скачать книгу бесплатно
– Успеешь, дочка, – сказала эта зануда, – всему своё время. Каждый станет президентом в прописанный ему доктором срок.
«Убью тебя сейчас и займу твоё место – и будешь знать», – подумал я, но сказал другое:
– Но мне невтерпёж! Промедление невыносимо! Я хочу сегодня же появиться в телевизорах на фоне государственного флага.
– Сиё не можно – Богородица не велит! – прогнусавил Президент.
– Тьфу, – харкнул я, но промахнулся и согласился на майора иностранных дел.
Майорство моё было недолгим. Вскоре я был переведён в старшие майоры, затем в надмайоры, затем – в старшие надмайоры. Изредка в речах моих теперь проскальзывала иностранность.
Дела же иностранцев служили мне чуть ли не единственною отрадой в моей одинокой жизни. Я отвечал за отношения с Басутостаном. Отношения были хорошими, но я всё равно продолжал неустанно крепить их. При мне отношения из относительных сделались абсолютными. Благодарные басутостанцы присылали мне мёд, сурьму и роскошных коричневых женщин. Я надкусывал подарки и в таком надпробованном виде передавал басутостанскому послу.
– Товарищ майор (надмайор, старший надмайор)! – взволнованно и торжественно докладывал посол, прикладывая руку к моему бантику. – Посол Басутостана по вашему приказанию прибыл!
– Вольно! – командовал я.
Посол тут же расслаблялся и, поминутно кланяясь, принимал мои угощения к докусыванию и долизыванию.
Этим, собственно, мой вклад в иностранные дела и ограничивался.
Но самой пронзительной радостью всё это тревожное время были для меня сношения с двоюродной женой. Двоюродная жена в отличие от родной, которой у меня никогда не было, служила для исполнения магических обрядов, сохранившихся в нашем племени с идолопоклоннических ещё времён.
Звалась она тогда Постипримой – именем, широко распространённым в те годы на просторах от Босфора до Дарданелл. В свободное от майорства время я подрабатывал знатным бахчеводом, а Постиприма – знатным свекловодом, и тоже в свободное – от написания на меня кляуз – время. Языческая сила наших обрядов позволяла нам обоим претендовать на звание Героя сельскохозяйственного труда, но присвоить его могли лишь одному из нас.
Ночами мы раздевались до сапог и выбегали в поле. Я схватывал Постиприму за вымя, она же меня – за рог; в таком вот интересном положении боковым галопом в ужасающем молчании мы обскакивали сельхозугодья, оплодотворяя их моим семенем, и пыль из-под наших сапог розовой пеленой заслоняла нас от луны, а луну – от нашего блуда.
Чета Книлтонов была принята Аркашей в его загородном именьице. Пока Книлтонов вводили и показывали им, где оставлять подарки, Аркаша пел, Ганга плясала под его пение.
Аркаша отпел запланированное и стал жалобно кричать и засовывать пальцы в рот.
– Это он так есть просит, – пояснила Книлтонам Ганга.
Подали обед. Аркаша молча поел. Его кальсоны были безупречны.
– Ну, здравствуй, Блин, – сказал, наконец, Аркаша сурово, но не без приветливости. – Знакомься: это жена моя, Ганга. И ты, Хайлари, можешь здравствовать и знакомиться.
Ганга сделала реверанс.
– Здравствуйте, Аркаша и Ганга! – хором прокричали Байл и жена его Хайлари.
– Уайлька, ты это не того, не балуй! – строго сказал Аркаша, погрозив Байлу пальцем.
Байл пристыженно поковырялся в носу: в мире была широко известна и не менее широко популярна позиция Аркаши по Соковскому вопросу. «Вы позабыли глюковское слово! – грозно писал Аркаша как по этому поводу, так и по любому другому, мало-мальски похожему. – Вы разучились Глюкова читать!»
Выговорив Байлу за Соково, Аркаша успокоился: он выполнил долг перед Родиной. Долго гневаться на Байла он не мог: Байл ему нравился – и как слуга (народа), и как мужчина.
– Если бы у меня был сын, я бы хотел, чтобы он походил на вас, Байл, – поведал Аркаша, смахнув скупую слезу.
– У меня тоже нет сына, – поведал, в свою очередь, Байл, едва сдерживая рыдания, – но у меня есть народ, и я хочу, чтоб он был хоть немного похож на вас, о, Аркаша!
Аркаша лишь тяжело вздохнул.
– Ах, Хайлари, Хайлари! – перевёл Аркаша разговор с детей на женщин. – Почему же, когда проводился конкурс на право стать моей невестой, вы в нём не участвовали?
– Я хотела, но … я была уже замужем, – с грустным смешком отвечала Хайлари.
– Но ведь конкурс был открыт и для замужних женщин, – напомнил Аркаша.
– Мы всерьёз размышляли на семейном Совете, – вступился за жену Байл. – Я был за участие Хайлари, я предлагал ей таким образом испытать себя в претендентской гонке. Селчи, наша дочь, тоже предлагала рискнуть. Но Хайлари сочла себя недостаточно совершенной.
– Вот страна советов, – проворчал Аркаша, незаметно погладив Гангу по коленке. – А жалко, ведь другого конкурса уже не будет.
Байл и Хайлари обменялись сокрушёнными взглядами. Аркаша назидательно покачал головой.
– Впрочем, я знаю, как вас утешить! – после недолгого размышления радостно объявил он. – Мы проведём ещё один конкурс – на должность моей любовницы. И в этом конкурсе ограничений уже точно не будет. Участвуют все!
– Ура! – закричали хором Хайлари, Байл и Аркаша.
Только Ганга не закричала «Ура!»
… сквозь розово-лунную пелену воспоминаний ко мне пробился голос Пристипомы:
– … в ужасающем молчании мы обскакивали сельхозугодья, оплодотворяя их его семенем, и пыль из-под наших копыт розовой пеленой заслоняла нас от луны, а луну – от нашего блуда.
– Довольно! – крикнул я. – Узнала ль ты меня, неверная моя подруга?
– Ну как вас не узнать! – криво усмехнулась Пристипома. – Я ведь неотрывно следила за тобой все эти годы, и ни одно твоё движенье, ни одно твоё словцо, ни одна твоя так называемая мысль не посмели бы от меня укрыться.
– Довольно! – крикнул я. – Я раскусил тебя! Все твои басни про Самогрызбаши – всего лишь басни, исполненные без выражения. Так на кого ты работаешь?
– Ты угадал, я – резидент альфа-центаврской разведки. Моя задача – завербовать тебя в ханты-пермяцкую кавалерию, и-го-го! Завербовать – или уничтожить. С первым не получилось, зато удалось второе. Ты вдоль и поперёк отравлен медленнодействующим ядом и растворишься через две тысячи сто сорок восемь часов.
– Ах ты, подлая! – вскричал я. – Умри ж, предательница! – и я выхватил своё ужасное орудие – могучий член (спасибо, Господи, что одарил такой вот дубиной!), квинтэссенцию моего гнева – с тем, чтобы парой ударов покончить с гадиной навсегда.
Но Пристипома не только не испугалась, но даже обрадовалась уготовленной ей экзекуции.
– Руби меня! – воскликнула она, склоняя преступную главу на плаху своих колен. – Я имею страховой полис компании «Каско да Гамма»!
– Я вас любил, как Гвельф любил Ромео, а Гибеллин[40 - Гвельфы и гибеллины – враждующие между собой политические течения в Италии эпохи Позднего Средневековья.] Офелию любил, – сказал я молча и вышел вон.
Зато когда Книлтоны, наконец, откланялись, Ганга буквально налетела на мужа.
– Ганга, ты ли это? – едва успел прохрипеть Аркаша. – Ладно, давай, подлей-ка масла в огонёк моих забродивших страстей.
– О, милый, как ты велик и прекрасен, – стенала Ганга, загнав Аркашу прямо на его рабочий стол. – Член твой – словно башня Останкинская, обращённая к звёздам. Грудь твоя – как сад, густой и тенистый, есть в этом саду и цветы, и травы, и кусты, и древа плодоносящие. Ноги твои крепки и стройны, словно мост между прошлым и будущим. Ягодицы твои упруги и гладки как нектарин и так же сочатся нектаром.
– Ещё, ещё говори! – требовал Аркаша.
– Скажи же и ты мне что-нибудь, милый, – попросила, наконец, Ганга. – Скажи мне обо мне – пусть неприятную, пусть страшную – но правду.
– Ганга, моя навек, моё, моё, всё это моё, всё это буйство плоти, пиршество для рук и глаза – моё! – высказал Аркаша всю правду, как он её понимал. – Ну как, тебе понравилось?
– Да, мне понравилось, – ответила Ганга, – потому что это – правда.
И в самом деле всё, что говорил или писал когда-либо Аркаша, было правдой, только правдой и ничем, кроме правды.
Так и жили они, и жили красиво.
Пошлёт ли нам Господь нечаянную встречу?
4. Сентябрьские иды
Аркаша гордился своими стройными ножками, которые свешивались из гамака, который был натянут меж дубов, которые росли на берегу, который омывал Альбис[41 - Альбис – так называли Эльбу древние римляне.], к которому приближалось войско, которое возглавлял Тиберий Клавдий Нерон[42 - Тиберий Клавдий Нерон (42 г. до н.э. – 37 г. н.э.) – римский полководец, император (с 14 г.), пасынок Августа.].
Шёл 746-й год от основания Рима[43 - 746-й год от основания Рима – т.е. 7-й год до н.э.], год встречи на Альбисе.
– Тпру-у, стой, служивые! – весело крикнул Аркаша из своего гамака.
– Аркаша, ты уже здесь? Ты что, крылат? – от удивления немногословный Тиберий разразился целой тирадой.
«Нелёгкое это дело – быть вундеркиндом земли римской, – подумал Аркаша. – Тут нужно быть не столько крылатым, сколько очень и очень зубастым».
– Наоборот! – крикнул Аркаша. – Вовсе бескрыл, аки гад ползучий.
Подумав одно и крикнув другое, Аркаша соскочил на землю и пополз к Тиберию, по-черепашьи втянув голову в воротник и потешно загребая конечностями, как гад ползучий. Переползая через недопотухшее кострище, он не смог отказать себе в удовольствии посыпать голову ещё дымящимся пеплом.
По-звериному остро почуяв исполинский масштаб ползущего к ней Аркаши, белая кобыла Тиберия взбрыкнула и попятилась, ломая походный строй римского войска.
– Клавдий, куда ты? Нерон, подожди говнюка, не заставляй меня ползти на брюхе до Рима! – воззвал Аркаша, в отчаянии всплеснув пепельно-серыми ручонками.
– Аркадий, брат, поднимись, не вынуждай меня ползти рядом с тобой! – крикнул Тиберий, предпенсионного вида крупный папик с толстыми хомячьими щеками и остреньким подбородком.
– О, дозволь, дозволь, дозволь облобызать твою сиятельную ногу! – завывал Аркаша, которому всё-таки удалось подползти почти под копыта гарцующей лошади.
– Да обе мои ноги не стоят одной твоей стройной ножки! – возразил Тиберий, осведомлённый, конечно же, о маленькой Аркашиной слабости.
Огромный сгусток интеллекта и маскулинности (а именно таким сгустком представлялся Аркаша кобыле) одновременно пугал и манил её. Кобыла снова попятилась, но вернулась, не в силах противостоять Аркашиному обаянию, и осторожно поставила копыто на склонённую Аркашину выю.
– Слезай, Тиберий, – крикнул Аркаша. – Видишь, она признала меня. Слезай быстрее, пока тебя не сбросили наземь, как Друза[44 - Друз – Друз Нерон Клавдий (Друз Старший) (38–9 г. до н.э.), младший (молочный) брат Тиберия, выдающийся полководец, во главе с которым римские войска впервые вышли на Эльбу. Погиб на обратном пути при падении с лошади; посмертно получил почётное имя Германик.]. Имей в виду: я не пойду в Рим пешком перед твоим гробом – ты не Друз.
– Хорошо, брат, я слезу, – с видимой охотой согласился Тиберий. – Хочешь покататься – катайся, лошадь твоя.
– Я хочу не только покататься, но и покомандовать, – признался Аркаша. – Тебе не жалко дать мне покомандовать минут пять?
– Ты вправе командовать любым войском, – смиренно отвечал Тиберий. – Ты – везде гений, за что ни возьмёшься, мы же – лишь таланты, и то – местами.
Но Аркаша уже не слушал его. Оседлав охмурённую кобылу, которая даже присела на всякий случай, почувствовав сверху столь могучего самца, он радостно крикнул:
– Римляне, смирно! Равняйсь! Смирно! Правое плечо вперёд, ать-два! Левое плечо вперёд, ать-два!
Аркаше нравились слаженные действия четырёх с лишним тысяч молодцов первого из подошедших легионов[45 - Легион – основное армейское подразделение в Древнем Риме, насчитывал до 4,2 тыс. пехотинцев и 300 всадников.], хотя пару раз его глаз и отметил семерых замешкавшихся велитов[46 - Велиты – легковооружённые солдаты.]: троих Аркашин глаз заметил в первый раз и четверых – во второй. Между тем первые ряды легиона, снеся Аркашин гамак и чуть было не снеся дубы, вошли в Альбис.
«Однако, по ширине эта хвалёная Эльба едва ли превосходит Москву-реку под Лужниками», – с сожалением подумал Аркаша, не переставая подавать чёткие команды:
– Ать-два, ать-два! Левой!
Шеренга за шеренгой всплывали и под чёткие Аркашины «Ать-два» вплавь пересекали Альбис. Немалая река Альбис, но всякий римлянин с Аркашиной помощью доплывал до её середины.
– Стой, ать-два, – скомандовал Аркаша, когда весь почти легион оказался в воде.
Разочарованно глядя, как барахтаются воины, – они не могли совладать с течением, чтоб по-уставному выполнить команду «Стой», – Аркаша поморщился, но продолжил руководить переправой.
– Равняйсь, смирно! Левой, левой, ать-два!
– Видишь, что значит полководческий гений, – сказал он Тиберию, когда первые шеренги, равняясь на правый фланг, выбирались на противоположный берег. – Ты бы начал строить мост, и ты бы строил его неделю минимум, а ведь достаточно было просто скомандовать: «Легион, ать-два».
– Да, я бы так не сумел, – сумел признаться Тиберий.
– Римляне! – крикнул Аркаша, когда второй легион только подходил к реке, а первый, дрожа и отфыркиваясь, маршировал на месте. – Рады ли вы меня видеть?
– Ра-ды-ра-дыра-дыра-ды! – разнеслось по обоим берегам германской реки.
– А я вот не рад вас видеть, – признался Аркаша, поочерёдно отворачиваясь от обоих легионов.
– Почему же, о, великий Аркаша? – крикнул старейший центурион[47 - Центурион – командующий центурией (до 100 воинов).] из первого легиона. – Чем мы прогневали тебя?
– Опять война, опять резня – это негуманно! – грустно крикнул Аркаша.
– А молиться Вотану[48 - Вотан (Водан, Один) – в древнегерманской мифологии – верховный бог, бог войны.] – это гуманно? – возразил центурион. – Когда есть Юпитер, есть Марс, есть, наконец, Квирин[49 - Квирин – древнеримский бог.]!
– Это – ещё более негуманно, – согласился Аркаша. – Так негуманностию негуманность поправ – вперёд, на германцев!
Аркаша летал перед войском. Казалось, у него в самом деле выросли крылья.
– Ура! – гаркнули оба легиона.
– Рано уракать! Не все сумели достойно выполнить манёвр «переправа»! – крикнул Аркаша. – Были такие, что мешкали, не держали равнение в строю, гребли не в руку. Они будут наказаны. Все, кто такими безобразиями опозорил звание римского воина – шаг вперёд!
Весь первый легион вышел вперёд.
– Как наказать вас? – крикнул Аркаша.
– Смертью, вестимо! – ответил старейший центурион – при молчаливом одобрении остальных провинившихся.
– Да будет так! – провозгласил Аркаша.
– Смертью от руки Аркаши! – добавил центурион.
