой родной мир? Ты не знаешь. А я знаю, потому что ты – плод моего воображения, идиот.

Парень задумчиво подергал цепь от моих кандалов, и она сильнее сдавила мне горло.

– Многие плоды такое могут делать с породившим их воображением?

– Если ты и можешь сделать мне больно, то лишь потому, что я сам этого хочу. Ты – воплощение моей тяги к саморазрушению и мазохизму, персонифицированное самоедство и ненависть к себе. И ничего более. Скажи-ка, почему Питер пару сотен лет назад исчез в одном месте, а появился совсем в другом? И почему ты после этого не мог вырваться за пределы мира, почему тебя было невозможно убить?

Седой молчал.

– А знаешь, что еще забавнее?

Он выглядел сбитым с толку. Наблюдать это создание в растерянности было ну очень потешно, но я сдержал смех и продолжил объяснение.

– Забавнее то, что и меня не существует. Если Питер написал историю для себя с Мэри-Кейт, то кто ввел в историю самого Питера? А кто придумал тебя и того парня с ноутом? А кто придумал “архитектора вселенной”, которого ты тоже якобы убил сегодня ночью, хотя Архитектор – это совсем другая личность из совсем другого мира? А меня кто придумал? Кто придумал того, кто придумал меня? И кто придумал того, кто придумал того, кто придумал меня? Уж не Питер ли писал о нем, вкладывая в этого человека свой образ? И кого из них ты собираешься убить этим мечом, благородный болван? И что же тогда случится с тобой самим?

Теперь он просто ничего не понимал – это было видно по глазам, уже не пустым и парализованным, а мечущимся в панике из стороны в сторону.

– Ты хочешь растоптать звезды, топая ногой по их отражению в луже. Ты не понимаешь устройства мироздания – даже если ты уничтожишь всю вселенную, кроме одного мира, в настоящей вселенной ничего не изменится, и ты сейчас даже не можешь уловить смысл слова “настоящая”. Ты пытаешься ранить вечно пожирающего себя змея. Ты не понимаешь природу времени – а собираешься метафорически провозгласить манифест человечества. Того, кто пытается ранить историю, изменить ее, уничтожить – она включает в себя, как любая вещь, которую нельзя уничтожить, не коснувшись ее, и нельзя коснуться, не став ее частью. Когда что-то переосмысляется, цитируется и меняется достаточно раз, чтобы иметь почти любое значение при взгляде под разными углами, рамки существования в пространстве-времени для этого чего-то существенно расширяются, пока оно не доходит до абсолюта, истока, частицы бога, апофеоза всего и вся, и взрывается, а затем возрождается из пепла. Ты мыслишь сильно позже меня и желаешь потягаться со мной знанием и пониманием. Я – будущее, ты для меня уже давно ушел со сцены истории, и мне приходится вспоминать, зачем ты на ней находился и что изображал. И я как раз вспомнил, что тебя погубит: вера в свое новое знание; однако единственный ответ, который не нашелся для твоих вопросов, станет новым витком времени, и все случится вновь, но уже несколько иначе. Ты можешь спастись, только убив Питера, но ты не сможешь. Я видел, как все будет. А ты – ты ничего видеть давно не можешь, ведь однажды это я увидел, как ты ушел по канату на ту сторону, которая мне не видна, а твое настоящее “я” бесконечно мучается в темноте, лишенное огонька надежды и разрываемое на куски чудовищами. Но когда ты умрешь – ты не вернешься к нему в эту темноту, как не вернется к нему и тот, кто сосчитал телом сотню ножей. Угадай, куда ты теперь должен вернуться? А кто вернется в ту темноту вместо тебя, если ты осуществишь свой план? Для меня “смерть” сейчас окажется лишь пробуждением от ночного кошмара, но ты… Тебя ждет много худшая участь.

* * *

– Так. Наверное, чтобы разобраться в том, что произошло, нужна полная перезагрузка. Что у него там?

– Сознание отвалилось. Модель зависла. Сейчас откачивают, готовимся загружать контрольный узел, как только его приведут в норму.

– Окей. Можно пока подумать над этим фрагментом. В какой-то момент я снова перестал понимать, даже в этот раз. Не понимаю, в чем дело, как так получается.

– Оно немного изменяется, каждый раз. Без понятия, как он этого добился, но это факт.

– Ладно. Где-то здесь была нить, разве нет? Ну же, давай поищем ее. Смотри внимательнее. На чем все оборвалось?

– Питер стреляется, автор уходит прочь.

– Что потом случилось? Ну, мы вернулись в подвал, к дьяволу и драматургу. И пошел какой-то бред.

– Про собаку не забывай.

– Да-да, собака и девочка. И таблетки эти, что они там значат? Что это такое?

– Какой-то наркотик, я так понимаю.

– А при чем собака?

– Ты как будто первый раз. Пес должен появиться в нужный момент, это дальше будет. Забудем пока про него.

– Ладно. И что этот наркотик делает? Какой эффект?

– Ну, если шкатулка – снов, то таблетки, наверное, погружают в сон.

– То есть, он просто перенес эффект от прототипа, который ему дали перед захватом, в модель. Почему тогда бог и странник умерли, когда им это вкололи? Почему Питер до сих пор был жив? Нет, тут что-то не то. А помнишь, странник что-то сказал о людях, мол, они какие-то не такие? Вот что он имел в виду?

– В этом фрагменте люди становятся… Да ну тебя, посмотри в пособии, там это есть. Глава сорок вторая, пункт не помню.

– О, кажется, его вытащили.

– Кто бы сомневался. Знаешь, я уже начинаю мечтать, чтобы он все же откинулся.

– Да ну тебя нахер. Представь, что будет, если нужный фрагмент найдем мы?

– Ладно-ладно. Я слышал, что заявилась проверка от руководства, и босс там сейчас потеет с избранными материалами. Надеюсь, они не заметят этот маленький сбой. В любом случае, нам нужно начинать загружать контрольный, питание пошло. Давай, стартуем.

– Так-с, где эта кнопка? Сто лет не пользовался. А, вот.

– Ну, поехали.

Моя безликая ловушка в пустоте

Иногда нам говорят не бояться чего-то, потому что это случается очень редко, слишком редко, чтобы даже думать об этом. Как риск быть ударенным молнией. Именно поэтому поначалу не верится, когда начинаешь задумываться о своем месте в мире. Ты не можешь понять, все ли чувствуют тот же самый ужас и отчужденность, бессилие и боль, или только ты? Безымянное нечто, разъедающее душу и лишающее разума. Неужели все просто скрывают это, так легко, и только твоя жизнь рушится, пока ты пытаешься с этим справиться? Постепенно ты начинаешь понимать, что ты попал в несчастливое меньшинство. И чем дальше, тем сильнее тебе кажется, что этот кошмар наяву, который все называют жизнью, видишь один лишь ты. Начинает казаться, что никто и никогда не поймет тебя и не поможет, что ты существуешь по ошибке, и увидь другие люди мир твоими глазами, они бы сказали, что это бред, что это невозможно. Они бы спросили, почему ты не просил о помощи. А ты просто не был уверен, с тобой ли что-то не так, или это и есть норма. Именно эта неспособность понять и сожрет тебя, превратив в пустую оболочку, под которой плещется чистое безумие.

Автор не указан

Не находясь “здесь”, нельзя понять, что “это” такое, нельзя даже сказать, что “это” – место, внутри человека или во внешнем мире, или вне его, или какое-то конкретное состояние психики, или доступная для понимания, осмысления и анализа проблема, комплекс ощущений, восприятие или свойство, часть чего-то или нечто целое, причина или следствие, происходит “оно” только в текущий момент или же было и будет с тобой всегда; никак точно не определить общую для всех случаев “симптоматику” и течение “болезни”, не сравнить с чем-то, не зафиксировать, не выспросить и не выпытать, не представить себе реальную глубину чьего-то субъективного ощущения “этого”, не описать, не уловить, ведь самое жуткое здесь – абсолютное, тотальное и непроницаемое одиночество заключения там, куда по определению никому больше не попасть, не понять, не поверить, потому что никто не может проникнуть в чужую голову и пережить тот же субъективный опыт, так что одиночество внутри никогда не закончится, пока твой разум заперт в этой ловушке, и можно сколько угодно кричать, менять все вокруг себя, сопротивляться, искать помощи, пробовать что угодно – но до тех пор, пока мозг работает естественным образом, не стимулируемый искусственно химией извне – которая рано или поздно перестанет действовать – до тех пор и будет продолжаться “оно”, пеленая каждый мозговой импульс в апатию, бесконечные слои рекурсивной мучительной рефлексии, страх, злость, бессилие, отвращение, испытываемое к каждому атому всего вокруг, отчуждении от себя и от мира, болезненной бесчувственности, оглушенности и слепоты; вплоть до момента, когда любое твое дальнейшее действие, слово или мысль кажутся мучительными, прожитыми миллион раз, тупиковыми и несовместимыми с человеческим уровнем предельных ощущений, несовместимыми с сохранением рассудка и связи с реальностью в том виде, когда еще можно сказать, что это остатки чьей-то личности, а не зацикленная абстрактная агония, раз за разом переживающая все более невообразимый опыт безумия; а потом и дальше, открывая все новые пределы невозможного ужаса проникновения во все и проникновения всего в тебя, и внутрь, и наружу, ощущая каждую мельчайшую частицу всего сущего – и отдельно, и в целом – враждебной и невозможно чужой, отталкивающей, причиняющей что-то настолько далекое за гранью психической боли, что нет смысла описывать невозможность описания его степени неописуемости, являющей собой лишь одну из бесконечного числа граней “этого”, непостижимого и необъяснимого, иногда ослабевающего – лишь чтобы, дать краткую надежду на спасение, веру, что “оно” ушло, за которую ненавидишь себя, потому что знаешь, что “оно” вернется, потому что так уже было, и “оно” вновь возвращается, чтобы и дальше жечь мозг огнем, который может погасить только смерть этого мозга, чтобы и дальше разлагать личность и психику заживо, пока от них не останется пустая оболочка, чтобы и дальше пытать воображение фрактальной какофонией расщепления реальности на все более неописуемые системы, не расщепляться вместе с которыми нельзя, чтобы и дальше забирать все больше человеческого у человека, делая все для него недосягаемым и его – недосягаемым для всего кроме замкнутого умножения изолированных энтропийных систем отторжения от порядка и нормы, пока “оно” не прервется, временно – потерей сознания, комой, внешним воздействием на нейрохимический баланс и другие характеристики мозга, или окончательной смертью – так или иначе, чем-то извне этой извращенной, порочной и жуткой пародии на восприятие мира, которую невозможно покинуть изнутри и по собственной воле.

Глава первая

Just tell me, tell me how to keep this – and I'll be alright

Just tell me, tell me what's the secret – and I'll hold it tight

Nothing More – If I Were

Грифоны – величественные животные. Их даже немного стыдно называть животными или птицами, так что лучше назову их “существами”. Конкретно этот был просто огромен, белоснежно-рыж (белым он был в той части, которая досталась от орла, а рыжим – в львином отсеке) и весьма своенравен – Питеру было довольно сложно удержаться на его спине, ведь существо то и дело встряхивалось в полете, словно его раздражали два прицепившихся к нему человека, и он был не прочь сбросить их. Питер даже боялся представить, как Мэри-Кейт умудрилась в первый раз оседлать его – да что там оседлать или поднять в небо – хотя бы подойти на расстояние удара клювом или лапой! Впрочем, когда он смотрел назад, она создавала впечатление беспечного пассажира – хоть и обхватив его спину руками, она все же поворачивалась, оглядываясь по сторонам, вверх и вниз, подставляя лицо порывам ветра, несущего с моря свежесть и прохладу.

Они летели довольно долго, наслаждаясь свободой, которой человек был от рождения лишен. Вдруг Питер подумал, что с легкостью мог бы сделать так, чтобы люди умели летать, но чем дольше тянулось их приключение, тем меньше ему хотелось использовать магию. Ему уже даже казалось, что если все закончится хорошо, то он не будет с помощью магии даже посуду мыть, не говоря уже о каких-то невероятных вселенских чудесах.

Наконец им надоело перекрикивать ветер, и Питер натянул вожжи, направляя грифона вниз. Когда темнота и туман расступились, внизу они увидели огромный парк, что находился в самом сердце Бастиона, далеко от грязного порта, Дворца Капитанов и крепости на утесе, далеко от стражи, придворных колдунов, оскорбленных герцогов и демонов с ледяными клинками. Неужели все худшее уже было позади?

Когда лапы грифона мягко ударили о землю, Питер погладил существо по оперенным голове и шее, всем сердцем надеясь, что оно воспримет это как благодарность и нежность. Какие-то моменты были общими для всех кошачьих, и грифон в ответ довольно заурчал. Питер соскользнул с его спины и, подав Мэри-Кейт руку, помог спуститься и ей. Как только они отошли от грифона на несколько шагов, тот сразу же коротко разбежался и взмыл в небо, и уже через каких-то десять секунд был едва различим в предрассветной темноте. Еще немного постояв, двое двинулись вперед, по узким парковым дорожкам и под сенью странных, но во многом все же похожих на привычные людям, деревьев.

– Знаешь, что самое неприятное во всей этой истории?

Питер, на ходу доставая трубку и кисет, глянул на Мэри-Кейт с любопытством.

– Наверное, знаю. Но ты все равно скажи.

– Меня все никак не покидает ощущение, что я в фильме. С тех пор, как ты рассказал, что все происходит по написанному тобой сценарию, я не чувствую себя свободной выбирать, потому что я постоянно думаю, что все мои слова, действия – а может даже и мысли – заранее прописаны тобой.

– Думаешь, я планирую каждый поворот сюжета? Все постоянно сходит с нужных рельс, иначе нам бы не встретился тот урод с раздутым лицом, мне не пришлось бы сражаться за тебя с Эльфийскими Усиками, а тебе – приручать эту огромную птицу. Моя история – хаос и анархия. А уж в твою голову я влезать точно не стал бы. Ты-то настоящая.

– Не птицу, а кошку. Ты слышал, как он мурчал?

– Я бы сказал – курлыкал на минималках. Ты его клюв видела?

– Что скажешь насчет хвоста с кисточкой?

– Просто вспомни эти когти.

– Только если ты вспомнишь эти пушистые задние лапки.

– Слушай, если еще раз встретишь такого – пожалуйста, не говори ему “кис-кис”. Пожалуйста.

– Хорошо, только и ты в случае чего не пытайся подкормить их батоном.

– Вот и славно. Договорились.

Питер вдруг резко остановился и сел на газон по правую сторону от парковой дорожки, посмотрел на Мэри-Кейт снизу вверх и, взяв ее руку, потянул девушку вниз. Мэри-Кейт секунду критически разглядывала газон, а затем улыбнулась и приземлилась на вытянутые ноги Питера. Немного понаблюдав за его страдальческими гримасами, она о чем-то задумалась, пытаясь вспомнить… Ах да, шкатулка. У нее до этого самого момента не было случая рассказать Питеру о том, что она обнаружила под ее крышкой.

Она не смотрел на Питера буквально несколько секунд и, когда перевела на него взгляд, замерла от испуга. Его лицо было пустым, не выражающим ровным счетом ничего, глаза были затянуты пеленой, а ко рту тянулась рука, в пальцах которой была зажата…

Мэри-Кейт ударила Питера по руке, и маленькая лиловая таблетка упала на траву в нескольких метрах от них. Питер продолжал смотреть в никуда с приоткрытым ртом, пока Мэри-Кейт не ударила его пару раз теперь уже по щекам – весьма ощутимо, нужно сказать. Только тогда он пришел в себя и удивленно уставился на девушку.

– Чего это ты?

– Скажи, что происходило в последние десять секунд.

– Ну… Я держал тебя за руку, а ты смотрела на деревья и о чем-то думала, а потом…

На лице у него было написано явное усилие. Но усилия, похоже, было недостаточно.

– Потом какой-то туман, а затем – ты зачем-то бьешь меня по лицу. Что случилось? Что я сделал, случайно воздух испортил? Ну извините, та похлебка в тюрьме была…

– Ты пытался убить себя, насколько я понимаю.

– Чтооо?..

Мэри-Кейт поднялась, прошла пару шагов, подняла из травы таблетку и вернулась к Питеру. Тот смотрел на лиловую мерзость задумчиво, но без какой-либо тени узнавания, и Мэри-Кейт от этого стало немного легче.

– Ты пытался проглотить это.

– А что это такое?

– Не знаю, но точно такие же я нашла там, где ничего хорошего быть не может.

Она достала из кармана плаща шкатулку – и как только эта штука не выпала, не потерялась за все это время?

– Помнишь, что было написано на табличке?

– Ну да, что-то про сны, запрет использования людьми и… Еще было указано, что где-то есть другая такая. Ты открывала ее?

– Да, на корабле. Смотри.

Мэри-Кейт осторожно подняла крышку шкатулки. Внутри, как и в прошлый раз, лежали пять таблеток – точно таких же, как та, что Мэри-Кейт только что показала Питеру. Тот взял шкатулку, покрутил ее в руках, затем высыпал все таблетки на ладонь и молча сжег их прямо в руке. Сгорая, они превращались в алый едкий дым, который, впрочем, почти сразу унес порыв ночного ветра. Мэри-Кейт достала из небольших ножен на поясе кинжал, который ей до сих пор еще ни разу не пригодился.

– Как думаешь, может все остальные вещи из той лавки тоже стоит уничтожить?

Питер задумчиво покачал головой.

– Не думаю. За все остальное я заплатил, а эту штуку он дал тебе просто так. Как это я забыл, что нельзя доверять подаркам незнакомцев и проходимцев, какими бы приятными и забавными эти типы не казались?

– Ты что-то понял насчет этих таблеток?

– Да, я вспомнил, что уже принимал их два раза. И оба раза я этого даже не замечал.

– То есть они все же не смертельные? Или изначально в шкатулке должно было быть что-то другое, или ты не человек.

– И то, и то, скорее всего. Мы с тобой явно не совсем люди, а таблетки в шкатулку, как мне кажется, подложил один наш знакомый с надкопчиковым наследием обезьян.

– А я-то уже было подумала, что все плохое закончилось. И как узнать, что эта дрянь с тобой сделала?

– Никак – разве что спросить у него самого. Думаю, рано или поздно он нас снова найдет. Или мы найдем его – если не будем играть в его игру.

– Не хочу играть ни в какие игры. Пускай уже эта ночь кончится.

– Ты все же устала от приключений?

– Да, местами было весело, но мне от всего этого нужно немного отдохнуть. Боюсь представить, что мне приснится.

– Извини, но над временем я сейчас не властен. И отдохнуть мы сможем только тогда, когда подойдет к концу очередь из потусторонних существ, которым что-то от нас нужно, когда я останусь в этом мире единственным, кто может управлять временем, пространством и материей.

– И как ты собираешься разобраться с остальными?

– Один из них убил других двоих, так что нужно только найти способ вышвырнуть его туда, откуда он пришел. Убить я его вряд ли смогу.

– А откуда он пришел? И кто это? Откуда ты знаешь, кто из них кого убил? И как вы с ним познакомились? И… Короче, расскажи все с самого начала. Ты обещал, что расскажешь.

– Уверена? Эта история может тебя неприятно удивить.

– Давай. Я, кажется, готова уже к чему угодно.

Мэри-Кейт устроилась на траве поудобнее, положив голову Питеру на ноги. Тот немного помолчал, набираясь решимости и тщательно подбирая слова, а затем начал свой рассказ.

– Сначала все было довольно просто: во всей вселенной существовал один мир, власть над которым была поделена между двумя существами, которых можно было бы условно назвать дьяволом и богом. В мире жили люди, и их главным занятием был поиск ответов на вопросы, которые они сами себе постоянно задавали. В принципе, все самое интересное случалось именно благодаря людям. Они были движущей силой сюжета, дьявол впутывал их в различные неприятные истории, а бог помогал из этих историй выбраться. Когда люди умирали, они просто исчезали навсегда, потому что никаких ада и рая не существовало, а жизнь человеку была дана одна. Но высшей инстанции такая концепция мироздания казалась скучной, и они все переделали: старых бога и дьявола отправили на пенсию, миров теперь было так много, что сосчитать их не представлялось возможным, и люди жили сразу в трех одновременно: в одном они проводили большую часть своей жизни и были всего лишь людьми, а в двух других появлялись только тогда, когда не были в сознании. В одном из этих двух миров жила лучшая часть человека, и там он был богом для населявших мир людей. В другом жила его худшая часть, и там он играл роль дьявола. Каждый человек в каждом из миров был всемогущим существом где-то еще, и все были примерно равны друг перед другом. Когда человек умирал, его душа перерождалась в другом месте, а вместе с ней переходила и власть над определенным миром. Таким образом, человек становился практически бессмертен и вечно всемогущ – единственной преградой для полной идиллии был сам факт смерти и рождения заново, без памяти о том, что происходило в его прошлой жизни. Но лучше, казалось, уже нельзя, и в таком виде вселенная просуществовала долгие тысячи лет. Пока не возникла аномалия. Все началось с одного непримечательного паренька, который влюбился в одну примечательную девушку. Но, к несчастью, он был скверным и недостойным ее человеком, и любовь его осталась безответной. Эти неразделенные чувства все больше и больше занимали его мысли, пока та девушка не осталась единственным, что ему было нужно в жизни. Испробовав все способы избавиться от безнадежного чувства, человек впал в полное отчаяние и решил, что из этой ситуации есть только один выход. К лучшему или же нет, его попытка провалилась, и прежде, чем он попытался еще раз, к нему явился дьявол, заправлявший в этом мире. Накануне он заключил с богом пари, предмет которого к истории отношения не имеет. Пари он выиграл, и в награду получил возможность заключить сделку с любым из людей – без малейшего вмешательства и препон со стороны бога. Дьявол пообещал человеку, что его возлюбленная ответит ему взаимностью, а в уплату за это попросил… Нет, не душу. Он попросил человека отдать ему свою вечность. Если бы человек тогда знал, что это на самом деле значит, и какие у этого будут последствия, он никогда бы не согласился на это, но тогда он не понимал, что потерять свое бессмертие и отдать право на него кому-то еще – это далеко не одно и то же. Все его мысли были лишь о той, с кем он хотел провести жизнь – эту жизнь, а не какую-то еще; прямо здесь и сейчас быть с ней вместе – вот все, чего он хотел, а на остальное ему было наплевать. И он согласился. Но дьявол оказался хитрее: как только человек признался девушке в своих чувствах, она действительно ответила ему взаимностью, но в следующую же секунду умерла – ее сердце просто перестало биться, и жизнь в один миг, с последних выдохом, покинула ее тело. Тогда человек испытал спектр настолько сильных и невыразимых чувств, что это вызвало пространственно-временную аномалию, итогом которой стало его собственное полное исчезновение из вселенной. А уже это, в свою очередь, повлияло на два мира, которые принадлежали лично ему, что повлияло на миры, которые принадлежали людям, обитавшим в тех двух мирах, которые… Ну ты поняла. Это было первое и очень мощное потрясения для системы мироздания, до этого самого дня не вызывавшей никакой критики ни у кого из высшего руководства. Я не знаю, какие именно процессы происходили во вселенной, а если бы и знал, то вряд ли смог бы полностью осознать, но все закончилось в тот момент, когда человека вернули из небытия. Сама катастрофа случилась именно из-за того, что он потерял свою вечность и, погибнув в одном мире, не сумел переродиться в другом. Теперь его существование продлевали искусственно, и бог раз за разом воскрешал его в одном и том же мире, лишая при этом памяти о прошлых жизнях. Чего он хотел добиться? Наверное, того, чтобы человек каким-то образом вернул себе вечность и, умерев, смог покинуть это место, ставшее для него ловушкой. Но чем дальше, тем бог становился слабее. А дьявол, наоборот, подминал под себя все больше власти, ведь он проводил здесь все свое время, как будто ему не нужно было никуда возвращаться. Возможно, человек, которым он был где-то еще, впал в кому или вегетативное состояние, возможно, причина была иной, но со временем дьявол стал намного сильнее своего противника. А проклятый перерожденец, продавший ему свою вечность, раз за разом проживал одну и ту же историю – в каждой новой жизни он встречал ту девушку, в которую был влюблен, и каждый раз она, ответив на его чувства, почти сразу погибала – каждый раз по-разному, но всегда – вызывая своей смертью возвращение к нему памяти. Бог пытался показать ему, что единственным возможным спасением может стать только преодоление себя, полное посвящение своей жизни ей – но без надежды на взаимность, без ожидания ответа. Но человек всякий раз забывал все – и повторял одни и те же ошибки. И так было тринадцать раз. А в четырнадцатый что-то пошло не так. Человек не рождался, а просто возник из ниоткуда, словно нарисованный в пространстве. Он встретил и узнал бога – и тут все началось. История сошла с накатанных рельс: он нашел эту девушку практически сразу, уже мертвой. Но память к нему отчего-то не вернулась, и он не стал уходить вслед за ней; напротив, он сделал невозможное – вернул ее к жизни. А затем он все же вспомнил абсолютно все, и вместе с этим обрел силы, что до этого были подвластны только богу и дьяволу. Ему осталось только понять, зачем же седому выродку была нужна его вечность, и зачем все еще нужен он сам, сорвать этот план и придумать, как все вернуть в первоначальный вид, который он нарушил своей сделкой. И решить, стоит ли вообще что-то делать, потому что прямо сейчас ему кажется, что все идеально.