Эмма Браун

Никто в этом доме больше не любил меня, а тот единственный, кого любила я, похоже, бесследно исчез. Нервы мои были напряжены до крайности, но я твердо решила не давать воли чувствам и нести свои обязанности, пока не найдется достойный способ уйти.

– Посмотри, Дороти, как изменилось твое платье! Такой наряд и невесте впору надеть, – сказала я.

Маленькая негодница оглядела плоды моих трудов без всяких эмоций и со вздохом посоветовала:

– Лучше бы вы занимались работой, а не делились своими фантазиями.

Пальцы у меня так и чесались учинить скорый суд над грубиянкой, но мы обе знали, на чьей стороне сила.

– Я этим и занимаюсь! – отрезала я. – Думаю, ты согласишься, что эту работу я выполнила прекрасно. Ты не хочешь примерить платье?

Она рывком натянула на себя платье и порвала тонкую кружевную отделку. Но этого ей показалось мало. Она взялась за подол обеими руками и еще больше разорвала кружево. Подобных вспышек раздражения мне никогда еще не приходилось видеть: такая вздорность больше подошла бы пресыщенной жизнью женщине.

– Никуда не годная работа, Айза! – заявила она капризно. – Не понимаю, как только маменька вас терпит.

После таких слов я не сдержалась и горько заплакала. Малышка Дороти смотрела на меня в полнейшей растерянности, потому что не понимала, что происходит и как ей держаться, каких действий требует роль, которую ее учили разыгрывать. Поддавшись порыву, она подбежала и обняла меня. Когда же я ответила на это дружеское объятие, девочка вырвалась и, гневно топнув ногой, выкрикнула:

– Вы забываетесь, вам следует знать свое место!

Той ночью я молилась об освобождении любой ценой. Мне тогда не исполнилось и семнадцати, но я чувствовала себя изнуренной, измученной жизнью. Я познала любовь и потеряла ее. Я была вдали от дома, среди тех, кто меня ненавидел. Мне казалось, что я не в силах вынести новое разочарование, новое крушение надежд.

Вскоре я получила еще одно письмо от отца. Долгожданное избавление наконец настало. «Дорогая дочь, ты должна вернуться домой. Ты нужна нам здесь. – Я прижала листок бумаги к сердцу и лишь несколько мгновений спустя дочитала письмо до конца, лишь тогда осознала, какой горестный долг призывает меня уехать. – Твоя матушка тяжело больна».

Никто не пожелал проститься со мной, когда я покидала Хаппен-Хит. Миссис Корнхилл предпочла остаться в постели, как будто опасалась, что лицо ее навсегда исказит судорога, стоит ей еще хоть раз улыбнуться мне. Дети наблюдали издали с растерянными и мрачными лицами. Я помахала им, хотя в душе чувствовала то же, что и они. Как разительно отличалось мое возвращение домой от путешествия сюда, когда я верила, что передо мной открывается новое будущее. Тогда я была наивной. Сердце мое переполняли радостные ожидания, а вместе с ними и страхи. Теперь, как мне думалось, я знала все, что только может предложить мир, все лучшее и худшее в нем, и лишь надеялась снова увидеть любимые лица.

Однако образование мое еще не завершилось, моим знаниям о мире недоставало полноты. Когда почтовый дилижанс въехал в городок Х. и остановился возле постоялого двора «Георг», чтобы высадить меня, вперед выступил незнакомый джентльмен, вежливо приподнял шляпу, взял у меня из рук саквояж и помог выйти из экипажа. На пути в Хаппен-Хит мне никто не помогал, никто попросту не обращал на меня внимания. Неужели за время пребывания там со мной случилось невидимое превращение? Должно быть, я без разрешения похитила частицу той изысканной утонченности, что отличает сильных мира сего. А может быть, все дело лишь в том, что волосы мои причесаны были лучше, а корсаж расшит изящнее, с ревнивым вниманием к модным мелочам, столь высоко ценимым моей хозяйкой? Как бы то ни было, мысль, что тягостное соседство миссис Корнхилл все же принесло мне кое-какую выгоду, немного утешила.

Что до бедной матушки, отсутствие мое не принесло ей ничего, кроме горя. Меня поразило, как она переменилась, как исхудала: жестокая болезнь изнурила ее. Как и всегда, она не жаловалась, старалась быть веселой и оживленной. Я уговорила ее вернуться в постель, и, пока она не заснула, держала за руку. Ее сухонькая огрубевшая рука казалась мне благороднее и куда красивее восковых холеных ручек бывшей моей госпожи. Мама улыбнулась мне с такой нежностью, что я едва сдержала слезы, и попросила простить за то, что оторвала меня от блестящей новой жизни. Я видела, как она слаба, как мало надежды на ее выздоровление, поэтому предпочла утаить правду: сказала только, что скучала по родным и рада была вернуться домой. Когда матушка заснула, моим вниманием завладели младшие дети – восторгам их не было конца, – но все время я чувствовала на себе обеспокоенный взгляд отца и знала, что ему хочется поговорить со мной. Мне тоже не терпелось остаться с ним наедине. Я приготовила детям ужин и пообещала испечь утром пирог, если они улягутся спать пораньше. Наконец они угомонились, а мы с отцом остались вдвоем в тесной комнатушке, служившей кухней, столовой и мастерской, где каждая вещь, будь то мебель или утварь, давно отслужила свой век, но терпеливо несла тяготы семейной жизни. Никакая роскошная комната не была бы для меня милее, никакое другое общество не привлекло бы меня больше, чем то, что я нашла здесь. Оглядев меня при мягком свете очага, отец заметил:

– Знаешь, твоя мать была когда-то так же красива, как ты теперь.

– Она и сейчас красива, – ершисто возразила я. – Не знаю никого лучше и красивее.

– Да, ты права. Кроме того, твоя мать самая достойная и честная женщина. Ты в нее. Она пожертвовала всем ради семьи. Не знаю, много ли найдется способных на такое.

Я покачала головой. Недавний опыт заставил меня усомниться, что подобные женщины существуют на свете.

В голосе его звучала такая печаль, что, подумав, я ответила:

– Мне кажется, я пожертвовала бы всем ради тех, кто мне дорог.

Отец нахмурился и быстро продолжил:

– Я не хочу вмешиваться в твою жизнь, но не вижу иного выхода.

– Не беспокойтесь на этот счет, – заверила его я. – Моя жизнь в Хаппен-Хите была вовсе не такой безоблачной, как вы думаете. Я очень рада, что вернулась домой.

– Так ты была там несчастлива?

– Я в полной мере познала и счастье, и несчастье, но первое оказалось коротким, а второе долгим.

– Ах, дитя мое! – вздохнул отец. – Ты пока не понимаешь этого. И хотел бы я, чтобы тебе никогда не пришлось узнать горькую правду, но такова жизнь.

– Это неважно, отец, – улыбнулась я. – Теперь, когда я дома, все будет хорошо. Хотите, расскажу вам свою историю?

Он замялся, потом с тоской вгляделся в мое лицо и взял за руку:

– Да, расскажи мне все, но сначала, думаю, ты должна выслушать то, что хочу тебе сказать я. Как видишь, твоя матушка очень больна. Лечение, в котором она нуждается, слишком дорого, поэтому без тебя никак.

– Чем же я могу помочь? – удивилась я. – Я готова: сделаю все, что в моих силах. Позабочусь о доме, возьму на себя швейную работу, но, конечно, даже скудное жалованье, которое я присылала из Хаппен-Хита, больше того, что я смогу заработать шитьем.

В глазах отца застыла невыразимая печаль: никогда еще я не видела такого страдания на его добром лице.

– Ты ведь всего лишь дитя и еще не знаешь, как зарабатывают себе на жизнь большинство женщин, – ласково коснувшись моей щеки, сказал отец.

– Большинство женщин не зарабатывают себе на хлеб, – сказала я с негодованием, вспомнив о миссис Корнхилл. – Их, словно изнеженных комнатных собачек, содержат богатые мужья. Только бедным женщинам приходится трудиться.

– Да, – кивнул отец, – женщинам, у которых нет приданого. Но если девушка хороша собой, иногда это служит ей приданым.

Я нахмурилась, повернув голову к очагу:

– Торговать красотой ради замужества – скверная сделка для обеих сторон. Разве взаимная сердечная привязанность не более прочная основа для брачного союза, нежели призрачные обольщения, какие сулят деньги или внешность?

Отец отвел взгляд:

– Не все согласятся с тобой: чувства, на которых держатся браки – да, даже лучшие и крепкие, – поначалу обманчивы, а более глубокие приходят с годами, когда супругов связывает взаимное уважение и доброта, забота о детях.

– Мне не по душе этот разговор, отец, – сказала я неуверенно. – Не понимаю, к чему вы ведете. Я никогда раньше не слышала от вас подобных речей.

Он уткнулся лицом в ладони: казалось, на него вдруг навалилась неимоверная усталость. Мне хотелось его ободрить, но я понимала: нам обоим предстоит суровое испытание, и никакие утешения здесь не помогут. Наконец он поднял голову и устремил на меня взгляд, полный мольбы.

– Это ради той, что спит в соседней комнате.

– Что, отец?

– Есть один джентльмен, который шьет у меня костюмы. Он много лет бывает у нас в доме и помнит тебя еще ребенком, а потом и девушкой. Его всегда привлекал твой характер, манеры, а в последние годы еще и красота.

– Я не знаю, о ком речь.

Неизвестно почему, но мне стало страшно. То чувство, что я испытала, приехав домой, исчезло без следа.

– Он хочет познакомиться с тобой.

– Я вернулась не для того, чтобы любезничать и принимать ухаживания. Моей семье понадобилась помощь, поэтому я здесь.

И тогда голосом, таким слабым и отрешенным, что звук его надрывал душу, отец сказал:

– Он хочет жениться на тебе.

У меня вырвался крик ужаса. Я была убеждена, что вовсе не выйду замуж, раз не могу стать женой Финча, и, вскочив со стула, где так уютно устроилась, я отступила в дальний угол комнаты.

– Он что, богат? Вы хотите продать меня какому-то богачу?

Отец вздохнул:

– Нет, он не богач, но неплохо обеспечен. Он обещал взять на себя все наши расходы, включая лечение твоей матери и образование детей.

Теперь я поняла, о чем меня просят. Все будущее моей горячо любимой семьи зависело от меня. Сколь незначительной казалась эта сделка между двумя совершенно чужими людьми в сравнении с благополучием целого семейства! В своем идеализме, свойственном юности, я с горячностью осуждала постыдные сделки, но в действительности наше не испытанное временем чувство выглядело поверхностным и надуманным рядом с глубокой многолетней любовью моих родителей. Лишь я одна знала, что это не пустячное увлечение. Мы с Финчем сочувствовали страдающим, верили, что совместной работой сумеем исправить несправедливость и изменить положение несчастных. Но разве теперь от меня не требовалась жертва, которая избавила бы от страданий тех, кого я любила всю свою жизнь?

Пока я предавалась этим печальным размышлениям, отец подошел и обнял меня:

– Моя дорогая доченька, мне не следовало просить тебя о таком. Ты молода. У тебя вся жизнь еще впереди. Я чувствую, что сердце твое уже кому-то отдано. Забудь все, что я только что сказал. Мы как-нибудь справимся. А теперь давай-ка снова сядем поближе к огню, и ты расскажешь мне свою историю.

Так вот какова взрослая жизнь, подумала я, послушно следуя за отцом к очагу. Надо знать, что всякому приобретению неизбежно сопутствует и его противоположность – потеря. Если я отклоню это предложение, которому противится все мое существо, то, возможно, разобью надежды своей семьи, а Финча, скорее всего, никогда больше не увижу, если приму, то, чем бы ни обернулось мое замужество, как бы ни была я равнодушна к своему супругу, мне следует изгнать из сердца все, что напоминало бы о Финче.

Я чувствовала себя так, будто мне не семнадцать неполных лет, а все семьдесят, когда подсела к очагу и протянула руки к огню, чтобы согреться.

– Вы правы, – повернулась я к отцу, изобразив подобие улыбки. – Я кое-кого встретила, но он принадлежит не к моему сословию и у нас нет будущего. Сейчас он за границей, а потом, скорее всего, женится на какой-нибудь богатой девушке, которую выберет для него маменька. А теперь расскажите мне об этом джентльмене. Если он небогат, то хотя бы человек приятный?

Глава 9

Мистер Эллин, когда пришел навестить меня после обеда, мог заметить, что глаза мои слегка покраснели – отчасти из-за кропотливой работы, требовавшей внимания, отчасти, признаюсь, из-за снисходительных поучений, обращенных к самой себе, поводом к которым послужила излишняя мечтательность. Мою плачевную наружность он оставил без внимания: не выразил сочувствия, но и не засыпал вопросами, отчего я испытала бы неловкость. Он уселся возле камина, всем своим видом выражая удовольствие, оттого что занял наконец одно из любимейших своих местечек. Я почувствовала громадное облегчение, когда меня вернули к небогатому событиями настоящему, и приготовилась выслушать все новости нашего городка от моего словоохотливого гостя. Мне нравилось общество мистера Эллина, ибо отношения наши не допускали недомолвок и двусмысленностей, что лишь отягощают дружбу ожиданиями и осуждением. Я не искала себе нового мужа и не сомневалась, что мистер Эллин не ждет от меня ничего иного, кроме чая и кексов. И то и другое я охотно ему предложила, и мы с удовольствием расположились у огня, чтобы скоротать зимний вечер за любезной беседой. Гость мой был превосходным рассказчиком и, без сомнения, умел превратить пустячную сплетню в захватывающий роман.

– Миссис Чалфонт, я расскажу вам странную историю. – Он помешал ложечкой чай и намазал теплую ячменную лепешку маслом, с терпеливым одобрением наблюдая, как оно тает. – Надеюсь, женское чутье поможет вам пролить хоть какой-то свет на случившееся: здесь требуется свежий взгляд.

– Мне не терпится услышать ваш рассказ и не хотелось бы вас разочаровать, но в жизни я привыкла полагаться все-таки на рассудок, а не на чутье.

– Тем лучше, – улыбнулся мой гость, – ибо повесть моя сама по себе настолько невероятна, что неплохо бы поставить ее на якорь здравомыслия и рассудительности.

Так я впервые услышала о Матильде Фицгиббон. Мистер Эллин поведал мне ее историю в обычной своей неспешной манере, начав с первой их встречи. Пока он говорил, я занималась шитьем, поскольку собиралась завершить работу в тот же день. Едва он успел начать свой рассказ, с первых же слов вызвавший у меня живейший интерес, как вдруг прервался и воскликнул с удивлением:

– Боже милостивый! Где вы взяли эту накидку?

Это была весьма приметная накидка – шелковая, отороченная мехом и отделанная алым бархатом. Когда я рассказала, как она ко мне попала, на лице его отразились чувства, необычные для человека столь флегматичного. Я поняла причину, когда услышала его повесть целиком.

– Печальная история, – заметила я. – Вы проявили доброту, когда приняли участие в судьбе девочки.

– Когда-то я был знаком с другим несчастным ребенком. – За его легким любезным тоном скрывалась мрачная серьезность. – Это дитя, похоже, восходит на знакомую Голгофу.

– И теперь это дитя лишилось не только имени, родителей и средств к существованию, но вдобавок и одежды, – заключила я.

– Не будь она так мала и беззащитна, меня восхитило бы столь искусно задуманное исчезновение ее прошлого, но слишком многое здесь вызывает жалость. Кое-что в этой истории мне непонятно. Девочка так глубоко переживает свое несчастье, хоть и говорит мало. Я не могу этого объяснить, но весь ее облик выражает куда больше, чем слова. Глаза ее будто разговаривают со мной как со старым знакомым. Порой в ее обществе я чувствую себя крайне неловко, а порой – легко и свободно.

– Что и говорить, судьба ее незавидна. – Я открыла шкатулку с пуговицами, чтобы подыскать замену оторванной застежке. – И все же зачем кому-то стараться благополучно ее устроить только для того, чтобы потом бросить?

– Прежде всего мне пришло на ум, что ее опекун пожелал избавиться от утомительной ответственности. – Мистер Эллин окинул цепким взглядом маленькие костяные кружки, когда я высыпала их себе на ладонь. С поразительным для мужчины вниманием к мелочам он тотчас нашел подходящую пуговицу и протянул ее мне. – Поскольку на своего красивого провожатого девочка нисколько не походила, я решил, что в близком родстве они не состоят. Должно быть, она внебрачное дитя бедных, но любящих родителей, которые оказались настолько безрассудны, что покинули этот мир, не оставив ребенку состояния.

– Да, но тот мужчина, несомненно, жалел ее, хотя и не любил, – проговорила я.

Изменчивые глаза мистера Эллина потемнели, сделались черно-серыми, как сланец.

– Некоторым натурам жалость неведома, в особенности когда они властвуют над беззащитными, чей голос никто не слышит.

Меня удивила внезапная перемена в моем собеседнике.

– Да, но даже если незаконная племянница – обуза для свободного мужчины, при обычных обстоятельствах ему не было бы надобности самому заниматься устройством ее судьбы. Он мог просто кого-то нанять, кто позаботился бы о ней, но больше не показываться ей на глаза.

– Вы совершенно правы, миссис Чалфонт! – Мистер Эллин повеселел и снова сделался прежним. – Эта самая мысль заставила меня пересмотреть первоначальное мое суждение. На раздумье ушло несколько дней, и я пришел к другому умозаключению. Матильда Фицгиббон не внебрачная дочь бедных умерших родителей, а скорее, незаконное дитя богатых, но почивших. В действительности она именно та, за кого выдал ее папаша-самозванец: маленькая наследница, за тем лишь исключением, что не его наследница. Теперь я убежден, что Конуэй Фицгиббон, кем бы он ни был на самом деле, по сути, бедный родственник. Как видно, он залез в долги и отчаянно нуждался в деньгах. Если бы удалось избавиться от своей беззащитной родственницы, то его затруднения могли бы разрешиться.

– Неужели он хотел ее убить? О нет! Конечно, нет, мистер Эллин!

– Я этого не говорил. Даже бессердечный негодяй едва ли решится на убийство. Есть и иные способы отделаться от помехи. К примеру, он мог поместить девочку в никому не ведомое заведение, а затем бесследно исчезнуть. Разумеется, ему понадобился бы труп и похороны, прежде чем он смог бы прибрать к рукам состояние Матильды, но вы ведь знаете: детям цена невысока. Кто угодно с нужными связями без труда раздобудет детское тело за скромную сумму. Не слишком щепетильного врача легко уговорить подписать свидетельство о смерти ребенка, которого он никогда не видел. И новый наследник может на несколько лет отправиться за границу, чтобы избежать расспросов. А что до дальнейшей судьбы девочки, если та умрет, ее родственник сделается почти честным человеком, а если выживет, то ее ждет жизнь, уготованная Господом невзрачным женщинам, что уже отмечены печатью презрения своего Создателя.

Мрачная картина, нарисованная мистером Эллином, глубоко меня потрясла, однако я тотчас ухватилась за обнадеживающую мысль.

– Почему бы нам не удержать карающую руку равнодушного Создателя? Я могла бы заплатить за обучение девочки.

– Как и я, миссис Чалфонт: и я уже позаботился об этом, – но этим невольно потворствовал дьявольскому замыслу: примкнул к притеснителям девочки, стал соучастником злодейства. Вопрос этот слишком сложен, чтобы удовольствоваться простым ответом. Кто бы ни лишил Матильду законного наследства, человек этот должен быть наказан, и наказан сурово. Я найду негодяя и заставлю его за все ответить. Но где начинать поиски? Отметить булавкой случайное место на карте и отправиться разыскивать неприметную девочку, которая никому не нужна? Я за неделю мог бы найти тысячу таких и, пожалуй, увезти с собой, если бы захотел. Нет, мне нужно за что-то зацепиться. Ах, будь у меня ключ к разгадке…

– Что ж, здесь вам может пригодиться мой практичный ум. Я вижу две зацепки, – сказала я.

– Как? – поразился мистер Эллин. – Вы только что впервые услышали эту историю.

– Прежде всего нет сомнения, что девочка родом не из здешних мест.

– Но почему вы так решили?

– Ее туфли слишком изящны для Дирфилдских холмов или низин Руксбери.

– Тогда откуда она?

Я протянула ему вещицу, которую закончила чинить.

– У этой маленькой элегантной блузки есть свои приметы. Если мерзавец, что привез девочку, хотел замести следы, ему следовало срезать ярлыки. – Я показала мистеру Эллину крохотный вышитый лоскуток с хорошо известным именем знаменитой модной портнихи, чья фантазия создала эту вещь.

– А другие вещи? – с живостью спросил он. – Они помечены так же?

Мы внимательно осмотрели остальные наряды один за другим. Хоть некоторые из них и были сшиты другими мастерами, все ателье находились в одном городе. Довольно далеко от графства Мидленд.

– Превосходно! – сказал мистер Эллин с чувством. – Теперь у меня есть отправная точка. Я уважаю и ценю ваши сыскные таланты и назначаю вас своей помощницей. Но вы сказали, что у вас есть и вторая зацепка.

Я не призналась в этом мистеру Эллину, но наблюдательность моя опиралась вовсе не на сыщицкие способности. Честно говоря, название городка, где были сшиты прелестные наряды девочки, привлекло мое внимание потому, что некогда у меня были знакомые по соседству. Второе мое замечание прозвучало не столь впечатляюще.

– Вообще-то пустяк, так – лишь моя догадка. Все наряды свидетельствуют об изысканном вкусе, и дело тут не в модных фасонах: они отличаются подлинной элегантностью и изяществом стиля. Это показывает, что тот, кто их купил, обладает утонченностью и чувством прекрасного, это не просто выскочка, у которого денег больше, чем мозгов.

– Итак, он истинный аристократ?

– Вам решать, мистер Эллин. Могу лишь отметить, что у этого человека отменный вкус.

Мистер Эллин взял с блюда последний кекс и поднялся, намереваясь откланяться.

– Простите меня, дорогая миссис Чалфонт, но мне не терпится заняться этим делом.

Я тотчас отпустила его. Хоть я и не сомневалась в его стремлении приступить к поискам, меня не оставляло чувство, что у него есть и другие дела. В Рождество на приятных холостяков большой спрос, и не только в домах, где имеются девицы на выданье. Замужние дамы тоже любят общество неженатых мужчин: находят в них задушевных собеседников. В глазах мужчины, который видит них нечто большее, нежели источник обедов и свежего белья, они замечают отблеск своей былой красоты и непосредственности, а женщинам куда важнее быть привлекательными в собственных глазах, нежели в чьих-либо других. Мистера Эллина любили даже мужья. Он не давал им повода для ревности, ибо никогда не переступал грани, за которой начинается флирт, а лишь оказывал внимание дамам. Этого умения недостает большинству представителей сильного пола. Далекий от желания сеять раздор между супругами, он подходил к брачному столу с подношением. Мистер Эллин восполнял пустоты семейной жизни. Он так искусно вплетал занимательное повествование между женскими сплетнями и мужским разговором, что муж и жена прислушивались друг к другу с куда большим интересом, нежели обыкновенно. Обладал он еще и тем преимуществом, что принадлежал к их кругу. Его акцент был едва уловимым, а очарование – несомненным. Человек занятный, как и его истории, он взял себе за правило никогда в угоду острословию не приносить в жертву хозяев дома, который только что оставил, поэтому его так охотно принимали и в богатых усадьбах, и в жилищах более скромных, таких как мое собственное. А мистер Эллин любил кочевать из дома в дом. Пожалуй, главной его привилегией было отсутствие всяких обязательств, ему не приходилось даже пальцем шевельнуть. Он мог не обременять себя подношением подарков, не ждали их и от него, как не требовали правдивого рассказа о его прошлом: настоящее имя мистера Эллина, как и причины его появления здесь, оставались тайной. Он с удовольствием наносил визиты, но не обязан был принимать гостей: можно ли ожидать, что бедный холостяк с единственной служанкой устроит званый обед? Довольно было одного его присутствия, большего не требовалось.

Женщины его обожали, потому что встречали такое к себе отношение разве что в юности, когда были молоды и прелестны. Однако девочку, описанную мистером Эллином, природа, как видно, обделила этим даром. И все же мне захотелось познакомиться с ней.

– Насчет Матильды! – Мистер Эллин задержался у дверей. – Как ни сильно мое желание попытаться разгадать тайну ее прошлого, мне тяжело оставлять ее. Я уже не могу доверить девочку заботам директрисы и ее сестер.

– Привозите ее ко мне, – предложила я не раздумывая. – Я буду одна на Рождество. Общество девочки доставит мне радость.

Он охотно принял мое предложение, но заметил:

– Я должен вас предупредить, что это весьма необычное дитя.

Девочка, которую привели ко мне, походила на эльфа и казалась не столько чудачкой не от мира сего, сколько неземным созданием. Заношенное платье служанки придавало ее жалкому облику какую-то трогательную печаль. Бледное лицо казалось мрачным, не добавляли привлекательности и растрепанные волосы. К своему новому обиталищу она проявила не больше интереса, чем посылка, которую перевезли из одного места в другое. Я предложила ей устроиться поудобнее, и она опустилась на краешек стула, взгляд ее тотчас сделался отрешенным. Казалось, девочка смирилась со своим новым положением, но не выразила ни удивления, ни радости. Хоть в жизни мне и приходилось встречать детей, чья судьба сложилась несчастливо, эта девочка, как видно, пережила больше страданий, чем выпало на их долю.