Мгновение хорошего

У него не было лосьона – только большая банка вазелина, которой ему, наверное, хватит еще на год. Она обошлась своим кремом для рук и натянула одну из его рубашек, потом пошла в гостиную. Прилегла на диван, надеясь, что душ навеет сон. Этот диван стоял тут еще с детства Кунле, и она помнила, как сидела здесь и пыталась выудить конфету, завалившуюся между подушками. И нашла раньше, чем заметила мама, но стоило сунуть ее в рот, как Лайи крикнул: «Грязная девчонка!» Она чуть не подавилась, а мать и профессор Корделия прервали свой разговор и уставились на нее. Лайи тут же наябедничал. Тогда мамы рассмеялись и продолжили свою беседу. Но вечером, дома, Вураола сидела за обеденным столом с пустой тарелкой, пока вся семья ужинала. По словам ее родителей, она публично опозорила семью Макинва и не заслуживала еды до конца дня. Позже тем вечером Лайи прокрался к ней в комнату с двумя кусочками хлеба и извинением.

Вураола все ворочалась и ворочалась, но никак не могла найти удобную позу. На кровати было бы лучше, но туда не тянуло. В очередной раз переложив подушки, Вураола взяла пульт от телевизора и начала щелкать. Остановилась на «Канале О», потому что там крутили African Queen.

Кунле подарил ей диск, когда впервые приезжал к ней в Ифе. Тот диск жил в ее прикроватном плеере месяцами, не сменяясь. Потом она уже сама купила второй и слушала его в машине, пока не заездила так, что он проигрывал только один трек. За неделю до выпускных экзаменов, когда она отрывалась от учебы, только когда ехала в хостел быстренько принять душ, ее утешал Keep on Rocking. Друзья орали на нее с заднего сиденья: она отрывала руку от руля и тыкала в крышу, когда 2Face призывал «достать потолок». Распускала косы, уложенные в круг на голове, и радостно ими мотала под воркование 2Face. И конечно, «шалить на плантации» – тут уж надо было отпустить руль обеими руками и месить кулаками воздух. Грейс, первая подруга Вураолы в медвузе, обычно сидела рядом на пассажирском и умудрялась все это проспать. Диск перестал включаться еще до конца экзаменов, но руки так и не дошли купить новый.

Вураолу всегда завораживала вторая девушка, которая появлялась в клипе African Queen. Подстриженная так коротко, что спереди слева – бритая наголо. Иногда Вураола мечтала освободиться от своих кос, но как много всего надо учитывать. Ее слишком большие уши оттопырятся, как кроличьи. И вдруг она будет похожа на ощипанного цыпленка. И мама будет буравить взглядом в духе «поверить не могу, что потратила на тебя девять месяцев своей жизни» еще как минимум десятилетие или пока одна из них не умрет. И все-таки каждый раз, как в кадре появлялась бритая танцовщица, Вураола придвигалась и выискивала сходства в лице – показатели, насколько удачным будет смена стиля. Истории известны люди, пережившие испепеляющий взгляд ее мамы. Лайи все еще дышал спустя два года после того, как бросил медицину. Она тоже могла бы рискнуть.

Кто-то постучал, и, не успела она подняться с дивана, вошел отец Кунле. Бесконечный миг таращился, осмысляя рубашку Кунле на ней. Она села, подобрав под себя ноги, приветствовала его, но не знала, куда деть себя – встать или сидеть. Все-таки встала, оттянув полы рубашки вниз.

Профессор Бабаджиде Кокер был высоким и пузатым – из таких мужчин, кому идет агбада. Он был лысым, сколько она его помнила, зато усы всегда были пышными и с возрастом как будто становились только темнее. Ее мама не сомневалась, что он их регулярно подкрашивает. Пока что Вураола воздерживалась от того, чтобы прямо спросить об этом у Кунле.

– Как поживаете, сэр? – спросила Вураола.

– Доктор Макинва, рад вас видеть, – произнес профессор Кокер, уставившись на ее колени, все еще обнаженные, как ни оттягивай рубашку.

African Queen кончилась, включился клип на песню, которую она не знала. Четыре женщины извивались и ползали по полу склада вокруг полуголого мужика, который пел в подвесной микрофон. Не грубо ли сейчас будет взять пульт и выключить?

– А где мой сын?

– Кунле? – Стоит ли оставлять клип, пока мужик двигает бедрами в камеру?

Профессор Кокер поднял бровь, словно спрашивая: «А ты знаешь каких-то других моей детей, о которых не знаю я?»

– У себя в комнате, сэр, – сказала Вураола.

– Раз уж вы здесь, – начал профессор Кокер тоном, говорившим, что ее здесь быть не должно, – не могли бы позвать его ко мне?

– Да, сэр, – ответила Вураола, только радуясь, что может сбежать.

Кунле распластался ничком, свесив одну руку с кровати. Она собирала его одежду одной рукой, второй хлопая его по плечу. Уж лучше встречать отца одетым. Не то чтобы это так важно – тот явно мог расшифровать, что случилось, и вряд ли он впервые встретил девушку в гостиной Кунле. Когда они были подростками, все завидовали Кунле, потому что только его родители разрешали водить к себе девушек. Профессор Кокер знал, что у сына активная сексуальная жизнь, но его взгляд говорил, что уж от нее он этого не ожидал.

Наконец, когда она ущипнула его за плечо, Кунле проснулся.

– Kíni?[56] – спросил он, сев и потянувшись к ней. Она увернулась.

– Твой отец пришел. Зовет тебя.

Кунле потянулся и посмотрел на настенные часы.

– Уже вернулись?

– Видимо, пропустили неофициальную часть. Ну или только он. Про твою маму не знаю.

Она достала свежую рубашку из гардероба и передавала ему одежду предмет за предметом. Когда он наконец ушел, оделась сама, подоткнув мятую блузку в юбку, словно на работу. Вошла в гостиную с туфлями и сумкой, готовая теперь, убрав волосы с лица, как требовалось в больничном отделении, заговорить с профессором Кокером как взрослый человек.

– Где он? – спросила она, окинув взглядом комнату.

Кунле пожал плечами.

– Наверное, ушел в главный дом. Я схожу и… тебе лучше пойти со мной.

– Да, пожалуй. – Вураола обулась.

– Он что-нибудь сказал?

– Кажется, его не обрадовало, что я лежу полуголая на твоем диване.

Кунле рассмеялся.

– Да ты им нравишься.

Он часто говорил о родителях так, будто они единое целое, будто он привык видеть их принципиально неделимыми.

– Ты имеешь в виду, им нравятся мои родители, – сказала она.

– Они считают, что ты из подходящей семьи.

А ее родители так же думали о нем. Отец, впервые проявляя интерес к ее романтическому выбору, сразу же задал вопрос о благополучии Кунле. «Он кашлял во время последнего выпуска новостей, у него все хорошо? Как у него дела на работе? Когда его переводят?» Эти разговоры кончались на словах отца, что Кунле – хороший человек, его родители – хорошие люди, он – из хорошей семьи. В средней школе она узнала по запретам приводить в гости некоторых подруг, что мнение ее отца о человеке зависело от мнения о его родителях. И было очевидно, что Кунле, на его взгляд, лучший, кого могла найти Вураола, и уже считается подходящим отцом для его внуков.

Кунле придержал для нее дверь. Хотел обнять, пока они шли к главному дому через лабиринт иксор и гибискуса, но она стряхнула его руку. Его это как будто позабавило. Он просто не мог понять то, что она знала и пыталась объяснить ему каждый вечер, когда отказывалась остаться. Что его родители судят ее не так, как его, – черт, да и ее родители тоже. Для Кокеров неважно, что она из хорошей семьи, что бы это ни значило; то, что она согласилась – нет, что она просила Кунле заняться сексом, – в их глазах не делало ее приличной девушкой. Ей уже со времен переходного возраста стало ясно, что ее желания ни во что не ставятся. Мальчики должны хотеть секса, а ей положено от них отбиваться – так поступают хорошие девочки, чтобы не опозорить свою семью.

Вураоле хотелось бы быть женщиной, которую все это уже не волнует. Хотелось бы наслаждаться тем, чем хочется, без угрызений совести и переживаний из-за взгляда, которым ее смерил профессор Кокер. Но ее это все-таки волновало. Что думает о ней он – и, еще важнее, что думает о ней его жена.

Вураола пыталась копировать идеально изогнутые брови профессора Корделии Кокер с тех самых пор, как впервые украла карандаш для глаз с маминого туалетного столика. Во время интернатуры в офтальмологии ее восхищение было так близко к преклонению, что она даже подумывала пойти в эту область, лишь бы ее наставницей была профессор Корделия. Та стала врачом-консультанткой еще до тридцати, а профессором – в сорок шесть. Ее голос словно переливался и плыл по больничным коридорам в облаке цветочного парфюма. В нее влюбились полкурса Вураолы. Вураола радовалась, что это не профессор Корделия вошла сейчас в гостиную Кунле. Муж наверняка ей расскажет, что видел, но это все же лучше, чем лично видеть, как эти идеальные брови разочарованно изгибаются.

Они прошли через кухню, мимо служанки, отскабливающей кастрюлю, в столовую, где сидели рядом родители Кунле и ели вареный плантан с овощами.

– Как ты, дорогая моя? – спросила профессор Корделия, приглашая Вураолу на стул напротив.

– Очень хорошо, ма, спасибо.

– Не хочешь плантан? Там еще должно было остаться.

– Нет, спасибо, ма.

– Точно? Это свежее ворово[57], попробуй с плантаном.

– Точно, ма.

– Мы поели после того, как я ее забрал. – Кунле сел рядом с Вураолой.

– О, вы уже давно встретились?

– Да, ма. Мы, эм-м, я была с Кунле.

– Ах, понимаю.

– Я не видел твою машину, когда мы вернулись, – сказал отец Кунле.

– Осталась в больнице, сэр, – ответил Кунле. – Ты меня звал?

Профессор Бабаджиде перевел взгляд от Кунле к Вураоле и обратно.

– Можешь говорить, она же его… они же вместе, – сказала мать Кунле.

– Может, мне лучше уйти. – Вураола встала.

Вошла служанка, чтобы убрать тарелки.

– Принеси Вуре сок, – попросил ее Кунле.

– Присядь, Вура. – Мать Кунле повернулась к мужу. – Бабаджиде, ну же, почему ты так себя ведешь? Это дочь Отунбы Макинвы.

Отец Кунле откинулся на спинку стула.

– Хм-м-м. Я знаю, что твой отец возлагает на тебя большие надежды, как и я. Ты не обычная девушка.

В этот раз Вураола попыталась выдержать его взгляд. Намек читался ясно: в планы ее отца не входит, что она будет заниматься сексом с парнем и спать на его диване, как обычная девушка. Это ей говорит профессор Кокер. Тот профессор Кокер, на чьих свадебных фотографиях в роли кольценосца можно видеть его сына Кунле.

– Что случилось? – спросила профессор Корделия. – Вура, ты не справляешься в больнице? Дежурство бывает трудным, àbí? Сегодня ты студентка, а уже завтра пациенты думают, будто у тебя есть ответы на все вопросы.

– Она справляется хорошо, на самом деле она одна из лучших, – сказал профессор Бабаджиде Кокер.

– Рада слышать, Вура. Ты всегда была умной девочкой.

Вернулась служанка с пачкой сока. Все молчали, пока она не наполнила стакан и не вышла.

– Итак, Кунле, что я хотел тебе сказать.

– Да, сэр.

– Сегодня на службу приходил председатель партии, нам выпал случай поговорить перед его уходом. Он считает, на следующих выборах будет наш шанс. Его люди рады поддержать меня, но подготовку надо начинать уже сейчас, и я хочу, чтобы в этом участвовал ты.

– Поздравляю, сэр, – сказал Кунле.

– Что ж, с этим обождем, пока не баллотируемся – в политике все меняется так быстро.

Профессор Корделия сжала плечо мужа.

– В этот раз у меня хорошие предчувствия.

Профессор Бабаджиде многозначительно взглянул на Вураолу.

– В политике все меняется так быстро, и поэтому лучше держать такие разговоры в семье, пока не потребуется привлечь посторонних.

– Конечно, сэр. – Вураола взболтала остатки сока в стакане. Надо допить, потом подождать минут десять-пятнадцать и тогда уходить. Это мама прочно вбила ей в голову: надо подождать, чтобы хозяева не подумали, будто ты оголодавшая и пришла только поесть или выпить.

– Итак, Кунле, начинай готовить идеи. Партия предоставит нам пиарщиков, но главным будешь ты. Я хочу, чтобы ты все взял под контроль, а это возможно, только если у тебя идеи будут лучше, чем у них.

– Да, сэр. Я над этим поработаю. Еще раз поздравляю, сэр.

Профессор Корделия пригладила мужа по спине.

– Позволь себе насладиться моментом.

Вураола допила сок, проследив, чтобы на донышке что-то осталось, – неприлично выпивать все до капли. Ее поздравления так и остались на языке, легкие, как облатка, и уже таяли. Она не станет поздравлять отца Кунле – после того, как он назвал ее посторонней. Вот поэтому она так и нервничала, когда у нее появились чувства к Кунле: из-за того, что их отношения все осложнят. Его отец не стал бы вести себя так строго с кем-то другим, но, раз она дочь его друга, он считал, что может читать ей нотации, будто она и его дочь.

– Как твоя интернатура? – Профессор Корделия работала в больнице Ифе, поэтому Вураола с ней не пересекалась.

– Все хорошо, ма.

– Очень хорошо, что ты попала на практику сюда, наберешься больше опыта.

Вураола улыбнулась:

– Да, ма, в акушерском отделении я уже три раза принимала роды.

– В Ифе это невозможно, там так много интернов.

– Да, ма, я сама рада, что решила вернуться. Работа здесь напряженная, но я учусь.

– Надеюсь, тебе не слишком тяжело?

– Она не высыпается, – сказал Кунле.

Профессор Бабаджиде Кокер хмыкнул, вставая из-за стола.

– Сама на это подписывалась. Половина нашей работы – стойкость.

– Это не значит, что она вообще не должна спать.

– Если успевает проводить время в доме мальчиков у Кунле, она не так уж устает. – И профессор Бабаджиде вышел в гостиную.

– Не обращай на него внимания, Вура. Он нервничает из-за выборов. – Профессор Корделия вздохнула. – Кунле, в следующие два года нам придется потрудиться.

Вураола встала.

– Думаю, мне пора домой, ма.

– Обратно в общежитие?

– Нет, ма, если я на выходных не дежурю, то уезжаю домой.

– Это очень удачно, дорогая моя.

– Я попрощаюсь с профессором.

Она прошла через арку, разделявшую комнаты. Профессор Кокер сидел в мягком кресле, громко щелкал костяшками и смотрел в пустоту.

Вураола покашляла, чтобы обозначить свое присутствие.

Он оглянулся.

– Я ухожу, сэр. – Она выдавила улыбку.

– Хорошо. Передавай привет Отунбе и Йейе.

– Да, сэр, передам.

– Подожди, Вураола. Подойди.

Вураола приблизилась.

– Слушай, если вы с Кунле планируете пожениться – а я надеюсь, вы планируете, – проследи, чтобы ты не забеременела до свадьбы. В соборе не станут проводить церемонию, если ты беременна, новый викарий очень строгий. Ты меня понимаешь?

Вураола кивнула, не отрывая глаз от блика люстры на лысине профессора Кокера.

* * *

Мать Кунле настаивала, чтобы Вураола не водила сама, пока не отдохнет.

– Sebì[58], Кунле все равно надо забрать машину от больницы? Пусть он за ней заедет после того, как отвезет тебя домой.

– Он планировал в понедельник, ма. Он приедет в больницу с профессором и оттуда отправится к себе на работу.

– Неужели до тебя так долго ехать? – Она повернулась к дому. – Лакунле! Рядом с моими очками.

Они стояли у машины Вураолы и ждали, пока Кунле принесет сувенирную сумку из Союза матерей, которую его мама хотела передать ей.

Он вышел и поднял матерчатую сумку, чтобы мать кивнула и подтвердила, что это правильная.

– Ты же отвезешь ее домой, àbí? У тебя есть другие планы на вечер?

– Ну, Вура любит изображать суперженщину, а я ей иногда позволяю, – сказал Кунле.

– Óyá, отдай ему ключи, ты успеешь даже выспаться в дороге.

Не успели они выехать, а Кунле уже говорил о кампании.

– Еще нельзя показывать, что это кампания, надо какое-то время продолжать общественные проекты, но следить, чтобы везде мелькало его имя.

– Проекты? Вроде была только одна скважина?

– Можно легко пробурить еще шесть, по всему штату. Потом – обучение молодежи. Распечатаем на объявлениях его фотографию.

– Обучению чему?

Кунле нахмурился:

– В смысле?

– На чем вы сосредоточитесь? Каким навыкам будете обучать?

– Чего угодно – чему сейчас обучаются женщины? Бусы делают – или что?

Вураола покачала головой:

– Я откуда знаю?

– Ты ведь женщина?

– Это еще не делает меня экспертом в том, чему сейчас учатся все женщины. Я могу в лучшем случае рассказать пару примеров, но вам, наверное, лучше провести какие-то исследования?

– Кулинария там какая-нибудь, неважно. И что-нибудь только для парней.

– Что вы планируете на самом деле?

– Я же и рассказываю.

– Я имею в виду программу твоего отца, какая она будет? Можно все пропускать через нее. Это будет ваш руководящий принцип.

– Хорошее здравоохранение, хорошие дороги, хорошее образование. Но обо всем этом в проекте обучения еще говорить нельзя. Надо везде указывать его инициалы, а потом их же использовать в самой кампании. Есть мысли?

– В больнице все зовут его Проф. Б. – наверное, чтобы отличить от твоей мамы.

– «Проф Б» как-то слабовато. Хм, Бабаджиде Кокер. Может, Профессор Би Джей.

Вураола подавила смешок.

– «Би Джей» – не лучший вариант[59].

До него дошло не сразу.

– Ну тогда Пи Джей Си – профессор Джиде Кокер. «Профессора» оставить надо, так звучит внушительней.

– Но я-то спрашиваю о том, что можно измерить. Хорошее здравоохранение – это как? Больше отделений скорой помощи? Сколько? Повышение зарплаты для государственных врачей? Курсы повышения квалификации? Рабочие условия? Разве не на этом надо строить кампанию? Даже это самое обучение. Ты так говоришь, будто главное – не молодежь, а напечатать его фотографию на плакатах.

– Ты ничего не понимаешь в политике.

– Это как-то высокомерно.

– Это факт. – Его руки сжали руль. – А то, блин, будто все на свете знаешь.

– Лакунле Кокер. – Иногда этого хватало – полное имя перезагружало его чувства.

– Прости, но я пытаюсь сказать, что в этой стране политика устроена по-другому, да? Нужен простой посыл, то, что умещается на пачке риса или соли. Ты же знаешь, что будет основными материалами кампании, да? Рис, соль, отрезы анкары. На них внятную программу не распишешь. Максимум семь пунктов.

Вураола вспомнила открытый рот и беззубые десны Пия. Как он умер зажмурившись, словно, уже с трудом пытаясь вдохнуть, осознал, что на этот мир слишком страшно взглянуть. Она отвернулась от Кунле. Надо было все-таки настоять на своем и ехать одной. Опустила бы окно, ветер и шум не дали бы уснуть до самого дома.

Они проехали мимо статуи Обокуна[60] и направились к центральной мечети.

– Останови, – сказала она перед мечетью.

На другой стороне дороги стояли столы торговцев со всем подряд – от фруктов до обуви, от плееров до одежды. Она наклонилась, чтобы опустить окно со стороны Кунле, и жестом подозвала лоточника.

Он подбежал к машине.

– Есть Face 2 Face?

– Говорите wetin[61]?

– Face 2 Face. Альбом 2Face, есть am[62]?

– Этот, да na. Na у всех есть am. Ждите мало, сейчас будет.

– Мне кажется, у твоего папы должны быть планы как минимум на здравоохранение. В смысле, как иначе. Поговори с ним, пока не определишься со стратегией. Ты удивишься, как это близко народу. Люди умирают зря, Кунле. Ты даже не представляешь.

Торговец вернулся с диском, и Кунле заплатил раньше, чем она раскрыла кошелек. Он посигналил такси и влился вперед него в движение.

– У него было право проезда. – Вураола достала диск из бумажного конверта.

– Это не значит, что ему можно ехать так медленно.

Вставив диск в магнитолу и промотав до Odi Ya, Вураола закрыла глаза и дала песне заглушить последние вдохи Пия. Она поддалась ударным, многослойному голосу 2Face – три слоя? Четыре? И тому внезапному чувству освобождения во время перехода к а капелла в конце.

– Мне не нравится, как ты со мной разговариваешь.

– Как? Я просто хотела… Да что я?.. Я слишком устала, Кунле. Давай потом?

– Ты всегда уставшая.

– Вообще-то да, так и есть, и от тебя пользы немного. От тебя я тоже устаю. Можем прекратить?

– Ты даже не приняла мое извинение.

– Сказать «прости, но…» не считается за извинение, но это и неважно. Я сказала – давай прекратим. Можно просто спокойно послушать музыку?

– Я только хочу сказать, что люди в этой стране хотят другого, ясно? А все то, о чем говоришь ты, на выборах победить не помогает, ясно?

– Господи боже. Ладно, как скажешь.

– Такое ощущение, что тебе даже не хочется постараться ради нас.

– Постараться? Кунле, ты мне очень нравишься, ты же сам знаешь. Просто. Пожалуйста.

– Ты знаешь, я тебя люблю. – Он положил руку ей на колено и сжал. – Хоть ты и охренеть какая упрямая.

Вураола не ответила. Вскоре после того, как они начали встречаться, он вбил себе в голову, будто она несговорчивая, и напоминал об этом, когда злился. Или чтобы обидеть, или потому, что его это почему-то возбуждало, – или же он считал ее непокорность вызовом своему авторитету.

Он передвинул руку на бедре выше. Значит, возбуждало. Все-таки лучше, чем вызов.

Они свернули на улицу, которую родители назвали в честь себя, потому что поселились здесь первые. Дом ее родителей стоял теперь вторым в ряду, за забором с колючей проволокой виднелась только его крыша.

Кунле дважды просигналил, ворота открылись, и Вураола помахала охраннику, проезжая мимо. Тот шуточно отдал честь. Дом находился далеко от ворот, оставляя место для лужайки такого размера, что здесь можно было бы проводить футбольные матчи, и для искусственного водопада – его включали, только когда отец принимал гостей. Они проехали по гравийной дорожке, ведущей мимо парадных дверей к бетонному прямоугольнику, где за ширмой декоративных деревьев обычно ставили машины.

Пока они шли через лужайку к дому, Кунле обнял ее за плечи.

Вураола два раза позвонила, потом полезла в сумочку за ключами. Дверь открылась раньше, чем она успела их вставить, и Мотара чуть не врезалась в нее, вылетев из дома в таких шортах и топе, которые мама никогда бы не разрешила Вураоле носить даже дома, когда она была подростком.

– Ты – ты не забыла поздороваться со старшими? – бросила ей вслед Вураола.

Мотара топала себе дальше к декоративным деревьям.

– Прости уж, – сказала Вураола Кунле. – Когда она не в настроении, эта девчонка – что-то с чем-то.

Кунле пожал плечами:

– Вы ее избаловали.

Так она сама не раз говорила Кунле, своим родителям, Лайи и даже Мотаре, но из уст Кунле это задевало. Перед тем как войти в дом, она стряхнула его руку с плеч.

В гостиной никого не было, но на втором этаже шумел телевизор. Вураола расслышала голос Бакки Райта. Снова мама пересматривает «Савороиде»[63].

Кунле потянулся к ее руке, когда они поднимались, но она сделала вид, будто не заметила, и опередила его, шагая через ступеньку. Лестничная площадка переходила в семейную комнату. Это была закрытая территория для большинства гостей, кроме тех, кто, как Кунле с его родителями, уже практически сам стал семьей. Друзья семьи, как их называли родители.

Мать Вураола раскинулась на длинном диване, возложив ноги на две подушки. Когда она отвернулась от телевизора и увидела Кунле, ее лицо просветлело.

– Лакунле, Лакунле! Вураола не говорила, что ты придешь.

Кунле простерся на полу, коснувшись подбородком края половика.

– Добрый день, ма.

– Pẹ̀lẹ́, mummy ńkọ́? Àti профессор?[64]

– Все хорошо, ма. Они передают привет.

Вураола обняла мать сзади.

– Йейе о. Единственная и неповторимая Йейе Бобаджиро, а любые другие – подделки.

– Вураола omo Йейе, вспомнила наконец свою мать, эн?

– Просто признайся, что ты скучала по любимой дочери.

– Поднимись, Лакунле, поднимись. Omo dada[65], сядь, пожалуйста. – Йейе бросила взгляд на Вураолу. – Такой воспитанный молодой человек. В наше время это редкость.

Кунле здесь всегда был желанным гостем, и чаще всего Вураола радовалась, что его присутствие оживляет маму. Но время от времени ее и раздражало мамино одобрение. Она и сейчас чувствовала, как гнев, зачаточный и горький, нарастает в горле, будто желчь.

Эта самая женщина прошла мимо Нонсо, никак не реагируя, когда он простерся и прижимался подбородком к полу на том же самом месте, где теперь был Кунле. Бедный Нонсо. Он не двигался с места, даже когда Йейе вышла: поднялся, только когда в коридоре хлопнула дверь в ее комнату. Вураола познакомилась с ним на посвящении первокурсников, когда сама начинала первый курс в медвузе, а он уже учился на третьем. Подружились они на второй ее год, когда вместе работали в комитете недели здоровья. К концу ее третьего курса они стали такими друзьями, которые говорят по телефону, пока тот не разрядится. Друзьями, которые на День святого Валентина гуляют вместе и засыпают друг у друга в объятиях. Друзьями, которые иногда целуются и ласкают друг друга. Иногда они встречались с другими, но все еще оставались друзьями, а потом пересекались и делились страшными историями, касаясь друг друга только в перерывах между бывшими. Она в любом случае больше доверяла постоянству дружбы, чем романтики, – ну или так говорила, пока не пригласила его в гости на каникулах, когда была дома с родителями и когда между ней с Нонсо все трепетало от ожиданий.