Не время для человечности

Огонек вновь появился, когда замедляющийся поезд, несколько раз дернувшись, остановился на следующей станции – просто возник из воздуха и, выскользнув наружу, очень быстро двинулся в сторону чего-то, что чернело посреди очередной лесной опушки. Пес снова последовал за ним, стремглав несясь сквозь завесу уже не снегопада, а настоящего бурана. Вскоре и огонек, и его преследователь прошли сквозь то, что оказалось распахнутой посреди поля черной дверью, и очутились в небольшом (по сравнению с предыдущими) зале, одну сторону которого занимала пропасть.

На другом его конце была еще одна дверь, уже не черная, а белая и изящная. У двери стояла девочка. Приглядевшись, пес заметил кое-что – она, единственная из всех, кого он здесь встретил, не была призраком. Девочка пока не замечала пса, она прыгала с ноги на ногу по воображаемым квадратам, над самой пропастью. Огонек последовал к ней, но псу уже не нужны были проводники, и он сам бегом направился на другую сторону. Увидев пса, девочка слегка улыбнулась. Огонек растаял в воздухе, как только подлетел к ней, и пес начал растерянно крутить мордой из стороны в сторону. Девочка протянула руку и погладила пса, почесала ему загривок, а затем повернулась и, открыв белую дверь, вошла в какое-то помещение, которое мешало увидеть целиком то, что дверь была довольно низкой и вообще маленькой.

Пес тоже переступил через порог и в следующую секунду оказался в самом огромном из всех возможных помещений – настолько огромном, что увидеть его полностью не представлялось возможным. Здесь было столько всего, что на описание этого нового зала ушло бы еще несколько десятков страниц, поэтому проще сказать, что помещение было невообразимо странным, красивым и фантастическим.

Пес заскулил и задрожал – он явно не был готов к чему-то настолько масштабному, но девочка села рядом с ним и успокаивающе обняла. Вскоре пес дрожать перестал, и она, ласково потрепав его по нечесаному боку, двинулась вперед, по дороге оборачиваясь и проверяя, следует ли он за ней. Пес послушно следовал, довольно быстро догнал и теперь вился у ее ног. Так они и шли какое-то время сквозь грандиозный зал, будто бы вместивший в себя весь мир и похожий на полотно какого-то бесстыдно гениального художника.

А потом… Потом девочка вдруг исчезла, растаяла, как дым, оставив пса в недоумении метаться из стороны в сторону и жалобно подвывать. Но его растерянность длилась недолго – довольно быстро произошло событие, заставившее пса забиться под ближайший камень и лежать там, стараясь не издавать ни звука.

В небе над залом сверкнула ветвистая багровая молния, а последовавшие за ней раскаты грома потонули в грохоте, который обычно издают очень, очень большие и старые ворота. Именно это находилось в одном из углов колоссального зала – ворота высотой в десятки метров, очень старые, очень тяжелые и громкие. Их неприлично называть “воротами”, поэтому я лучше назову это приспособление “вратами”. Какое первое слово приходит тебе в голову после слова “врата”? Да, это были врата именно этого слова. Из-за них доносился еще один невыносимый шум – гром барабанов и что-то вроде звука, который издавал бы тридцатифутовый контрабас с ржавыми металлическими струнами, если бы на нем играли десятифутовой тупой пилой. Из проема потянуло сперва жутким жаром, а затем повеяло могильным холодом, а вместе с ним воздух заполнили сотни и сотни летающих чудовищ, одно страшнее другого. Пешком маршировали легионы монстров и демонов, по земле ползли, извиваясь, огромные змеи, в небо взмывали один за другим грузные и дышащие жаром силуэты драконов.

Когда жуткое представление закончилось, и орды тварей скрылись в огромной дыре, проделанной кем-то из них в одной из стен зала, пес набрался смелости и выглянул из-за камня. В проеме врат стояла миниатюрная человеческая фигурка и дергалась в такт какофонии барабанов и пилы с контрабасом, точно пытаясь изобразить, как танцуют эпилептики. Пес вдруг потерял волю к управлению своими лапами и медленно побрел к танцующему и, когда прошел мимо него, тот ласково почесал его за ухом тонкими пальцами с длинными кривыми ногтями. Еще несколько мгновений – и пес переступил черту, где у нормальной двери мог бы быть порог. А спустя минуту врата со все тем же оглушительным грохотом захлопнулись за ним, отрезав путь к спасению.

И только где-то далеко впереди, посреди адских равнин и гор, светился еле различимый белый огонек.

Не-глава седьмая

Неужто ты в потемках жизни

Своим отчаянием так ослеплена,

Что всякий прочий свет в тебе уж изгнан,

И впереди одна лишь смерть тебе видна?

Виктор де Бане, “Пелена дней”

Питеру не было совершенно никакой нужды управлять кораблем вручную, но он все равно стоял за штурвалом и изображал одновременно штурмана, боцмана, рулевого и шкипера. Учитывая тот факт, что команда корабля состояла из всего двух человек, и Мэри-Кейт решительно отказывалась подчиняться командам капитана, ссылаясь на то, что только недавно во второй уже раз вернулась из мертвых, ему приходилось исполнять свои указания самостоятельно.

Впрочем, вскоре это ему надоело, и Питер просто стал на носу корабля и закурил невесть откуда взявшуюся трубку. Мэри-Кейт сидела на мостике, свесив ноги вниз и разглядывая море. Море было очень спокойным, но совершенно непригодным для разглядывания – видимость была максимум на пару десятков метров вперед, ровно настолько, насколько хватало скудных судовых огней маленькой лодки.

– Так ты все же куришь?

– Ну да, а с чего бы мне не курить?

– Тогда в кафе ты отказался от сигареты, вот у меня и сложилось впечатление, что ты не курильщик.

– Я давно курю только трубку, сигареты терпеть не могу, у меня даже зажигалки нет, одни только спички. Но вообще я, между прочим, курю дольше, чем кто бы то ни было.

– Ага. Многие курят дольше, чем ты живешь.

– Вообще-то наоборот – это я курю дольше, чем кто угодно живет. Скоро юбилей – двести пятьдесят лет с первой затяжки.

– В смысле двести пятьдесят лет?

Питер нахмурился, пытаясь что-то вспомнить.

– А может и не двести пятьдесят. Честно говоря, летописи у меня нет, а без нее все помнить в точности довольно трудно. Иногда я пытаюсь вспомнить какие-то детали своей жизни, но они кажутся неосязаемыми, схематичными, противоречивыми, сразу выскальзывают, словно это было во сне, словно я живу во сне. Но если тебя что-то удивляет, то это просто потому, что я забыл сказать, сколько мне.

– Ага. Я всегда думала, что лживые медики врут о вреде курения, чтобы продавать пластыри и жвачки с никотином, а на самом деле оно продлевает жизнь.

– Вполне себе сокращает. Я умирал уже довольно много раз, дважды – с раком легких, хоть и не от него. Перед первой смертью у меня была сердечная недостаточность – в том числе из-за курения. Так что не советую тебе продолжать.

– Что значит “умирал много раз” и “с раком, но не от рака”? У меня ощущение, что я сейчас должна услышать охренительную историю.

– Ну, это история довольно длинная – длиной во всю мою долгую и абсурдную жизнь. Я расскажу все по порядку, но не сейчас. Для этого есть специальное место, где она будет звучать… Ну не знаю, наглядно, что ли.

– Ладно, тогда расскажи, какого черта произошло в том переулке. Только не говори, что кому-то из посетителей трактира не понравилось, что я пью нефильтрованное.

Питер бросил трубку в воду и принялся нервно расхаживать по палубе, старательно хмуря брови.

– Ну, ты имеешь право знать, наверное. Помнишь тех троих из подворотни, где мы встретились после твоего возвращения? Они еще очень долго разговаривали и так горячо спорили, что даже не заметили, как мы ушли. Так вот, это были, кхм, бог, дьявол и кто-то вроде приезжего демиурга-ревизора. Ладно, я попытался, но это все равно прозвучало как-то дохера нелепо, да?

– Да. Но ты продолжай, я смогу с этим как-нибудь справиться.

– Хорошо. Дьяволу кое-что нужно от меня, и он, видимо, как-то нас выследил. В итоге мы столкнулись в том трактире. Дальше ты, думаю, и сама хорошо помнишь.

– Кое-что – это, случайно, не душа?

– Это так скучно и банально. Мы с ним уже прошли ту стадию отношений, когда нужна только душа, и у него наверняка какие-то еще более мерзкие планы, но я не очень-то хочу об этом думать, так что давай пока остановимся на том, что есть плохие парни, и мы с ними пока что успешно боролись.

Вдруг воздух стал теплее. Ветер уже не пробирал насквозь сотней кинжалов, а всего лишь слегка покусывал. Питер растерянно крутил головой в поисках источника тепла, но не находил поблизости ничего – погода явно менялась сама по себе, как будто они резко пересекли какую-то черту, за которой начинается условный юг. Питеру стало жарко в кожаном балахоне, и он его снял, оставшись в черной футболке без отличительных надписей и принтов. Оглянувшись назад, он увидел, что Мэри-Кейт скинула дорожный плащ и теперь критически разглядывает свою старую кофту не по размеру. Питеру стало любопытно, как скоро она догадается попросить его с помощью магии создать для нее гардероб, для перемещения которого потребуется отдельное судно.

Тем временем погода стала уже совершенно тропической, что несколько контрастировало с недавним холодом заметенного снегом рождественского города. Питер вдруг понял, что понятия не имеет, куда они плывут и как далеко уже заплыли – он управлял кораблем, абсолютно не задумываясь о, собственно, маршруте круиза. Что ж, штурман из него вышел весьма посредственный. Мэри-Кейт с удивление посмотрела на Питера.

– Это не ты делаешь с погодой?

– Нет, она сама. А я ведь просил тебя заняться курсом. То есть его прокладкой.

– Ты сам-то понимаешь, как это странно сейчас прозвучало?

– Ага. Дядюшка Зигги, должно быть, неслабый финт в своем гробу заложил.

– То есть ты не знаешь, где мы сейчас?

– Ну почему не знаю. Если бы ты занялась картами, то увидела бы, что мы держим курс в один из портов Перу, где я, между прочим, собираюсь продать тебя в рабство, а на вырученные деньги купить десять килограмм кокаина и контрабандой доставить его обратно в… Ну, в тот город, в общем. А ты сама, кстати, уже несколько часов под воздействием галлюциногенов.

– Ясненько. Магия, воскрешения, дьявол и волшебные лавки – все это было слишком сказочно, а на самом деле ты просто барыга и вообще похитил меня и накачал наркотой, да?

– Ага. Мелкий дилер и бандос. Зря я кожаное пальто снял, наверное.

– Ну и когда ты успел?

– Знаешь, иногда кофе – не просто кофе. Так что впредь будь осторожнее.

– Окей, а если серьезно, то где мы?

– В южных водах Агайской Империи, недалеко от портового города Бастион.

– Или я плохо знаю историю и географию, или это все еще какой-то волшебный мир.

– Даже не пытайся это понять. Понимаешь, я всю историю придумываю на ходу, а это довольно сложно.

Мэри-Кейт хмыкнула и, свесившись с борта, задумчиво поболтала в воде рукой. Вода была лишь немного прохладная, а вовсе не ледяная. Наверное, эта Агайская Империя могла бы стать неплохим курортом для утомленных умеренным климатом европейцев, если бы Европа находилась в этом измерении.

– А как насчет посоветоваться? Может, у меня есть какие-то пожелания там, идеи.

– Тогда тебе было бы неинтересно, разве нет?

– Ну да, в этом есть смысл. Если не секрет, что мы вообще будем делать дальше? Ну, я имею в виду, когда ты героически разберешься со всеми мертвецами и сатаной. Что потом? Что будет после того, как эта ночь закончится? Что мне делать со своим посмертием, что делать с твоим бессмертием?

– Когда мы победим дьявола, его трон в аду окажется вакантным. Никогда не думала о должности вице-президента преисподней?

– Ужас, как же ты извратил систему правления адом. Зачем ты так?

– Чтобы было зачем. Не задумывайся о том, что дальше, просто плыви по течению, пока это приятно. Если станет неприятно, скучно и вообще надоест – говори, и я все остановлю. Серьезно.

– Да нет, можешь продолжать пока. Если пообещаешь, что в итоге никто не умрет.

– Вообще никто? Извини, но я все же не господь бог.

– Ты понял, о чем я. Пообещай.

– Хорошо. Я еще раз обещаю, что все закончится хорошо.

– Здорово. Нам еще долго плыть?

– Пару часов, не больше.

– Тогда будь добр, покажи, что ты там все пишешь в телефоне. Это наверняка какой-то план, какие-то наброски истории. Но я не люблю спойлеры, так что потом сотри мне память.

Питер и Мэри-Кейт уселись на серые мешки, на которых не так давно лежало полуживое тело девушки, и взялись за обсуждение того, что Питер задумывал сделать с историей, которую записывал в блокнот, как полночи назад делал другой персонаж, наивно полагавший, что у него есть власть над судьбой. У Мэри-Кейт сразу возникло несколько критических замечаний и деструктивных предложений, и Питер мысленно зарекся повторять такие эксперименты. В какой-то момент им пришла мысль, что в порт грозной империи стоит входить на чуть более грозном корабле, и через пару минут они уже сидели на все тех же мешках, но теперь те лежали на роскошном и просторном мостике гигантского четырехмачтового галеона, который решено было назвать “HMS Один”, а для пущего смущения умов портовой администрации – украсить мачту Веселым Роджером. Если, конечно, чиновникам Агайской Империи что-то сказали бы эти отсылки.

Наконец перемены в погоде подтвердились как-то помимо повышения температуры воздуха: из воды порой выпрыгивали типично южные виды рыб, и некоторых из них на лету подхватывали типично южные виды птиц. Уже где-то на подходе к порту на борту корабля появился еще один пассажир – громкий и сонный жук, круживший у Мэри-Кейт над ухом, и чуть было не застрявший в ее волосах, а затем усевшийся на экран телефона Питера. Жук упорно не желал улетать, переползая с одной строки истории на другую и даже не реагируя на отгоняющие пассы, которые Питер делал рукой в его сторону.

– Весьма разумное насекомое.

– Почему так?

– Разве не видишь, как он увлечен моим рассказом? Разве не видишь – он читает. Самый славный жук в моей жизни.

Мэри-Кейт прыснула со смеха.

– Ну да, вне всяких сомнений. Замри и не двигайся, дай ему вволю поползать и изучить каждую гениальную букву!

– Предоставлю это тебе. Мне, как капитану, нужно сойти на палубу и подготовить команду к прибытию в порт. Нужно ходить, раздавать указания, хлестать ром и иногда стегать кого-нибудь нагайкой.

– Команду?

– Ага. Глянь вниз.

Мэри-Кейт глянула и удивилась, как она не заметила того, что на их корабле появилась самая настоящая команда. Люди сновали по палубе, драили ее, занимались такелажем и прочими корабельными делами.

– А они настоящие?

– Я бы не стал бить настоящих людей нагайкой. Это просто очень классные иллюзии, которые нужны для создания атмосферы. В общем, ты тут пока сиди и наблюдай обстановку, а я пойду стану к штурвалу и вообще изображу деятельность.

– Хорошо.

Питер протянул Мэри-Кейт подзорную трубу, а сам начал спускаться по лестнице на палубу.

– Скоро вернусь. И даже не думай что-то менять в моих записях.

– Знаешь, если бы ты спустился вниз на тросе, было бы гораздо круче и атмосфернее!

Откуда-то уже снизу раздался ответ:

– Ну я же обещал, что никто не умрет…

Пока Питер игрался в капитана пиратского корабля, Мэри-Кейт смотрела в подзорную трубу, но было еще темно, и к тому же туман скрывал Бастион от излишнего внимания.

Вдруг Мэри-Кейт о чем-то вспомнила и, сняв с перил мостика свой плащ, залезла в карман и достала оттуда маленькую шкатулку. Пару минут она задумчиво крутила ее в руках, с опаской вспоминая надпись на табличке. “ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ЛЮДЬМИ СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО”. Решив, что просто открыть – это еще не значит использовать, Мэри-Кейт подняла деревянную крышку и заглянула внутрь.

Внутри шкатулки на мягких подушечках с углублениями лежали в один ряд пять аккуратных и круглых лиловых таблеток.

Промежуточный эпилог. Семь шагов за горизонт

Знаете, иногда мне кажется, что я живу где-то в еще одном месте, в какой-то сказке, например, и связаны эти два мои существования снами. Недавно приснилось, что я живу в мире, где все люди на самом деле – боги, но пока не понимают этого, не видят в себе богоподобия. А я – один их первых, кто понял, но мне так от этого страшно, что я делаю вид, будто ничего не знаю, но в какой-то момент приходит мысль, что, возможно, то же самое делают все остальные…

Игорь Гробов, из ответов поклонникам на автограф-сессии

Все это зашло слишком далеко – здесь происходили вещи, которые я не мог объяснить и на которые даже не мог повлиять. Люди воскрешали других людей, время то и дело замирало, подчиняясь воле мелких божков, ночь длилась уже гораздо дольше, чем должна была, а дьявол позволял себе такое, что одно уже это обстоятельство требовало как можно более тщательной проверки. Но настоящая проверка была невозможна – он без усилий остановил первое сканирование, и у меня не было причин считать, что последующие будут более успешны.

Впервые за тысячи лет я не мог выйти на связь с начальством – канал будто кто-то отрезал или умело блокировал. А что самое худшее – я даже не мог выследить седого молокососа, ответственного за этот беспредел, не мог его проследить до его исходного мира. Он словно все время был здесь, намертво пришитый к этой реальности. Пленник или полноправный хозяин? У него ведь не может не быть физического тела где-то еще. Этого я пока не понимал, но любые попытки найти следы его перемещений через червоточину заканчивались ничем, упираясь в его монолитное присутствие здесь. Не было никакого способа найти его там, где он был обычным человеком, и, переместившись туда или отследив связи и повлияв на кого-то здесь, покончить с этим карнавалом безумия.

Еще интереснее была ситуация с перерожденцем. Я никогда прежде не видел, чтобы в одном мире способностями к изменению реальности обладали больше двух, в моменты проверок – трех существ, это было просто невозможно, не предусмотрено устройством мироздания. Однако этот человек каким-то образом сумел обойти правила, что автоматически делало его уже не человеком, а чем-то совершенно иным. Чем-то новым, непонятным и опасным.

И было нечто еще неуловимое и тревожащее в местном воздухе. Что-то было очень не так с самими людьми, с каждым их движением, словом и взглядом, все это словно несло угрозу – призрачную и мне пока что совершенно не понятную. Мне вообще до ужаса надоело ничего не понимать и ничего не контролировать, оставаясь просто наблюдателем. Порой мне даже казалось, что я все же участвую в действии, но играю роль жертвы, дичи, которую вот-вот пристрелит ловкий охотник или сожрет хищник.

После того, как перерожденец и мертвая девушка ушли, я следовал за богом, но затем умудрился потерять его из виду. Дьявол исчез в первую же минуту, а единственным напоминанием о перерожденце и его даме была только оброненная Питером черная зажигалка. Я шел и задумчиво крутил ее в кармане – не имея ни малейшего представления о том, как найти хоть кого-нибудь из тех четверых, кто меня здесь интересовал, я решил просто прогуляться.

Так я и гулял много часов, размышляя о положении дел, расстановке фигур, мотивах каждой заинтересованной стороны и прочих подобных вещах. Иногда заходил перекусить в какую-нибудь забегаловку, ресторан или круглосуточный магазин – поесть я очень любил, это всегда помогало мне думать. И вот, к тому моменту, как я доел последний кусок пиццы с салями, ветчиной и тремя видами сыра, у меня в голове окончательно сформировался план действий. Мне вовсе не нужно было выходить на контакт с богом или дьяволом, единственное, что от меня требовалось – решить вопрос с перерожденцем. Этим бесконечным повторам одной истории необходимо положить конец, и я уже знал, что именно предложу Питеру взамен на небытие. Я знал его историю и понимал, как он мыслит, поэтому, хотя меня и здорово уязвляло то, что у него получается скрываться от моего внимания, мне вовсе не нужно было знать, где он находится, чтобы с ним встретиться, потому что я знал, где он рано или поздно окажется. Теперь проблема из разряда философских и умозрительных перешла в область практической географии и физкультуры. Хоть я и мог в любой момент перенестись в это место, добираться куда-то пешком мне всегда нравилось больше.

Времени было еще много, так что я продолжил свою прогулку и вскоре наткнулся на здание, оклеенное какими-то сюрреалистического вида афишами. Я подошел поближе и присмотрелся – на афише были в мультипликационном стиле изображены люди, превращающиеся в животных под светом радиоактивного солнца, размалеванного каббалистическими символами. Это была афиша концерта, который прямо сейчас в этом здании давала группа под названием “СЕМЬ ШАГОВ ЗА ГОРИЗОНТ”. Мне стало любопытно, какая музыка может заинтересовать людей так, что они явятся на ночной концерт в рождественскую ночь, так что я зашел внутрь здания. Спустившись по очень долгой лестнице вниз, я оказался перед плотно закрытыми дверьми, за которыми находился концертный… зал? Скорее, подвал. Я открыл двери, на секунду выпустив наружу порождаемые музыкантами звуки, и аккуратно закрыл их за собой.

Людей было мало – душ сорок-пятьдесят, не больше. Впрочем, больше сюда бы и не влезло. На небольшой сцене располагалась группа, как раз настраивающая инструменты для новой песни. Публика замерла в ожидании, напоминая толпу зомби перед поднявшим их некромантом. Тщательно изучив взглядом состав группы, я заметил, что все ее участники, кроме одного, были голограммами, проецируемыми на сцену при помощи какой-то занятной технологии, скрытой за кулисами. Настоящим был только вокалист, выглядящий как типичный альтернативщик – дреды, борода, черные шмотки и покрытая татуировками кожа. Еще у него были модные сейчас в этом мире черные линзы, имитирующие глаза демона, и страшный шрам на шее, который выглядел так, будто этому человеку когда-то перерезали горло. Когда фальшивые музыканты закончили настройку фальшивых инструментов, фронтмен запрокинул голову вверх, выдохнул какое-то громкое и неразборчивое слово, и в зале тут же сменилось освещение, став из мягкого желтого тревожным, тусклым и красным, да еще и мигающим к тому же. Участники группы заиграли что-то тягучее и нездешнее. На второй минуте началась вокальная партия. Текст песни был примерно такой:

I watch youFrom a considerably growing distanceStanding on a cliffOf our poor and biassed existenceThis timeI can't let myself lose youThough I'm a foolI feel blessed and cursed and confusedAt the same timeTwisted violent thoughts are crawling into my headPlease help me fight them offAnd I swear I'll make you happyOr be trying until I'm deadAnd if I fail I will make everyone else wretched insteadDon't wanna be another piece of some occult collectionEven if my place in it is the very bestI feel I'm so alive when feeling this, but dead-alike outsideThis whole thing was made exclusively for you, like all the restThere's no rejectionBut do you see the burning sense behind the lines?Try to imagine some aerial edition of our worldWhat would it be like?Do you believe the universe to be infinite?Show me the beelineNow I may seem to be an infantBut I will growThe head held high, a sequence of my useless wordsUncertainty covers a weak mind of diffusionThe life is a trickster, the rules are unfairAnd a blind is trying to lead a cecutientWhat a tragedy, dig out your ShakespeareI'll show him how to perform despairDon't wanna be another piece of some occult collectionEven if my place in it is the very bestI feel I'm so alive when feeling this, but dead-alike outsideThis whole thing was made exclusively for you, like all the restThere's no rejectionBut do you see the burning sense behind the lines?I cherish every word in my memory's webSomeday will collapse and fallThere's no alternative to these seven stepsOf a wandering soulLost and confused againFloating towards black holeWanting someone near makes me feel ashamedWhere is an exitFrom this maze of mistakes and speculations?Why try rationalizingWhen the only thing that can help is magicIf there's no responseTo every impulseThen dangling after is almost OKThe desire and affection burn me throughoutBut I can find some purposeEven in such a mock of a lifeA sad violin and a crying pianoWere meant to be an accompanimentTo this shameless vulnerability of a sad clownAs someone once saidThe true love will tear me apartSo pleaseSomehowBreak these fettersThe world has grownAround my aching wandering heartDon't wanna be another piece of some occult collectionEven if my place in it is the very bestI feel I'm so alive when feeling this, but dead-alike outsideThis whole thing was made exclusively for you, like all the restThere's no rejectionBut do you see the burning sense behind the lines?So let me knowI will ask you again and againYou're all abroadAbout the impetus behind this painI will never really surrenderWill never leave this closed doorAnd will never give up on itGloomy or tenderDeep down or ashoreA singer or a poetI will feel this foreverAnd then… forevermore

Музыка еще долго играла, а вокалист, замолчав, немного постоял на сцене и ушел за кулисы. Я посмотрел на людей вокруг – они все больше напоминали зомби, тихие, с пустыми лицами, качающиеся из стороны в сторону под лживые звуки несуществующих инструментов. Все, что было тут честного, ушло минуту назад. Я тоже решил уйти, поднялся по лестнице и, когда выбрался на свежий воздух, вдруг понял, насколько внизу было душно и неприятно. У кирпичной стены стоял Игорь, фронтмен группы “СЕМЬ ШАГОВ ЗА ГОРИЗОНТ” и изучал афишу со своим изображением. Заметив меня, он оживился.