Эмма Браун

– Я существую, – возразила Матильда, но голос ее звучал сдавленно, словно и его заглушала пыль. – Душа моя существует. Разве в Писании не сказано, что все остальное лишь суета сует?

– Да как ты смеешь говорить мне о суетности? Ты, которая наряжалась как принцесса и разве что на титул не притязала!

– Если дорогие наряды не превратили меня в принцессу, то и эти лохмотья не превратят в нищенку, – едва слышно, но с прежней непреклонностью заявила Матильда.

– Но я забрала все, что придавало тебе значительность, разве тебя это не заботит? – удивилась мисс Уилкокс.

– Нет, потому что значительность не зависит от шелков и бархата.

– Да ты одержима дьяволом! – провозгласила мисс Уилкокс и подвела девочку к камину, чтобы та могла видеть свое отражение в зеркале над мраморной доской. – Ну что, нравится тебе твой нынешний облик?

Матильда посмотрела на себя с любопытством. Выражение ее бледного лица не изменилось, но острый взгляд скользнул по отражению, словно изучая незнакомку.

– Ты хоть понимаешь, – с трудом сдерживаясь, продолжала мисс Уилкокс, – что, если я сейчас выставлю тебя за дверь, ты станешь всего лишь еще одной уличной оборванкой?

– Зато буду свободна, – заявила Матильда.

Мисс Уилкокс не могла понять, почему спор со столь ничтожной противницей совершенно ее обессилил. Она не считала себя жестокой и верила, что поступает по справедливости. Главная трудность, как она полагала, заключалась в том, что этому ребенку было чуждо все естественное.

– Ты не знаешь ни привязанности, ни страха, ни стыда. На тебя даже смотреть противно. О, я просто видеть тебя не могу.

– Куда вы меня ведете? – спросила Матильда, когда директриса потащила ее к дверям.

– Туда, где у тебя будет довольно времени, чтобы покаяться в своих грехах.

Они поднялись по лестнице, миновали второй этаж, где стояли кровати учениц и хранились их личные безделушки, а затем и третий, где находилась комната, которую Матильда делила со своей наставницей. По узким ступенькам взобрались они на голую, погруженную во мрак площадку.

– Ты будешь здесь находиться одна до тех пор, пока не одумаешься. Тебя выпустят, когда ты решишь рассказать мне правду. И поверь, юная мисс, очень скоро ты с радостью заговоришь.

Директриса отомкнула темную комнату, втолкнула девочку внутрь и захлопнула дверь.

– Мисс Уилкокс! – донесся из-за двери испуганный, растерянный детский крик.

Ответом ему был только лязг железного замка.

Те, кто воображал, будто хорошо знают школу Фьюша-Лодж, удивились бы при виде помещения, где оказалась девочка. Она стояла неподвижно, пока глаза не привыкли к странной, искусственной ночи, и только тогда огляделась. Там, где в уютных гостиных дома окна украшали яркие портьеры, здесь темнела густая паутина. В тесной чердачной комнатке не было ни ситцевых занавесок, ни очага. Тут стояла узкая кровать, прикрытая одним лишь грубым одеялом. Устрашающее нагромождение разрозненной мебели, включая громадный гардероб, почти полностью скрывало маленькое оконце.

Каморка эта, как и новое одеяние Матильды, принадлежала прежде маленькой служанке Бесси. Здесь хранился всевозможный хлам, который перетащили сюда еще в ту пору, когда дом готовились превратить в школу-пансион. Теперь единственным обитателем комнаты был жестокий холод, который все явственнее напоминал о себе. Никто не позаботился оставить здесь свечу или лампу, и на мрачных стенах тенями играла тьма.

О чем только думала мисс Уилкокс, когда заперла ребенка в таком месте? О, она не думала вовсе: яростный гнев вытеснил на время из ее головы все мысли. Она рассудила, что одержала небольшую победу и над строптивой подопечной, и над несносным мистером Эллином, ибо, хоть и обещала оставить девочку под своим кровом, обязательства держать ее при себе не брала.

А девочка? Что почувствовала она, когда оказалась в этой душной темнице, отрезанная от всего мира? Мисс Уилкокс была бы очень удивлена, но она испытала облегчение. Теперь Матильда могла наконец вволю предаться своим мыслям и быть собой, что бы это ни означало. Скрежет ключа в замке не заставил ее съежиться от страха, потому что она оказалась в темнице. Напротив, с поворотом ключа с нее будто спали кандалы, что сковывали ее по рукам и ногам. Наконец-то она могла вздохнуть свободно. В последние месяцы ей не удавалось хотя бы ненадолго остаться наедине с собой даже ночью, ибо она делила спальню с мисс Уилкокс. Матильде ни разу не выпало случая совершить долгую прогулку, которая помогла бы ей привести в порядок мысли. Роскошная одежда стесняла ее, словно путы.

Она долго стояла среди пыльной рухляди, пока вокруг нее сгущались тени, потом направилась к окну. Осторожные шаги ее глухо простучали по голому дощатому полу. Она заглянула за гардероб и посмотрела на подернутые инеем поля. Маленькие создания Божьи, должно быть, голодны, когда земля твердеет от мороза, подумала девочка. Деревня вдали уютно светилась рождественскими огнями. Над трубами вились дымки – по случаю праздника во многих домах топили очаг, в освещенных комнатах ждали гостей. До деревни легко можно было дойти пешком, однако там Матильда нашла бы, возможно, неведомую страну. Она ничего не знала об этом селении и могла судить о нем разве что по нескольким мельком оброненным словам мистера Сесила и мистера Эллина.

Девочка невольно задумалась о мистере Эллине. Он был первым, в ком она встретила доброту и участие, первым, кто задумался, что за характер скрывается за ворохом кружев и рюшей. Это как будто сблизило их, между ними установилась приязнь. Оба они предпочитали скрывать свой ум, как и многое другое. И все же в тот самый миг, когда ей захотелось довериться ему, какое-то особое чутье предупредило об опасности, быть может потому, что смерть птицы он ценил выше, чем ее жизнь.

Ястреб? Зачем она рассказала ему, что приручила ястреба? На мгновение ей показалось, будто в нее впились чьи-то безжалостные горящие глаза, а хищные острые когти жадно схватили ее запястье и сомкнулись на нем, словно серебряный браслет. Разве кто-то из ее знакомых держал ястреба? Или же она прочла об этом в книге и вообразила себя владелицей такой красивой хищной птицы? А может, ей лишь хотелось найти себе достойного союзника в споре с мистером Эллином, любителем охоты? Как всегда, когда она пыталась размышлять, у нее разболелась голова. Матильда принялась ощупью пробираться к кровати через нагромождение мебели, но вскоре обнаружила, что старалась впустую. И матрас, и простыня оказались мокрыми. Девочка замерзла и устала, ей было одиноко, вдобавок ее мучил голод, ведь никто не потрудился принести ей поесть. Наверное, все, что ей оставалось, это лечь на ужасную узкую койку и ждать, пока угаснет сознание. Однако, как ни удивительно, Матильда тотчас убедилась, что мысль эта нисколько ее не привлекает. Пусть ей выпала несчастливая судьба, она не откажется от жизни и не доставит сестрам Уилкокс удовольствия узнать, что их затруднение так легко разрешилось.

Чтобы согреться, девочка принялась бродить среди мебели и осматривать шкафы в поисках теплой одежды и вскоре наткнулась на сундук, какие используют для хранения одеял. Она откинула тяжелую крышку, но, к своему разочарованию, обнаружила внутри лишь залежи старых газет. Матильда ощупью добралась до гардероба у окна. Большие двери натужно застонали, заскрипели, но все же поддались. Пошарив внутри, она нашла наконец большое, сложенное вчетверо стеганое одеяло. Девочка забралась в шкаф, закуталась в одеяло и устроилась поудобнее. В этом тесном, пропахшем камфарой закутке она наконец согрелась, обрела покой и уединение. И вдруг какой-то голос в ее голове тихо прошептал: «Засыпай, малышка Эмма». Кто эта Эмма, Матильда представления не имела, но, должно быть, малышку кто-то любил. Слова эти несли утешение, и девочка продолжала повторять их, погружаясь в сон. Она беспробудно проспала до самого утра; сон ее ничто не потревожило, чего нельзя сказать об обитателях комнаты внизу, слышавших, как во сне она зовет мать. Крики ее леденили душу, ибо то были не мольбы, а вопли отчаяния и ужаса.

Рано утром кто-то вошел в каморку, но ничего, кроме мебели, не обнаружил и позвал девочку по имени.

Она проснулась, но решила не отзываться – пусть поищут.

– Матильда, ты здесь? Не знаю, где еще тебя искать, – итак уже весь дом обыскала.

Это никак не могла быть мисс Уилкокс: та хорошо знала, где заперла ее. Матильда приоткрыла дверцы гардероба и увидела крохотную фигурку в длинной белой ночной рубашке. Настороженная и смущенная, она выбралась из шкафа и спросила девочку, зачем та пришла.

– Как же здесь холодно! – воскликнула Диана. – Я принесла тебе поесть. – Она сунула узнице в руки хлеб с сыром и кружку молока. – Мисс Уилкокс, должно быть, ужасная злюка, если оставила тебя здесь. Я все расскажу своему отцу.

Матильда быстро расправилась с едой и поблагодарила прежнюю свою противницу, которая помогла ей, не побоявшись навлечь на себя гнев мисс Уилкокс.

– Ты храбрая и добрая. Жаль, что прежде мы с тобой не дружили.

– Так будем подругами теперь.

Матильда так тяжело вздохнула, что глубоко тронуло нежное сердце Дианы.

– Между нами невозможна дружба.

– Позволь мне об этом самой судить, – возразила Диана. – Я сама выбираю себе подруг. Им не нужно быть богатыми или красивыми. Единственное, чего я не терплю, это притворство.

Матильда вложила свою холодную ладонь в теплую руку Дианы.

– Возможно, ты мне не поверишь, но в этом наши мысли сходятся. Это старое платье мне больше по душе, чем то, в котором я приехала.

– Но почему?

– Я, как и другие дети, ношу то, что мне дают. Я приехала в этот дом не по своей воле – меня сюда привезли. Разве ты сама не предпочла бы учиться в школе, где заведены другие порядки?

Диана сжала пальцы Матильды.

– Мне нравилась прежняя моя школа, и я успешно училась. Не знаю, почему меня отослали сюда. Но довольно обо мне. Нам нужно обсудить твое положение, и поскорее, пока не появилась мисс Уилкокс. Мой отец человек занятой, но добрый. Какая бы беда ни случилась с тобой, уверена, он поможет.

– Нет, это невозможно. – Матильда покачала головой, и лицо ее приняло прежнее удрученное выражение.

– Посмотрим, – не сдавалась Диана. – Поедем ко мне на Рождество. У меня нет братьев и сестер, а после смерти мамы дома так одиноко. Ты можешь выбрать себе что-то из моей одежды. Мы с тобой почти одного роста, да и фигурами похожи. А платьев у меня достаточно – поделюсь. Ну что, поедешь со мной?

Но прежде чем Матильда успела ответить, дверь резко распахнулась и на пороге появилась мисс Уилкокс, разъяренная как фурия.

– Диана, выйди сейчас же! – бросила он сердито. – Ты знаешь, в эту часть дома вам нельзя заходить. Матильда! Что это у тебя? Ты что, украла еду?

– Это я ей принесла немного. – Диана храбро встретила взгляд обвинительницы. – Мне кажется, это не такое преступление, как морить голодом одну из ваших воспитанниц. Полагаю, отец со мной согласится, когда я все ему расскажу.

– Матильда больше не учится в нашей школе, – твердым властным тоном заявила директриса. – Существуют особые учреждения, которые берут на себя заботу о пропитании неимущих. И когда же ты собираешься поговорить со своим отцом?

– Во время рождественских праздников, – ответила Диана.

– Разве я не говорила тебе? – Мисс Уилкокс на мгновение задумалась. – Должно быть, забыла: в последние дни у меня столько забот. Ты останешься здесь на каникулы. Твой отец с мачехой решил провести праздники за границей. – Диана поникла, словно внезапно погасший светильник. – Если хочешь знать всю правду, моя дорогая – а я говорю это для твоей же пользы, – мачеха считает тебя сущим наказанием. Она уверяет, что твое общество невыносимо: ты не умеешь вести учтивую беседу, ко всему цепляешься и затеваешь споры по любому поводу.

– Это неправда, – произнесла Диана, но голос ее дрогнул и сорвался. – Моя мачеха заносчивая лицемерка.

– Из-за этой вот прямолинейности тебе и пришлось покинуть прежнюю школу.

– Я вам не верю, – всхлипнула Диана. – Мисс Стерлинг всегда призывала нас отстаивать правду.

– Я в этом не сомневаюсь, – кивнула мисс Уилкокс. – Потому-то твоя мачеха и испугалась, что ты превратишься в злобную мегеру, обреченную остаться в старых девах, и убедила твоего отца перевести тебя в заведение, где молодые девицы приобретают самые изысканные манеры. А теперь отправляйся в классную комнату и изволь читать «Письма об образовании ума» миссис Шапон. И будь довольна, что не разделила судьбу несчастной мисс Фицгиббон, которой некуда идти, ибо у нее никого нет.

Глава 7

Должно быть, не одну мисс Уилкокс удивило столь деятельное участие мистера Эллина в судьбе безвестной девочки. Мужчины, не связанные узами брака, редко питают интерес к детям, разве что с грязными помыслами, однако этот холостяк действовал вопреки обычаям себе подобных. Имея на то свои причины, он был весьма чувствителен к страданиям юных созданий. И по тем же причинам имелись у него некоторые подозрения в отношении подлинных обстоятельств жизни мисс Фицгиббон.

Он не сразу отправился в путь. Прежде ему предстояло уладить множество дел и кое с кем встретиться, как обычно бывало в эту пору года. Вдобавок мистер Эллин не любил поспешности (и конечно, ему недоставало компаса и путеводной звезды). Довольно долго он сидел за письменным столом и смотрел в окно. Капризная погода смягчилась. Небо вывесило на просушку свое грязное белье. Яркие плащи и шляпки выделялись красочными пятнами на унылом зимнем фоне, и мисс Уилкокс, суетливо спешившая куда-то по делам благотворительности в синем шерстяном платье и накидке, с маленькой корзинкой в руках, походила на павлина, намалеванного на сером холсте.

Мистер Эллин был вовсе не так ленив, как, возможно, полагали его недоброжелатели. Отрешенный, словно бы обращенный внутрь взгляд выдавал в нем мыслителя. Когда фигура мисс Уилкокс оживила бесцветный зимний пейзаж за окном, она напомнила ему яркое беспокойное насекомое. Если он был с ней излишне резок, то не из неприязни – его заботила судьба девочки. Он понимал: мисс Уилкокс другой и быть не могла. Дама эта вполне соответствовала своей роли в обществе, хоть сама и думала иначе. Она принадлежала к породе тех, кто привык обходиться тем, что имеют. Если она сметала на пути все, что могло помешать ей достигнуть заветной цели, то лишь следуя побуждениям своей натуры. Мистер Эллин не испытывал к ней вражды, напротив – восхищался ею, даже приклонялся перед ней. Впав в бедность, она не искала жалости и не предавалась отчаянию. Мистер Эллин не сомневался, что из лоскутьев, оставшихся от былого ее положения, она сумела сшить довольно прочное одеяло.

Когда вид из окна наскучил, он обратил свой взгляд на кабинет. Комната эта отличалась от гостиной, которую он недавно покинул, столь разительно, как только можно себе вообразить. То, что стены здесь были выкрашены в невзрачный бурый цвет, не имело особого значения, поскольку бо́льшую их часть скрывали полки с книгами и бумагами. В расположении их не было какого-либо определенного порядка, но мистер Эллин расставлял их по своему вкусу и разумению, что доставляло немало мук его экономке, которой строго воспрещалось перекладывать содержимое полок, дабы придать им более благообразный вид. Коричневое кожаное кресло внушало уважение скорее благодаря долгой своей службе, нежели внешнему виду. Что же до письменного стола, судить о его достоинствах и недостатках не представлялось возможным, ибо он скрывался под грудами всевозможных бесценных вещей: географических карт, журналов, газет и писем. Коричневые бархатные шторы отделяли этот мир разума от земного мира снаружи. Мягкий свет медной лампы придавал романтическое очарование суровому мужскому обиталищу, и здесь мистер Эллин блаженствовал, словно кот на теплой печи.

Покопавшись в бумагах на столе, он расчистил немного места и разложил перед собой предметы, которые могли ему понадобиться в самом скором времени: карту, лупу и лист бумаги, затем развернул карту, закурил трубку и, обмакнув перо в чернила, написал своим аккуратным почерком: «Конуэй, Фицгиббон, Мей-парк, графство Мидленд, Матильда». Где-то здесь, среди нагромождения лжи, скрывался ключ к подлинной истории девочки.

Он принялся записывать. Богатая девочка превратилась в нищую. Ни о матери, ни об отце девочка не упоминала, однако и на ребенка, побывавшего в сиротском приюте, не походила. Нет, для сироты из приюта она слишком уверена в себе. Итак, ее воспитывали не для того, чтобы прислуживать. И кто бы мог дать ей подобное воспитание?

Мистер Эллин прервался, чтобы набить трубку свежим табаком, – к этому приему он часто прибегал, когда голове его требовалось время на размышления. Из трубки потянулся ароматный дымок, и ему представилось мрачное лицо мисс Матильды, когда он пытался завоевать ее доверие. Он вспомнил, как его охватила нелепая злость, стоило девочке спросить, почему она должна ему верить. Такое недоверие означает, что некогда ее предал тот, кому она доверяла, возможно мать или отец.

Он положил на стол отчаянную записку, нацарапанную девочкой перед тем, как она лишилась чувств, и по телу его пробежала дрожь.

«Меня продали, как домашнюю скотину. Я никому не нужна. Теперь лишь Господь мне поможет».

Дабы придать содержанию записки некий логический смысл, ему пришлось отогнать образ несчастного, одинокого ребенка и попытаться увидеть в словах лишь неподвластные чувствам символы. «Продали» – резкое выражение, подсказанное, должно быть, сильным переживанием, чувствительностью. Как можно продать столь юное существо? Выдать замуж? Но она же еще ребенок! «Я никому не нужна». Возможно, мать вторично вышла замуж, и это глубоко ранило ребенка? Быть может, детская обида на мать, отославшую ее в пансионат, заставила девочку думать, будто дома она никому не нужна?

Мистер Эллин вздохнул и решил, что взялся за дело слишком поспешно, рискуя сбиться с прямого пути и забрести в тупик. Пожалуй, было бы неразумно продолжать блуждать в дебрях и пытаться понять положение Матильды, прежде чем удастся выяснить правду о ее происхождении.

Молодая особа загадочно появляется неведомо откуда, окруженная ореолом тайны, способным привести в замешательство самого опытного полисмена. Но мистер Эллин блистал талантом не в сыскном деле. Он был искуснейшим карточным игроком и полагал, что все загадки есть не что иное, как блеф. Вдобавок, считал он, даже тщательно продуманный и изощренный обман можно разгадать: ключ найдется, нужно лишь запастись временем и терпением.

Этот джентльмен знал по опыту, что полностью скрыть свою личность невозможно: ее удается лишь спрятать под маской. Тщеславие, свойственное человеческой натуре, заставляет даже самых отъявленных преступников добавлять частицу своего подлинного имени к вымышленному. Так, обманщик присвоит себе имя, сохранив собственные инициалы, или использует анаграмму, переставит буквы собственного имени, фамилии жены или матери. Даже фальшивый адрес непременно несет на себе отпечаток родного дома.

Взять, к примеру, того человека, что привез ребенка во Фьюша-Лодж, Конуэя Фицгиббона. Возможно, Конуэй – его фамилия, а не имя. Указывая адрес, он назвал Мей-парк. За этим может скрываться имя девочки: скажем, Мей Парк или Паркс. Но опять же и название дома, и мнимое графство начинаются с буквы М. Быть может, это знак? Он взял лупу и склонился над картой, где легионы М, казалось, притаились, чтобы наброситься на него, словно жабы на землю Египетскую [13]. Мистер Эллин прищурился, отложил лупу и снова попытался собраться с мыслями. Фицгиббон? «Фиц» происходит от французского fils – сын. А «гиббон»? Ну а гиббон – это обезьяна.

Мистер Эллин лениво потянулся, подвинулся ближе к камину и уселся так, чтобы пламя согревало ему икры. Согревшись, он повернулся и поворошил угли кочергой. Огонь отозвался довольным потрескиванием и снопом искр, а мистеру Эллину пришла в голову новая догадка относительно мистера Фицгиббона. Кем бы ни был этот обезьяний сын, его могли знать в полиции. Наш сыщик-любитель сохранил кое-какие связи со служителями закона. Пожалуй, будет и приятно, и полезно пропустить с ними стаканчик-другой по случаю Рождества, рассудил он. Затем снова задумался. Расспросы могут вызвать излишний интерес. Не навлечет ли это новые беды на голову несчастной девочки? Мистер Эллин вдруг смутился, вспомнив, как Матильда сжала виски ладонями и закричала от боли.

Пожалуй, нужно обратиться к кому-то другому. Он вспомнил о мистере Сесиле. Младший священник был человеком старых понятий, однако, как и большинство христиан, сохранял верность традиционным ценностям. Возможно, он сумел бы кого-то подыскать, чтобы взяли девочку на воспитание из милости. Поразмыслив, мистер Эллин решил все-таки обратиться к женской чувствительности и избрать для этого особу незаинтересованную. Он набросал записку, в которой напросился на чай, и велел служанке ее доставить. Затем скрупулезно записал в тетрадь все мелочи, какие только мог вспомнить о мистере Конуэе Фицгиббоне, ибо был убежден, что сей загадочный джентльмен владел ключом к тайне юной мисс Матильды, знал истинную ее историю и принимал деятельное участие в ее судьбе. Лишь одну вероятность упустил тонкий, внимательный ум мистера Эллина: вышеозначенный джентльмен мог не знать подлинной истории своей юной подопечной.

Глава 8

На Рождество принято принимать гостей, вот и я только что получила записку от мистера Эллина. Удивительно, но мой дом осветила своим присутствием еще одна высокая особа. Мисс Мейбл Уилкокс. Смелые краски ее наряда казались немым укором моему зимнему лесу из деревянных панелей, а суетливость гостьи словно таила в себе осуждение моей ленивой праздности. Ее холодная щека коснулась моей теплой щеки, а цепкий взгляд тотчас оценил мое хозяйство и имущество. Она заговорила о рождественских праздниках и поинтересовалась, нет ли в нашем приходе какого-нибудь достойного семейства с девочкой лет двенадцати-тринадцати.

– Да, и не одно, я знакома с несколькими, – ответила я и приготовилась потерять час, а то и два на пустую болтовню, но мисс Уилкокс быстро дала мне понять, что у руководительницы школы нет времени на досужие разговоры. Она лишь хотела передать мне кое-какую одежду. Я спросила, почему же, если ей так дорого время, она не послала с поручением служанку. Тогда я еще не знала, что весь штат ее прислуги сводился к одной персоне, а этой рабочей лошаденке не доверяли поручения, исполнение которых не представляло труда и походило скорее на отдых, за них бралась сама мисс Уилкокс.

Гостья извинилась, что вещи нуждаются в починке.

– Девочка была крайне небрежна.

Я сдержала любопытство и не спросила, кому принадлежали такие роскошные детские наряды, но предложила пустить в ход иглу и починить одежду. Затем я пообещала, что щедрые пожертвования попадут в достойные руки вовремя, к Рождеству, а дарительнице воздадут заслуженную хвалу.

– Нет. Не упоминайте меня. Я не ищу благодарности.

Казалось, мисс Уилкокс пришла в необычайное волнение, вид у нее сделался хитрый и вороватый. Интерес мой разгорелся еще сильнее.

– А та юная дама, которой принадлежали вещи… Возможно, она хотела бы, чтобы ее поблагодарили?

– Ей больше не нужны эти вещи. Дальнейшая их судьба ее не заботит.

Мисс Уилкокс пригласила меня нанести ей визит в Рождество, но прозвучало это крайне неубедительно, а я неискренне заверила ее в ответ, что зайду непременно. Она поблагодарила меня и удалилась с такой поспешностью, что мне показалось, ярко-синие крылья вот-вот поднимут ее в воздух.

Любопытство мое возросло еще больше, когда я внимательно осмотрела «приданое». Таких изысканных детских платьев я не видела с тех пор, как служила гувернанткой при Дороти Корнхилл. Petite dame [14], что износила и порвала эти дорогие наряды, столь же мало ценила их, как моя юная воспитанница в те времена. Я принесла свою рабочую шкатулку и по обыкновению взялась за долгую кропотливую работу, начав с самого сложного. Среди одежды было платье с грубо разорванными кружевами. Я расправила кружево, приколола булавками к бумаге, подобрала подходящие по цвету шелковые нитки и принялась за дело.

Починка кружев – работа тонкая: мастерица должна быть как искуснейший стрелок, чей взгляд прикован к ткани. И хотя занятие это требует самого пристального внимания, оно почти не занимает ум, мысль лишь следует за петлей, узелком, завитком, листом или стебельком. Мои же мысли, следуя за узором хонитонского гипюра [15], вывели меня на печальную тропу, уходящую в прошлое.

Мне вспомнился тот далекий вечер в Хаппен-Хит, когда я закончила пришивать уложенное пышными складками кружево к платью мисс Дороти. Всего за месяц моя юная воспитанница из невинного очаровательного ребенка превратилась в злобную маленькую женщину, сварливую, капризную и вечно всем недовольную.