Бог хочет видеть нас другими

– Совет? Говори.

– Один из поляков… да и поляк ли он, не знаю…

Соломаха суетливо закурил очередную сигарету, раздумывая. Старик тем временем устроился рядом с ним на куче битого кирпича.

– Короче. Он хочет сдаться оркам по каким-то своим идейным соображениям. А я так думаю, что никаких идей у него в голове нет. Там бред. Голимый бред и педерастия. Я его чуть не прибил. Сам. Лично. А потом подумал, пусть лучше орки его попытают. Пусть в орочьем подвале поголодает. Отчего-то мне кажется, что орки этих радужно-толерантных тоже не приветствуют. Вот в чём вопрос: ты бы увёл его – я знаю, ты всюду можешь пройти – на позиции русаков. Да так, чтобы по дороге с ним ничего не случилось. Чтобы русаки его не подстрелили, а именно посадили в подвал. А ещё лучше, если наоборот. Пусть он станет у русаков начальником, пусть сделает карьеру. Тогда все русаки станут педерастами. А ты ещё снабди его соответствующей легендой, чтоб они ему там наподдали. Просто расскажи, как он их пленных пытал. Думаю, такой рассказ очень им понравится. Сделаешь? Ради меня. А уж я тебе отслужу…

– Как отслужишь-то? – старик хитро нащурился.

– Та на кладбище. Надо сходить туда, и ежели могилы твоих разворотило, то я их перезахороню. Вот этими вот руками перезахороню!

И Соломаха протянул старику обе раскрытые ладони, точно так же, как совсем недавно это делал Каценеленбоген.

– Речь о капеллане?

– Этот капеллан настоящий сатана, а приятели его – черти. Но с этими я как-нибудь сам… Ты коммуниста уведи!

– Это который Илия Глюкс?

– Каценеленбоген! Он собирается перебежать к русским. Ты пойми, старик! Он сам пытал русских, а теперь собрался перебегать, потому что, видите ли, идейный коммунист. Но я ему не дам так сделать. Я желаю ему долгой и мучительной смерти. Пусть его сепары пытают, а потом повесят. А ещё лучше, пусть он станет у них начальником. Тогда победа нам обеспечена!

Соломаха перестал уж удивляться осведомлённости Призрака в делах их дивизиона, давно уж отчаялся расспрашивать о делах сепаров, окопавшихся на восточной окраине посёлка.

– Да я бы увёл его… Вот только… – проговорил старик.

– Старик, умоляю, уведи его отсюда. Иначе…

– … иначе сам его запытаешь? Или назначишь президентом Украины?

Призрак рассмеялся. Смех его походил одновременно и на собачий лай, и на уханье совы. Из уголков его глаз сочились мутноватые слезинки, и он смахивал их грязными пальцами. Слёзы текли слишком обильно, не так, как полагается смеющемуся человеку. Соломахе сделалось жаль его. Раздражение прошло. Он вспомнил о припасённых для старика продуктах.

– Подожди! Не уходи, дед! Я сейчас! У меня конфеты есть. Шоколадные. Я оставил специально для тебя несколько штук. Чёрт! Я сейчас!

И Соломаха рванул с места. Побежал в сторону полуразрушенного магазинчика, за которым был припаркован их кунг. Там в кузове часть его вещей. Там небольшой целлофановый кулёк с конфетами. Там он, может быть, прихватит – а вдруг повезёт? – Тенгиза Каценеленбогена… Ну и имечко! Наверное, в самой преисподней нарекали!

Птаха больно воткнулся в его грудь своей каской и отлетел назад.

– Чёрт! Ты что?..

– Твои вещи! – Птаха протянул ему рюкзак. – Воин и Свист поехали за БК. Двумя машинами, вместе с этими… ну ты понял. И ксёндз с ним…

– Капеллан, – поправил Соломаха.

– … я решил рюкзак прибрать, потому что капеллан и Кацеленбог забрались в кунг…

– Понятно, Птаха. Ты испугался, что они стащат мои конфеты.

– Наоборот. Боялся, что подложат…

– Понятно. Вирус педерастии подольют мне в компот, и тогда я тебя, Птаха, ещё сильнее полюблю плотскою любовью…

Соломаха рассмеялся. Какой же всё-таки Птаха хороший парень! Всегда-то он появляется вовремя.

– Там твой пауэрбанк. Они его увезут, а у тебя телефон разрядится. Вот я и подумал…

К стене у входа в вонючий погреб бежали вприпрыжку. Соломаха опять волновался, ведь Призрак исчезает так же внезапно, как появляется, а ему, Соломахе, хотелось окончательно и намертво с ним договориться. Обозначить день и час, когда он приведёт, принесёт, притащит ненавистного поляка или бельгийца, или чёрта из преисподней, или кто он там черти разберут!.. Короче, сдать этого коммуниста и умыть руки. Тогда одной проблемой станет меньше. Но только одной! Потому что потом ещё долгая борьба, о которой он как следует подумает, когда это важное дело будет сделано.

Старик сидел на том же месте, поджидая их. Опять прослезился, принимая кулёк с конфетами, и опять сердце Соломахи болезненно сжалось: как там мать? Видит ли она такие конфетки? По слухам, в Херсоне с водой перебои. Но материнский двор в частном секторе…

– Пойдёмте, хлопцы, – перебил его мысли Призрак.

Не дожидаясь ответа, он легко поднялся и заскользил почти бесшумно по листам изрешеченного осколками профнастила. Соломаха последовал за ним, держа оружие наготове и настороженно прислушиваясь. Он старался ступать неслышно, но профнастил отзывался на каждый его шаг предательским грохотом. Птаха двигался следом и тоже шумел.

Они шли по изменчивому лабиринту руин. Пригородный дачный посёлок – не очень-то уютное мироздание, к которому они волею судеб прикованы сейчас. Возможно, навеки прикованы. Возможно, кто-то из товарищей найдёт остывшее тело Соломахи среди этих руин и оттащит его на местное кладбище. Его положат в чью-то могилу, засыплют землёй и поставят крест с именной табличкой, которая за годы выгорит, станет имя Соломахи нечитаемым, а память о нём будет жить покуда жива его мать. А Снежана…

Дырявый профнастил под ногами сменила щебёнка. Щебёнка закончилась, началась поросшая травой стёжка. В этих местах надо постоянно смотреть под ноги, чтобы ненароком не наступить на мину. Призрак в этом смысле возмутительно беспечен. Старик никогда не смотрит под ноги, и одно из чудес этого мира заключается в том, что его старожил до сих пор не лишился нижних конечностей. Соломаха принюхался к запаху руин. Точнее, к их зловонию, которое местами становилось невыносимым, как, например, в том месте возле погреба, где он нынче встретил Призрака. В таких местах Соломаха закуривал или, если не представлялось возможности закурить, закрывал нос арафаткой, которую всегда носил на шее. Тишина этого мира всегда обманчива и опасна. Но лучше уж тишина, чем стрелкотня спонтанной стычки или звуки выхода мин.

Соломаха примирился с этим миром. Принял его. Принял возможность смерти, которую он предпочёл бы, если мог выбирать между ней и увечьем или пленом. Принял войну и свою долю в ней: он защищал свою Родину, свой дом, своих женщин – жену и мать – от нападения жестокого врага. Он защищал Правду от посягательств вне зависимости от того, по какую сторону баррикад находился посягнувший. Прежняя жизнь превратилась в ускользающий мираж, словно её и не было никогда. Порой, конечно, он мечтал о мирной жизни с запахом попкорна и колы в тёмном зале кинотеатра. И обязательно на последнем ряду. И обязательно в обнимку с девчонкой. А что до ставшего его обиталищем реального мира руин с его меняющейся после каждого более или менее серьёзного обстрела конфигурацией, с его потом, кровью и грязью, то Соломаха хотел бы получше изучить его, снабдить каждый сектор доступного ему пространства только ему одному памятными приметами, но пока у него ничего не получалось. Бывало, он плутал между поваленными и устоявшими заборами, порой не узнавая вчера ещё знакомую местность. Зато Призрак всегда ориентировался отменно хорошо. Вот и нынче он держал шаг во главе их небольшой процессии так, словно у него была конкретная цель, словно он точно знал в какое время и в какую точку пространства он должен прибыть.

– Раньше плохие времена были, дед, а теперь настали ещё хуже, – проговорил Соломаха, пробираясь следом за стариком по стёжке, проторенной им между грудами битого кирпича и иного мусора, совсем недавно бывшего опрятными домами. – Эти наёмники… Злые они люди. Доведут они нас до большей беды. Хотя, казалось бы, куда уж больше…

Птаха следовал за ними на некотором расстоянии. Соломаха постоянно слышал самый приятный его сердцу звук – тихий, едва различимый шелест гравия под подошвами Птахи. Звук этот вселял уверенность, даровал покой и счастье почти как материнская колыбельная. Мать, Снежана, их домик на окраине Херсона. Соломаха вздохнул и неожиданно для самого себя брякнул:

– Ты мне как отец, Призрак. Знаешь, я ведь не знал своего отца. Не знал близости со старшим по возрасту мужчиной. И вот среди всего этого… – Соломаха взмахнул рукой, имея в виду бесконечное поле руин, по которому они шли, – я нахожу тебя, Петрович. Как такое объяснить?

– Божий промысел, – тихо отозвался старик. – А ты отца-то своего совсем ни разу не видел?

– Мать поначалу говорила, что мой отец – капитан дальнего плавания. Плавает по Чёрному морю. Но до нашего домика в Херсоне он так ни разу и не доплыл. Потом-то я понял, что он никакой не капитан, а как все ходоки…

– Ну уж один-то раз доплыл наверняка. И как его звали не знаешь?

– Это знаю. Пискунов его фамилия. Имя не имеет значения, потому что мать записала меня на свою фамилию и отчество дала по своему отцу. Теперь ей нездоровится. Не знаю, как она там выживает одна. Жена в Австрии… Я её не виню… Не виню за то, что не захотела оставаться в обесточенном доме под постоянными обстрелами.

– Вот оно как! – рассеянно промямлил старик и зашагал быстрее, словно рассуждения Соломахи о семье привели в движение какой-то механизм, ускоривший парение старика. Его спина стала быстро удаляться.

– Плохие времена настали, – повторил Соломаха.

– Плохие времена рождают сильных мужчин, сильные мужчины создают хорошие времена, хорошие времена рождают слабых мужчин, слабые мужчины создают плохие времена. И так до бесконечности… – не оборачиваясь, проговорил старик и ещё более ускорился. Соломаха и Птаха трусили следом, стараясь не отстать.

Они «гуляли» уже минут двадцать, придерживаясь северо-восточного направления. До позиций противника уже недалеко. Зачем Призрак прёт туда? Соломаха начал уставать, замедлил шаг, когда в его спину воткнулся Птаха.

– Сколько раз тебе говорить: не читай на ходу телефончик!..

– Та шо ты! Не ори. Противник услышит… – проговорил запыхавшийся Птаха и спрятал-таки телефон. – Куда старик нас ведёт? Шо за дело?..

Теперь Птаха шагал рядом, шаг в шаг, а это опасно, потому что при попадании мины или снаряда, сброшенного с беспилотника, хана настанет обоим и один другому не сможет оказать доврачебную помощь.

– Что-то хочет показать… – нехотя ответил Соломаха, которому так же были темны мотивы старика, но ясны собственные намерения. – Я хочу ему Каценеленбогена сдать. Пусть коммунист отправляется к своим. Старик его проводит.

А Призрак тем временем уже скрылся за очередной кучей щебня. Соломаха для себя отметил, что буквально позавчера на этом месте стоял домик-пятистенок. Птаха дышал в затылок, но Соломаха не стал шугать друга. Да и выходов он не слышал, равно как и стрекота двигателей беспилотника. Так они двигались ещё некоторое время один следом за другим, прислушиваясь к хрусту щебня под ногами Призрака и так определяя направление собственного движения. Через несколько минут им показалось, что они окончательно потеряли старика. На посёлок опустилась ватная тишина, нарушаемая лишь звуками их шагов. Соломаха слышал своё дыхание – хриплое и прерывистое дыхание основательно уставшего человека. Соломаха вертел головой, подумывая о подходящем маршруте для возвращения к своим. На краю сознания тонкой жилкой билась беспокойная на грани паники мысль: «Мы заблудились!»

Старик нашелся среди посечённого осколками вишнёвого сада. Рядком и ладком он сидел на какой-то колоде плечом к плечу с белобрысой и тонкой девицей в синем бронежилете с надписью «Press». На первый взгляд у девицы не имелось никакого оружия. Вооружённая одной лишь зеркалкой, она зыркала по сторонам в поисках подходящего ракурса. Соломаха поднял оружие, намереваясь выстрелить прямо в объектив, если только девка направит зеркалку на него. Птаха последовал примеру товарища.

– Это Виталия, – проговорил Призрак. – Она поможет тебе избавиться от Каценеленбогена, или от викария, или от кого ты там хотел избавиться…

Птаха разулыбался и опустил оружие. Соломаха рассматривал белобрысую Виталию через оптику прицела. Ничего так девка. Личико умненькое. Только очень уж молодая. Школота. Пожалуй, лет на пятнадцать моложе самого Соломахи. Нет, такую он ни при каких обстоятельствах не станет убивать. Это невозможно – стрелять в ребёнка, даже если он пришёл с восточной стороны, с позиций врага, от сепаров. Соломаха опустил оружие, но палец со спускового крючка не снял.

– У нас есть капеллан и есть коммунист. Оба они настоящие черти. Пусть Виталия забирает обоих в свой ад! – с несвойственной ему пылкостью заявил Птаха.

Похоже, девица и ему глянулась.

Девушка смотрела на них с явным испугом. Ещё бы! Увидеть двух таких терминаторов! Соломаха огромного, под два метра роста, с колеблемой ветерком чёрной бородой. Верхняя часть головы закрыта шлемаком и тактическими очками. Разгрузка забита снаряженными магазинами. На шее грязная арафатка. Короче – Карабас-Барабас из сказки. На поясном ремне в специальных ножнах два ножа. Один – игрушка, практически перочинный. Зато другой!.. С такими пираты на абордаж ходили – чистый Голливуд. На левой штанине пятна крови (как угваздался позавчера, перевязывая раненого петушка из числа мобилизованных, да так и не переоделся, не почистился). На руках беспалые перчатки, а под ногтями вековая грязюка. Лицо осунувшееся, потому что по жизни устал. Да и бессонница часто мучает Соломаху.

Птаха – другое дело. Он хрупкий и улыбчивый. Лицо бреет каждый день и пользуется хорошим одеколоном. Чистюля и любитель музыки. В кармане у него всегда есть конфетки, и он их всем девушкам без разбора предлагает.

– Думаю, без бороды вам было бы лучше. У вас такое красивое лицо, а борода его портит. Делает слишком свирепым. И опять же гигиена… – негромко проговорила Виталия.

Соломаха стоял как громом поражённый, не зная, что ответить. За него вступился Птаха:

– Мой побратим, Назарий Соломаха, отпустил бороду в день и час расставания с женой и сбреет её только когда опять встретится с ней.

Вот чёрт ехидный! Ну зачем он сейчас про жену? Лучше б о себе говорил, о том, сколько девок в своём Харькове до войны перепортил. Соломаха с досады сплюнул. Плевок повис на бороде, довершив его смущение. Соломаха развернулся и зашагал прочь. Пусть они сами разбираются с этим «Press» как хотят. Действуя по уставу, Соломаха должен был бы её подстрелить или взять в плен, а вместо этого он… Соломаха шагал широко, крошил подошвами битый кирпич. За его спиной поднималось красное облако. Но как в такую выстрелить? Да у неё глаза, как незабудки. Ребёнок совсем, а уже «Press» и с зеркалкой бегает по минным полям.

– Стой! Стой ты, чёрт! – кричали ему вслед, но Соломаха упрямо шагал в никуда, думая свои непростые думы.

Ведь по ту сторону такие же мужики, как здесь. И так же смотрят на неё. А может быть, не только смотрят, но и… Последняя, самая крамольная из всех возможных мыслей, окончательно обессилила Соломаху, и он рухнул на колени. Накопившаяся усталость давала о себе знать. Тридцать четыре года – это уже не молодость. Он устал. Очень устал. Птаха подбежал, остановился над ним.

– Та шо с тобой? Ополоумел? Ранен?

– Сам ты… Зачем за жену мою говорил?

– Та шо с того? Не это важно. Призрак говорит, что девка… то есть Виталия, придёт сюда на это место, чтобы забрать Каценеленбогена и отвести его к своим коммунистам.

– Да какие там они коммунисты! Дурак ты, Птаха! А Каценеленбоген прибьёт её по дороге. Или ты забыл какой он мясник?

– Не прибьёт. Призрак в деле. Он не попустит.

– Призрак не ангел. Не всесильный.

– Почём нам знать? А может быть, и ангел…

Соломаха поднял голову. Впервые он смотрел на Птаху снизу вверх, обычно бывало наоборот. Огромного роста, Соломаха в любой компании оказывался выше всех и вынужденно рассматривал перхотливые проборы и блестящие плеши. А сейчас он вдруг заметил какой у Птахи детский подбородок, ровный, гладкий, чётко очерченный. Какие у него губы, чуть припухшие, и как забавно он шлёпает ими. Соломаха мог бы быть отцом неплохого паренька. Он учил бы его всему, что сам умеет. Он любил бы его мать. Соломаха много чего мог бы делать из мирных занятий, но не судьба…

Что за педерастические мысли! Пожалуй, эти Каценеленбогены и капелланы-благоволители доведут до чего угодно! А Птаха и эта девчонка, «Press»… – как там её? Виталия? – просто дети. Они заставляют воевать детей! Ненависть к Воину-Токареву, ко всему командованию ЗСУ скрипнула на зубах. Не обращая внимания на «щебет» Птахи, Соломаха достал из кармана телефон. Интернет отозвался на его сильные чувства полнейшей покорностью – Телеграм загрузился мгновенно. Русский или мова? Размышлял Соломаха недолго.

Герої 128 підрозділ ЗСУ.

20 августа 2022 года.

Какие же черти в командовании сидят. Ни слова на официальных ресурсах о трагедии. Как будто ничего и не было, как будто сотни ребят не погибли вместе. Через ваши конченые приказы.

Даже организовать нормально не смогли ничего. Не хотели родных пускать. Все родственники погибших делали сами.

Ничего не меняется. Наш комбриг нас на убой кидал что на Бродах. Что и на нынешнем расположении нас не жалеют. Трагедия в казарме – это его личная вина. Чёрта конченого.

Опубликовав пост, Соломаха задумчиво уставился на экран смартфона. Припоминались позывные противника, неоднократно слышанные им в эфире. Консул, Леший, Переполох, Апостол, какой-то тёплый придурок Цикада, трещавший постоянно, как одноименное насекомое. А главный у них, похоже, Шумер. Или все-таки Леший? А может быть, Князь? Соломаха набивал в поисковую строку странные слова – позывные противника безо всякой надежды на успех. Слово «Шумер» он сразу набрал латиницей. На «Chumer» поисковая строка никак не отреагировала, так же как и на «Shumer». Зато «Cshumer» оказался блогом брутального мужика с головы до ног обряженного в горку. 650 382 подписчика. Ничего себе! На аватаре красивое фото, сделанное, скорее всего, профессиональным фотографом. Соломаха почему-то сразу вспомнил о Виталии. Ах, вот и она на фотографии рядом с Cshumer-ом. Улыбается. Хорошо ей. Соломаха принялся читать случайно попавшийся на глаза пост.

«Cshumer.

25 июля 2022 года.

Происходящее с нами предопределено сонмом обстоятельств разного свойства. Мы – это мы. И в нашем нынешнем положении нет ничего нового или оригинального. Подобное случалось и раньше. В нас очень сильны противоположные начала, и мы приобретаем вид в зависимости от того, какое начало берёт верх. Мы живём строго по традиции, избегая инноваций и лучшее в нас пробуждается в периоды катаклизмов, а периоды застоя становятся благоприятной средой для умножения и продвижения мерзости. Чтобы выжить как нации, мы регулярно прибегаем к шокотерапии. Сейчас как раз один из сеансов.

А на фронте происходит ожидаемое снижение темпов наступления – мы переводим дыхание перед очередным раундом

210.064к просмотров 05: 24».

Прочитав пост, Соломаха с немалым изумлением обнаружил Cshumer у себя в подписчиках. Удостоился же чести! И ещё! Он вдруг вспомнил, что читал Cshumer и раньше. И не только читал, но и поклялся убить или хотя бы как-то толково отомстить. Отомстить не до смерти. Нынче умереть не штука, а так, чтобы до печёнок пробрало, чтобы смерть Божьим даром показалась.

– Ох и не простой ты человек, Шумер! Коммуниста Каценеленбогена тебе в самую печенку! – пробормотал Соломаха, пряча драгоценный смартфон в укромное место.

Глава 3

Репортаж из ложи бенуара

Меня зовут Герман Мартиросян, и я хрен знает кто. Так говорит моя жена, несколько недель назад сбежавшая из «рашки» в Европу, а конкретно в Вену. Конечно, может быть, и не в Вену, а в один из граничащих с Австрией швейцарских кантонов. Ребёнок остался с моей матерью, и теперь по нескольку раз на дню я выслушиваю различные подробности из жизни этого доблестного детсадовца.

Несколько слов о моей семье. Отношения моей жены и матери можно описать тремя словами: они не ладят.

Марго считает маму «синим чулком», неопрятной и склочной старой девой. Возражаю. Моя мать не дева, потому что есть я. Относительно склочности Маргарита почти права. Наверное, именно эта черта в характере матери помешала моему отцу жениться на ней.

Моя мать, Гоар Аванесовна Мартиросян, считает, что моя жена Маргарита занимается эскорт-услугами с шестнадцатилетнего возраста. Иными словами, у Маргариты уже имеется неплохой стаж в этой области. На самом деле Марго бьюти-блогер с несколькими сотнями тысяч подписчиков. @margo_pochez. Не слышали? Моя жена пытается уверить подписчиков в том, что её фамилия Пожез. Но она не Пожез и даже не Мартиросян. Да, я женат на хохлухе. Фамилия моей жены Потапенко, но это страшный секрет. Да, я женат уже семь лет и не жалею о содеянном, потому что у меня есть сын. А жена – она женщина. Устала. Всё надоело. Я вечно занят собой (вернее, службой), а у неё свой интерес. Да и любовь после трёх лет брака – то есть уже довольно давно – прошла. Короче, с началом боевых действий моя Марго быстренько собралась и рванула к мамочке в Запорожье, где в марте 2022 года ещё было относительно тихо. А в Швейцарию-Австрию она отправилась уже с берегов Днепра. В Европе она получила хорошее пособие. С двумя паспортами на руках она изловчилась получить статус украинской беженки. Австрийское пособие для таких, как она, – хорошая прибавка к заработку бьюти-блогера. О последних событиях в жизни моей жены я узнал из открытых источников, то есть из её бьюти-блога. Переписка и иное общение между нами прекратились с её отъездом в/на Украину.

Я же жду отправки на фронт. Тотальный призыв специалистов, мобилизация в более широком смысле, роковая встреча – да что угодно может стать калиточкой, за которой начинается стёжка моей мечты!

Командировка в Сирию случилась на излёте событий, оказалась кратковременной и бессодержательной. Сирия не совсем по моей специальности. Зато сейчас я уверен, что в ближайшее время окажусь где-нибудь чуть западнее Донецка, или немного севернее Луганска, или на правом берегу Днепра, или, может быть, в тылу противника. Называть хохлов врагами у меня язык не поворачивается в силу чисто семейных обстоятельств.

Моя фамилия, Мартиросян, по матери, но я учился в русской (московской) школе. Я думаю, пишу и читаю на русском языке. И наконец, мой русский отец Пётр Помигуев принимал самое деятельное участие в моём воспитании, дважды возил меня на отдых в Египет, посоветовал поступать в технический вуз и, прежде чем умереть, дал ценный совет относительно выбора жизненного пути. Собственно, у меня и выбора-то особого не было. Какой может быть выбор у человека, рождённого в 1992 году? Стезя такого человека, если он мужчина, – война. Для женщины, конечно, могут найтись и иные занятия: семья, дети, карьера в какой-нибудь мирной профессии. Подобные интересы достойны уважения, если речь идёт о женщине. Но война – самое увлекательное и серьёзное дело, которое только способно изобрести человечество. И это мужское дело. Война – возможность реализовать себя в полной мере как для мужчины, так и для женщины. Однако, повторюсь, для женщин я сделал бы исключение.

Если уж говорить об идеях, то русская идея – это война. Это может не понравится толерантным лицемерам и мы услышим всхлипы: «почему русские не могут, как остальные, просто жить?» А ещё нас назовут варварами. Дескать, мы отстаём в развитии. Эти плакальщики не понимают, что объединить русских в один организм, сплотить их, может только война.

Где-то я вычитал, что «Русью» собственно называли дружину князя. Разумеется, дружина не станет собирать ягоды и грибы или, положим, пасти коров. Дружина князя будет заниматься или войной, или грабежом, или тем и другим сразу. «Русь» – это пацаны, собранные князем на лихое дело. Атаман и его казаки. Братва и их старший. А жениться они могут на женщинах любых племён и вероисповеданий, как это случилось в моей семье. Дети от таких браков всё равно будут русскими и унаследуют боевой дух своих отцов. В этой культуре все мы воспитаны. Все буквально, даже те, кто исправно посещает офис и проводит тихие вечера с женой и детишками.

Русские стесняются почему-то своего характера. От этого все наши проблемы. Просто есть русские и есть россияне. Русские – это потомки бойцов княжеской дружины, а россияне – потомки каких-нибудь землепашцев-кривичей.

Каждый вправе сам выбирать себе национальную идею. Был в моей жизни период, когда мне нравилось всё американское. Да, американская национальная идея казалась мне здравой и привлекательной. Была попытка и не прижилась. От тех времён осталась память в виде @margo_pochez. Другие идеи вообще мне чужды. Все, кроме русской. С началом СВО у меня произошло лёгкое раздвоение личности. Одна часть меня хочет жить в комфорте, проводить тихие вечера с семьёй, калякать о том о сём с коллегами. Для такого специалиста, как я, нашлась бы уйма работы и в Москве. Но когда я слышу о войне, когда вижу реальную возможность принять в ней участие, я из тихого офисного полукровки превращаюсь в того самого русича, который скачет на коне в островерхом шеломе, латах и с копьём наперевес. Я хочу на войну просто потому, что я русский.