Ароматерапия

Мужчина снова появился передомной.

–Раздевайся! – скомандовал он быстро,свзглядом, не допускающим возражения.

Я переменилась в лице, протестуя характером, отображавшим отрицание.

–Раздевайся, ну же! – он скомандовал ещё громче. Я даже дрогнула и тут же ринулась к месту одиночного заплыва. Уверена, ослушайся я его- он бы сам содрал с меня одежду.

Я подошла и глянула в серую воду. Жестяная ванная, стоявшая подле печного барабана на четырёх кирпичах, не внушала доверия прочности. Я застыла в нерешительности, потом молча стала стягивать с себя дорогие чулки, бросая их на грязный угольный пол, при этом метая на Аркадия обвинительные взгляды. Мои ноги обмакнулись в тихий, нетронутый пепел, что сыпался из-за скважины печи. Аркадий возился с занавеской, орудуя её на вытянутую бечёвку.

Затем я сняла юбку, оголив мягкие округлости тела, и протянула ее ему. Мне было жалко кидать ее в неряшливые объятия пепелища, ведь когда-то я за нее заплатила немалые деньги. Помощник откликнулся на просьбу, швырнув юбку небрежно прочь в сторону.

Оборудованная лачуга оккупировала меня в прочный плен простыни. Ее раскинувшиеся белые полотна-паруса, теснили мою гордыню в повиновении, заставляя не отлынивать в робких колеблющих движениях, а брали напором, напролом измываясь над моей наготой.

Я села в ванную, и тело, как огромный ледник, раскололось от тепла, сняв оковы озноба. Я всплеснула водой, омывая свои плечи. Аркадий, по другую сторону занавесы, петлял кругами.

–Ты не пугайся, у меня такие методы, некоторые люди ставят рюмки на стол, прежде чем начать разговор, а я вот убеждаюсь, что человек должен быть чист во время беседы. Да, к тому же ты сильно замёрзла.

Я осознавала его двоякую формулировку, но всё же он был прав, горячая вода благотворно сказывалась на мне, и говорить становилось легче и непринуждённее.

– Хорошо!– проговорила я абсолютно спокойно, бесшумно шевельнувшись в многослойности воды.

Его темное отражение по ту сторону блуждало призраком, метая оживленные образы.

–Ты замечала, как люди меняются без одежды? Голым следует доверять больше, да и врут они меньше, скорее пытаются спастись, как утопленники.

–Стало быть, ты меня так обезоружил? Я удивляюсь тому, как легко ты это сделал. Мне не пришлось даже искать спасения, придумывая связующие хитрости.

– Так что привело тебя ко мне? – я слышала, как нож сек деревянную доску, Аркадий что-то разделывал.

– Ну…– я затянула, -Поскольку я голая, скрывать мне нечего, то… Я из-за тебя больше жить не могу!

Его тень перестала шевелиться. Аркадий замер на месте.

–Я хочу знать, может ли измениться моя жизнь!? И ты ли причина этому. Бывает однажды такое, в один миг приходит жажда, рвение узнать свои мысли лучше. Это даже не я сама, это следствие бессонницы, страха, отсутствия тишины в голове. Я больше не могла жить снаружи. Я забывала кормить себя, говорить с собой, спрашивать о себе, я забываю о себе полностью, поверь, это страшная вещь – вычеркнуть себя из собственной жизни. Все эти проклятые мысли сами приходят ко мне, кто-то с правдой, пеной у рта кричит с трибуны правосудия, кто-то живой, кто-то мёртвый, совсем песочный, мимолётный, но след его вдалеке, в виде останков в памяти. Кто-то, без приглашения, за помощью и долго сидит и ждёт, что ему подадут милостыню, выслушают, кто-то не спит во мне всю ночь и болтает безумолку, свесив ноги, кто-то очень приветливый и навязчивый, бегает туда-сюда за спасибо, кто-то вечно кого-то хоронит во мне, плачет, не шевелится, но и не уходит. Бывает, всё внутри кто-то лечит меня старательно, латая пилюлями доверия, любви, праздника, смеха и радости. А со мной случилось непредвиденное, я окунулась с головой в большой чан с едким раствором и всё внутри меня, каждую мысль, облачили в твой запах. Вот я и хочу понять, значит ли всё это хоть что-то. – потом я глубоко вдохнула, задумываясь, осталось ли мне ещё что-то сказать требующегося более основательного подтверждения или анализа моих слов, я не знала, поэтому повторила ещё раз, то что имело для меня особое значение.

– Я хочу понять себя!

Через некоторое молчание Аркадий отозвался.

–Должно быть, мой брат любит тебя! – он протянул мне ковш, догадавшись об обстоятельствах повлекших меня сюда.

–В какой- то момент я тоже его любила, но потом он стал противнее соли. Дело совсем не в нём!– я убедительно протестовала, взяв его «подарок», и обдала себя с ног до головы водой, намочив волосы.

–Я всегда меланхолична, от этого кажусь влюблённой, но это совсем не так! Я замечала, что человек по своей сущности механизм. Мы автоматически выбираем манеру поведения, речи, в зависимости от того, с кем говорим, кто перед нами и где находимся. В итоге понимаем, чего нам хочется в данную минуту. Влюбиться или прожить с человеком жизнь, а в следующую минуту нас клонит ко сну и нам уже не интересны разбитые сердца, но было бы неплохо, проснувшись, обнаружить всё того же человека, с кем хотелось пережить ту прошедшую минуту.

Я говорила осторожно, делая паузы, словно переходила ручей по скользким камням, держа равновесия в словах, но всё же голос мой дрожал на грани упадка.

– Моя безысходность доводила меня до того, что я мешала сама себе. Все части собственного тела казались лишними, лишали покоя. Я не знаю, как это объяснить себе, а уж тебе… Наверное, состояние внутри держится близко к чему-то грядущему и понять нельзя, пока не дойдёшь до источника возникновения.

Всё вокруг замерло. Лишь шелест воды скидывал с трудом скопившуюся немоту, и слышались незначительные барахтанья его тела в тишине.

–Я не вернусь! Ты ведь здесь за этим?

Я медленно моргнула, как бы примирившись с его выбором.

–Нет!

–Я хочу убедиться, что ты действительно не хочешь, даже сейчас.

–Вода должно быть остыла?

–Да!

– Я здесь из-за себя. Я устала хранить в себе образ, где ты влюблён в меня! Он неотступно следует за мной, словно тень неразделимая, и каждый раз берет власть надо мной.

– Как ты думаешь, что, по-твоему, делает мужчин счастливыми? – его нож снова рассекал доску.

– Пожалуй, ложь, – выдала я осознанно.

Ведь она и вправду была не такая горькая, как правда, от того ей можно было подсластить всё, что угодно.

– Тогда зачем сказала правду?

Я на секунду прикрыла глаза. Мне бы сейчас для храбрости принять на грудь материнского молока, ощутить плотский фундамент, куда нас, всех младенцев, сваливают из чрева в другую пропасть под названием жизнь. Мы царапаемся из глубины, барахтаясь, потом ползём, идём и всё тянемся и тянемся к тем рукам, что тащат нас канатами любви, тепла, заботы, помогая нам достигнуть опоры. Выбравшись, мы и сами становимся теми, кто способен вручить опыт скалолазания следующему началу. Как бы странно не звучало, но наши отцы преграда. Они мешают нам. Вкладывают в нас обереги в виде страха, наставления, неустойчивой насыпи. Перед нами образцы великих историй, рассказанных главами семейства, о том, как опытные отцы выдают замуж неопытных дочерей, дабы помочь им избежать ошибок. Можно точно сказать, если тебя любят такие покровители, то ты всё равно найдешь, за что их ненавидеть. Они приносят тебя в жертву ради племенного потомства, титула, чести и вот ты уже елозишь под стариком, который кряхтит тебе в ухо, укрепляет тебя руками в позиции, положив на лопатки. Мое теловынужденно подчиняется ритму неподвластному движению, а мой собственный вес вдавливает меня в упругую койку, загоняя в адские муки терпения, пальцы молчат, не смея обхватить соперника в ритуальных метаниях. Он продолжает изматывать свою дряхлость, ведь в организме слишком много движущихся частей, способных удовлетворить разбалованного старика, вымучивая меня противной любовью.

Сквозь толщу холодной пластины, накрывающую меня с головой, я слышу слабый и далёкий голос, но сама продолжала удаляться, тонуть, пока не почувствовала ничего, кроме той глубины, в которую упала. Теперь вода была остроконечной, ранящей меня, что прежде наполняла живительной, тёплой силой, сейчас вонзала в меня холодные иглы, словно я тряпичная кукла.

–Дороти! Дороти!

Я открыла глаза.

– Всё в порядке, – отозвалась я. – Я на миг задремала.

– Вылезай! Вода совсем остыла. Я даже слышу, как ты снова дрожишь. Пора пить разогревающий напиток. Нам нужно будет погасить свет дотемна, а то лесные звери спать не дадут, здесь в чаще свои законы.

– Да, конечно.

Я спустила свои ноги из ванны. По моей коже прокатились капли воды, сворачиваясь в хрупкие, прозрачные хрусталики. Я завернулась в бархатное полотенце. Аркадий тут же смахнул разделяющую накидку.

– Совсем другой вид! – отшвырнул он простынь в сторону. – Давай, одевайся и за стол, что тебе принести? В багаже ведь есть сменные вещи?

–Да, да, – я закивала.

–Отлично, – он принёс мне сумку.

–Мне кажется, ты поторопился, сняв защиту, как мне теперь одеться? – я огляделась вокруг, нет ли возможности уединиться.

– По старинке, я отвернусь, а ты одевайся.

– Как всё просто, – я глянула на него строго, но он выдержал мой взгляд, и я смягчилась.

– Ладно.

Я скинула с себя полотенце. По мне тут же прошёлся взгляд Аркадия, подмечая всё то, что я прятала в одежде: выступающие ключицы, острые плечи, заметную синеву под покровом кожи, бревенчатые рёбра, небольшую грудь, мягкий живот и худобу тянущегося позвоночника, отчётливо возвышавшего видимые реечные кости. Я натянула пижаму.

– Я думала, ты отвернулся.

–Так я не успел, ты не предупредила, – его выражение лица ликовало.

–Надеюсь, мой зад к столу не слишком обесчестил твоё гостеприимство, – съязвила я тут же.

Аркадий улыбнулся.

–Всё в порядке, не слишком.

Мы сели за стол. За окном стоял ноябрь, и шёл мелкий снег. Я поглядывала на Аркадия исподлобья.

–Да не дуйся, что я, голых женщин не видел.

–Кто знает, может и не видел!

Его чёрные глаза всплеснули на меня порцией родственной души, меня обдало жаром, как обычно вода кидается на раскалённые угли, торопясь всыпать им горячей розги. Его волосы в медовом свете, облегающим пространство кухни, трепыхались, подобно весёлым воробьям в лужице солнца. Я поковырялась в тарелке, выпила пряный отвар, поморщилась от ужасного пряного вкуса, и у меня в горле всё зажгло. Промокнув свой рот ладошкой от сытости, я подтянула колени к груди, собрав свое тело в один комок, и оперлась подбородком на правое колено, смотря на Аркадия. В эту же минуту почувствовала, как моё сердце затрепыхалось с бешеной силой, будто его вынули из основ груди живительной влаги и бросили на засушливый конец земли. Оно забилось так быстро, хватая последние рывки жизни, сжимаясь, болезненно корчась в сокращениях, отбиваясь от нападок душащего зноя. Мне сделалось душно, я затруднительно сглотнула. «Возможно, настой»: пронеслось у меня в голове и перед глазами помутнело.

– Что ты мне дал?… – мне совсем стало плохо, я почувствовала слабость и что вот-вот рухну, хотела было встать, но пошатнулась, ощутила, как Аркадий подхватил меня, выволок на улицу и сунул мне два пальца в рот. Меня тут же стошнило, и я, обессиленная, припала к Аркадию, слыша его утешительный голос, и как в его груди бешено барабанило сердце, словно просилось наружу.

– Тише, тише, сейчас всё пройдет, – он гладил меня по волосам, успокаивая. Меня всё ещё качало. – Надо выпить воды, – он завёл меня обратно в дом и усадил на кровать. -Кто же знал, что ты такая хрупкая! У тебя, что, есть непереносимость на травы? -ответа он не ждал, понимая мое состояние, скорее говорил сам с собой, выясняя причину инцидента.

У меня, и в прям, была непереносимость боярышника, не знаю почему, но от него у меня перекрывалось дыхание и сдавливалось горло. Меня ни один человек не знал настолько, чтобы я доверила ему свои недуги. Мне и в голову не приходила мысль о том, что однажды моё собственное молчание могло погубить меня.

–Да, – глухо проронила я, смутно соображая, в чём дело. -До это я ведь никогда…

–Боже! -вскрикнул Аркадий, осознавая весь ужас, протирая свой лоб в испаринах, и всё еще прижимал меня к себе. Он гладил меня по волосам, шеи, выступу рёбер, позвонкам маленьким и крохотным выступам, продавливая их пальцами, словно слепец, не спеша перебирал азбуку по точкам, учась грамоте. Всё аккуратно раскладывал в синхронном порядке, как мозаику, складывал меня по частям. Я чувствовала, как внутри меня сцеплялось всё воедино, будто его прикосновения имели магическую силу.

– Я тебя так сильно люблю, -пробормотала я.

Он отклонил меня за оба плеча и посмотрел в лицо, улыбаясь.

–Ты, что, бредишь?

–Нет-нет, верни меня обратно к себе, – я потянулась к его груди, и он снова прижал меня.

–Всё будет хорошо! – заверил он меня, продолжая поглаживания по спине.

Какое время мы сидели, не шевелясь, слышно было тиканье часов и потрескивания дров в печи. За окном бесшумно падал снег, нагромождая лес.

–Последний раз мне было так хорошо, когда была мама жива, – она ведь точно была?! Поймала я себя на мыслях с долей сомнения.

–Хорошо?! – произнёс он удивлённо, удовлетворившись, что моя ирония, по отношению к случившемуся, возвращала мне оптимизма, и я приходила в норму, его тело даже немного осело на кровати более раскованно, сняв напряжение.

Я с трудом улыбнулась и стала углубляться в мысли о маме, в голове был лишь один эпизод с велосипедом, но я всегда ощущала её, стоило лишь мне о ней подумать, и казалось, воспоминаний гораздо больше, просто они прячутся от меня.

– Я никогда не упоминала о маме, с тех пор как она умерла. Мне было шестнадцать лет. Да и мне нечего о ней сказать. Как странно, да?– я уставилась в пустоту и блуждала по ней,пока на полу не заметила пятно, маленькое черное, как бывало от горящей спички, что прожгла деревянный пол. Сейчас было такое чувство, словно я говорила этому пятну, и чем больше я говорила, тем больше оно напитывалось моей горечью и росло, расширяясь в моём затуманенном сознании.

– Все, как будто ждут, когда именно она станет причиной моих срывов и безумств, – продолжила я. – Что все мои проблемы пройдут через нашу родственную схожесть. В нашем доме невысокого мнения о женщинах, кто бросает своих детей и уезжает черти куда, откуда вестей не послать, а потом приходит одно лишь известие. Я не хочу впутывать эту скорбь в свой разум. Мои сдавленные скулы не унять от страдания, от пыток своего горла, хоть что-то произнести без слёз. Больно, когда ты живешь, а тот, кого ты любила, мучает тебя своей гибелью. Смотришь на своё отражение в зеркало, уничтоженное смертью родного человека, теряя всякий смысл дышать, а сегодня я почувствовала рядом с тобой, как вся боль прошлая, я даже не боялась умереть, ведь всем бы стало только лучше без меня, – я медленно говорила, ощущая в себе слабость. Голос звучал сонно и лениво, подрагивая, как струна.

–Не говори так! -возмущенно сказал Аркадий. – Никому еще от смерти не становилось лучше.

–Если тебя так заботит моя смерть, не мог бы ты остаться со мной навсегда?

Он молчал, а мне хотелось танцевать под его мелодичное молчание. Закрыв глаза, обтянуть его плечи руками и раскачивать наше чувство любви, которое порой принимает странные формы. Собравшись с силами, я отстранилась и взглянула в его лицо. Его наполняла тревога, сломившая его прежнюю несокрушимость.

–Я заварю нам чай, – он медленно отпускал меня, убедившись, что я не рухну, как только он отойдет.

–Только без всяких трав! -он грустно улыбнулся и опустил глаза от неловкости.

Я вернулась к мыслям, ощущая себя покинутой всеми, даже тепло Аркадия, что совсем недавно прилегало ко мне, растворилось в этом одиночестве.

Стоя за дверью отцовского кабинета, в день своего тринадцатилетия, я слышала разговор, который отголосками доносился до меня. Кто знает, за какой дверью могла оказаться и моя мама однажды, что решила уехать от нас. В детстве невозможно принять правду. Я не знала, с кем тогда говорил отец, и о чём шла речь, тоже не совсем понимала, а может мне чудилось, как и многое происходящее в моей жизни. "Она задавила собственного ребенка, и теперь нам приходится растить это отродье, в которой нет ни капли моей крови, и что она будет знать о чести и порядочности, когда узнает что ее мать-наркоманка продала её за дозу? И я даже не знаю, кто из нас ничтожнее:мать, продавшая ребенка или же я, кто купил это отродье". После он громко положил трубку телефона. Если бы электрические провода имели чувства и память, то шарахнули бы его током, и каждый раз били бы его, как только он отзывался неуважительно в таком роде. Но ведь репутация наше всё! Наверняка, он обрезал им их языки, напитавшиеся острым огнём.

–Ты там как, в порядке?– выкрикнул Аркадий. Я слышала, как вскипел чайник.

–Да!– тихо отозвалась я, заверив в своем состоянии, которое нормализовалось, и мне хотелось пить, чай был кстати.

Он вошел с двумя чашками и улыбнулся мне, осторожно приближаясь. Я шевельнула губами в похожей улыбке.

–Держи! Только осторожней, – он протянул мне чашку и сел рядом.

–Ну, как тебе лучше?– я вытянула губы и подула на горячий чай. – Намного.

Меня всё еще мутило, и теперь от этих мыслей, что мелькали у меня в голове, словно все это время внутри меня был сжат комок желчи, отравлявший мою жизнь. Сейчас он вновь просился наружу и то, что меня вырвало, это скорее пробившаяся за ограждения правда, и теперь во мне ощущалось место, которое рано или поздно заполнится. Мои глаза налились слезами, от захлестнувших эмоций, и заблестели, как ночная вода под светом яркой луны. Я не хотела показывать своих слёз и, прикоснувшись губами к краю чашки, осторожно сделала маленький глоток, чтобы не разреветься окончательно.

Время было за полночь, я понимала, что могу так просидеть ещё долго, оставаясь в какой-то в прострации.

Аркадий отошёл. Зажёг свечуи, вернувшись, снова поинтересовался:

–Ну, как ты?

–Лучше! -я всё еще сидела на кровати, не шевелясь.

Он громко вздохнул, словно испускал дух, как раненое животные, которому оставалось жить считанные минуты, и поэтому из его лёгких вырывалось какое-то непонятное скрежетание.

– Давай ложись, – он наклонился и вытащил из-под меня одеяло. Постель оказалась прохладной.

Аркадий лёг у стены. Кровать скрипнула, прогнувшись под его тяжестью. Должно быть, она, бедняжка охрипла от его ночей, такая ноша. Я заправила волосы за уши, дважды, как бы готовясь к чему-то неизбежному.

–Давай, иди сюда, -он расправил руку, укладывая меня на свою грудь. – Так быстрей согреешься, а то я тебя ещё и на улицу вытащил, это из-за паники, я испугался.

С кухни падала широкая полоса света от свечи. Я медленно, бесшумно притянулась ближе, будто на охоте, где тело двигается странно и неуклюже. Сделав глубокий вдох, я вытянула из него жилку знакомого аромата. Улыбнулась той глубине, что удовлетворила мои ожидания. Я чувствовала себя в раю, запах его кожи – сладковатый, с горечью бил, словно ключом, живительной силой пробуждая во мне любовь.

Аркадий меня резко отстранил.

–Ты что так дышишь?

Наши лица оказались близко, он смотрел на недоступный край моих губ с целью коснуться. Я замечала за ним обходительный, переключающийся интерес ко всем чертам моего лица. В ответ я вглядывалась в его резные морщинки кожи, аккуратно проработанные возрастом.

–Не знаю, могу ли я тебя поцеловать? – голос разогнал гладь ночи.

–Можешь, – прошептала я несмело.

Его губы прильнули кмоим, и я почувствовала себя на вершине Эвереста, где много свободы, ветра, открытого неба, уединения, что я получаю в обрамлении счастливого человека.

–Почему ты читаешь такую ерунду? – вдруг спросила я, увидев, как свет от свечи падает и на книги,те, что под креслом. После поцелуя или близости люди вполне себе могут задать вопрос о чём-то личном.

–Какую ерунду? -поинтересовался Аркадий, приподнявшись на локте. Кровать скрипнула. Его тело склонилось надо мной. Мне немного стало неловко, я и припомнить не могла, когда последний раз занималась любовью с мужчиной, но сейчас было неподходящее время, и Аркадий это понимал.

–Ну, ту! – я вытянула руку и указала под стул.

–Ах, эти! Они для разжигания печи, – опустился он обратно, и кровать снова взвизгнула в ночи, словно он в темноте наступил на что-то живое.

–Печи? – повторила я в недоумении.

– Именно – разжигать огонь.

–Не жалко? -поинтересовалась я, но Аркадий промолчал, его глаза вмиг закрылись. Наверное, его одолевала неотступность в плотской форме, что рядом валялась в виде хрупкого создания. По всей видимости, если я сейчас скажу хоть слово, то он бросит в меня эмоциональное оружие. Я размышляла, ощущая полноту тишины, словно она вся залезла в меня, и теперь мое тело не двигалось под тяжестью сна.

Глава 16

Утром всё ещё падал снег, такой мелкий, противный, и таял. Я посмотрела на Аркадия, который спал у стены, перевернувшись на живот, а руки были заведены под подушку. Они походили на вёсла, сильные, мощные, что борются с течением жизни, ярко выраженная линия спины в позвоночнике, точно прогнутый корпус корабля, выструганный творцом, немощным стариком, заботливым отцом в небесном храме. Он выстроил его из прочного дерева, гнущегося под тяготами судьбы, но не ломающего своей опоры. Крепко стягивая его рёбра упругой кожи, до скрежета и хруста, словно тянул канат, надрывая свои жилы, чтобы, как можно твёрже скрепить его силу духа и стойкость характера воедино с телом, делая из него совершенную модель человека, приговаривая воодушевительную молитву. "Это тебе, моя девочка, для опоры в жизни. Ты с ним будешь в мирных водах.Он выдержит с тобой любую бурю, он всё выдержит, держись его, а если однажды он пойдёт балластом ко дну, ты должна стать легче пёрышка и удержать обоих на плаву". Но,увы, порой гнев, боль настолько затмевают разум, что мы прибегаем к мудрости слишком поздно.

Я осторожно встала и пошла собирать чемодан.

Глава 17

– Ты обязательно приезжай на Рождество, в городе очень красиво, ставят большую ёлку на площади, и играют весёлые песни, пекут пряничные домики, и люди становятся светлее и добрее. Тебе непременно понравится, -я застегнула молнию сумки и поставила у крыльца. – Ну, что тебе здесь одному делать?

–Может, и приеду, -сказал он неуверенно и спустил ноги с кровати, встряхнул лицо ото сна, растирая руками, и встал.

Глава 18

Аркадий проводил меня до главной дороги, где меня ждало белое такси с чёрной эмблемой, чтобы отвезти до станции, а там, на поезд, идущий до города, на который я так и не попала. Мы любезно простились. Аркадий пообещал мне приехать в гости, как только всё хорошо обдумает. Я села в машину, подобрав край коричневого пальто, и хлопнула дверью. Машина сразу тронулась, я обернулась, улыбнувшись, помахала Аркадию вслед рукой. Он всё еще стоял. Выворачивая с обочины, такси вильнуло в сторону, нас качнуло.

–Боже, осторожней! – подалась я вперёд и прикрикнула водителю.

–Простите, дорога мокрая, – виновато подметил водитель сиплым голосом. Он глянул на меня в зеркало заднего вида, на котором болталась иконка Божьей Матери. Наши взгляды встретились. За рулём сидел молодой парень, лет двадцати, русоволосый, со светло-зелёными глазами, у меня таких в университете на кампусе ботаники полсотни неприметных. Было раннее утро, наверняка, студент, который подрабатывает, а иначе, зачем ему ехать в такую даль, да еще в такую непогоду. Снег назойливо бился в лобовое стекло, водитель, помешкав, включил дворники. Новичок, подумала я. Навстречу к нам приближался грузовик. Юнец потянулся включить радиоприёмник, для более миролюбивой обстановки и чтобы, хоть как-то, сбить сон. Не справившись с управлением, наша машина снова вильнула и вылетела на встречную полосу. Юнец растерялся, закрутил руль в разные стороны, а после отпустил, совсем закрыв лицо руками.

–Боже упаси! -вырвалось у меня, и мы врезались в лоб в лоб с грузовиком.

Я услышала глухой хлопок, ударилась обо что-то твёрдое, и в ушах всё зазвенело, звук напоминал россыпь хрустальных бус, такой отчётливый и оглушающий. Меня вышвырнуло на холодную магистраль через лобовое стекло. Мое тело сразу покрыл воздух, леденящий, колющий, ранящий острыми иглами. Я ощутила, как подо мной заструилась что-то тёплое, и от меня стали исходить лёгкие испарины. Я попыталась сделать вдох, но из меня вырвался неясный, обрывистый звук.

–К-хее… -с этим вдохом в моей груди отозвалась нестерпимая боль, словно меня сжало вакуумом. Это всё напоминало вращения в центрифуге, где теряются ощущения силы тяжести, из-за того что в ушных каналах кристаллы, помогающие отличить верх от низа, путаются во время вращения тела. Я лежала в огромном застывшемсгустке крови, видела ее края, расползающиеся всё дальше от меня. Она впитывалась в белый снег, насыщая его красным цветом. Правая нога лежала, неестественно вывернутая в бок, и я не могла пошевелиться. В голове была сплошная чернота, и постепенно моё собственное сознание стало отдаляться в эту влекущую тьму. Небо казалось таким низким, и мягкие облака стали плавно спускаться ещё ближе, казалось, мы устремились навстречу друг другу. Сотканные из тумана они двигались прямиком комне, окутывая своей воздушной массой. Я не знаю, сколько я так пролежала, прежде чем услышать в отдалении звуки сирен. Я увидела нечёткие цвета гирлянды, синей и красной. Нависла тень, заслонив мои облака, и разгоняя их ярким, бьющим лучом прямо в глаза, настырно открывая мне веки, и продолжая ослеплять. Это был фонарик.