Эмма Браун

– Вам что, нечего сказать? – спросила она наконец.

– Нет, мэм.

Теперь я знала, как она сильна, и пришла в такой ужас, что едва могла говорить. Утешало лишь то, что в самом скором времени меня наверняка уволят, и тогда мучения мои закончатся. Я буду помогать родителям в мастерской, пока Финч не достигнет положения, которое позволит ему жениться на мне.

– Полно, мисс Кук! – Она коротко рассмеялась, отчего я испуганно вздрогнула. – Что за вид? Я вас ни в чем не виню, поскольку и не рассчитывала найти здравомыслие в девице вашего сословия. А вот мой сын обладает таким преимуществом, а потому должен нести ответственность за эту глупость. И его, – прибавила она насмешливым, почти игривым тоном, – надобно защитить.

Я присела в реверансе, но так сильно дрожала, что едва не упала.

– Я немедленно покину Хаппен-Хит.

– С чего это вдруг? – вопросила она резко. – Поступить так – значит, к одному безрассудству прибавить другое. Я не потерплю, чтобы вы доставили мне еще одно неудобство в придачу к первому. Вы останетесь в этом доме, пока не покажете себя серьезной молодой женщиной, от которой не приходится ждать неожиданностей.

– Хорошо, мэм, – согласилась я, хотя втайне поклялась, что напишу родителям и попрошу разрешения вернуться домой. В эту минуту тоска по дому и близким казалась мне почти нестерпимой.

– А с Финчем вы больше не увидитесь. – Должно быть, что-то в моих глазах вспыхнуло такое, отчего миссис Корнхилл издевательски рассмеялась. – Как ни печально, из-за этого злополучного происшествия в ближайшие несколько лет мы редко будем видеть моего мальчика. Финчу придется оставить университет. Мы с мистером Корнхиллом рассудили, что здесь он слишком подвержен влиянию вольнодумных идей. Мистер Корнхилл любезно согласился приобрести для него офицерский патент.

– Патент? – Мне казалось, я поняла, но предпочла бы ошибиться.

– Он поступит на военную службу. Жаль, что мы не приняли меры раньше. Мистер Корнхилл, как человек военный, настаивал, но я позволила себе склониться на сторону сына.

– Надолго? – выдавила я с трудом.

– Не думаю, что вас это касается. Естественно, мы надеемся, что он навсегда изберет военную карьеру, но в любом случае служба продлится семь лет.

Разочарованием было обнаружить, что власть любви ничто в сравнении с властью богатства и времени. Глаза мои наполнились слезами и, сама того не желая, я с мольбой подняла их на свою хозяйку. Взгляд, который я встретила, тотчас заставил меня забыть о мольбах: это было ничем не прикрытое торжество.

– Мистер Корнхилл высказал пожелание, чтобы мой сын служил за границей, и мы оба с этим согласились. У Финча натура беспокойная и, как ни печально, романтичная. Лучше будет, если он выбросит все это из головы прежде, чем окончательно остепенится и женится. – При этих словах по губам ее скользнула нежная улыбка, но почти тотчас лицо приняло прежнее жесткое выражение. – Не воображайте, будто с вами обошлись несправедливо. Вы думаете, что у вас отняли счастье. На самом же деле я оберегаю вас от разочарования и унижения. Лишь пыл юношеских желаний равняет моего сына с вами. В самом скором времени он начал бы презирать вас за то, что вы просто есть – обыкновенное создание из плоти и крови, тогда как он человек знатного происхождения и возвышенного ума. А теперь ступайте. Мы потеряли полдня из-за этой ерунды. Вернитесь, пожалуйста, к детям и их молитвам. Я не хочу, чтобы они стали такими же глупцами, как их брат.

Я побрела наверх, в каморку, где меня ждали дети, охваченные чувством вины и острым любопытством: им хотелось узнать больше о буре, невольной причиной которой они стали. Я попыталась представить себе еще одну жемчужину, пришитую к подолу, но испытала лишь странное чувство, будто какое-то мелкое, но жизненно важное колесико вырвали из моего телесного механизма, оставив рану, которая почти не кровоточит, но со временем, оставленная без внимания, несомненно, окажется смертельной.

И все же я не впала в отчаяние. Узнаю, где служит Финч, решила я, и напишу ему просто и прямо, лишь для того чтобы знал: следует подчиниться воле родителей, а я буду ждать его сколько понадобится, ибо при нынешних обстоятельствах любовь, что так украшала нашу жизнь, уже невозможна. Оставалось только надеяться, что счастливая случайность все же сведет нас вместе. Ни на мгновение не убедили меня слова миссис Корнхилл в ее правоте. Я твердо верила, что в целом мире не найду другого человека, столь близкого мне по духу. Пусть я юная и беспомощная, но у меня достанет терпения и упорства, и эти достоинства послужат мне опорой.

Как только представилась возможность, я написала длинное письмо отцу и собралась уже отнести его на почту, когда появилась миссис Корнхилл с мотком кружев и велела мне пришить их к одному из платьев Дороти. Держалась хозяйка как обычно, а заметив мое письмо, сказала, что Марта, одна из служанок, как раз отправляется в ту сторону и может его захватить. Сказать по правде, меня это даже обрадовало: чем больше работы я на себя взвалю, тем меньше времени останется на то, чтобы сетовать на судьбу или горевать об участи Финча. Вдобавок меня несколько успокоило, что миссис Корнхилл сменила гнев на милость. Возможно, она решила, что я уже достаточно наказана.

Неделю спустя мне открылся истинный замысел моей мстительной хозяйки. Ее кара оказалась куда более изощренной, коварной и жестокой, чем я могла вообразить. За столом я мягко укорила малышку Дороти за то, что та ела джем ложкой. В ответ на мое замечание девочка бросила на меня лукавый взгляд.

– Едва ли вы вправе поправлять меня, Айза, ведь вы из самых низов.

В ту минуту я была слишком потрясена, чтобы ответить, но очень скоро мне предстояло убедиться, что это не случайная выходка, но продуманный план. Миссис Корнхилл учила своих детей оскорблять и бранить меня. Эти малыши, чье воспитание было для меня единственной радостью, превратились теперь в моих мучителей. Они передразнивали мой выговор и насмехались над немодной одеждой. Когда я пыталась исправить их манеры, они издевались над моими.

Чьих рук это дело, было ясно: мать семейства и ее отпрыски вступили в тайный сговор. Невозможно поверить, что мать готова развращать своих детей из одного лишь желания покарать врага, но в каждой фразе, слетавшей с детских губ, я узнавала ее голос. Однажды я усадила Дороти к себе на колени и спросила:

– Вы всегда были мне друзьями. Отчего же теперь стараетесь ранить меня как можно больнее?

Девочка поспешно соскочила на пол и надула губы:

– Финча отослали, потому что он был вашим другом. Если мы с Фредди станем вашими друзьями, нас тоже отошлют.

Я потеряла своих единственных союзников в Хаппен-Хит. Теперь все мои горестные дни проходили в нетерпеливом ожидании писем.

Примерно неделю спустя в комнату ко мне вошла миссис Корнхилл с заученной фальшивой улыбкой на фарфоровом лице и протянула мне письмо.

– У вас такой печальный вид, дорогая. Это вас ободрит.

При виде хорошо знакомого почерка радость затуманила мой взор. Это моя сестра Салли, вторая после меня по старшинству, которая писала теперь от имени отца после моего отъезда. Ее округлый девичий почерк был полон надежд и, казалось, дышал любовью.

– Я еду домой! – объявила я хозяйке.

– Вы не хотите прежде прочитать письмо? – спросила она тихо.

Хоть я и предпочла бы насладиться радостью в одиночестве, а не в присутствии миссис Корнхилл, не в силах больше ждать, я сорвала печать с драгоценного конверта.

«Моя дорогая доченька, мы так рады, что у тебя все благополучно…»

Сердце мое замерло. Неужели отец не придал значения тому, что я написала? Мне не сразу удалось вернуться к чтению.

«Мы скучаем по твоей веселой улыбке, но узнать о твоих успехах для нас великая радость. Деньги, что ты присылаешь домой, помогают нам сводить концы с концами. Береги себя, милая. Маме, бедняжке, нездоровится, но она, как всегда, продолжает работать и заботиться о семье. Будь счастлива, девочка, и знай: мы безмерно за тебя рады. Для родителей нет большего счастья, чем знать, что их дитя хорошо устроено в жизни. Все шлют тебе сердечный привет, мы любим тебя и гордимся тобой, в особенности я, твой папа…»

Миссис Корнхилл положила руку мне на плечо.

– Вы написали домой слишком поспешно и необдуманно, дитя мое. Я знала, что вы будете сожалеть об этой маленькой ошибке. Было бы чистейшим эгоизмом огорчать ваших бедных родителей. Я подумала, что лучше будет заменить ваше послание несколькими ободряющими словами, и постаралась как можно лучше подражать вашему почерку. Ну же, глядите веселее! Разве вы не рады, что ваш папенька гордится вами?

Она тихо вышла из комнаты, оставив меня наедине с моим горем. Хотя комната моя закрывалась только на медную щеколду, которая легко поддавалась, стоило лишь взяться за нее, казалось, дверь опутали цепями и навесили тяжелый замок. Я попала в ловушку, которую сама же и расставила. Хозяйка ненавидела меня, но не желала отпускать. Слишком уж хорошо справлялась я со своими обязанностями.

Я уже упоминала, как мой отец ободрял нас в тяжелые времена, призывая подумать о тех, кому приходится много хуже. В ту минуту я не могла представить, чтобы судьба с кем-то обошлась более жестоко, чем со мной. Тогда я не была еще знакома с девочкой, известной под именем Матильда Фицгиббон.

Глава 4

Она сидела в углу гостиной Мейбл Уилкокс, и, еще бледная после недавнего приступа, казалась отчужденной, бесконечно далекой. Мистер Эллин надеялся стать ее союзником, но хоть девочка и бросила на него благодарный взгляд, когда он попросил мисс Уилкокс удалиться, оставшись с ним вдвоем, замкнулась, личико ее было хмурым.

Мистер Эллин придвинул стул ближе и произнес, стараясь, чтобы голос звучал как можно веселее:

– Так кто же ты, девочка? На нищенку вроде не похожа, да и говоришь ты правильно, без просторечий и вульгарных слов, насколько я успел заметить, хоть из тебя мало что вытянешь.

Девочка продолжала молчать и, погруженная в себя, сидела нахохлившись, словно одинокая птица на морском утесе, открытом всем ветрам.

Мистер Эллин был явно разочарован: несмотря на всю его доброжелательность, малышка оставалась замкнутой и угрюмой. Как и накануне, она была одета в нарядное платье, но теперь волосы ее не спадали локонами на плечи, а были отброшены назад и туго стянуты на затылке.

– Матильда! – воскликнул он в отчаянии, и девочка вздохнула.

На лице ее отразилась растерянность, она нахмурилась, в глазах мелькнуло что-то неуловимое – нет, не узнавание, хотя и нечто похожее. Что ж, возможно, ее имя вовсе не Матильда. С этого и следует начать. Мистер Эллин поднялся и принялся расхаживать по комнате, словно хотел оградиться от подчеркнутого невнимания девочки, от немого укора в ее глазах. Искоса бросая на нее испытующие взгляды, он несколько раз прошелся из конца в конец гостиной. Ему вдруг пришло в голову, что в своем нарядном дорогом платье она напоминает невесту, которую насильно ведут к алтарю. Эта неказистая прическа подходила ей больше.

– Тот человек, что привез тебя сюда и представился мистером Фицгиббоном, в самом деле твой отец или, может, опекун? Ведь не мог же тебя сопровождать незнакомец!

Всего на мгновение она подняла на него глаза, и странный взгляд ее, полный укоризны, немало его смутил: такие взоры больше пристали почтенным матронам, нежели девочке, которой от силы лет двенадцать-тринадцать.

– Ты мне не доверяешь? – попытался он вызвать ее на откровенность.

Когда наконец она заговорила, голос ее звучал спокойно и ровно, как у взрослой.

– Почему я должна вам доверять?

Мистер Эллин пришел в негодование.

– А кто еще готов встать на твою сторону? Как ты думаешь, что бы случилось, если бы я не сжалился над тобой? – Девочка отвернулась, но не от смущения, как можно было бы ожидать, а лишь для того, чтобы скрыть гримасу пренебрежения. Ее собеседник почувствовал досаду. – Ты не хочешь облегчить свое положение? Какое бы несчастье ни случилось с тобой, ни я, ни мисс Уилкокс в нем, несомненно, не повинны, не правда ли? Бедная мисс Уилкокс приложила немало стараний, чтобы с тобой обходились любезно, но на ее добросердечие ты отвечала безразличием. Неужели ты не могла сделать над собой хотя бы малейшее усилие, чтобы ответить ей, хотя бы в знак благодарности?

Таинственная юная особа впервые посмотрела ему прямо в лицо, и по выражению ее глаз мистер Эллин понял, что чувство, которое он принимал за угрюмость, было в действительности, по крайней мере отчасти, безмерной усталостью. Он также заметил, что, несмотря на болезненный, желтоватый цвет кожи, дымчато-серые глаза ее, обведенные скорбными тенями, прелестны. Взгляд их смущал и тревожил. У мистера Эллина возникло странное чувство, будто он смотрит на витрину ювелирной лавки и видит там похищенную у него драгоценность.

– И как мне следовало отвечать? – Несмотря на изнеможение, речь девочки была очень эмоциональна. – Если бы я рассыпалась в любезностях, то приняла бы участие в обмане, а если бы рассказала правду о себе, меня тотчас выставили бы на улицу. Что же до доброты мисс Уилкокс, она как эта гостиная – сияет блеском, но нет тепла.

Мистер Эллин едва сдержал улыбку. Расхаживая по комнате, он зябко потирал руки. Мисс Уилкокс не потрудилась распорядиться, чтобы в гостиной затопили камин ради этой встречи, однако особого неудобства он поначалу не почувствовал – должно быть, потому, что его собеседница говорила с таким пылом, что успешно заменяла пламя камина.

– Разве тебя не учили, как надлежит вести себя леди?

– Тогда, по-видимому, я не леди.

Мистер Эллин вдруг поймал себя на мысли, как давно ему не доводилось вести беседу с настолько умной представительницей женского пола. Книга хороша, жаль, что обложка столь невзрачна!

– Ты можешь рассказать мне правду, – заверил он девочку. – Я не причиню тебе зла.

– Мне это и в голову не приходило. В вас угрозы не больше, чем в буре или огне, если безрассудно не бросаться им навстречу, и все же стихии я не доверяю. Так почему я должна доверять вам, сэр?

– Потому что тебе почти нечего терять.

– Вы не правы, сэр: я лишусь своей тайны, которая может сослужить мне неплохую службу и на время выручить. Разве вы сами не храните свои секреты от посторонних?

На этот раз он не удержался от улыбки: эта крошка проникла в самую его суть.

– Не стану отрицать, но я вполне независим и располагаю собственными средствами. Едва ли мне стоит докучать окружающим подробностями моего прошлого: польза от этого сомнительна, – в то время как ты…

– Вы ничего не знаете о моем прошлом, – оборвала его девочка. – Возможно, правдивый рассказ о нем только ухудшит мое положение.

– Так что же нам делать?

– Ну, сэр, доверие – качество обоюдное. Если бы вы рассказали мне немного о своей жизни, это, пожалуй, послужило бы хорошим началом.

Мистер Эллин невольно рассмеялся. Какая забавная малышка! Несмотря на плачевное свое положение, она так отменно владела собой, что, казалось, вот-вот позвонит и прикажет принести чай.

– Мне тридцать пять лет, я холостяк, не слишком богат, но моих доходов достаточно, чтобы ни в чем себе не отказывать.

– И вы не подвержены чувствам? Ничто в жизни не захватывает вас настолько, чтобы вам хотелось поделиться этим с каждым встречным?

– По правде сказать, мне нравятся долгие прогулки. Я люблю рыбачить и охотиться.

– И в кого же вы стреляете? – Глаза ее широко раскрылись, и мистер Эллин не удержался от смеха.

– Не в юных леди. Это всего лишь забава.

– Не забава и не игра, сэр, – возразила девочка. – У птиц нет оружия, чтобы состязаться с вами в меткости. Они совершенно беззащитны.

Ее хрупкую фигурку сотрясала дрожь, как во время беседы с мисс Уилкокс.

– О, в быстроте и ловкости они превосходят человека, медлительного по своей природе, – мягко заметил он. – Ведь они обладают даром летать.

– И Господь наделил их этим даром не для того, чтобы его отнял всесильный человек.

– В вашем тоне, мисс, мне слышится насмешка, но разве человеку не дарована власть над всеми тварями земными?

Ее маленькие руки вцепились в края стула с такой яростью, что костяшки пальцев побелели.

– Разве Господь не заповедовал нам не разделять того, что соединено им? [11]

– Ну, он ведь говорил о супружестве. Предмет этот, я полагаю, близок сердцу всякой молодой девицы.

– А может, о более долговечном союзе, что связывает человека и природу; о союзе, который не в силах расторгнуть даже смерть.

Его игривое замечание девочка оставила без внимания.

– Вы всегда так вспыльчивы, мисс, или я задел за живое?

– У меня был ручной ястреб. – Она нахмурилась. – Я сама его приручила.

– Значит, прежде ты жила не в городе, – словно про себя, заметил мистер Эллин, и на лице девочки отразилась растерянность, словно ее вдруг сбили с ног ловким ударом по голени. – А что насчет других твоих достижений? Может, ты замечательная пианистка? Я заметил, что мисс Уилкокс гордятся умением своих подопечных ударять по клавишам.

– Сказать по правде – нет, сэр. – Впервые в ее манерах появилась сдержанность.

– Тогда как же ты проводишь часы досуга?

Она опять помрачнела.

– Я думаю.

– В самом деле? И к чему это может привести, скажи на милость? Я бы не сказал, что в этом заведении поощряют подобные занятия.

Взгляд ее сделался печальным.

– Мне от этого дурно. Иногда случаются обмороки.

Мистер Эллин тотчас понял, что подобрал заветный ключ. На невзрачном лице девочки читалось теперь глубокое душевное волнение и непреклонность: казалось, она того и гляди опять замкнется в себе. Он напряженно думал. Настроение его собеседницы переменилось, то время, когда они пикировались, рассуждая о вещах отвлеченных, прошло.

– Мне знакомы сильные чувства, – признался он наконец.

Она тотчас подняла глаза, в которых угадывался и живой ум, и страдающее сердце. Какая странная малышка. То ему казалось, что перед ним просто упрямый ребенок, трогательный, но лишенный всякой привлекательности, – а в следующий миг он видел перед собой поразительную, неподражаемую девушку, необыкновенно серьезную и даже величественную, как статуя. Одно он мог сказать с определенностью: она не привыкла украшать себя пышной мишурой, в которую наряжаются дамы, богатая одежда выглядела на ней нелепо. Мистер Эллин попытался представить себе ее в простом коричневом платье, но за невзрачной внешностью этой малышки скрывался дух бунтарства, ее душа вольной кочевницы не ведала скромности и смирения. «Кто же ты, девочка?» – спросил он беззвучно. Но кем бы она ни была, пустая болтовня ее не занимала. Завладеть ее вниманием возможно было, лишь взывая к ее душе.

– Я был, наверное, десятью годами старше, чем ты теперь, и десятью годами моложе себя нынешнего, едва окончил курс юриспруденции, и, как любезно уверяли мои патроны, передо мной открывалась блестящая карьера. А потом… я полюбил.

– Поздравляю вас, сэр. Мне кажется, это прекрасное начало жизни.

Мистер Эллин вздохнул.

– Нет, дитя мое, напротив. – И снова, к своему замешательству, он поддался обманчивому чувству, будто говорит со взрослой, но тотчас заметил, что ноги его собеседницы, сидевшей на стуле, не достают до пола. – Могу лишь сказать, я навсегда оставил и любовь, и право, ибо они открыли наихудшие мои слабости и показали, сколь не хватает мне и ясности суждений, и крепости духа. Очень хорошо, что у меня есть пусть и не слишком большой, но зато независимый доход.

Он вдруг почувствовал себя глупо, оттого что так разоткровенничался с ребенком, но, поймав взгляд девочки, прочел в нем и понимание, и сочувствие.

– Наверное, лучше, сэр, познать любовь, какой бы она ни была, чем жить, так ее и не изведав.

– Милое дитя, – проговорил мистер Эллин, – мы все-таки должны поговорить.

Она пристально посмотрела на него:

– Поверьте, сэр, это ни к чему.

– Если бы мы могли убедить мисс Уилкокс, что о тебе есть кому позаботиться или поддержать в финансовом отношении… У тебя есть другие родственники? Мать?

На лице девочки отразилось такое безысходное горе, что мистер Эллин встревожился:

– Что с тобой, дитя мое?

В глазах ее появилось совсем другое выражение – будто ей надоело терпеть его общество, – и она снисходительно ответила:

– Мне нездоровится, сэр.

Ему хотелось ее утешить, успокоить, но напряжение во всем облике девочки свидетельствовало о том, что едва ли это возможно в стенах школы мисс Уилкокс. Тогда он хлопнул в ладоши с наигранным весельем, которое даже ему самому показалось фальшивым.

– Юные девицы часто склонны к обморокам. Я уверен: тебе нужно какое-нибудь укрепляющее средство, чтобы разогнать кровь. Попрошу мисс Уилкокс позвать врача.

Девочка слабо улыбнулась своим мыслям, и мистер Эллин понял, какую глупость обронил. Визиты врачей стоят денег. Мисс Уилкокс собралась предъявить все неоплаченные счета и потребовать возмещения убытков. Едва ли она согласилась бы на новые траты ради воспитаницы, не приносившей дохода. У юной особы, что сидела перед ним в совершенном спокойствии, не было никого в целом свете, кто защитил бы ее. Если он проявил к ней участие, то должен был и взять на себя ответственность.

Должно быть, она заметила его задумчивый взгляд.

– Пожалуйста, не беспокойтесь, сэр. Мне теперь безразлично, что со мной будет.

Мистер Эллин, который давно примирился с судьбой, согласившись на жалкую полужизнь, пришел в волнение при виде подобной обреченной покорности в существе столь юном.

– Ты не понимаешь, о чем говоришь. У тебя впереди целая жизнь со всеми ее радостями, вся красота мира.

– Что до этого, сэр, – отвечала она, – мало кто замечает красоту мира. Людей интересуют иные вещи. Вы не думаете, сэр, что Господь считает их неблагодарными?

– Я над этим не задумывался, – признался мистер Эллин.

– Но представьте, что некий джентльмен пригласил на ужин гостей, а они почти не замечают расставленных перед ними кушаний, но спорят, требуют других угощений и затевают драку.

Его позабавило, как ловко эта умная малютка опять сумела увести разговор в сторону от предмета, который не желала обсуждать.

– А вообразите, – подхватил он игру, воспользовавшись ее уловкой, чтобы вернуть беседу в прежнее русло, – что на том столе стоит блюдо под названием «Надежда». Вы не думаете, что, пренебрегая им, отвергаете величайший из даров Божьих?

– Я не вижу его ни на одном из столов, до которых могу дотянуться, – отозвалась девочка.

Мистер Эллин почувствовал, что на ее хрупких плечах лежит тяжкое бремя, и, вопреки голосу рассудка, пожелал разделить с ней эту тяжесть.

– Значит, мистер Фицгиббон тебе не отец?

– Нет, сэр.

– Тогда кто же он? Кем тебе приходится? Неужели какой-то незнакомец переступил твой порог, одел тебя в нарядное платье и увез в это место? А потом взял на себя труд еще дважды написать твоим наставницам?

От настойчивости в голосе мистера Эллина девочка испуганно вздрогнула, на лице ее отразилось страдание и смущение. В своем стремлении получить хоть какие-то полезные сведения он забыл о сдержанности, но тотчас обругал себя, поскольку Матильда страшно побледнела и вцепилась в края стула.

– Я позову мисс Уилкокс и попрошу принести воды.

– Нет, сэр, – прошептала бедняжка.

– Тогда я сам схожу за водой.

– Нет, пожалуйста, останьтесь, сэр.

– Я бы хотел, чтобы ты мне доверилась, – едва ли не взмолился мистер Эллин.

Девочка серьезно посмотрела ему в глаза, но ничего не сказала. В споре о дарах Господних она открыла ему частицу тайны, которую так бережно хранила, прямые же расспросы неизменно будут натыкаться на стену молчания.

– Я дам тебе перо и бумагу. Возможно, тебе легче будет обо всем написать.

Он придвинул к ней стол. Девочка неохотно взяла из рук мистера Эллина письменный прибор и попросила:

– Прежде, сэр, вы должны пообещать мне, что никому не расскажете то, что узнаете.

– Но как же мисс Уилкокс?..

– Нет, только не ей!

– Но почему, дитя мое?

– Пусть мое прошлое ничтожно и хрупко, но оно принадлежит мне, – сказала она тихо и серьезно. – Стоит до него добраться мисс Уилкокс, и она примется терзать его своими когтями и жадно пожирать, пока от него ничего не останется. Поклянитесь, сэр.

Мистер Эллин едва сдержал улыбку, вообразив себе мисс Уилкокс в образе рыжей собаки с клоками шелка в зубах.

– Хорошо, обещаю.

Девочка покачнулась, губы ее побелели, потом взяла перо и принялась быстро царапать им по бумаге. Закончив, она в изнеможении поникла, глаза ее закрылись. Мистер Эллин поспешно схватил лист, кровь застыла у него в жилах, когда он прочел написанное: «Меня продали, как домашнюю скотину. Я никому не нужна. Теперь лишь Господь мне поможет».

Глава 5