Не время для человечности

Мне в ближайшее время передоз не светил – прах закончился еще днем, так что разрушать себя пришлось более традиционными и легальными методами. Не то чтобы это вещество было вне закона, просто его для органов правопорядка пока не существовало. Не знали о нем и фармацевты с химиками, не знали варщики. Это все было легко объяснимо, ведь вещество “иисусий прах” открыл и поставил в производство (исключительно для собственного употребления) лично я, и пока что у меня не было желания делиться самим веществом, составом или даже фактом существования чего-то подобного с другими людьми.

Я вернулся в сугроб и выкурил еще одну сигарету, затем снова встал и медленно двинулся вдоль слабо освещенной аллеи, вслушиваясь в звуки ночи, притворяясь, что могу читать их, как индейцы читают следы. Я притворялся так убедительно, что через пару минут и сам поверил в этот обман. Смех где-то вдалеке, шелест чьих-то шагов по снегу, громкое дыхание собаки, сигнализация за углом, треск ломающейся ветки – все это приобрело вдруг значение, преисполнилось для меня новым смыслом и наполнением.

Я вошел в образ, я летел, прыгал и крался, заглядывал за угол и бросал взгляды через плечо, курил перебежками, передвигался в затяг. Небо было таким чистым, что я мог разглядеть мельчайшие детали жизни существ на других планетах в миллионах световых лет отсюда. В какой-то момент я повернулся к дороге спиной и пошел задом наперед, подергивая головой в такт гремящей в ней музыке. На секунду мне показалось, что эта музыка так хороша, что ей можно было бы прибить к кресту Иисуса, но потом я вспомнил, что Иисус – это вымышленный персонаж, и просто продолжил двигаться в такт.

Скоро ритм изменился и вынудил меня шагать грозно и медленно, руками изображая игру на боевом барабане. Запах ночи скользил в ноздри, наполняя голову странными идеями и порывами. Я погнался за вороной и почти догнал. Я залепил снежком кому-то в окно. Я пробежался по трем машинам, стоящим в ряд, перепрыгивая с крыши на крышу, вызвав этим какофонию сигнализации. От ненужного внимания я скрылся в арке, ведущей в большой двор, оттуда двинулся налево, к ночному магазину. У входа я собрался и стал вести себя чуть более адекватно.

В зале я взял исчезающе маленькую бутылку хереса, газировку и чипсы с луком. Расплатившись на кассе, я поднялся на второй этаж торгового центра, чуть углубился в ряды с закрытыми магазинами и, раскинувшись в мягком кресле у лавки с одеждой для всех разновидностей неформалов, употребил только что купленные продукты. Какое-то время я писал, меня хватило почти на целую главу. Почувствовав легкое головокружение, я удовлетворенно хмыкнул и спустился на первый этаж, а затем вышел на улицу. Там выкурил несколько сигарет и уже без дурачеств двинулся обратно, к трамвайным путям, по пути добив бутылку необоснованно дорогого хереса.

Приступы веселья были так же мимолетны, как и редки, и после них всегда наступала черная беспросветная тоска, ничем не объяснимая и непобедимая. Все было как-то грустно, и я чувствовал, что что-то умирает. Или рядом, или вокруг, или внутри, или еще где-то, но ощущение угасающей жизни было очень сильным, так что я впал в еще большее уныние и дошел до остановки понуро и еле переставляя ноги. Закурил и стал ждать трамвая, подперев спиной круглосуточный продуктовый ларек.

Пытался придумать продолжение линии странника – и не смог, так и не найдя, куда его вставить в дальнейшем сюжете. Все интерлюдии и прочие промежуточные истории казались глупыми, инфантильными, тупиковыми и кричащими о чем-то, о чем они должны были лишь нашептывать. Пытался вспомнить, выбрал ли я в итоге квартиру – и тоже не смог, упершись в череду однотипных скучных фотографий и ничего не значащих описаний. Затем попробовал вспомнить, зачем мне вообще нужны деньги, но причины одна за одной блеснули своей надуманностью и отвалились. Я знал, что будет дальше – я бы неизбежно углубился в этот вопрос и задумался, зачем мне вообще жить, не нашел бы повода и для этого, но снова уперся бы в чьи-то чужие интересы, которые я из жалости не хотел уничтожать. Ну и разве я после этого эгоист? Боже, какая несправедливость. Но тут подъехал трамвай, и я не успел достичь дна своей внезапной меланхолии.

Зашел в салон и стал у двери. Люди поглядывали как-то странно, и мне даже стало немного интересно, что такое особенное у меня написано на лице. Ненавижу жаловаться, и это плохо – это все стереотипы, комплексы и так далее. Вот только по этим стереотипам и под влиянием этих комплексов живет весь мир, и один человек не может против него бороться, потому что такое всегда заканчивается плохо для одного человека. Страдать вслух – это показывать слабость. Посвящать кого-то в свои проблемы – это показывать слабость. Слишком сильно открываться – это показывать слабость. Казаться человеком, а не супергероем – это показывать слабость. Не ладить с людьми и страдать от этого – это показывать слабость. Говорить искренне, даже когда говорить стыдно и страшно – это показывать слабость. Казаться уязвленным, задетым, грустным, одиноким и так далее – это показывать слабость. Люди презирают то, что считают слабостью, потому что еще с тех пор, как мы лазили по веткам и могли лишь мычать и кричать, любая слабость неизбежно вела к плохим последствиям. Мир уже тысячу раз изменился, но мы остались такими же обезьянами с тупыми обезьяньими инстинктами и предпочтениями. И недостаточно просто понимать, что ведешь себя глупо, чтобы вдруг стать выше этого – дурак может сколько угодно считать себя дураком, но ума ему это все равно не прибавит.

Вдруг я почувствовал какой-то странный жар у рта, и только тут заметил, что все еще держу в зубах сигарету, от которой, правда, остался уже один только тлеющий фильтр. Понятно, почему на меня так смотрят. Я вытолкнул окурок зубами чуть подальше, чтобы не обжечь губы, и терпеливо принялся ждать следующей остановки. Когда двери открылись, я поспешно вышел, выкинул бычок в урну и подошел к переходу, прилегающему к остановке.

Уже было около часа ночи, наверное, а чертов светофор до сих пор работал – и показывал, что мне нужно стоять еще полторы минуты. Мне это показалось бредом, и я просто перешел дорогу. Через пару секунд я услышал очень неприятный звук и понял, что светофор здесь работал не просто так, ну и заодно вспомнил, что рядом, во дворах, находится ментовка, куда я уже как-то раз попал чуть по иной причине. Желания вновь там оказаться у меня не было, но человек в униформе был уже слишком близко, чтобы действовать по наитию, поэтому нужно было выиграть время и придумать маршрут отхода.

Поздоровавшись, я извинился и спросил, могу ли я идти, если пообещаю, что больше никогда не буду переходить на красный. Тип попался паскудный – сказал, что его мои обещания не волнуют, и пригласил в патрульный автомобиль – составлять протокол. Я для виду сник, что-то промямлил и послушно поплелся рядом с ним к машине с мигалкой. План был уже готов, но мне еще очень хотелось сделать какую-нибудь глупость, навроде того, чтобы пнуть его под задницу, плюнуть на лобовое стекло или залепить снежком в ухо, но я решил не искушать судьбу. Ни к чему предоставлять человеку дополнительную мотивацию.

Я резко рванул в сторону и устремился к входу во двор. Судя по звукам за спиной, мужик решил размяться и все же погнался за мной. Неожиданно, но ладно, это мы тоже учли – я свернул в соседний двор, особенностью которого была расположенность заметно ниже, чем у того, в который я ворвался до этого. Разницу компенсировала широкая лестница с высокими перилами и зигзагом двух пролетов ступеней. Но был и еще один путь – с возвышенности можно было спуститься по ее заснеженному и обкатанному детьми склону. В последний раз я съезжал с этой горки лет двенадцать назад, если не больше. Скатываясь по ледяной дорожке, я мысленно записал себе ностальгическую ачивку. Затем я побежал ко второму подъезду и оглянулся назад. Служитель порядка только приближался к лестнице. Спуск по ней займет у него еще почти четверть минуты, и я уже буду в безопасности к тому моменту, как он окажется здесь. Стараясь не суетиться, я перебирал связку ключей и думал, что чувствую себя героем какой-то детской сказки. Найдя нужный, я отпер дверь в подвал, юркнул внутрь и торопливо закрыл ее за собой, а потом выглянул в небольшое окошко, которое в ней имелось.

Преследователь заметил, куда я делся и стоял метрах в десяти – думал, стоит ли вообще продолжать. Очевидно, не найдя причин, он разочарованно махнул ногой и быстрым шагом отправился обратно, охранять порядок от других вероломных пешеходов.

Я довольно улыбнулся и щелкнул выключателем на стене. Стоит побыть здесь еще какое-то время, просто на всякий случай. Спустившись по лестнице, я окинул взглядом коридор, и в который раз подумал, что здесь просто необходимо снять какую-нибудь сцену для фильма ужасов. Пройдя несколько дверей, я открыл ту, к которой у меня был ключ, вошел внутрь небольшой каморки, закрыл дверь и включил свет уже здесь. Плюхнувшись в кресло-мешок, я закурил и взял с полки банку газировки.

Да, это было что-то вроде моего убежища. Или логова. Или чего-то, что можно описать менее пафосными словами. Так или иначе, я иногда тут проводил час-другой. Хозяйка квартиры, к которой была приписана эта каморка, скончалась два года назад, а ее невестка, которая теперь занимала жилплощадь, скорее съела бы паука, чем спустилась в грязный и плохо освещенный подвал. А зря – я тут навел порядок и даже придал этому месту немного уюта. Ключи были, разумеется, дубликатом. Оригинал находился там, где и должен, а ко мне он попал случайно и буквально на пару часов.

Так, сидя в кресле, я написал еще две главы, но зато стер то, что написал на втором этаже магазина и одну из тех, что написал вчера утром в зале ожидания. Вскоре мне надоело сидеть, и я, записав себе в телефон напоминалку о том, что нужно бы пополнить местные запасы продуктов, выключил везде свет, запер дверь и вышел на улицу. Никакого желания возвращаться домой не было, и я решил сходить на остров.

Шагая вдоль трамвайных путей по пустым улицам, я курил и насвистывал какую-то грустную песенку. Дойдя до большого перекрестка, я спустился в вымощенный желтой плиткой переход, нашел нужное место и принялся разглядывать стену в поисках послания. Через пару минут я его нашел, переписал в телефон и, достав из кармана маркер, оставил чуть ниже свой ответ. Затем вновь поднялся наверх и продолжил путь. Мне нравился мой город, и я знал его очень хорошо. Некоторые места я мог определить по фрагменту стены, специфической выбоине на тротуаре, по надписи на заборе или въезду во двор. Были у меня, разумеется, и любимые места, вроде того, куда я сейчас шел. Я посещал их довольно редко, каждый раз как бы фиксируя в памяти все, что произошло между двумя посещениями, увязывая воспоминания с тем, как место выглядело сейчас.

В прошлый раз на острове я был в конце зимы, в самом начале черной полосы, которая все никак не желала прекращаться, претендуя на то, чтобы стать новой нормой. Удивительно, как сильно люди ошибаются, когда думают, что хуже, чем сейчас, им уже не будет. Каждого человека с раннего детства стоит готовить к тому, что все и всегда может стать (и будет становиться) гораздо хуже, и дна у пропасти нет. Возможно, мы получили бы общество пессимистов, но эти пессимисты по крайней мере умели бы ценить редкие минуты, когда все же чувствуют радость и счастье. Они бы ценили то, что имеют, и страх это потерять был бы их главным мотиватором.

В прошлый раз был ранний вечер, небо было уже ночным, но на севере – в той части города, где все дороги вели в психбольницу – с каким-то оранжевым отсветом. Снега лежало чуть меньше, но было гораздо холоднее, тогда я даже был в варежках. Сейчас вокруг не было ни одного человека. Пройдя по велодорожке вдоль набережной, я подошел к бетонным кольцам, по которым можно было добраться до островка. Мне нравилось перескакивать с одного на другое и чувствовать, как они качаются из стороны в сторону, угрожая когда-нибудь предать меня. Но пока что кольца еще были надежны. Как и всегда, я подумал, был бы ли я осторожнее, если… А, к черту. Одни и те же мысли, одни и те же места, одна и та же музыка, все одинаковое и тошнотворное.

Я раздвинул ветви ивы и вышел на каменную площадку. Справа и слева были два ряда сидений, позади – проход обратно и пара деревьев, впереди – несколько десятков квадратных метров свободного пространства. Вот и весь остров. Я сел на одно из сидений и начал вспоминать, о чем думал чуть меньше года назад. Вскоре я обнаружил, что занимаюсь откровенным бредом – я и так отлично помнил, о чем думал тогда, потому что с тех пор почти ничего не изменилось. Ну, технически изменилось очень многое, но самое главное осталось прежним. Я зря пришел сюда – мне было нечего фиксировать и увязывать. Раздосадованный, я пнул каменную подставку, на которой стояли сиденья, громко выругался, закурил и подошел к краю острова. Я вдруг почувствовал себя невероятно уставшим – не от жизни, а от самого себя. От своих слов и мыслей, от бессилия, от ошибок, от беспорядка в голове, от отстраненности, от всего, что я в себе ненавидел. Но сейчас ненависти не было, осталась лишь тупая сдавливающая горло тоскливая усталость, парализующая волю ко всему, кроме одного, самого простого и напрашивающегося действия. Где-то глубоко внутри что-то кричало о том, что все еще будет хорошо, но я не поверил.

Вода была темной, совершенно непроницаемой для взгляда, и взгляд в ней блуждал, как в дремучем лесу. Чем дольше я стоял и смотрел, тем отчетливее слышал какой-то голос, который будто прокрался сюда из другого измерения, голос властный и насмешливый. Поверхность воды искажала мое отражение – там я был худощав, на лице как будто была щетина, под правым глазом был то ли фингал, то ли тату. Аватар – подумалось мне – это мой аватар из мира отражений. Взгляд этого человека забирал оставшиеся силы.

Желания бороться с приступом апатии не было, и я позволил телу наклониться вперед, пошатнуться и скользнуть в темные воды, которые приветливо меня приняли и мягко сомкнулись за моей спиной.

Не-глава шестая

Quidquid id est, timeo Danaos et dona ferentes.

Лаокоон, бдительный гражданин

Пройдя сквозь ледяной занавес, Питер и Мэри-Кейт оказались в маленькой мансардной комнате. Впрочем, приглядевшись получше, Мэри-Кейт поняла, что комната на самом деле была весьма просторной, просто порядочно захламленной разным удивительным хламом. На длинных стеллажах было полно дребедени самых причудливых форм и цветов, какие-то вещи светились, какие-то – мелко подпрыгивали или звенели, другие постоянно перетекали во что-то отличное от того, чем были секунду назад. Мэри-Кейт подумалось, что это место – что-то вроде волшебного склада. Или волшебной свалки.

– Леди, я бы попросил! Не свалка, а лавка. Волшебная лавка. Я понимаю – слова очень похожие, вы совсем недавно вернулись из мертвых и так далее, но все-таки…

Голос раздавался снизу, с первого этажа, куда вела деревянная винтовая лестница без перил. Мэри-Кейт удивленно посмотрела на Питера.

– Я сказала это вслух?

Питер еще не успел раскрыть рта, а снизу уже ответили.

– Нет, леди. Но вы весьма четко об этом подумали.

Питер улыбнулся.

– Если это волшебная лавка, то разве может лавочник не быть волшебником? Пойдем, познакомимся.

Они с Мэри-Кейт медленно спустились по лестнице, и их взглядам открылось помещение в разы больше мансардной комнатки. Это был целый зал, сплошь уставленный рядами с магическими штуками, так плотно, что в проходах нужно было перемещаться боком. Нет смысла вдаваться в описание ассортимента этого магического торгового центра – очень уж он был разнообразен. С другой стороны, можно попытаться описать его владельца. Это был человек. Вне всяких сомнений. Очень подвижный – даже слишком. В моменты, когда он останавливался и крутил в руках какую-нибудь вещицу с полок, можно было сказать, что это лысеющий со лба и затылка мужчина лет тридцати пяти-сорока, бородатый, довольно низкий, но очень коренастый. Одет он был в байку, черный фартук и черные же штаны. А затем он снова начинал двигаться и переставал быть определенным. Он казался не слишком-то удивленным тем фактом, что посетители попали в его магазин не через дверь, а каким-то иным способом.

– Ах, леди, если бы вы знали, какими только путями покупатели порой являются. Один мой постоянный клиент не приемлет ничего, кроме телепортации прямо вот в это кресло. Другой имеет дурную привычку выходить из шкафа – меня иногда подмывает поскорее сбыть кому-нибудь этот шкаф и узнать, как он поступит тогда. На днях большая компания вывалилась прямо из камина, вы только подумайте! А наследили – просто ужас. Так что вы двое меня не очень шокировали, не переживайте.

– А вы не могли бы?..

– Не читать мысли? Прошу прощения, это никак не выйдет. Ваш разум слишком открыт, и я просто вижу их, мне даже не нужно прилагать никаких усилий. Но я могу на них не отвечать, если это вас устроит.

– Да, я была бы очень благодарна. Пожалуйста.

Лавочник вдруг оказался в нескольких шагах и принялся попеременно бросать пристальные взгляды на своих посетителей.

– Совсем забыл представиться. Неустрой Хмель, скромный владелец еще более скромной лавчонки неприметных чудес. С кем имею честь?

Питер протянул руку.

– Питер.

Неустрой задумчиво пожал его ладонь, и Питер заметил на его запястье часть татуировки – игральные кости и букву “Х”.

– Весьма лаконично. А вы, леди?

– Мэри-Кейт.

– Лаконично и сомнительно. Но все равно очень приятно.

Питер с подозрением посмотрел на хозяина лавки. Похоже, вопрос сквозил во взгляде, и даже Мэри-Кейт безо всякого чтения мыслей его уловила. Хмель закашлялся и пробормотал какие-то извинения за свой старческий маразм, а затем поспешил сменить тему.

– Так что же вы хотели бы приобрести?

Пока Питер рассказывал лавочнику историю появления восьмерых мертвецов из космоса, Мэри-Кейт бродила между стеллажами с волшебными предметами и читала описания на табличках под каждой вещью. Чем больше она ходила, тем больше ей хотелось ограбить какой-нибудь банк и скупить здесь все. Ей вдруг стало интересно, как Питер будет расплачиваться, а потом она вспомнила, что он умеет создавать вещи из воздуха – по идее, с деньгами это тоже должно было сработать. Или попросить его просто украсть это все, перенеся в какое-нибудь укромное место. И обязательно вместе с табличками. У нее, наверное, уйдет пара дней только на то, чтобы просто изучить каждую вещь и ее свойства. Вдруг среди разномастных камней, оружия и артефактов она заметила маленькую деревянную шкатулку. Шкатулка не светилась, не подпрыгивала, внутри нее ничего не дребезжало. Она выглядела самым обычным предметом, непонятным образом затесавшимся среди удивительных магических вещей, но в ней было что-то такое, что притягивало к себе и почти вынуждало поднять крышку и посмотреть, что находится внутри. Мэри-Кейт с трудом удержалась и взглянула на табличку под шкатулкой. Описание было коротким: “ШКАТУЛКА СНОВ, ПАРНАЯ. ИСПОЛЬЗОВАТЬ НЕ БОЛЬШЕ ПЯТИ РАЗ. ВНИМАНИЕ: ОПАСНО ДЛЯ ЖИЗНИ! ИСПОЛЬЗОВАНИЕ ЛЮДЬМИ СТРОГО ЗАПРЕЩЕНО”. Пока Мэри-Кейт думала, может она считать себя человеком или все же нет, Питер уже договорился с Неустроем насчет необходимых приобретений.

– Итак, Перстень Харона для встречи с мертвыми – три года. Малый Том Лахесис для небольших ошибок – шесть лет. Дьоденс и Макабр – первый за два года, насчет второго мы с вами позже поговорим, хорошо?

– По рукам. Можете забирать.

Неустрой Хмель протянул руку и коснулся лба Питера. Тот на секунду поморщился, слегка пошатнулся, но взял себя в руки и, заметив, что Мэри-Кейт уже вышла из-за стеллажей, улыбнулся ей.

– Ну, у меня все. Если ты еще не успела безнадежно влюбиться в какой-нибудь двуручник или Камень Рока – нам, наверное, пора.

Мэри-Кейт не собиралась рассказывать про шкатулку, потому что через просветы в полках видела, что только что сделал лавочник, и догадывалась, как именно Питер расплатился. Похоже, обманным путем тут ничего нельзя было заполучить.

– Да, пойдем.

Хмель посмотрел на нее с прищуром, еще раз куда-то неуловимо метнулся, а возвратился уже со шкатулкой, которую Мэри-Кейт видела на полке.

– Это вам, леди, как маленький подарок. Все равно никто не хочет покупать ее, потому что пары у меня нет. Возможно, вы ее где-нибудь найдете, если повезет. Ну что ж, было приятно иметь с вами дело, Питер. Всего хорошего.

Мэри-Кейт поблагодарила хозяина лавки, они попрощались с ним и вышли сквозь крутящуюся дверь наружу, очутившись на очень узкой улочке, утыканной столь же странными заведениями, что и лавка Неустроя. Несмотря на очень позднее время, на улице было… Людно, за неимением более подходящего слова. В основном это были, конечно, антропоморфные существа, хотя некоторые были похожи скорее на животных, на персонажей мифов или вообще на что-то отдельное, плохо поддающееся описанию. Мэри-Кейт с любопытством оглядывалась по сторонам.

– Что это за место?

– Не знаю. Какой-то потусторонний переулок, скорее всего. Как бы ты его назвала?

– Волшебная кишка.

– Значит, решено. Отныне, и присно, и вовеки веков это место будет носить название “Волшебная Кишка”. Аминь.

На одном из домов вдруг появилась медная табличка, на которой было выгравировано “Волшебная Кишка, 9”. Вслед за ним похожие таблички с легкими хлопками появились на всех зданиях.

– Ну что, чувствуешь ответственность за это хулиганство?

– Нет, разве что за твою безответственность. Так чем это ты расплачивался с тем мужиком за все эти штуки? О каких еще годах шла речь?

– А, точно, чуть не забыл. Держи, это тебе.

Питер протянул Мэри-Кейт то, что Хмель назвал “Дьоденс” – это был небольшой кинжал с узким клинком и широкой защитной пластиной на гарде – что-то вроде даги. От клинка веяло потусторонним холодом, но рукоять была теплой и надежно лежала у Мэри-Кейт в руке.

– На всякий случай. Никогда не знаешь, когда может понадобиться оружие, так что лучше всегда иметь его при себе.

– Хм, ну спасибо, что ли. А этот меч?..

– Это я взял себе. Мне кажется, что он может пригодиться.

– Ты же вроде как могущественный волшебник. Купил бы тогда уже посох. Или палочку…

– Ты слышала про боевых магов? В любых ролевках есть такой класс. Я всегда выбирал боевого мага. Посохом нельзя отрубить кому-нибудь голову, и еще им нельзя эффектно фехтовать. А палочки… Извини, но волшебных палочек не существует. Это профанация и измышление древних индоевропейцев, отождествлявших сверхъестественные силы своих воображаемых богов с половой силой собственных членов.

– Я никогда тебе этого не прощу.

– Надеюсь, ты несерьезно. Потому что – и я это говорю только с целью повыпендриваться – я в случае чего могу влезть тебе в голову и заставить простить что угодно.

– Но ты же не будешь так делать, да? Или… Ты этим уже пользовался?

Питер слегка улыбнулся, хотя Мэри-Кейт выглядела серьезной.

– Даже если я скажу “нет”, ты все равно не узнаешь наверняка. Так что учись доверять.

– Хорошо, мистер волшебник, я постараюсь. А остальное, что ты купил?

– Давай лучше зайдем куда-нибудь, не стоит здесь особо светить всякими артефактами, возможно крадеными. Публика непредсказуемая.

– Ладно. Как насчет вон того здания с жуткой вывеской? “Адский вепрь”. Звучит как трактир. Блин, трактир! Никогда не была в трактире, пошли посмотрим!

Пока Мэри-Кейт восторженно разглядывала вывеску и само каменное здание, Питер незаметно достал из кармана куртки еще одну лиловую таблетку и проглотил ее, и в этот раз не понимая, зачем это делает. Затем, приглядевшись к окружающим, он решил сменить наряд, и его откровенно нормальная куртка плавно перетекла во что-то кожаное и двубортное, а на Мэри-Кейт оказался темно-бежевый дорожный плащ с меховым воротником. Задавив ее возражения по поводу цвета тем, что изумрудный плащ был слишком бросок для такого места, и почувствовав некоторый стыд за свою вероломность, Питер в виде извинения водрузил ей на голову серую шапку с изумрудного оттенка помпоном. Они свернули с главной улицы в один из коротких закоулков – следуя духу нового названия этого места, такие закоулки можно было называть карманами в кишке – и зашли в трактир “Адский вепрь”.

Внутри, как и положено трактиру, было людно, шумно и полно странных личностей. Найдя в углу свободный столик, Питер и Мэри-Кейт сели. К ним тут же подскочил подозрительный тип с ушами, слишком волосатыми для человека и к тому же треугольными, и спросил, что они будут заказывать. Они взяли два пива, а Питер не смог удержаться и добавил к этому окровавленный (как уверяло меню) свиной окорок. Волосатые уши кивнули и ушли, махнув хвостом. Время до его возвращения Питер и Мэри-Кейт заполнили обсуждением местной публики – разумеется, полушепотом. Хотя кто мог ручаться, что здесь не было персонажей, способных услышать даже мысли, как это делал Неустрой Хмель? Когда Барсик, как назвала его Мэри-Кейт, вернулся с их заказом, Питер сразу расплатился горстью медных монет и довольно быстро расправился со свиной ногой. А уже затем они, медленно потягивая пиво, принялись разглядывать вещи, унесенные из лавки чудес. Питер крутил в руках перстень.