Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

Или можно обойтись без особых акцентов, просто изменить кастинг, например, выбрать актёра, у которого не низкий, а высокий голос, смешной фальцет.

…Яго

Самые парадоксальные изменения должны произойти с Яго. Никакой обиды, никакой зависти, предан Отелло до мозга костей. Предан, потому что моралист, каких сыскать. Круче, чем сам Отелло. Готов защитить Отелло от любых посягательств, от любых предательств. Уверен, что все окружающие Отелло его недостойны, ему мерещится, что кругом одни предатели. Отсюда болезненная подозрительность.

…Яго и Кассио

Кого Яго действительно ненавидит, так это Кассио. По многим причинам, но, прежде всего, из-за чрезмерной легкомысленности Кассио. Плюс, за ошеломляющий успех у женщин. До неприличия невыносимая лёгкость бытия, будто никогда, ничто не омрачает его жизнь.

Как женщинам не любить такого Кассио, он не соблазняет их, он вместе с ними радуется жизни, а то, что постоянно обманывает их, так это даже не обман, таковы правила игры, в которую они вместе увлечённо играют.

Отелло снисходителен к Кассио, даже улыбается в его присутствии, чем вызывает бешенную злобу у Яго.

Кассио не назначили на должность офицера, а он и в ус не дует. Такой человек, лёгкий, изящный, весёлый, беззаботный, в меру безответственный, в меру бездумный. Большего раздражителя для Яго трудно придумать.

Яго хотел бы, чтобы Кассио ему завидовал, ведь именно его назначили офицером, а тот, ведёт себя, будто по должности выше Яго. Только и остаётся, что прийти в бешенство (если и не вращать глазами) и ждать подходящего случая.

Если не убить, так хотя бы унизить.

…Яго и Эмилия

Достаётся от Яго его жене, Эмилии. Надоел он ей до коликов, пилит, пилит, женщина должно быть такой, женщина должна быть сякой, даже смеяться при других женщине неприлично. Эмилия ждёт не дождётся, когда Яго отправится с Отелло в поход, чтобы броситься в объятья очередному мужчине. После этого легче выдержать традиционную порцию морали от Яго. Просто не обращать на него внимания. Пусть ворчит.

…Эмилия и Дездемона

Оказывает ли Эмилия развращающее влияние на Дездемону? Вряд ли. Она с пониманием, с лёгкой иронией относится к убеждениям Дездемоны. Во всём остальном отношение её к Дездемоне, такое же, как у Шекспира. Добрая, внимательная, преданная.

…Дездемона

Можно чуть изменить образ Дездемоны, сделать её чуть раскованнее, чуть смешливее. А в остальном всё та же Дездемона, которая за муки полюбила и которая даже в мыслях не допускает, что может увлечься другим мужчиной.

…Отелло и Яго: два солдафона

Что объединяет Отелло и Яго. Оба солдаты, точнее солдафоны.

И представление о жизни солдафонское.

И мораль их солдафонская.

И представление о чести солдафонское.

Надо ли добавлять, что и преставление о женщине солдафонское.

А что такое солдафонская мораль, солдафонское представление о жизни?

Это мораль, выработанная в среде мужчин, которые часто находятся в полной изоляции от женщин. Это жизнь по уставу и представление о том, что и мораль должна быть уставной.

Это доведённая до крайностей, до патологии жизнь мужчин до Большой Войны. Дездемона больше других женщин соответствовала этому представлению о жизни, этой морали.

Но подобная цельность как раз и может давать сбои, если не изнутри, то извне.

…Яго и Дездемона

Дездемона, с её раскованностью и беспричинным весельем, вызывает подсознательное неприятие Яго. Не может быть она достойна Отелло, несмотря на всё своё целомудрие. Ведь Отелло не просто благородный-благородный, он генерал в высшем значении этого слова. Женщина должна постоянно сгибаться перед этим, почти демонстративным, благородством.

Солдафонская установка Яго не могла не обнаружить «измену» Дездемоны. Достаточно того, что Дездемона, как женщина, как жена, позволяет себе жизнь вне Отелло, жизнь без Отелло. Она должна быть всегда, в любую минуту такой, какой хочет видеть её Отелло. Она должна постоянно жить состраданием, оно, сострадание, должно выражаться в каждом её жесте, в каждой пластической позе.

Если говорить о художественном решении, то это своеобразная «игра в классицизм»

…«игра» здесь столь же важное слово, как и «классицизм»…

Никаких нюансов, никаких оттенков, всё должно быть строго и размеренно (от слова «размер»). Такой вот стиль, на страже которого стоит не Отелло, а именно Яго.

Может быть, и спектакль должен называться не «Отелло», а «Яго».

…Дездемона и Кассио

Дездемону Кассио знает давно, почти с юности. Вместе росли, вместе играли в отроческие игры, в которых есть предчувствие будущей любви. Во что играли в те века, мне неведомо, но, думаю, какое-то подобие флирта для юного-юного возраста было во все времена.

Дездемона обрадовалась, что здесь, на Кипре, появился Кассио. Ей элементарно скучно, Отелло часто в походах, когда появляется – чересчур монотонен, Эмилия служанка, с ней, в лучшем случае, можно поделиться сокровенным, но невозможны обычные девичьи шалости. Подруг у Дездемоны нет, нет никакого подобия светского общества, с офицерскими жёнами она не общается, да их на Кипре, раз, два и обчёлся. Вот почему Кассио, как глоток свежего воздуха.

Можно назвать их отношения дружескими, хотя это скорее клише, или любовь, или дружба, всё остальное от лукавого, на самом деле, всё как раз и происходит в этом диапазоне. Точнее сказать, что взаимоотношения Дездемоны и Кассио одна из бесконечных метаморфоз взаимоотношений мужчины и женщины.

…Дездемона между Отелло и Кассио

Дездемона, сама того не подозревая, начинает разрываться между Отелло и Кассио. Мощный мотив любви к Отелло – состраданье к его мукам. Это бесспорно. Буквально, готова отдать всю себя без остатка. Но, одновременно, – это проявляется не сразу, не в один день, накапливается капля за каплей – она устаёт от монотонности этого сострадания. Да, несомненно, за муки полюбила, но невозможно же с этим жить и день, и ночь, и день, и ночь («не отходя ни шагу прочь»[518]).

Представим себе, что Дездемона девочка была радостной, полной энтузиазма, беспечной, смешливой. И в юности сохранила такую же лёгкокрылость, улыбчивость, смешливость.

Зададим вопрос, может ли такая Дездемона глубоко сострадать?

А почему нет. Разве сострадание обязательно предполагает женщину всегда серьёзную, всегда собранную, подчёркнуто умную. Разве обязательно «сострадание» – как в прорубь броситься. Можно же без самоотречения тургеневских героинь[519].

Дездемона у Шекспира совсем не идеалистка, не случайно она задаёт Эмилии кощунственные вопросы. Это не праздное любопытство, она пытается понять «как возможны измены»

…точно так, как Гамлет пытается понять, как возможен мир, в котором главенствуют подлость, измена, бесчестье…

Для неё измена исключена, не столько из-за моральных принципов (само-собой), сколько, скажем так, из-за присущей ей «чистоплотности», не только в гигиеническом смысле слова.

Дездемона как раз очень доверчива, поэтому она может позволить себе быть с Кассио искренней, ветреной, даже плутоватой.

Можно вообразить сцену спектакля по «гендерной» транскрипции, в котором Дездемона и Кассио, резвятся как невинные дети,

…Кассио ведь тоже остаётся невинным в силу своей естественности и органичности…

бегают по сцене, веселятся, Дездемона даже садится на плечи Кассио, и хохочет от восторга.

…Яго между Отелло и Дездемоной

Теперь представим себе, что эту сцену подсмотрел наш моральный догматик Яго. Не трудно вообразить, что он подумает. И утвердится в своих подозрениях, что Дездемона не достойна Отелло, а если не достойна, следовательно «изменяет» ему.

И для него вопросом чести становится необходимость убедить в этом Отелло, найти соответствующие доказательства, если надо, то их подстроить, сконструировать (цель оправдывает средства).

А мы в свою очередь должны признать, что «солдафонский» подход это не только «солдафонский», он много шире. Это составная часть дискурса, который ещё долго будет сохраняться,

…особенно в странах, т. н. «третьего мира», где мужчины и женщины должны быть нормативными…

хотя героические эпохи давно прошли, соответственно, прошла эпоха, в которой главенствовало убеждение, что мужчина это «мужчина», а женщина это «женщина» и им никогда не сойтись.[520]

…фантазии о будущем: после Большой Войны

Так и хочется сравнить эту историю с тем, что произойдёт «после Большой Войны», когда нежность («затравленная нежность», кажется, так назвал Илья Эренбург[521], женщин с портретов Модильяни[522]) и печаль пронизывают взаимоотношений мужчины и женщины, когда мужчины вдруг стали «потерянными» и растерянными, когда Роберт Кон[523] и подобные ему стали принципиально чужими, «другими».

И в тех культурах, в которых это не освоено, когда мужчины «после войны» пытаются играть «героические» роли, будет возникать множество нелепых ситуаций, которые уже не трагические, поскольку повторяются как комедия, скорее даже, как фарс.

А различные фантомные боли будут разрушать всё вокруг, но разобраться в причине этих фантомных болей, общество, культура этого общества, окажутся не в состоянии.

…два солдафона, которые не могут не понять друг друга

В моей версии, Яго добьётся своего с помощью платка, или чего-то другого, тем более ему не трудно, он не лжец, не обманщик, он уверен в правоте своих поступков. Отелло рано или поздно поверит Яго, ведь оба они солдафоны, у них одинаковый взгляд на то, каким должен быть мужчина, какой должны быть женщина. Отелло, будет в бешенстве вращать глазами, спросит у Дездемоны, «молилась ли она на ночь», а потом задушит.

Наступит ли потом отрезвление?

Вряд ли. Ведь он так и не осознает, что жизнь не сводится к «да» или «нет», «изменила» или «не изменила», он просто ужаснётся, когда выяснится, что «нет».

Поймёт ли он, что открывшееся «нет» будет, кроме всего прочего, означать, что женщина имеет право быть другой, не такой как в представлениях мужчины?

Вряд ли. Ведь его убеждения не будут поколеблены.

Поймёт ли он, что нет ничего ужаснее, чем убить живую, трепетную, радостную, изменчивую женщину, особенно когда нет в ней притворства, лицемерия и фальши?

Вряд ли. Он ведь так и не переступит через «солдафонское» в себе. Не сможет переступить.

Яго будет торжествовать.

Отелло его возненавидит, но они так и не разойдутся по разные стороны баррикад.

Возможно, эти «баррикады» должны иметь сценографическое, пластическое решение.

…какой должна быть сценография спектакля «Яго»

У меня нет режиссёрского видения подобного спектакля. Знаю только, что это должен быть, в своей сути, феминистический спектакль.

…Она его за муки полюбила, а он её за состраданье к ним. Но, стоит превратить это «состраданье» в нечто догматическое, сверхчеловеческое, как выяснится, что Отелло задушил сам себя.

Так в себе и не разобравшись.

P. S. Не знаю, как для вас, для меня мужчина, который душит женщину, тем более любимую женщину, и при этом вращает в бешенстве глазами, омерзителен, какие бы обстоятельства не предшествовали этому убийству. Поэтому всегда с предубеждением относился к образу грозного мавра.

Опус девятый. Мустафа Кемаль Ататюрк и его женщины: можно ли говорить о том, о чём не разрешено говорить

Жизнь коротка: немного мечты, немного любви, и прощайте Жизнь тщетна: немного ненависти, немного надежды, и конец

Мустафа Кемаль Ататюрк…масштаб личности

О Мустафе Кемале Ататюрке[524] написано огромное количество книг и статей. В основном это восхваление, значительно меньше, условно говоря, «разоблачений». Но, на мой взгляд, это две стороны одной и той же медали.

Одни пытаются нас убедить, что на солнце пятен быть не может, другие выпячивают «пятна», чтобы поставить под сомнение само «солнце».

Ататюрк великий человек, и не буду добавлять, «на мой взгляд». «Великий» по той простой причине, что масштаб его деяний кажется несоизмеримым с тем, что способен сделать обычный человек. В истории человечества таких людей можно пересчитать на пальцах одной руки. Первый в этом ряду, несомненно, Александр Македонский[525].

Трудно представить себе, что обычному, земному человеку придёт в голову идея изменить мир, сломать его перегородки, – разве не безумец – и совершенно невероятно, что он сумеет это осуществить, перегородки действительно будут разрушены, ранее замкнутые культуры придут во взаимодействие. Невольно поверишь Олимпиаде[526] – в это поверил и сам Александр – что она родила его не от Филиппа[527], а от самого Зевса[528].

Теперь представьте себе недавно великую Османскую империю, распадающуюся, растерзанную, расчленённую. Ещё вчера она простиралась от Дуная до Нила, от Багдада до Триполи, а правитель этой империи продолжал являться халифом, то есть главой, хотя и номинальным, мусульман всего мира. А теперь, после поражения в Первой мировой войне, столица и почти вся территория империи оккупированы, когда-то всесильный султан, повержен, и исполняет приказы комиссара Антанты, парламент разогнан, армия под присмотром западных военных советников самораспускается. Более того, по условиям Севрского мирного договора[529], вопрос сводился только к тому, насколько частей будет расчленена Османская империя, и к каким странам отойдут её части.

Главной целью воюющих гигантов был Босфор. Этот пролив – ключ ко всем европейским морям. Пролив, овладеть которым разные государства стремилось много столетий. И вот теперь сомнений не оставалось: пролив будет отобран у Турции, вопрос был только в том к кому он отойдёт, – к Англии, Франции, Германии, или России.

Здравый смысл подсказывает: подобную ситуацию изменить невозможно. Но находится 40-летний офицер, который не верит в безнадёжные ситуации.

Позже он скажет:

«Безнадёжных ситуаций не бывает. Бывают лишь люди без надежды. Я никогда не терял надежду»

Он собирает части армии, которые ещё не потеряли дееспособность, он собирает офицеров, которые ещё не потеряли надежду, он бросает вызов армии, в которую входили английские, французские, австралийские, новозеландские, сенегальские, индийские войска, и даже еврейский легион, и которая поставила целью захватить территорию вокруг Пролива. И происходит невероятное, турецкая армия выигрывает сражение и страна сохраняет контроль над Проливом[530].

В те дни Мустафа Кемаль сказал своим солдатам знаменитую фразу:

«Я не приказываю вам воевать, я приказываю вам умереть!».

И солдаты последовали его призыву.

…как заставить время прийти в движение

Ещё совсем недавно османским правителем мог быть только важный султан в красной феске, в окружении подобострастных визирей и одалисок[531]. Всем своим видом он демонстрировал не только собственную важность, но и неизменность исторического времени, которое возвело его на этот пьедестал.

Такой облик был привычен для всех, мало кто задумывался, что это давно «ориентализм»[532], орнаментальность на плоскости, рано или поздно обнаружится его безжизненность, а всесильный султан будет просить пощады, как обычный смертный. И это будет приговор не только султану, но и времени, которое давно остановилось.

Теперь руководителем Республики стал мужчина с импозантной проседью, волевым подбородком, который военный мундир сменил на светский костюм и галстук. Он больше не нуждался в униформе как символе всесильности, его костюм, пусть безукоризненный, не говорил о его исключительности, в лучшем случае он мог быть впереди всех, но не над другими. С этим мужчиной и его светским костюмом страна из одного времени переступала в другое время и обретала способность меняться вместе с изменениями, которые происходили в мире. Можно назвать его временем цивилизации.

Позже Мустафа Кемаль Ататюрк скажет:

«наша мысль должна работать не в духе летаргической ментальности прошлых эпох, а в соответствии с представлениями о скорости и действии нашего века».

Если принять во внимание, что Османская империя на протяжении веков определяла судьбы мира, то без преувеличения можно сказать, что Мустафа Кемаль Ататюрк поменял русло мировой истории.

Можно ли изменить сознание людей?

Ататюрк начал с того, что позже получило название «шляпная революция» или «революция шляп»[533]. Он заставил чиновников отказаться от фески[534] и заменить её на европейскую шляпу с полями.

Феска была не просто головным убором, она стала неким символом власти в Османской империи. Мода на европейскую одежду, которая начала распространяться в Османской империи в начале XIX века, в правление султана Махмуда II[535], не затронула феску, которая идеально соответствовала ритуалу мусульманских молитвенных поклонов. Теперь представим себе такое «кино»: чиновники растерянно подбирают шляпы после традиционных поклонов, а окружающие не могут сдержать хохота. Весёлая революция.

Но если представить себе, что предстояло совершить революцию в умах, то будет не до веселья. Мало кому удаётся – и народу, и людям – прощаться с прошлым со смехом, с улыбкой, обычно это происходит мучительно, с сомнениями и колебаниями.

Ататюрку предстояло превратить ортодоксальную исламскую страну в европеизированное светское государство.

Возможно ли такое?

Он заявил, что страна должна быть промышленно и экономически развитой. Это означало, что в стране должно было появиться современное образование. Чтобы оно стало доступным, он провёл реформу по замене сложной арабской вязи латинским алфавитом. Все должны были учиться, в том числе женщины. А это означало, что женщина признаётся человеком и у неё будут все права, которыми были наделены мужчины.

Он запретил выдавать замуж девочек, не достигших 18 лет, и принуждать женщину помимо её воли вступать в брак.

Он поставил памятник голым людям в знак того, что все приходят в мир нагие, и сами делают выбор, какими им стать.

Таким образом, за отменой «фески» (примем как метафору) последовало введение светского обучения, закрытие дервишских орденов, принятие нового уголовного и гражданского кодекса по европейскому образцу, латинизация алфавита, отмена титулов и феодальных форм обращения, введение фамилий, создание национальных банков и национальной промышленности.

Само это перечисление вызывает оторопь. Это уже не просто «шляпная революция», много больше. Как в знаменитом вопросе «что раньше, курица или яйцо?», трудно сказать, демократические институты меняют сознание людей или сознание людей может создать эти институты.

А как быть, когда нет ни курицы, ни яйца, а необходимо получить живой плод, который должен жить и развиваться?

Как заставить людей перейти из мира, в котором они жили из поколения в поколение, и который стал для них привычным и родным, в мир непонятный и пугающий, в котором отношения людей станут опосредованными, в отличие от прошлых эпох, когда они были непосредственными. Ведь так понятно, а возможно и приятно, когда склоняешься в поклоне во дворце, а потом дома, уже перед тобой склоняются в поклоне твои близкие, жена и дети.

Если Европе (Западу) на подобные изменения понадобились века, то у новой Республики и её лидера не было времени даже на десятилетие[536].

Но Мустафа Кемаль Ататюрк сумел добиться того, что люди приняли новый порядок жизни, пусть во многих случаях насильственно, а не по доброй воле. И это было ещё более удивительно, чем победа в военном сражении.

Удивляясь, что это получилось там и тогда, мы не должны удивляться тому, что страну трясёт и через сто лет. Ведь старое, пусть ставшее анахронизмом, не может исчезнуть как по мановению волшебной палочки, и через сто лет может пытаться взять реванш.

Что обычно и происходит после глубоких потрясений.

…мужская доблесть в высшем её значении

В контексте настоящей книги, если попытаться дать характеристику сути деяний Ататюрка, то думаю, мы вправе сказать о мужской доблести, в высшем значении этого понятия.

Не просто победить, но и добиться изменений после победы.

Не только война, но и мир после войны.

Понимание того, что победа в войне не цель, а средство изменить существующий порядок вещей.

Ататюрк позже скажет:

«Если можешь не воевать, лучше не воевать».

Но бывают ситуации, когда без войны, без сражений, обойтись невозможно. И не будем закрывать глаза, что такие сражения могут быть очень жестокими и кровавыми.

Но после войны должен измениться мир. Только тогда победа в войне имеет хоть какой-то смысл.

Так было и в случае с Александром Македонским.

Так было и в случае с Кемалем Паша Ататюрком.

Другой вопрос, как изменить мир, в котором неизбежны войны, как изменить мир, в котором трудно обойтись без таких людей как Александр Македонский и Кемаль Паша Ататюрк.

Как добиться того, чтобы высшая мужская доблесть включала в себя не только доблесть рыцаря, способного защитить женщину, но, в ещё большей степени, доблесть мужчины, способного переступить через века мужской доминации, и позволить женщине встать вровень с собой.

Но это уже другая проблема, другой смысловой контекст, который, на мой взгляд, стал возможным только после появления феминизма.

Мужские доблести перестают иметь значение, если они превышают общечеловеческую меру, если они не соотносятся с мерой женского.

…о границах обожествления человека

Когда в Турции стали вводить фамилии, Мустафе Кемалю дали фамилию Ататюрк, Отец всех тюрок. Эту фамилию не мог носить никто другой, даже члены семьи Мустафы Кемаля. Рискну предположить, что это было больше чем фамилия, больше чем титул или сан. Что-то вроде имени фараона, который был сыном Ра[537]. Или полубогом, как Александр Македонский[538]. Ведь Мустафа Кемаль стал Отцом не только настоящих, но прошлых и будущих турок, по крайней мере, турок-османцев. А Отец теперь означало не просто патриарх, а создатель новой страны и новой истории.

Кто-то поторопится решить, что иронизирую, макиавеллистскими[539] уловками пытаюсь низвести Ататюрка с пьедестала. Никакой иронии, никаких уловок.

Во-первых, какое у меня право судить народ, который обожествляет своего лидера. Сколько раз подобное случалось в истории человечества, сколько раз ещё случится. В конце концов, памятник любому выдающемуся человеку в какой-то мере есть его обожествление, если принять во внимание, что живую плоть мы подменяем гранитом.

Во-вторых, готовым ответам всегда предпочитаю вопросы, а вечное вопрошание требует открытости, даже простодушия. Вот и сейчас предпочитаю задавать вопросы, не будучи уверенным, что смогу дать на них более или менее внятные ответы.

Кто-то может спросить, зачем простому народу подробности о личной жизни его кумира? Стоит сказать, что твой кумир такой же земной человека как ты, у него такие же органы, как у тебя, такая же красная кровь, как у тебя, тем более сказать, что у него такие же проблемы в личной жизни, как у тебя, как народ перестанет почитать своего кумира.

С этим трудно не согласиться.

Но есть и другая сторона медали. Оказывается, когда появляется необходимость свергнуть такого кумира, достаточно «вспомнить», что он такой же человек, что у него такая же «красная кровь», что у него такие же проблемы в личной жизни, и т. п. И толпа, которая совсем недавно несла цветы к памятнику, ринется с остервенением свергать его статую с пьедестала.

Как же быть? Какую позицию предпочесть? Окончательного ответа у меня нет. Могу только сказать следующее.

В Турции последнего десятилетия замечаю различные уловки для низвержения с пьедестала Ататюрка. Для меня привлекательность Турции не столько в том, что её язык и культура часть моей культурной идентичности (не буду это исключать), сколько в её республиканских идеалах, которые невозможно отделить от имени Ататюрка. И сегодня предпочитаю обожествление Ататюрка, чем ревизию его идей.

К какому выводу приду завтра, мне трудно сказать.

…о личности Ататюрка

Ататюрк, несомненно, был человеком незаурядным и необыкновенным, а это не просто эпитеты, это подчёркивание его не заурядности, не обыкновенности.

На Российском телевидении пришлось посмотреть ток-шоу об Ататюрке[540], ведущий которого намеренно искал психологические изъяны в личности Мустафы Кемаля. Напомнил, что он с детства нетерпимо относился к мнению окружающих, не любил идти на компромиссы, стремился следовать выбранному пути. Находил даже психиатрические мотивы личности Ататюрка. Всё это кажется наивным, если не употребить более жёсткие слова, к которым хочется прибегать всякий раз, когда мысль заменяется злопыхательством.

Можно ли найти в поведении Ататюрка элементы девиантного поведения. Несомненно, вопрос только в том, как к этому следует относиться?

Существуют различные подходы к классификации девиантного поведения. Различия, прежде всего, вызваны тем, что разные отрасли науки и разные научные школы неодинаково воспринимают девиантное поведение: одни считают, что такое поведение может иметь и конструктивный характер, другие только деструктивный.