скачать книгу бесплатно
– Веды вы будете, да? Вы не откажете, да?
– Я… я… право, не знаю…
– Нет, дайте слово! – воскликнул поэт.
– Дайте честное слово! – настаивала с своей стороны и Куничка.
– Не знаю… я… право… – бубнил и терзался Мехлюдьев.
– Мы вас ждём, непременно! – заявил решительным тоном поэт.
– Непременно, слышите, слышите? И знать ничего не хотим! Слышите? – ещё решительнее подтвердила Куничка.
– Слышу! Прощайте! – отчаянным голосом крикнул Мехлюдьев, отдернул крюк, распахнул дверь, хлопнул ею и очутился на лестнице.
«Держи карман!» – размышлял он, вихрем свергаясь вниз по ступенькам. – «Ещё бы!.. Как же!.. Слуга покорный!»…
Он сбежал с лестницы, устремился через двор, нырнул под ворота, очутился на улице и слился с движением прохожего люда.
Если бы мы пошли за ним по пятам, то это путешествие нас порядком должно бы было измучить. Целый день мы могли бы видеть его бродящим по всем смежным улицам, вроде Николаевской, Надеждинской, Знаменской, по той или другой стороне. Мы могли бы видеть его у ворот того или другого дома всех этих улиц, внимательно читающим налепленные по бокам их билетики с извещениями о сдающихся комнатах. Потеряв его на время из глаз, мы могли бы его уследить на какой-нибудь лестнице звонящим у дверей какой-либо квартиры и снова стремящимся вспять… Мы отнюдь не расположены этого делать и предпочитаем привести его в сумерки, насилу волочащего ноги, прямо к закадычному другу его, Скакунковскому.
Деятельные ноги сего мужа, находившийся, как уже известно, в постоянном взаимодействии с его пылкой головой, нисколько не обременённые тяжестью его тела, бодро носили сие последнее по крошечной и невзрачной комнате, которой было присвоено громкое название кабинета.
– А! – сказал Скакунковский. – Здорово!
Мехлюдьев беззвучно мотнул головой.
– Садись, – сказал Скакунковский.
Мехлюдьев расслабленно дотащился до стула, плюхнулся на него, как мешок, и тотчас же удручённо поник.
Скакунковский смотрел на него выжидательно. Мехлюдьев молчал.
– Устал? – спросил Скакунковский.
– Устал, – угасшим голосом отозвался Мехлюдьев..
– Гм! Что же ты делал?
– Ничего.
– Гм! Где же ты был?
– Везде…
– Как? Что такое?
– Ничего… Искал комнату…
– Как искал комнату? Это что значит? Зачем тебе комнату?
– Переезжаю…
– Опять?!
– Опять!!
– Ты с ума сошёл!
– Иначе нельзя!
– Расскажи толком, в чем дело.
– Иначе нельзя, потому что… иначе нельзя! Красный флаг!
Скакунковский с беспокойством. даже со страхом взглянул на приятеля. Мехлюдьев молчал, уставившись в землю. Скакунковский попятился, потом робко спросил:
– Послушай… Ты… тово… У тебя голова ничего?.. Не болит?
– Ничего… Не болит… – отозвался Мехлюдьев. – Только я должен бежать…
Скакунковский ещё немного попятился.
– Это, брат, целая история. и я пришёл к тебе за советом, – продолжал Мехлюдьев. – Ты слушаешь?
– Слушаю, – дрогнувшим голосом сказал Скакунковский, продолжая со страхом смотреть на своего закадыку и садясь на почтительном от него расстоянии.
– Ну, так слушай. – начал Мехлюдьев и от слова до слова рассказал, что успел уловить из подслушанной им накануне беседы своего поэтического хозяина с обладателем замогильного голоса, затем описал ночные тревоги и всё затем происшедшее.
– Ну, и вот, теперь объясни мне, что все это значит?! – воскликнул он под конец.
– Слава Богу, – с облегчением вздохнул Скалунковский, – а я, признаться, брат, думал. что ты уж – тово…
– Что – тово?..
– Так, ничего… Я тебе всё это сейчас разгадаю!
Скакунковский сделал глубокомысленное лицо, Мехлюдьев ждал… Скакунковский стал ходить по комнате… Мехлюдьев ждал. Скакунковский сел и сделал опять глубокомысленное лицо… Мехлюдьев всё ждал. Но так как ничего из этого не вышло, то он, наконец, с нетерпением воскликнул:
– Ну, так что же, что же, по твоему?
– Человек с замогильным голосом, говоришь?
– Ну, да! Голос, как из водопроводной трубы…
– Гм! И он сказал: «выкинем красный флаг»?
– Да, сказал.
– Не сказал ли он ещё чего-нибудь?
– Ровно ничего!
Скакунковский приблизил губы к уху приятеля и шепнул одно только слово:
– Серд-це-вед!
– Ну-у? – попятился Мехлюдьев и, затем храбро прибавил: – Не может быть!
. – А кто же, по-твоему?
– А вот кто! – начал Мехлюдьев, и вдруг озарённый новой догадкой, воскликнул: – Издатель!
– А что ты думаешь! – тотчас же воспламенился и Скакунковский: – Очень может быть, что, это издатель! Да, конечно, это издатель! Издатель, набирающий сотрудников! Это ясно! Теперь и красный флаг понятен! Красный флаг – это направление! Вот видишь, видишь, как я проницателен?!
– Ну, а что значит, что я приглашён сегодня к хозяину на вечеринку?
– На которой будет и замогильный голос?
– Ну, этого я не знаю.
– Будет, непременно будет! – с уверенностью сказал Скакунковский. – Вот увидишь, что будет! Это ясно, как день, и вечеринка устраивается, с, целью вербовки сотрудников. Иди, иди, непременно!
– А что, если бы и ты? Знаешь, оно как-то вдвоём безопасней.
– Что же? Я могу! Приду! Непременно приду! Только вот попозднее… А ты торопись! Теперь уж пора.
– Я, пожалуй, пойду! – поднялся на свои длинные ноги Мехлюдьев. – Так придёшь?
– Приду, еcли толькo…
– Ну, что там ещё?
– Если только, катар не разыграется…
Мехлюдьев махнул рукою и поволок своё тело в прихожую.
VIII. Красный флаг.
Когда Мехлюдьев. сняв в прихожей пальто, переступил порог поэтической квартиры, взорам его представилось следующее.
Гостиная (совмещавшая в себе одновременно назначения: столовой, залы и кабинета), была освещена ? giorno[5 - По-дневному (фр.).]. Свет эффектно сосредоточивался на большом обеденном столе, покрытым белоснежною скатертью и уставленном тарелками с яствами, в виде колбасы, сыра, икры и пр., нарезанных тонкими и нежными ломтиками и расположенных в эстетической симметрии, указывавшей на участие в этом поэтической руки хозяина, что, в гармоническом сочетании весёлой группы бутылок, стаканов и рюмок представляло картину, привлекавшую и услаждавшую взор. В глубине плавали облака табачного дыма и сквозь них, как в тумане, слабо вырисовывались фигуры сидящих на диване и креслах гостей и сверкали зубы хозяина.
– А! Наконец-то! Г-н Мехлюдьев! – пропел сладкий тенорок поэта, и в ту же минуту он очутился рядом с вошедшим, подхватил его под руку и повлёк к группе гостей, возгласив торжественным голосом: – Господа! Позвольте представить: г-н Мехлюдьев, наш писатель, которого, надеюсь, всякий из находящихся здесь…
Но в эту минуту раздался единогласный взрыв восклицаний, сопровождаемый шумом поднявшихся с своих мест гостей.
– Как же, мы знаем, знаем г-на Мехлюдьева! По его произведениям знаем! Очень приятно! Очень, очень!..
И несколько рук одновременно протянулось к Мехлюдьеву.
– Г-н Махреев! Г-н Шалов! – провозглашал хозяин.
– Очень приятно! – бормотал смущённый неожиданной для него овацией скромный герой наш.
– Г. Ногтиков! Г. Пухляков!
– Очень приятно!
Церемония представления кончилась и все заняли свои места.
Настало молчание. Овладевший своими чувствами герой наш поднял глаза на компанию.
Махреев смахивал на провинциала и был облечён в мешковатый сюртук и потёртый галстук, в котором торчала булавка в виде пронзённого стрелою сердца. Ногтиков был картавый, рыженький и лысенький молодой человек, перелистывавший лежавшую на столе какую-то книжку и почему-то улыбавшийся ехидной усмешкой. Шалов представлял из себя высокого господина с шевелюрою, напоминавшей растрёпанную копну зимовалого сена, которую он беспрестанно ерошил, дымя ожесточённо огромной сигарой. Что же касается Пухликова, то Мехлюдьев, с некоторым беспокойством узнал в нём обладателя замогильного голоса. Теперь, при ближайшем его рассмотрении, все страхи нашего героя разлетелись как дым, так как приходилось сознаться, что в наружности этого господина, за исключением нечёсаной шапки чёрных волос и взъерошенной бороды, не представлялось ничего ужасного. Он самым невиннейшим образом колупал в носу, устремив задумчивый взор на стол с закусками, и лицо его хранило одно выражение (постоянно ему присущее, как впоследствии убедился Мехлюдьев), какое бывает у человека. собирающегося чихнуть.
– Господа, – начал хозяин, – позвольте мне выразить своё удовольствие по поводу того, что моя скромная хата, в настоящую минуту, вмещает в себе предста…
Сильный звонок в прихожей дал всем понять, что скромная хата сейчас же должна будет вместить в себя ещё одного представителя. Вслед затем. в прихожей раздался приятный баритон вновь вошедшего гостя:
– Дома?
В ту же минуту что-то царапнуло в дверь, раз, другой, затем она распахнулась – и что-то чёрное, длинное, тощее ворвалось в круг почтенного общества.
Это было ничто иное, как пёс совершенно вульгарного, даже можно сказать, гнусного вида, слюнявый и лопоухий, с облезшими спиной и боками. Издав, в виде приветствия, лай самого дикого тембра, он обежал вокруг стола с закусками, сделал два-три хищных скачка и стремительно бросился к обществу, с очевидным намерением поздороваться с каждым из членов его, норовя облапить и лизнуть прямо в губы, в ответ на что раздались шлепки, топанье ногами и восклицания:
– Пшол прочь! Прочь! Мерзавец! Прочь!
– Нарцис! Тубо! – крикнул баритон из-за-дверей.
Но Нарцис, вероятно, офрапированный встреченным им приёмом, нырнул под диван и не подал никаких признаков жизни.
– Нарцис!
В дверях показалось жирное лицо, с окладистой, кучерской бородой и нависшей низко на лоб прядью чёрных волос. Маленькие, пытливые глазки быстро и с любопытством обежали всё общество, и затем в образовавшемся пространстве между половинками дверей вырисовалась плотная фигура, облечённая в узко-сидевший замасленный сюртук и таковые же гороховые панталоны.
– А! Вы уже здесь, господа? – добродушно заметила фигура.
Все гости были знакомы с вошедшим, за исключением Мехлюдьева, почему хозяин тотчас же и поспешил их познакомить:
– Г-н Мехлюдьев! Г-н Рыхликов! – И прибавил, указывая на последнего: – Будущая известность! Молодой драматург!
Будущая известность в замасленном сюртуке сделала по комнате несколько шагов взад и вперёд, крепко потёрла, ладони одну о другую и бросила взгляд на закуску…
– Нарцис! Прочь! – внезапно взвизгнул хозяин, бросаясь в конец комнаты, где Нарцис, успевший уже вылезти из-под дивана, ободрясь присутствием своего господина, стоя на задних лапах и упираясь передними в край стола, пристально смотрел на ломти ветчины… С помощью носового шатка, Нарцис был возвращён в границы приличия.
– Ах. господа, читали? Знаете новость? – воскликнул драматург, небрежно разваливаясь в кресле.
– Какую новость? – воскликнули все.
