скачать книгу бесплатно
– Папаша, будь спок, – хмыкнули римляне, – всё будет ОК. Только пусть много барахла не берёт – мы её обеспечим казённым. И ты, рыжая, собирайся, – сказали они Гризельде.
– Хватит с вас и одной! – крикнул Сегест, занося над Гризельдой кинжал. – Вторую фиг получите!
– Ладно, ладно, остынь, – отступили римляне. – Не хочет в Рим – пусть остаётся в своей глухомани.
Тиберия, уже подсевшего на иглу императорской власти, но всё ещё продолжавшего игру в поддавки со своими сторонниками и в кошки-мышки со своими противниками (он всё тянул с согласием возглавить империю), не могли не беспокоить победы Германика: юный племянник, любимый и в войсках, и в плебсе, и в сенате, тревожил его теперь больше, чем вся бунтующая Германия со всеми её Арминиями.
И он отозвал Германика в Рим, подальше от преданных племяннику легионов. Дабы смягчить отставку, Германику был устроен триумф с размахом, ещё не виданным в Риме – судя по воодушевлению его участников. За колесницами с триумфатором и его семьёй, за телегами, набитыми трофеями, под восторженные вопли толпы шли колонны пленных германцев и впереди всех – Туснельда.
Рядом с Туснельдой семенил младенец – её сын Тумелик. Младенец улыбался: ему нравился праздник.
«Аркаше Россиянику от Цезаря Германика» было написано на ленте, которая спускалась с левого плеча Туснельды на правое её бедро.
– Я угодил тебе с подарком, Аркаша? – спросил сияющий Германик, когда триумф завершился.
– Спасибо за меткость, ты попал в точку, – ответил Аркаша, он был тронут, но немного смущён. – Я могу забрать их?
– Можешь забрать, можешь оставить, тогда мои люди продадут их и вырученное доставят тебе.
– Я лучше заберу их, – поспешно сказал Аркаша.
– А я бы тоже так поступил, – понимающе усмехнулся Германик.
– Ты похожа на сестру, – сообщил Аркаша, отведя Туснельду с сыном к себе. – С чего бы это, как думаешь?
Туснельда молча улыбалась.
– Ты такая же аппетитная, только грустная – но от этого ещё более аппетитная.
Туснельда молча улыбалась.
– У тебя аппетитная попка, хоть в этом балахоне её не просто прочувствовать.
Туснельда молча улыбалась.
– У тебя аппетитные ножки, должно быть, они устали с дорожки.
Туснельда молча улыбалась.
– У тебя аппетитные щёчки, правда, слегка запылённые.
Туснельда молча улыбалась.
– Ну, блин, скажи же хоть что-нибудь, – не выдержал Аркаша.
– Хоть что-нибудь, – повторила Туснельда.
– Сбрендила что ли? – догадался Аркаша.
– Сбрендила, – подтвердила Туснельда.
– Придётся тебя лечить. Как тебя лечить, добротой или злобой?
– Добротой или злобой, – откликнулась Туснельда.
– Хорошо, я тебя вылечу – я вылечу тебя любовью.
И он полюбил её. И она полюбила его – так ему показалось. И они любили друг друга до самой смерти (как ему представлялось), но так и не поженились – она была замужем.
Получив Туснельду, Аркаша заторопился жить и заспешил чувствовать. Правой рукой он теперь приветствовал благородных сенаторов, шествующих к месту службы, левой ласкал их жён, приятной беседой занимая первых, выслушивая пылкие признания вторых и одновременно сочиняя очередной шедевр (так были написаны «Сентябрьские иды»).
Аркаша входил в сенат предпоследним. Последним являлся император.
– Сам пришёл! – толкали друг друга в бок сенаторы.
С подчёркнутой скромностью, опустив голову («Пройти, не поднимая глаз», – шептал про себя Тиберий), он проходил на своё место. Сенаторы вставали и долго и шумно приветствовали его аплодисментами, Тиберий же при этом лишь сумрачно улыбался.
Движением руки он открывал сессию. По этому знаку срывавшиеся с места, как спринтеры, избранники народа наперебой старались ему понравиться, пытаясь уловить на лету движение сановных бровей и соревнуясь в наиболее точном угадывании хода мыслей великого руководителя. Цена ошибки была велика, как и руководитель, и с каждым годом становилась всё дороже – как и руководитель.
Аркашу всё это страшно раздражало. Будучи не в духе – а вид Тиберия теперь почти всегда приводил его не в дух – Аркаша начинал похамливать императору и откровенно хамить сенаторам. Сенаторы стоически сносили Аркашины оскорбления и радостно смеялись над собой вместе со всеми после очередной Аркашиной выходки. Тиберий тоже реагировал на Аркашу доброжелательно, но в дискуссии с ним не вступал, считая это теперь ниже своего достоинства и лишь покачиванием головы давая понять, что сожалеет о столь дурном Аркашином воспитании, но ничего с ним поделать пока не может или не хочет.
Но вскоре Тиберию стало не до Аркаши: по Риму поползли слухи, что Германик, отправленный императором в Азию, тяжело болен. Причиной его болезни называли яд, подсыпанный сирийским наместником Пизоном[77 - Пизон – считается, что Германик был отравлен в Сирии тамошним наместником императора Гнеем Кальпурнием Пизоном и его женой Плациндой.] согласно тайной инструкции Тиберия. Ничто так сильно не волновало теперь римлян, как здоровье любимого полководца.
Когда известие о смерти Германика приобрело прямоугольные и жёсткие очертания гробовой доски, скорбь, подобно туману, накрыла Рим, провинции и соседние государства.
Прах покойного, морем привезённый вдовой в Италию, сопровождали до Рима когорты преторианцев[78 - Когорта преторианцев – воинское подразделение (около 500 человек) императорской гвардии.], консулы, сенаторы и просто граждане Рима. Из окон домов, мимо которых тянулась траурная процессия, хозяева выбрасывали дорогую утварь, домашних богов и младенцев, имевших несчастье родиться в столь скорбные дни.
Среди венков и траурных даров, сопровождавших процессию, особенно выделялся Аркашин дар. Поговаривали, что сначала он хотел заказать для этой цели у местных полуподпольных художников новой волны чучело Тиберия, набитое тряпьём, навозом и мусором, но передумал и собственноручно, поглядывая на Туснельду, за пару недель вытесал статую обнажённой прекрасной варварки с обритой в знак скорби головой. С её правого плеча на левое бедро была перекинута белая лента с надписью: «Цезарю Германику от Аркаши Россияника».
Посреди всеобщей скорби лишь Тиберий был вынужден не поддаться ей целиком и лишь Тиберий нашёл в себе силы озаботиться духовным здоровьем нации.
– Правители смертны – государство вечно, – заявил он римлянам. – Давайте, пора, возвращайтесь к жизни и развлечениям.
По распоряжению Тиберия для возвращения его самого и его народа к жизни после тяжёлой утраты в году шестьдесят втором от его рождения[79 - В году шестьдесят втором от его рождения – в 20-м году н.э.] был устроен ряд театрализованных представлений с гладиаторскими боями.
На один из боёв явился и Аркаша со своей варваркой и плакатиком «Риму – Рим!». Аркашина ложа располагалась прямо напротив ложи императора, и Аркаше хорошо было видно, как Тиберий движением пальца подарил поверженному ретиарию[80 - Ретиарий – гладиатор, вооружённый трезубцем и сетью.] лёгкую смерть и бесстрастный гладиатор-германец пропорол мечом обречённое горло.
– Ещё зрелищ! Ещё зрелищ! – скандировали почитатели зрелищ.
– Зрелищ хотите? – рявкнул Аркаша, разъярённый царственным жестом Тиберия не менее, чем кровожадностью толпы. – Я вам устрою зрелище!
Под его могучей поступью задрожали даже каменные ступени цирка. На арене он подобрал уже ненужные ретиарию трезубец и сеть.
– Я сыграю с тобой в поддавки! – крикнул он германцу. – Смотри! – и он вонзил себе трезубец в левое бедро.
– Вы любите кровь? Вот кровь! – рычал Аркаша, гоняясь за гладиатором по кругу, и кровь тремя ручейками стекала по его ноге.
– А вот вам ещё кровь! – крикнул он рокочущим, как водопад, голосом, пригвождая трезубцем к парапету холёную сенаторскую ладонь. – Я вам покажу пальцы веером! – кричал Аркаша – свирепый, как раненый гунн.
Первый ряд владельцев пальцев в печатках в ужасе повскакал с мест и ринулся наверх. Тогда Аркаша достал трезубцем предплечье во втором ряду. С воплями и визгом второй ряд опрокинул третий.
Почти удовлетворённый, Аркаша переключился на германца, поймал его, вконец обессиленного, сетью и опрокинул на песок.
– Недолго же ты трепыхался, – заметил Аркаша, и на лице его наконец-то зазмеилась улыбка.
Пальцы сограждан и самый главный палец – палец Тиберия – тянулись вниз.
– Хрен вам! – прорычал Аркаша и запустил трезубцем в трибуны.
Пальцы потянулись вверх.
– Хрен вам! – снова прорычал Аркаша, ударом ноги переламывая противнику шейные позвонки.
Под восторженный рёв толпы германским мечом он отсёк германское ухо и прошествовал с ним к императорской ложе.
– Солнце наше незакатное, – елейным голосом начал Аркаша, – прими от убогого дар. Большому Брату – Большое Ухо, чтобы лучше слышать, кто о чём шушукается.
– Аркаша, – с достоинством отвечал Тиберий, – вы заходите слишком далеко в выражении ваших верноподданнических чувств. Тем не менее, мы благодарны вам за доставленное наслаждение и за трофей, равного которому мы не припомним.
– Я могу добыть ещё и другие, не хуже, – Аркаша сделал вид, что хочет броситься за оставшимися трофеями. – Я могу ещё добыть Большой Глаз, чтобы лучше видеть, кто что замышляет, и Большой Нос, чтоб вынюхивать, кто где что прячет.
– Спасибо, Аркаша, на сегодня трофеев хватит, – твёрдо объявил император.
Глубоко опечаленный таким решением, Аркаша только развёл руками. Так с разведёнными руками он и вернулся к покойному гладиатору.
– Что бы ещё с тебя поиметь? – спросил Аркаша, наклоняясь к телу, и тут взор его привлёк вывалившийся изо рта язык. – То, что надо, – произнёс Аркаша, отсекая язык.
Язык он пронёс по рядам с не меньшей торжественностью, чем ухо. Грациозно изогнувшись, Аркаша возложил его к ногам Туснельды, но та не проявила к трофею особого интереса.
– Бери, бери, – подбадривал её Аркаша. – Не бойся. Это – подарок. Я ничего не потребую взамен.
Но Туснельда всё равно не хотела подарка.
– Как хочешь, – пожал плечами Аркаша и метнул язык на арену, где за право обладания им сразу же образовалось минипобоище.
Когда Аркаша без языка, но с Туснельдой, возвращался домой, дорогу им преградили братья Брот, Брют, Брит, Брет и Борт.
Братья присутствовали в цирке и ещё недавно дружно горланили «Атас! Ату его! Ату сенаторов!» Сами братья на сенаторов пока не тянули, но двое старших уже числились кандидатами в таковые.
– Здорово, братки, здорово, красавцы! – приветствовал Аркаша братьев, у которых низкие лбы располагались практически на одной прямой с их же носами. – Зрелище кончилось. Можете расходиться.
– Здорово, братан! – хором отвечали братья.
– Мы видели статую. Мы на неё запали. Мы хотим в натуре, – сказал Брют.
– В натуре, продай нам свою германку, – поддержал брата Брот.
– Сей момент, – пообещал Аркаша. – А сколько вы за неё дадите?
– Сколько захочешь, – сказал Брот. – Пятьсот сестерциев хватит?
– Она столько не стоит, – возразил Аркаша. – Ей красная цена – два, ну три сестерция.
– Держи три сестерция, – сказал Брют, – и давай бабу.
– Деньги вы, конечно, предлагаете хорошие, – признал Аркаша, расплываясь в хорошей, доброй улыбке, – но я не правомочен её продавать.
– А кто же может её продать? – спросил Брют.
– Арминий, – сказал Аркаша и улыбнулся ещё добрее. – Арминий – её хозяин. К нему и обращайтесь. Я уверен, вам он не откажет. Тем более, за три сестерция. Пошли, Туснельда.
– Твой отец в Риме, – объявил Аркаша дома спустя пару месяцев. – Он хотел бы увидеть тебя и внука.
– Хочет видеть – пусть видит, – равнодушно произнесла Туснельда.
Когда отец вошёл, она стояла к двери боком.
– Ты права, – вымолвил Сегест после трёхминутного молчания. – Чего на меня глядеть: старый больной хрыч, у меня только и осталось, что лысина да усы – и те седые, мерзкое зрелище, ничего не скажешь. То ли дело Аркаша – статен, могуч, курчав.
Аркаша сосредоточенно ковырялся в ухе зубочисткой.
– Я рад за тебя, – продолжил Сегест. – Я рад, что ты выбрала Аркашу и забыла своего бывшего мужа. Он окончательно зарвался, но нашлись люди, сумевшие его остановить. Он слишком многого захотел – и ладно бы только твою сестру. Сейчас его судьбу решают наши князья – да, без меня, я отказался от этого удовольствия. Может, его казнили уже, может, казнят на днях, а может, дождутся меня или ещё кого.
Сегест добился своего. Широко прищуренные глаза Туснельды метнулись с Аркаши на отца.
– Ну вот, хоть чем-то я тебя всё же порадовал – маленьким приветиком с Родины, – заметил Сегест, невесело ухмыляясь. – Однако, не буду вам больше досаждать своим стариковским присутствием.
И он ушёл, так и не повидав внука.
– Поеду-ка я, понаблюдаю за казнью, если ещё успею. Лучше пусть его казнят со мной, чем без меня, – не без печали в голосе заявил Аркаша. – Я надеюсь, ты меня дождёшься?
– Только для того, чтобы узнать, чем ты помог Арминию, – отозвалась Туснельда.
– Я помогу ему встретить давно заслуженный конец с достоинством, которому когда-то, смею надеяться, научил, – холодно произнёс Аркаша.
Князья встретили Аркашу настороженно.
– О, Глюков, Глюков, Глюков, ты – не наш, ты – не наш, не с нашего ты, милый, фатерлянда, – пропели ему князья.
– Не всем так повезло в жизни – родиться в фатерлянде, – улыбнулся Аркаша. – Мне вот в жизни определённо не повезло.
– Ах, кто бы это говорил, Аркаша, – возразили князья. – Любого из твоих талантов хватит, чтобы прокормить целое племя.
– Довольно трёпа. Я не куплюсь на ваш дешёвый подхалимаж, – сурово заявил Аркаша. – Если Арминий жив ещё – ведите меня к нему, если отправлен к Вотану – покажите мне его скальп.
– Прав был Арминий, – признали князья, вздохнувши, – варвар – ты и есть варвар. Пошли, однако.
Арминий был помещён в яму глубиной метров шесть. Один из углов ямы служил ему столовой, второй – отхожим местом, третий – молельней. В четвёртом угле, предназначенном для отдыха и приёма гостей, Арминий смиренно сидел и ждал Аркашиного прихода. Князья, сопроводив Аркашу до ямы, тактично удалились.
