Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

Мужчины с этим смирились…

А теперь, под этим углом зрения возвратимся к диалогу Яго и Отелло.

«Отелло:А что такое?Яго:Так. Соображенья.Хочу сличить их, вот и всё.Отелло:Сличить?Яго:Он с нею был знаком до вас?Отелло:И между нами выступал не разПосредником.Яго:Посредником?Отелло:Конечно.А что дурного в этом? Разве онНе стоил этого доверья?Яго:СтоилОтелло:И оправдал, как видишь.Яго:Оправдал.Отелло:Ты чем-то озабочен?Яго:Озабочен?Отелло:…Яго:Все быть должны, чем кажутся.Отелло:Бесспорно.Яго:Вот Кассио и честный человек.Отелло:Нет, так нельзя. На что ты намекаешь?Ты что-то знаешь. Без обиняков!

Всё худшее, что ты таишь, – наружу!

Яго:Повиноваться старшим генерал, —Долг воина, но оглашать догадкиНе входит и в обязанность раба.Сказать, что думаешь? А если мыслиКощунственны и ложны, точно грязьВ святилище или в суде неправда?Отелло:Ты губишь друга, если сознаёшь,Что он в беде, и не предупреждаешь».

В «Отелло» (не только в «Отелло», но это уже другой сюжет) мужская и женская «стаи», живут в параллельных мирах. Как в наших традиционных азербайджанских свадьбах: мужская свадьба (kişi toyu) отдельно, женская свадьба (qadın toyu) отдельно. Конечно, во все времена существовала и существует любовь к женщине, конечно, Наполеон в частном письме к Жозефине[509] может писать, что угодно, но мужская дружба, по определению, должна была превосходить (по крайней мере, до Большой Войны) любовь к женщине.

Женщина может сострадать, может за муки полюбить, прекрасно, но в сложных, запутанных ситуациях, на помощь должна приходить мужская солидарность, более простая и ясная.

…вспомним фильм «Жюль и Джим», о котором невольно вспомнил, и в котором ясность мужской дружбы иронически противопоставляется ненадёжности, иррациональности любви…

Приблизительно так считает Отелло, и Яго этим искусно пользуется.

…доверчив или ревнив?

Картина обмана

…так и хочется сказать, обольщения, совращения…

доверчивого-доверчивого готова, осталось поставить последнюю точку, а Отелло по-прежнему не готов переступить границы своей благородной роли, не задумываясь над тем, что «нелепости» в искусственном саду, ведут его прямиком в пропасть.

«Яго:Ревности остерегайтесь,Зелёноглазой ведьмы, генерал,Блаженны потерпевшие мужья,Которые всё знают и остылиК виновницам позора. Но беда,Когда догадываешься и любишь,Подозреваешь и боготворишь.Отелло:Да, это ад.Яго:Бедняк, довольный жизнью,Владеет состояньем. Но богач,Который ждёт всё время разоренья,Раздет до нитки. Господи, спасиОт ревности моих друзей и близких!Отелло:Постой. Зачем ты это говоришь?Ты думаешь, я жизнь бы мог заполнитьРевнивыми гаданьями? О нет.Я всё решил бы с первого сомненья.Что я, козёл, чтоб вечно вожделетьИ, растравляясь призраком измены,Безумствовать, как ты изобразил?О нет, меня не сделает ревнивцемПризнанье света, что моя женаКрасива, остроумна, хлебосольна,Умеет общество занять, поётИ пляшет. Если хороша основа,То и придатки эти хороши.Я также не страдал бы от сравненьяМоей невзрачности с её красой:Видала, думаю, что выбирала.Нет, Яго, я сначала посмотрю,Увижу что-нибудь, ещё проверю,А выясню, до ревности ли тут?Тогда прощай любовь, прощай и ревность…

…остановлюсь, чтобы обратить внимание на это «всё решил бы с первого сомненья». Даже капелька гамлетовского сомнения была бы для Отелло оскорбительной…

Яго:Я вдоволь изучил венецианок!Лишь небу праведному видно то,Чего мужья их не подозревают.Стыда в них нет, лишь след бы замести.Отелло:Ты вот о чём?Яго:А что ж, супруга вашаДругая полагаете? ОнаОтца ввела пред свадьбой в заблужденье:Сгорала к вам любовью, а самаПрикидывалась, что терпеть не может…Яго:К сожаленью, вижу,Я этим вас немного огорчил.Отелло:Ничуть, нисколько……вновь хочется поставить знак NotaBene[510]…Отелло:Я потерял её, и я обманут.Мне может только ненависть помочь.О ужас брачной жизни! Как мы можемСчитать своими эти существа,Когда желанья их не в нашей воле?»

Теперь попробуем перевести дух, на основе только этого диалога, проницательный деконструктивист[511] мог бы написать целую книгу.

Мужчина, Яго, говорит, «вы думаете, ваша супруга, не такая как все остальные женщины на свете», Отелло проглотил.

Мужчина, Яго, говорит, «она ведь и отца ввела в заблужденье», Отелло проглотил.

Мужчина, Яго с наивностью «дурачка» рассуждает о бедах, которые может принести «зеленоглазая ведьма», ревность, Отелло проглотил, только встал в позу (подобные позы всегда комичны), что «я козёл, чтобы вечно вожделеть», «я сначала посмотрю, ещё проверю». Что он сделает потом, когда «проверит», мы уже знаем.

Мужчина, Яго, всё с той же наивностью «дурачка», спрашивает, «я вас немного (?!) огорчил, Отелло отвечает «ничуть, нисколько» (?!). И сам обобщает в духе Яго, «как мы можем считать своими (?!) эти существа (?!)

…не знаю как в оригинале, возможно, там нет этих «существ», может быть (подсказал внук) «being»…

Воздержусь от комментариев, оставлю любителям деконструкции…

Пойдём дальше.

Отелло, наконец, отыскал причину того, что с ним случилось.

«Чувствительность – высоких душ несчастье.Кто чувствует грубей, тот защищёнОт этих ран, как смерть неотвратимыхИ будущий позор которых всемСуждён от самых первых дней рожденья».

…«чувствительность высокой души (?!): вот в чём, считает Отелло, причина его несчастий… Вполне обывательская максима, «не будь чувствительным», не будет «позора», будешь «чувствительным», «позора» не избежать…

Отелло продолжает в том же духе:

«Я был бы счастлив (?!), если бы целый полкБыл близок с ней, а я не знал об этом.Прощай покой! Прощай душевный мир!».

Дездемона, реальная, конкретная женщина, сильная, слабая, увлекающая, изменчивая, ранимая, разная, в этих рассуждениях исчезла, есть только один мотив «было или не было», а если «было», то:

«Прощайте армии в пернатых шлемах,И войны – честолюбье храбрецов,И ржущий конь, и трубные раскаты,И флейты свист, и гулкий барабан,И царственное знамя на парадах,И пламя битв, и торжество побед!Прощайте оглушительные пушки!Конец всему – Отелло отслужил».

Отелло, по существу признаётся, на одной чаше весов женщина, измена женщины, на другой все эти «честолюбье храбрецов», «трубные раскаты», «пламя битв и торжество побед». «Конец всему» заявляет «обманутый» генерал. Поведение женщины всё перевешивает.

Вот она истинная цена мужского доминирования.

И стоит ли обвинять в коварстве Яго, который продолжает добивать поверженного, «излишне чувствительного», доверчивого генерала.

«Яго:Так вы хотите ясности, сказали?Отелло:Хочу? Нет, больше: я её добьюсьЯго:Но как, скажите? Что такое ясность?Хотите ли вы подглядеть, тайком,Когда он с нею будет обниматься?»

…И хочется вместе с Яго спросить нашего доверчивого генерала «что такое ясность?», не придумал ли он в своём воображении мир, в котором возможна подобная «ясность», и следует ли ополчаться на мир, в котором подобная «ясность» невозможна, или признать, что мир более разумен, чем наши о нём представления.

Неизбежная развязка…

Наконец, последние эпизоды, на которые хотелось бы обратить внимание. Они разворачиваются стремительно, по нарастающей, как мощное крещендо[512].

Яго разыгрывает спектакль вполне в духе театра масок комедии дель арте[513]. Он предлагает нам, зрителям, стать его участниками:

«Я Кассио про Бьянку расспрошу. Особа эта шлюха по призванью. И этим зарабатывает хлеб. Она пылает к Кассио любовью».

Отелло, которого спрятал Яго, должен считать, что речь идёт о Кассио и Дездемоне. Вопросы вполне в духе грубоватой народной комедии, в которой пошлость вполне допустима:

«давно ль и сколько раз, где и когда (?), бывал он близок с вашею женою».

«Яго:Она в вас до безумья влюблена.Кассио:Да, влюблена, мне кажется, безумно.Отелло: (в сторону)Не отрицает и не может скрыть.Яго:Скажите правду, Кассио…Отелло: (в сторону)Он проситПорассказать подробней. Хорошо.Яго:Вы собираетесь на ней жениться?Она так уверяет.Кассио:Ха-ха-ха!Отелло: (в сторону)Смеёшься? Торжествуй. Ты пожалеешь.Кассио:Жениться? Вот умора! На такой!Ещё я, слава богу, не рехнулся.Ха-ха-ха-ха!».

Можно не продолжать. Разыгрывать такого доверчивого простачка одно удовольствие. Могу представить себе спектакль, в котором режиссёр приглашает нас не лить слёзы вместе с Отелло, а вместе с Яго смеяться, сильнее, издеваться, над ограниченностью и глупостью Отелло, который способен спутать Дездемону и Бьянку.

Продолжим наши вопросы.

Кто будет спорить, можно полюбить за состраданье, но разве не любопытно (плохое слово для данного случая, но ограничимся этим) что-то узнать про любимую женщину, узнать, что она любит, а что не любит, что её радует, а что раздражает, чем способна увлечься, а к чему остаётся равнодушной. Не говоря уже о таких «чувствительных» тонкостях, что любит зимой, а что весной, что утром, а что в сумерках.

Входит это в объём понятия «любимая женщина» или не входит?

И если «любимая женщина» действительно любимая женщина, должен ли мужчина понимать, как поведёт себя женщина в тех или иных жизненных ситуациях, какой поступок (не будем говорить, «проступок») от неё можно ожидать, а какой нельзя.

Теперь спросим напрямую, а знает ли Отелло что-нибудь о Дездемоне, кроме «сострадания» к нему, способен ли допустить, что она живой человек, а не манекен, у которого по определению не может быть перемены настроения, тем более, изменчивости чувств.

И разве не кощунственно, что Кассио отвечает о Бьянке

…шлюха, не шлюха, не будем моралистами, главное, живой человек…

кардинально не похожей на Дездемону, а Отелло всё принимает за чистую монету. Столь ослеплённой может быть как раз не доверчивость, а ревность, ревность мужчины, для которого все женщины на одно лицо и на один поступок, ревность мужчины, который окончательно потерял остатки разума.

Так и хочется сказать простонародное «козёл», имея в виду совсем не вожделенье…

…благородный генерал, который стал просто бездумной марионеткой в руках Яго

Отелло и Дездемона принимают Лодовико, благородного венецианца, кузена Дездемоны.

Дездемона просит Лодовико: «у лейтенанта с генералом большой разрыв. Надежда вся на вас. Вы сблизите их».

При этом выясняется, что Лодовико привёз письмо, согласно которому «Сенат велит ему в Венецию вернуться И назначает Кассио на Кипр».

Простодушная Дездемона беззаботно восклицает: «О, как я рада!», чем приводит Отелло в бешенстве (наверно, вновь в бешенстве вращает глазами).

«Отелло:Рада?Дездемона:Что мой милый?Отелло:Я рад, что ты забыла всякий стыд.Дездемона:Забыла стыд. Отелло, милый?Отелло:Дьявол!(ударяет её)Дездемона:Ничем не заслужила!(плачет)Лодовико:Генерал,В Венеции откажутся поверить!Уж это слишком! Надо попроситьУ ней прощенья. Дездемона плачет.Отелло:О дьявол, дьявол! Если бы земляДавала плод от женских слёз, то этиПлодили бы крокодилов. Сгинь, уйди!Дездемона (уходя):Уйду, чтоб не сердить тебя.

Лодовико:

Послушная! Верните, генерал,Её назад.Отелло:Сударыня!Дездемона:Мой милый?Отелло:Ну вот она, распоряжайтесь ею.Лодовико:Распоряжаться?Отелло:Да. Ведь вы просили.Вернуть её назад. Ну вот. ОнаУмеет уходить и возвращаться.И уходить, и снова приходить,И может плакать, сударь, может плакать.Послушная, послушная жена. —Малёванное, грубое притворство!Лей слёзы, лей. – Я прочитал приказО возвращенье. – Скройся. Будет надо,Я позову. – Я к выезду готовВ любое время. – Говорят, исчезни!

Не знаю, творил ли Шекспир в порыве вдохновения или корпел над каждой строчкой. Точно также мы никогда не узнаем, у него сразу родилось это «ударяет её» или он долго над этим размышлял, раздумывая над пределом безумия «доверчивого» генерала.

…чего стоят эти «будет надо, позову», «говорят, исчезни»…

Так или иначе, наш генерал не просто ударил женщину, но ударил в присутствии её кузена, и при этом оскорбил. Одним словом, вёл себя, мягко говоря, не по-джентльменски…

Объективности ради отметим, что сразу после эпизода, когда Отелло с Дездемоной принимают Лодовико, следует сцена, в которой плачет сам Отелло. В тексте нет специальной ремарки «плачет», как в случае с Дездемоной, это следует из слов Дездемоны.

Отелло:Кто ты?Дездемона:Твоя супруга,Тебе и долгу верная жена.Отелло:Попробуй подкрепить всё это клятвойИ душу в тот же миг свою сгуби.Решись поклясться, что не изменила.Дездемона:Клянусь, и это знают небеса!Отелло:Они тебя изменницею знают.Дездемона:Кому я изменяла? С кем? Когда?Отелло:Нет, Дездемона. Прочь! Прощай! Развейся?Дездемона:Ужасный день! Ты плачешь? Отчего?Скажи мне, я ли этих слёз причина?Ты, верно, думаешь, что мой отецВиновен в том, что ты отозван с Кипра?Всё может быть, но ведь терплю и я.Он также ведь и от меня отрёкся.

В чём бы мы ни обвиняли Отелло, невозможно отказать ему в том, что он по-настоящему несчастен, и в этом своём несчастье, человечен. А доверчивая Дездемона (вот кто по-настоящему доверчив), никак не может понять причину его отчаяния…

…«ты перед сном молилась Дездемона»

Признаемся, в наших головах засели знаменитые слова Отелло «ты перед сном молилась Дездемона», которые воспринимаются как печально-элегические, по крайней мере, не грубые, не унижающие достоинство женщины. А ведь перед этим были иные слова, генерал устроил жене подлинный разнос, употребляя самые мерзкие слова.

…интересно, употреблял он такие выражения во взаимоотношениях со своими подчинёнными, или с ними он благородный-благородный…

Сначала оскорбил, потом задушил, вполне в духе доверчивого генерала.

«Отелло:Ты для того ль бела, как белый лист,Чтоб вывести чернилами «блудница»?Сказать, в чём грех твой, уличная тварь, (?! – Р. Б.)Сказать, отребье (?! – Р. Б.), что ты совершила?Стыдом я щёки раскалю, как горн,Когда отвечу. Выговорить тошно.Нет сил. На небе зажимают нос,И месяц закрывается, и ветер,Целующий все вещи на земле,Так он распутен, прячется от срама,А ты не знаешь, шлюха без стыда,Что совершила ты, что совершила?Дездемона:Ты не имеешь права, видит бог,Так обижать меня!Отелло:Так ты не шлюха?».

И после всех этих мерзостей, Дездемона не рассвирепеет, не взорвётся, и, в отличие от Отелло, будет думать не о себе, не о своей обиде – видит бог, для этого есть у неё все основания, – а будет думать об Отелло, о том, что с ним могло произойти такое, чтобы он, буквально в один миг, мог измениться…

…мудрая Эмилия, которая превращает трагедию в трагифарс

Шекспир не был бы Шекспиром, если напоследок предельно не расширил бы мировоззренческие горизонты.

Эмилия готовит Дездемону к последнему приходу Отелло. Каждая из женщин в своём амплуа. Эмилия не преминёт подчеркнуть, какой красавец этот Лодовико и есть дама в Венеции, которая за одно прикосновенье его нижней губы «босиком спаломничала в Палестину»[514].

Дездемона полна дурных предчувствий, у неё из головы не идёт грустная песня про иву, которую пела служанка её матери, когда её бросил возлюбленный:

Несчастная крошка, в слезах под кустомСидела одна у обрыва.Затянемте ивушку иву споём.Ох, ива, зелёная ива.У ног сиротинки плескался ручей.Ох, ива, зелёная ива…Обиды его помяну я добром.Ох, ива, зелёная ива.Сама виновата, терплю поделом.Ох, ива, зелёная ива.…Не плачь, говорит он, не порть красоты.Ох, ива, зелёная ива.Я к женщинам шляюсь, шатайся и ты.Ох, ива, зелёная ива…

Дездемона спрашивает у Эмилии:

Скажи, Эмилия, ты допускаешь,Что средь замужних женщин могут бытьОбманщицы такие?Эмилия:Допускаю.Дездемона:Могла бы ты в обмен на целый мирТак поступить?Эмилия:А вы б не поступили?Дездемона:Как перед богом, я бы не могла!Эмилия:Я тоже не могла бы перед богом.Но где-нибудь в потёмках – отчего ж!..За такую плату?За целый мир? Нешуточная вещь!Огромный мир – не малостьЗа крошечную шалость.Дездемона:Нет, неправда,Ты б не могла.Эмилия:Ей-богу бы, могла! Сама пала бы, сама поднялась. Конечно, я бы этого не сделала за какое-нибудь жалкое колечко, два-три куска батиста, платье там какое-нибудь, юбку, шляпу и тому подобный вздор. Но за целый мир! Какая из нас не захотело бы украсить мужа рогами и положить потом целый мир к его ногам! Ради этого я пошла бы в чистилище.Дездемона:Проклятье мне, когда бы могла я пастьХотя бы за все сокровища вселенной!Эмилия:Да вы сообразите, этот грех был бы частью вселенной, а вся она была бы вашей. В вашей воле было бы выдать это дело за что угодно другое.Дездемона:Я думаю, таких изменниц нет.Эмилия:Дюжины, и сколько хотите в придачу. Можете и не беспокоиться, этого добра хватит…

Скажу честно, меня трогает это «украсить мужа рогами и положить потом целый мир к его ногам! Ради этого я пошла бы в чистилище». В одних этих строчках величие Шекспира, понимающего, что такое подлинное величие женщины. В тендерную, в догендерную эпохи, во все времена.

Далее следует почти феминистический монолог Эмилии, своеобразная антитеза антифеминистического монолога Яго.

Эмилия:Мне кажется, в грехопаденьях жёнМужья повинны. Значит, не усердны,Или расходуются на других,Или неосновательно ревнуют,Или стесняют волю, или бьют,Или распоряжаются приданым.Мы не овечки, можем отплатить.Да будет ведомо мужьям, что жёныТакого же устройства, как они,И точно так же чувствуют и видят,Что кисло или сладко для мужчин,То и для женщин кисло или сладко.Когда он нас меняет на других,Что движет им? Погоня за запретным?По-видимому. Жажда перемен?Да, это тоже. Или слабоволье?Конечно, да. А разве нет у насПотребности в запретном или новом?И разве волей мы сильнее их?Вот пусть и не корят нас нашим злом.В своих грехах мы с них пример берём…

А Дездемона остаётся столь же неизменной в своей простоте:

…Я другого взгляда.Пускай корят, я исправляться рада.

Несомненно, Шекспир далеко отошёл от Джиральди Чинтио, но он явно не восторгается «доверчивостью» своего Отелло, он понимает комичность мужской самоуверенности, и скромная Эмилия его рупор не в меньшей степени, чем основные персонажи.

…позднее прозрение Отелло

Уже потом, когда Дездемона будет мертва и Отелло поймёт, что его элементарно подставили, Эмилия без утайки маски сброшены), прямо скажет ему:

Эмилия:Что ж, смейся и язви, любитель правды.Ты так же мало понимаешь в ней,Как оценить жены не в состоянье…Ты мне не грози!Ты мне не в состоянье сделать больше,Чем я уже и так переношу.Глупец, болван! Бесчувственный, как камень!Что мне твой меч? Хоть, двадцать раз убей,Я обличу тебя…Ах, чёрт слепой! Но что и было делатьС такой женой такому дураку?Лодовико:Такой, когда-то доблестный Отелло,Который стал игрушкой подлеца,Как мне назвать тебя?Отелло:Как вам угодноУбийцей честным… Я не в гневе мстил,А в жертву чести приносил, как думал

…обратим внимание «честный убийца». И «честь», некая надмирная категория, в жертву которой можно приносить людей.

…только убив Дездемону, Отелло спрашивает у Кассио, откуда платок оказался у него…

Наконец, последние слова Отелло:

Сперва позвольте слово или два,Потом пойдём. Я оказал услугиВенеции. Но это знают все.Речь не о том, я вот с какою просьбой:Когда вы будете писать в сенатОб этих бедах, не изображайтеМеня не тем, что есть. Не надо кластьГустых теней, смягчать не надо красок.Вы скажите, что этот человекЛюбил без меры и благоразумья,Был не легко ревнив, но в буре чувствВпал в бешенство. Что был он, как дикарь,Который поднял собственной рукоюИ выбросил жемчужину, ценней,Чем край его. Что в жизни слёз не ведав,Он льёт их, как целебную смолуРоняют аравийские деревья.Прибавьте к сказанному: как-то разВ Алеппо турок бил венецианцаИ поносил сенат. Я подошёл,За горло взял обрезанца-собакуИ заколол. Вот так.

Простим Шекспиру этого турка и этого «обрезанца-собаку»

…некоторые итоги

Отелло, если и трагический герой, но далеко не масштаба Эдипа[515]. Впрочем, вряд ли в мировой литературе есть трагический герой масштаба Эдипа.

Отелло мог не поверить Яго, напротив, поверить Дездемоне, одним словом он мог бы избежать того, что произошло. У Эдипа не было ни одного шанса. Всегда, во всём, поступал из благородных побуждений и, в результате, получил самую страшную судьбу. Его никто не обманул, никакой «доверчивости» в нём не было, но будто кто-то невидимый подставил его. Рок бьёт его наотмашь, будто за что-то мстит. Он шёл навстречу своей судьбе, ничего не подозревая, а когда узнал, было уже поздно.

По разному реагируют Эдип и Отелло на бездну, которая открылась перед ними. Эдип смиряется, хотя виноват без вины. Он оставил себя в мире, чтобы до конца испить чашу отчаяния. Он выколол себе глаза, и пошёл по миру, ведомый своей дочерью Антигоной[516]. Он пошёл по миру, чтобы рассказать людям о своей судьбе. Он дошёл до Колоны, как повествует об этом Софокл[517], и там превратился в свет, можно сказать в белый цвет, в котором растворились все краски мира.

Отелло просто перерезал себе горло как «обрезанцу-собаке». Отчаяние поглотило его всего целиком. Ни на что другое больше не осталось сил. Рассыпалось его благородство и на его осколках ничего не осталось. Ему больше нечего сказать людям. Дальше полная тишина, как скажет Шекспир в другой трагедии, с более масштабным трагическим героем.

Моя гендерная версия

После такого длинного вступления, осталось рассказать о моей тендерной версии Отелло. И далее все характеристики будут относиться к предложенной версии.

…Отелло

Отелло в моей версии остаётся точно таким же, как в «Отелло» Шекспира, суров, непреклонен, догматичен. В бешенстве зловеще вращает глазами. Благороден-благороден, доверчив-доверчив. Возможно, в подобном спектакле можно чуть пародировать его благородство и доверчивость, но только самую малость, без чрезмерного педалирования.