скачать книгу бесплатно
– Неужели никто не читал?
– Что. что такое?
– Да как же, помилуйте! – возопил драматург: – Неужели так-таки никто не читал?
Внимание всех было возбуждено до крайних пределов, но Рыхликов, очевидно, намеревался довести его до апогея, потому что ничего не ответил на вопрос, встал и прошёлся по комнате.
– Да говори же, пожалуйста, что такое? Экая у тебя привычка! Заинтересует всех и молчит!.. – раздражённо-замогильным голосом забубнил Пухляков.
Но Рыхлнков прохаживался себе, как ни в чем не бывало. и только проходя мимо Пухлякова, многозначительно улыбался.
Все с большим любопытством следили за его движениями.
– Слушайте, господа! – торжественио начал Рыхликов. – Во вчерашнем номере «Обще, доступной квашни»…
Но тут всё общество воскликнуло, как один человек:
– Знаем, знаем!
– Что вы знаете?
– Вот те на!
– Эка новость!
– Критическая беседа Скорпионова…
– Читали, читали!
– Ну. а если читали, то нечего и рассказывать! – спокойно заключил Рыхликов, снова обращая свои любопытные глазки на стол с закусками.
– Господа… – начал. Бог весть в который уже раз хозяин, – позвольте мне выразить…
Но и на этот раз речь его была прервана в самом начале. Дверь рядом с диваном, ведущая в спальню и остававшаяся раньше всё время затворённой, стремительно распахнулась, треснув прямо в плечо сидевшего ближе всех. к ней поэта, тотчас же мелькнула и скрылась, мгновенно, как молния, толкнувшая его нога в башмаке и затем открылось торжественное шествие Матрёны, облечённой в шумящее при каждом движении новое ситцевое платье и несущей большой поднос с налитыми чаем стаканами, а за ней по пятам шла сама хозяйка с лоточком, в котором возвышались привлекательной горкой сухари, крендельки и сдобные булочки.
– А-а-а, чаек! – не проговорил, а как-то сладостно прорычал драматург, первый протягивая руку к стаканам и погружая другую в вазочку с сахаром, причём два куска упали и покатились по полу. В ту же минуту вынырнувший из-под дивана Нарцис поспешил затушевать неловкость, своего господина, похитив оба куска, между тем как Рыхликов галантно расшаркивался и держа стакан в левой, руке, правую протягивал хозяйке.
Все занялись чаепитием. Воцарилось молчание. Вновь появилась Матрёна, отобрала пустые стаканы, и снова опять появилась с наполненными горячею влагой, Рыхликов отверз уста и рассказал анекдот. К сожалению, он оказался, по заявлению всех, где-то уже давно напечатанным. Опять воцарилось молчание. Рыхликов отверз снова уста и рассказал ещё анекдот. Этот нигде не мог быть напечатан, потому что, по свойству своему, отнюдь не должен был касаться женских ушей, вследствие чего Рыхликов рассказал его, затворив предварительно дверь и значительно пониженным голосом. К сожалению, и этот анекдот тоже оказался давно всем известным. Снова воцарилось молчание. На лицах гостей выражалось томление. Взоры всех неподвижно покоились на заманчивой плоскости, покрытой белоснежною скатертью и уставленной яствами… Опять, в третий раз, отверз уста свои Рыхликов, и тихим, мечтательным голосом ? part, произнёс:
– Водчонки теперь хорошо бы?..
Пухляков кашлянул. Ногтиков высморкался. Остальные хранили спокойствие.
Но хозяин в ту же минуту воспрянул со стула и заверещал. радостно сверкая зубами:
– A. в самом деле, ведь хорошо? Да, хорошо? Вы согласны?
– Мм… оно, пожалуй, ничего… хорошо… закусить… Что ж, ничего! – замогильным голосом отозвался со своей стороны Пухляков.
– И выпить! – подтвердил драматург, энергично потирая ладони.
– В таком случае покорно прошу… Господа! Покорно прошу! – пропел хозяин..
Гости дружно снялись с мест и двинулись гурьбою к столу, влача за собою седалища. Чрез минуту стол яств представлял приятное для глаз сочетание носов, бород и усов с тарелками, стаканами, рюмками… Послышалось бульканье льющейся живительной влаги, чоканье, кряканье, и опять и опять, бульканье, чоканье…
– Господа. – начал хозяин, – позвольте мне сказать, что мне необыкновенно приятно…
Но и на этот раз судьба помешала окончанию столь упорно начинаемой речи, так как в ту же минуту разыгралось событие самого неожиданного, фантастического свойства.
В кухне послышались – вопль, грохот, возня, – и, вслед затем, в комнату стрелою ворвался провиденциальный Нарцис, волоча по полу в пасти какую-то тёмную массу, а вдогонку за ним в открытое пространство дверей, влетело и грохнулось о пол полено…
Среди наступившего тотчас смятения раздался голос хозяйки, которая выбежала из кухни и всплеснула руками.
– Боже мой ростбиф!.. Ах. какое несчастье!.. Нюничка! Нюня!.. Ростбиф!.. Ведь он ростбиф стащил!
– Господа!.. Пожалуйста!.. Ради Бога! – завизжал и заметался хозяин. – Помогите! Держите! Ловите!
И он, с опасностью размозжить свой открытый и поэтический лоб, ринулся на четвереньках к дивану, где, во мраке, рыча, урча и давясь, хищный Нарцис самым эиергичным образом расправлялся с добычей.
Конечно, было бы постыдно отнестись с равнодушием к такому наглому нарушению всяких прав собственности, проявленному хотя бы со стороны неразумного пса, почему кое-кто из гостей схватили со стола по свече и, в одно мгновение ока, в углу перед диваном образовалась весьма живописная группа на четвереньках всех участников пиршества, между тем, как сам счастливый обладатель Нарциса, успев во время смятения налить и отправить в рот рюмку водки, воскликнул, торопливо глотая закуску и тоже бросаясь к дивану:
– Ах, какая каналья! Вот я сейчас его вздую!
Оставалась на ногах одна только Куничка, которая, стоя поодаль и ломая руки, с мучительным ожиданием следила за результатом происходившей у дивана борьбы с наглым хищником. Вместо самого хозяина виднелись только подошвы его сапогов, между тем, как всё туловище исчезало под диваном, в опасном соседстве Нарциса, и оттуда слышался глухой задыхающийся голос поэта:
– Нарцис! Тубо! Каналья! Тубо!
– Нарцис! Тубо! Нарцис! – вторила группа гостей на четвереньках.
– Р-р-р-р… Гам, гам! – отвечал из под дивана раздражительным басом Нарцис.
– Господа, я дегжу за хвост его! – прокартавил торжествующим голосом Ногтиков. – Тащите из зубов его гостбиф!
– Тащите ростбиф! – слышался отчаянный голос Махреева.
– Ах, шельма! Кусается! – воскликнул обладатель замогильного голоса.
– Р-р-р-р… Гам, гам!
В одно мгновение ока группа перед диваном шарахнулась в разные стороны. Кое-кто вскочил на ноги. Дело в том, что осаждённый Нарцис рискнул на диверсию. Ухватив крепко в зубы оставшийся кусок ростбифа, он ринулся грудью на осаждавших, перепрыгнул через тело хозяина, повалил навзничь Мехлюдьева, выронившего при этом из рук свечку, и вихрем устремился в дверь спальни, не выпуская из пасти добычи.
Сражение было, очевидно, проиграно.
– Эх, свинство какое! – заявил Пухляков, кряхтя и подымаясь с коленей.
– Я дегжал за хвост его, что же вы не тащили? – укорил его, тоже подымаясь на ноги, Ногтиков.
– Что ж не тащили! Кусается! – оправдывался обладатель замогильного голоса.
Сам хозяин уныло молчал и даже не улыбался. На нем ярче всех отражались следы геройской борьбы. Поэтический лоб его лоснился от пота, и на нем виднелась даже в одном месте ссадина… Кончик носа был обвит паутиной. На самой середине груди крахмальной сорочки, зияло, как рана, тёмно-красное пятно от подливки… Руки были покрыты пылью и грязью, словно на них надели перчатки… Он тотчас же скрылся, чтобы привести свою внешность в порядок.
Общество снова столпилось у стола, отряхиваясь, чистясь, и собираясь с мыслями и чувствами. Промелькнула стремительно в спальню Матрёна. Через несколько минут она промчалась обратно в кухню, влача за шиворот упиравшегося и огрызавшегося виновника всей кутерьмы… Рыхликов обвёл взором общество и заявил:
– Что ж, господа? Надо выпить!
Ответом послужило молчание. Тем не менее все заняли свои прежние места, налили, чокнулись, выпили и закусили.
– Повесить её надо, проклятую! – вырвался из кухни довольно явственно голос Матрёны. В ту же минуту мужественный баритон обладателя Нарциса звучно воскликнул:
– Повторим ещё, господа?! По водчонке!
– Шляется с эдаким…
– Господа, кто читал последнюю брошюру, – прогремел настойчиво Рыхликов, – брошюру, которая… как её?.. э… э…
– Какую брошюру? – откликнулось застольное общество.
– Да вот, как её… заглавие… чёрт…
– И как это её угораздило, подлую… – в виде intermezzo раздавался голос Матрёны.
Как бы то ни было, беседа мало-помалу вступила в своё надлежащее русло. Разговор оживился.
Послышался спор. Раздались восклицания.
– Егунда! – кричал Ногтиков.
– Господа, нужно же быть европейцами! – покрывал всё и вся баритон Рыхликова…
– Ну, да, европейцами? – бубнил Пухляков: – Россия – сердцевина… Я говорю – сердцевина…
– К чёрту Европу, – крикнул Шалов, вставая. – Пора нам быть самобытными.
– Ну, да, самобытными! – бубнил Пухляков.
– Выпьем за самобытность!
– Выпьем за самобытность!
– Господа, господа, однако, Европа… – вопил, покрывая все голоса, драматург.
О хозяине словно забыли. Зияли отверстые рты, сверкали глаза, гремели тарелки и звучали стаканы… Словом, когда поэт вернулся в среду своих гостей, он застал все общество в большом одушевлении, а путешествовавший по всем направлениям стола графин с живительной влагой – нуждающимся, не смотря на почтенные размеры свои, в радикальном дополнении содержимого.
– Господа! – запел тенорком поэт. – Мне весьма приятно видеть, что некоторый неприятный и даже, можно сказать, прискорбный… да, неправда ли, прискорбный случай, нисколько не расстроил…
– А разве жаркого не будет? – осведомился пониженным голосом Рыхликов.
– …Не расстроил вашего расположения духа, и я вас вижу весёлыми… да, не правда ли, весёлыми… и оживлёнными! II я очень рад. что мы, вот, все пишущие, вместе! За ваше здоровье, господа!
Эта заветная речь, которую, наконец, удалось докончить хозяину, была приветствована дружными восклицаниями.
– Ура! – крикнул Шалов, – Господа! Я предлагаю выпить за здоровье нашего почтенного хозяина, поэта Нюняка! Ур-ра!
– Ур-ра! – подхватило все общество.
– Господа! – крикнул Махреев, – предлагаю выпить за процветание литературы!
– Родной литературы… Русской… – подхватил Пухляков.
– Русской! Русской!
– Родной!!
– Родной! Родной!
– Ур-ра!
– За процветание нашего кружка!
– За единение нашей дружбы!
– За единение, господа, за единение!
– Ур-ра-а!!
– За единение молодых писателей, ур-ра!
– Ур-р-р-ра-а-а!!
– Господа, прошу выслушать меня! Выслушайте меня, пожалуйста! – визжал и метался от одного к другому, сверкая зубами, поэт.
– Слушайте, слушайте!
– Слушайте!
– Господа! Сейчас здесь был предложен тост за процветание нашего кружка… Действительно, господа, мы составляем кружок… Неправда ли? Да? Вы согласны?
– Согласны, согласны!
– Но наш кружок мал, неофициален, нелегален, не так ли, господа, вы согласны?
– Да, да! Верно!
– На этом основaнии я хотел бы предложить… т. е. не я, а вот Пухляков… Он собрал… т. е. не он собрал, а я хотел… т. е. хотел сказать Пухляков… Говорите, г-н Пухляков! Пусть скажет г-н Пухляков! Пусть он скажет, господа, неправда ли? да? Вы согласны?
– Пусть он скажет!
– Пусть говорит Пухляков!
