Мужчина и женщина: бесконечные трансформации. Книга вторая

На мой взгляд и время вносит свои коррективы, в одну эпоху за девиантное поведение могли сжечь на костре, в другую признать, что это признак неординарности.

XX век пошёл ещё дальше, в «человеческое, слишком человеческое» стали включать клинико-патологические девиации. Достаточно указать на работы российского философа Вадима Руднева, который в категорию «шизо» стал включать едва ли не всех выдающихся людей прошлого[541].

Поэтому мы должно спокойно, без стремления очернить, относиться к девиантному поведению Мустафы Кемаля Ататюрка.

Ведущий, о котором мы говорили, обращал также особое внимание на то, что существуют различные версии этнического происхождения Мустафы Кемаля.

На мой взгляд, особого значения эти разговоры не имеют. Ататюрк не раз говорил, что гордится тем, что он турок, и у нас нет оснований обвинять его в неискренности.

Скажу больше. Мне по душе, что «отцом турок» стал голубоглазый европеец, родившийся на территории бывшей античной Греции. Эллин. Почти как Александр Македонский, который родился на периферии античной Греции, и стал подлинным эллином, который распространил в мире эллинскую культуру.

Мне по душе, что Мустафа Кемаль Ататюрк сумел доказать, что не имеет значения, кем ты родился. Важнее кем ты стал.

…время обожествлять… время очеловечивать…

В Турции принят закон, согласно которому преступлением считается не только осквернение изображений Ататюрка, но и очернение фактов его биографии. До сих пор запрещена публикация переписки Ататюрка с женой, как придающая образу отца нации слишком «земной», слишком «человеческий» облик.

Я не юрист и мне трудно сказать, можно ли «очернение фактов» сформулировать на юридическом языке. Точно также мне трудно понять, как на языке законов можно сформулировать отличие слишком «земного» и слишком «человеческого» от не слишком «земного» и не слишком «человеческого». Оставим юридический подход, задам вопрос: как к обожествлению Ататюрка относиться в историческом и социальном смысле, с точки зрения перспектив развития турецкого общества? Выскажу собственную точку зрения.

Если любой человек просит уничтожить его письма и дневники, или не печатать их, то мы должны с уважением относиться к его воле. Если общество по нравственным, ментальным, или каким-либо иным причинам устанавливает границы вмешательства в личную жизнь выдающихся людей, то мы не должны нарушать эти границы. Но мы вправе рассуждать о том, что стоит за этими ограничениями, где граница между элементарным тактом и откровенным фарисейством, к чему может привести чрезмерное обожествление человека, каким бы выдающимся он не был.

Не может ли случиться так, что чрезмерный пиетет перед наследием Ататюрка только выхолащивает суть его деяний. И то, что в одном времени стимулировало развитие, в другом его только тормозит.

Не окажется ли, что в борьбе с одними идолами мы взращиваем других.

Есть время обожествления лидера, есть время его очеловечивания.

Есть время, когда люди нуждаются в том, чтобы возносить руки вверх, иначе им трудно регулировать отношение к миру, друг к другу, и к самим себе.

Есть время, когда люди перестают возносить руки вверх, когда они поднимают вверх голову, чтобы всматриваться в звёздное небо.

Есть время, когда право, а не небо регулирует взаимоотношения людей друг с другом, и они не боятся остаться наедине с другими и наедине с самими собой.

…о чём говорит суд над Ипек Чалышлар?

Разные времена сталкиваются в современной Турции и вопрос об обожествлении или очеловечивании фигуры Ататюрка, вопрос о том, что следует считать «опрощением» его личной жизни становится всё более принципиальным.

История с турецкой журналисткой и писательницей Ипек Чалышлар[542] это ещё раз подтвердила.

Чалышлар в 2005 году опубликовала книгу под названием «Госпожа Лятифе» (Latife Hanim), посвящённую жене Ататюрка[543] (о ней чуть позже). По её собственному признанию, долгие годы, пока писала свою книгу, она пыталась узнать чуть больше подробностей о жизни Ататюрка. Большинство тех, с кем она намеревалась побеседовать, отказывались говорить. А письма и дневники «Госпожи Лятифе» хранятся в одном из банков и ни журналисты, ни историки не имеют к ним доступа.

Тем не менее, книга была написана, что-то из того, что ранее было неизвестно, Чалышлар удалось узнать. Книга вызвала в Турции огромный интерес читателей, было продано более ста тысяч экземпляров, но один из читателей решил, что Чалышлыр нарушила закон, и подал на неё в суд.

Особенно возмутила читателя следующая история, приведённая к книге Чалышлар.

В 1923 году группа боевиков окружила дом Ататюрка, чтобы его уничтожить. «Госпожа Лятифе» не растерялась, она переодела мужа в женское платье, закрыла голову и лицо платком (хиджабом), и помогла ему скрыться.

На мой взгляд, ничего постыдного в поведении Ататюрка не было, жену он не подставил, боевиков она не интересовала, а собственную смелость он неоднократно демонстрировал там, где это было необходимо – на поле боя. Впрочем, как и во всех других случаях, мы должны осознавать, что факт – это всегда интерпретация, нам кажется, что мы рассказываем факт, а на самом деле, порой сами того не подозревая, создаём тот или иной контекст. В факте побега Ататюрка в женском платье, при желании, можно увидеть и трусость, и коварство, и бог знает что ещё. А можно оставаться прагматичным, что помогает избежать крайностей.

Суд над Ипек Чалышлар продолжался три месяца, и она была оправдана.

Наверно сочли, что писательница не переступила грань слишком «земного», и слишком «человеческого».

Кемаль Ататюрк и его женщины…

Постараемся не слишком переступать границу «слишком человеческого» в разговоре о женщинах Ататюрка, хотя отдадим себе отчёт, как и в случае с Ипек Чалышлар, всё зависит от того, где эта граница проходит для того или иного читателя.

Известно, что Мустафа Кемаль был нетерпим и ревнив. И не только к своим избранницам. Он готов был застрелить нового мужа своей овдовевшей матери и примирился с ней, только после того, как она с ним порвала.

Мы знаем имена различных избранниц Мустафы Кемаля за время учёбы в Военной Академии, и не будем на них останавливаться. Он был молод, красив, у него была военная выправка, хорошие манеры, и нет ничего удивительного в его успехе среди женщин. Как и в том, что он любил мужские застолья и женщин известного поведения. Но были у него и серьёзные увлечения.

Долгие годы Мустафа Кемаль был увлечён Кариной (Корин), овдовевшей итальянкой, которая жила в европеизированном районе Стамбула. Карина увлекалась спиритическими сеансами, выдавала себя за оракула, и однажды в мистическом трансе заявила, что видит Мустафу Кемаля в султанском кресле. Кто знает, может быть именно Карина заронила в молодого, амбициозного офицера мечту, которую он впоследствии начал осуществлять.

Из Софии, куда он был отправлен военным атташе после окончания Академии, он писал Карине, что в Болгарии нет красивых женщин, что все женщины там дурнушки. Это не помешало ему увлечься Дмитрианой Ковачевой[544], или просто Мити, дочерью военного министра Болгарии. Как-то, на бал-маскараде, он протанцевал с ней всю ночь, и стал бывать в их доме, в котором часто говорили по-турецки.

Семья Мити вполне лояльно относилась к её частым встречам с молодым турецким офицером, сама Мити вполне соответствовала идеалу Мустафы Кемаля о европейской невесте, но о женитьбе не могло быть и речи. Он даже посоветовался со своим турецким другом, который, почти как Мустафа Кемаль, ухаживал за дочерью болгарского генерала. Друг сказал, что болгарский генерал также не препятствует встречам своей дочери, но при этом откровенно заявляет: «Я скорее позволю отрубить себе голову, чем выдам дочь за турка». Такой же позиции придерживался и отец Мити, генерал Ковачев[545].

Отношения Мустафы Кемаля и Мити продолжались и после того, как он вернулся в Стамбул, но после крушения болгарского фронта их встречи прекратились.

Обо всём этом напоминаю совсем не для того, чтобы подчеркнуть донжуанские наклонности Мустафы Кемаля, а чтобы подчеркнуть, вольно или невольно он должен был задуматься над тем, какой хотел бы видеть свою будущую жену, и какой хотел бы видеть турецкую женщину, после падения Османской империи и построения Турецкой Республики. Эти два образа не могли во всём совпасть, даже во многом взаимоисключали друг другу, что сказалось на его взаимоотношениях с двумя турецкими женщинами, которые стали самыми главными в его судьбе: Фикрийе[546] и Лятифе.

Фикрийе: сестра, любовница, военно-полевая жена…

По одной версии Фикрийе была сестрой (или племянницей) отчима Мустафы Кемаля, которого он когда-то готов был застрелить. После смерти брата (дяди), Фикрийе поселилась у матери Ататюрка, где они и встретились.

По другой версии Фикрийе была двоюродной сестрой самого Мустафы Кемаля. Она добровольно записалась в армию медсестрой и приехала в Анкару, чтобы быть рядом с Мустафой Кемалем.

Фикрийе была замужем за богатым египетским арабом, но давно уже была с ними разведена. Мустафа Кемаль пригласил её к себе в дом, и фактически она стала его гражданской женой. Мать его не одобряла эту связь, на её взгляд Фикрийе была недостаточно хороша для её сына, но вряд ли её мнение могло иметь большое значение.

Фикрийе была бесконечно предана Ататюрку, выполняла все его прихоти, заботилась о нём, когда он болел, всюду его сопровождала, даже в военных походах. Она мечтала только о том, чтобы стать его законной женой, даже просила его об этом, но он не желал об этом слышать. Она была его рабыней, а рабыня не становится женой.

Он мечтал о другой жене, такой же, как те европейские женщины, с которыми у него были романы, Фикрийе была «другого разлива», она не носила чадры, но во всём остальном оставалась традиционной женщиной, которая всегда идёт позади мужа. Уже не говоря о том, что женой Ататюрка должна была быть не просто турчанка, не просто женщина с европейскими взглядами и европейскими манерами, но и девственница.

Ситуация оказалась парадоксальной. В реальности Фикрийе была идеальной женой для Ататюрка, возможно, и он сам это понимал, но в голове у него был идеал другой женщины, во всём противоположный Фикрийе.

Для Фикрийе ситуация оказалась трагической и, как все трагические ситуации, неразрешимой.

В день свадьбы Ататюрка Фикрийе находилась в Германии, в санатории, где лечилась от туберкулёза, который развился у неё в результате скитальческой жизни. О бракосочетании узнала из газет, вернулась в Турцию, решила встретиться с Ататюрком. В президентский дворец её не пустили, она вернулась в гостиницу, и застрелилась из пистолета, который купила во время пребывания в Германии.

Выстрел оказался не слишком удачным, она умерла лишь некоторое время спустя, в больнице.

По другим версиям Фикрийе убили, после того, как она слишком настойчиво рвалась в президентский дворец, чтобы объясниться с Ататюрком. Но почему-то (чисто интуитивно) первая версия мне представляется более правдоподобной.

В заключении скажу только, что Фикрийе, означает «мысль», «думающая». И если вспомнить, что она была безмолвной, то в её имени заключён трагический парадокс её жизни[547].

Лятифе Ушаклыгиль: жена, которая соответствовала идеалу Ататюрка…

В Смирне[548], в штаб, в котором находился Мустафа Кемаль, пришла молодая женщина и попросила о встрече с ним. Сначала он решил отказаться, но затем, когда взглянул на неё, отпустил ординарца и предложил женщине сесть.

Звали её Лятифе, была он дочерью богатого смирнитянина. Она была турчанкой, с оливковой кожей и большими чёрными глазами, но изучала в Европе право и говорила по-французски как француженка.

Её родители уехали на лето, а она вернулась, специально, чтобы помочь Мустафе Кемалю. Как и многие турецкие женщины, она носила в медальоне его портрет, и Мустафе Кемалю эта деталь пришлась по душе. Она предложила ему вместе со штабом перебраться в её загородный особняк, он не отказался, но дальше женщина повела себя строго и неприступно. Обычно женщины так себя с ним не вели.

В конце месяца Мустафа Кемаль уехал в Анкару и написал Лятифе, что ему как главе государства нужна жена и что она вполне годится (?!)на эту роль[549]. Девушка отправилась в Анкару, но пока там она гостила, умерла давно болевшая мать Мустафы Кемаля. Тем не менее, он настаивал на том, чтобы Лятифе немедленно вышла за него замуж.

Через несколько дней в доме отца Лятифе произошла свадебная церемония в европейском стиле. Хотя по исламскому обычаю жених и невеста не должны были видеть друг друга до свадьбы, Мустафа Кемаль и Лятифе сидели рядом за свадебным столом и публично поклялись друг другу в верности.

Ему было 42 года, ей – 24.

Приведу отрывок из биографии Ататюрка, который описывает свадьбу Мустафы Кемаля и Лятифе:

«29 января 1923 года десяток персон собрались на свадьбу Ататюрка и Лятифе. Когда кади, религиозный судья, проводящий церемонию, спросил какой выкуп Мустафа Кемаль готов заплатить за невесту, тот ответил: «Десять серебряных дирхемов» – назвав самую скромную сумму, предусмотренную мусульманским обычаем…

После благословения, произнесенного кади, Кемаль приглашает своих свидетелей, Февзи и Кязыма, остаться на ужин: – Я хочу оценить таланты молодой жены. – Но, паша, разве этот вечер не предназначен для развлечений?! – воскликнул Февзи. – Жена военного проводит вечер после свадьбы на кухне, – заявил Кемаль. Завидная перспектива! Наиболее проницательные друзья и просто окружающие в один голос утверждали, что этот "идеальный муж" – An Ideal Husband – как отметил автор одноименной пьесы Оскар Уайльд[550], должен был: «рано или поздно расплатиться за свои поступки».

После свадьбы молодожёны отправились в свадебное путешествие, которое в большей степени было публичной акцией президента. Молодая жена была без платка, в брюках, и вела себя довольно независимо. Позже она ещё больше шокировала всех, а не только ортодоксальных мусульман, когда появлялась на публике в европейских нарядах с глубоким вырезом.

Брак Мустафы Кемаля и Лятифе продлился чуть больше двух лет, 5 августа 1925 года они развелись.

Причины, по которым супруги развелись, неизвестны до сих пор. Ни Мустафа Кемаль, ни Лятифе, пережившая мужа на 37 лет, никогда ни слова об этом не проронили. Возможно, что-то мог бы прояснить дневник Лятифе, но он пока недоступен и неизвестно, когда запрет будет снят (рано или поздно это, несомненно, произойдёт).

Как говорил сэр Томас Браун[551]:

«что за песню пели сирены или какое имя принял Ахиллес, когда скрывался среди женщин, – эти вопросы способны поставить в тупик, но можно строить догадки».

В отличие от того, что мы способны сказать о песнях сирен или об имени, под которым скрывался Ахиллес, наши догадки по поводу брака Мустафы Кемаля и Лятифе, могут оказаться весьма правдоподобными.

Несомненно «идеальная жена» в голове и реальность не совпали.

Одно дело быть без ума от красивой, образованной, с изысканными манерами, молодой женщины, которую ты можешь демонстрировать всей стране, пусть даже шокируя многих, другое дело действительно быть без ума от её образованности и изысканных манер, когда вы наедине друг с другом, без посторонних глаз.

Одно дело, рассуждать о том, какой должны быть жена, другое дело, когда эта самая жена усаживается за стол вместе с твоими генералами, да ещё при этом начинает делать тебе замечания.

Одно дело декларировать: «я хочу, чтобы турецкая женщина походила на американскую», другое дело, когда это твоя собственная жена, которая как американка, позволяет себе своенравие и строптивость.

Одно дело, твоя жена, пока ты бреешься, читает тебе Монтескье[552] и Руссо[553], потом сопровождает тебя на гражданских и военных смотрах верхом на лошади, набросив шаль, элегантно прикрывающую голову и плечи, другое дело, когда твоей жене не нравятся твои частые застолья с друзьями, она это не скрывает, и пытается придать им более светский характер.

Одно дело, когда жена проводит маленькую победоносную революцию в области изменения твоего быта, меняет не только интерьеры, ковры, занавески, и прочее, но и штат слуг, другое дело, когда она на этом не останавливается, и настаивает на том, чтобы прислуга надела белые перчатки. Это слишком, она переступает границу своих полномочий, пусть невидимую, но обязательную. Когда-то он заставил других поменять феску на европейскую шляпу с полями, теперь заставляли его самого, он сам оказался в роли «подопытного кролика». Он не мог с этим смириться, не мог позволить себе превратиться в куклу, чтобы над ним все смеялись.

Как образно написал один из его биографов, Ататюрк хотел, чтобы Лятифе стала «статуэткой на выставке, образцом авангарда», а она не собиралась быть «статуэткой» и надеялась, что и мужу нужна не в качестве «статуэтки». Будучи турчанкой, она была европейской женщиной в полном смысле этого слова, и надеялась, что именно этим определялся выбор её мужа.

Она не собиралась играть «идеальную жену», она собиралась жить в соответствии с собственными идеалами.

Прислушаемся к мнению Ипек Чалышлар, которая столько лет потратила, чтобы понять мотивы поступков Лятифе Ушаклыгиль.

По её мнению, именно Лятифе сильно повлияла на судьбы турецких женщин. Это её заслуга, что уже в 1930-е годы женщины получили право голоса и смогли избираться в парламент. Это она убедила своего мужа, чтобы он не ограничивался полумерами и предоставил женщинам все права.

Именно благодаря ей, женщины получили право учиться в университетах, заниматься бизнесом, голосовать, избираться в парламент.

Но при этом мы должны иметь в виду, Лятифе это удалось, потому что таковы были представления самого Ататюрка. Пусть он колебался в том, насколько быстро и решительно должен действовать, но он никогда не сомневался в том, что турецкая женщина должна быть свободной.

Ипек Чалышлар не соглашается с теми, кто считает Лятифе истеричкой. Она просто не могла смириться с тем, что Ататюрк днём учил турок, как жить по-современному, а вечером вёл себя как типичный турецкий мужчина, который привык, чтобы в семье все ему подчинялись. Она была женщиной прямой, непосредственной,

…любопытно, что фамилию Ушаклыгиль можно приблизительно прочесть как «похожая на ребёнка»…

эмоции скрывать не умела, наверняка ей приходилось кричать, но нет никаких доказательств, что она была истеричкой.

…любовный треугольник, который трагически неразрешим

На мой взгляд, была ещё одна причина, по которой Мустафа Кемаль Ататюрк и Лятифе Ушаклыгиль развелись, в каком-то смысле причина экзистенциальная. Чтобы её понять и почувствовать (мыслечувство), следует, по возможности, отрешиться от причин политических, социальных, прочих, оставить наедине друг с другом мужчину и двух его женщин, в ситуации, которую я бы назвал, «ситуацией обнажённого провода».

Жизнь Мустафы Кемаля в 1922–1924 гг. напоминает типичный любовный треугольник. Фикрийе, ещё недавно близкая и родная, всегда покорная, всегда готовая прийти на помощь, оказывается лишней, становится обузой, её место занимает женщина, которая походит то ли на «европейскую женщину», то ли на «американскую женщину», которая не собирается быть покорной, и уверена, того же хочет от неё её великий муж, который прямо ей об этом заявлял.

Умирает мать Ататюрка, по-настоящему близкий для него человек, но у него нет времени долго оставаться в трауре, он слишком нетерпелив, и, не ожидая окончания траура, женится на Лятифе. Семейная жизнь оказалась такой, какой она и могла быть, когда в роли мужа такой человек как Мустафа Кемаль Ататюрк, а в роли жены такой человека как Лятифе Ушаклыгиль. Не исключено, что с первых же дней их брака он почувствовал, как не хватает ему Фикрийе, возможно даже тосковал по ней, но ничего уже нельзя было изменить.

Также не исключено, что он не захотел встречаться с Фикрийе, поскольку понимал, что ему нечего ей сказать, их отношения не предполагали долгие разговоры, просто молчание, говорящее молчание, когда не было нужды в лишних словах. Он мог бы догадаться, что покорность таких женщин как Фикрийе не из тех, которые можно назвать «рабской покорностью», если их предать, то их бунт может оказаться непредсказуемым, но он не привык задумываться над чувствами женщины, которая долгие годы была столь покорной. Подобный любовный треугольник мог доставлять много неудобств, можно было не обращать внимания на неудобства, но только до тех пор, пока «покорная женщина» не покончила самоубийством. Вот тогда, скорее всего именно тогда, он уже не смог выдерживать протесты жены, может быть и её крик, а ведь и без этих протестов он жил как на вулкане, выполнял титаническую работу, и собственная семья нужна была ему не как продолжение работы, а как островок отдохновения и покоя.

Вот тогда, скорее всего именно тогда, любовный треугольник, который сохранился, хотя одной из женщин уже не было в живых, стал для него невыносимым.

Однажды, – скорее всего это было после того, как Фикрийе покончила с собой, – Мустафа Кемаль назвал жену «Фикрийе». Лятифе и до этого многое понимала, в этом случае она не выдержала, позвала родителей, и в их присутствии заявила: «Я хочу развода, ты не делишься со мной своими мыслями, ты ведёшь себя по отношению ко мне как восточный мужчина, ты отгораживаешься от меня своей работой, я нахожусь в заточении, словно в гареме».

Вот когда разрыв стал неизбежен, вот когда все трое оказались трагическими героями, в каком-то высоком смысле слова ни один из них не был виноват, но в том же высоком смысле слова, все они были виноваты. Трагически виноваты.

В меньшей степени Лятифе Ушаклыгиль, поэтому и прожила много больше Мустафы Кемаля и Фикрийе. Ведь ей не грозило не самоубийство, не цирроз печени.

Если какой-то знаток жизни Ататюрка, который больше о нём прочёл, больше продумал, больше прочувствовал, скажет мне, что я не прав, что моя интерпретация любовного треугольника в жизни Ататюрка далека от того, что было на самом деле, не буду спорить.

Если такой драматический любовный треугольник не характерен для Турции, вправе считать, что подобный любовный треугольник становится всё более и более характерным для Азербайджана.

А возможно и много шире, ведь речь идёт о разрыве между идеалом и реальностью, и не только со стороны мужчины, но и со стороны женщины, и который обнажается («голый провод») в условиях любовного треугольника.

…приёмные дети Ататюрка

У Мустафы Кемаля не было детей. Он усыновил десять сирот, восемь девочек и двух мальчиков, детей солдат и офицеров, погибших в войне за независимость.

Всем приёмным детям Ататюрк обеспечил хорошее будущее. Карьера дочерей Ататюрка стала хорошим примером для всех турецких женщин.

Одна из приёмных дочерей Ататюрка, Гёкчен Сабиха[554] стала первой в Турции женщиной-пилотом.

Другая дочь Улькю Адатепе[555] более других рассказывала о своём отце. И нет у нас оснований не верить Улькю, когда она рассказывает о Мустафа Кемале как об идеальном отце.

…Мустафа Кемаль и освобождение турецкой женщины

Ататюрк говорил:

«Человечество состоит из двух полов – мужчин и женщин. Можем ли мы надеяться на совершенствование человечества, развивая только одну его часть, и игнорируя другую?».

Мы вправе сказать, что если не через близких ему женщин, то через приёмных дочерей Мустафа Кемаль Ататюрк осуществил свою мечту об эмансипации турецкой женщины.

Благодаря реформам Ататюрка турецкие женщины были допущены на коммерческие факультеты ещё во времена первой мировой войны, а в 20-е годы XX века они появились и в аудиториях гуманитарного факультета Стамбульского университета. Женщины получили право голосовать и быть избранными в муниципалитеты и в парламент. Им разрешили находиться на палубах паромов, которые пересекали Босфор, хотя раньше их не выпускали из кают, разрешили ездить в тех же отделениях трамваев и железнодорожных вагонов, что и мужчины.

В одной из своих речей Мустафа Кемаль обрушился на чадру. Он сказал:

«Чадра причиняет женщине большие страдания во время жары, – Мужчины! Это происходит из-за нашего эгоизма. Не будем же забывать, что у женщин есть такие же моральные понятия, как и у нас… Обычай закрывать лицо женщинам делает нашу нацию посмешищем»

Можно сказать, что Мустафа Кемаль Ататюрк сумел осуществить освобождение турецкой женщины практически в тех же границах, что и в Западной Европе, настолько, насколько это было в его силах. Ведь можно изменить законы, куда труднее изменить сознание людей.

…несколько последних строк

Масштаб деяний Мустафы Кемаля Ататюрка действительно кажется несоизмеримым с тем, что может сделать человек, каким бы необыкновенным он не был. Единственное, что он не смог, что было выше его сил и его возможностей, как полководца, как лидера, как реформатора, как человека – он не смог сделать счастливой женщину.