Женя Колбаскин и сверхспособности

И тут меня вдруг мысль осенила. Хорошо, что я всегда маленький, складной ножичек носил с собой. Достал я его и отрезал две качели этих. Четыре веревки получилось. Одну я обвязал вокруг себя, другой привязал к себе Настю, а две оставшихся в рюкзак к ней закинул.

Ну и пошли мы этих бедолаг влюбленных опять искать. Идем мы, а Настя сзади плетется, как собочонка какая-то. Ну а чё делать? Это ради нее же.

Короче, вернулись мы обратно, где карусели эти. Там их не нашли. Позаходили во все кафешки. Тоже нет. Вышли к озеру. Смотрю – сидит он со своей кралей на скамейке в форме сердца, и губешки там уже вовсю раскатал, видать, целовать собрался. Ну и подошел я к нему, да как подзатыльник тресну.

– Че творишь? – говорю.

И без лишних слов, поднял его, да привязал к себе, и повел.

– До свидания, Мария.

– До свидания, Алексей.

«Ага, до свидания. Теперь уж точно, прощай родная, и не жди».

Обошли мы потом все это озеро по кругу. Сони этой несчастной нигде не было. Но тут вижу – сад какой-то растет, там цветов всяких куча, деревьев и прочее. В первый раз я его не приметил, видимо. Заходим мы туда, а эта Соня-тетеря взрослая, сидит в беседке, на скамеечке, и уши опять развесила. Патлатый этот снова ей что-то слащавое навешивает и приближается к ней, явно же, засосать хочет. «Ну, – думаю, – не бывать этому». Я подскочил к ним и отшвырнул его. Да так, что он аж свалился со скамейки этой.

– Милый, ты не ушибся?

– Нет, пампусик, все в порядке.

Фу, меня аж че-то подташнивать начало. Схватил я, короче, этого пампусика и тож к себе привязал.

– До встречи, любовь моя.

– Оревуар, моя ненаглядная.

Я оттуда припустил чуть ли не бегом. «Мало ли, что этот ненаглядный может вытворить. Кто его знает вообще. Все тут с ума посходили».

Идем мы наконец к выходу. Не знаю вообще, как это со стороны- то выглядело. Дико, наверное, очень. Ну а че? Подросток привезал к себе двух шмакодявок и взрослую бабищу и ведет их, словно какая-то собачница, которая выгуливает всех своих чихуа-хуа.

Но самое-то удивительное, что я был не один такой. Вы представляете или нет? Идем мы, значит, мимо парка, а от туда выходит мужик, а за ним, как какие-то альпинисты идут: женщина, жена его, видать, пацан моего возраста, видать, сын и девченка лехиного возраста, видать, дочь.

Они поравнялись с нами, и этот мужик ко мне подходит, и улыбается.

– Что тоже убегали? – спросил он меня.

– Да, – говорю, – еле выловил.

– Да, ужас какой-то. Часа два за ними бегал.

– Вы, вроде, одного потеряли, – говорю я ему и указываю назад.

Дочурка его сбежала или улетела, пока он лясы здесь точил со мной.

– Ек-макарек! – сказал он и рванул обратно.

Я после этого стал тоже на своих поглядывать, а то мало ли. Но они вообще какие-то безвольные были, как макароны переваренные.

В итоге вышли мы за ворота. Я их отвязал и усадил на скамейку. Вроде, немного очухиваться стали.

А рядом, прикиньте, такая же сцена примерно была. Женщина, значит, стояла напротив мужика, видать, мужа и двух девчонок, видать, дочерей, и водой их поливала из пятилитровой бутылки. Они сразу все и очухались.

– Извините, – говорю я ей, – можно я у вас воды остаток заберу? Вам больше не надо?

– Бери, – говорит. – Что тоже повлюблялись в невесть кого?

– Да. Спасибо.

Взял я бутылку эту и сам сначала попил, а то жажда меня долбила очень. Упарился я за ними бегать. Попил, значит, а потом начал потихоньку им воду на головы их дурные лить. Сам я удивлялся тому, что делал. Ну а чё? Обстоятельства такие. Зато сразу они все и поочухались. Действенное это средство. В смысле, голову водой обдавать.

– На, пейте, – говорю им и протягиваю бутылку младшей.

Они все стали жадно хлебать воду. «Жажда их мучает, видишь ли. Любовнички несчастные».

– Че вы такое устроили? – спрашиваю их таким тоном, тип, я их батька, а они нашкодили.

– Извини, – сказали все они по очереди.

– На нас же не действует эта фигня, что вы там все вытворяли? – продолжаю я докапываться до них.

– Он был такой обольстительный, – сказала Соня.

– Да, такой обаятельный, – добавила Настя.

– Да, она такая обходительная была, я даже…

– Стоп! – невытерпел я. – Хватит чушь нести!

Они сразу умолкли и головы повесели. А я сел рядом с ними и занял такую же понурую и удрученную позу.

– А как ты? – спросил Леша. – Нашел себе девушку?

– Ага, конечно. Ничего я не нашел.

Сказал я это, а сам на них не смотрю, но чувствую на своей башке их молчаливые и, типа, сочувственные взгляды.

– Найдешь еще, – сказала Соня и потрепала меня по плечу.

– Да уж, конечно. Видать, выбора нет, придется мне эту белую розу дурацкую дарить.

Да, вот мне и пришлось вспомнить про эту девицу. Я, вообще-то, про нею сразу подумал, когда дедок мне про любовь и все такое заливал. Но уж больно она страшненькая была. Да и эта нездоровая тема с белой розой какой-то отпугивала меня немного. Бред, в общем, сивой кобылы.

– Белую розу? – спрашивает Настя.

– Да. Девчонка там одна из школы сказала, что если я ей, типа, розу белую подарю завтра утром, то она обязательно со мной на свидание пойдет.

– Так хорошо, – говорит Лешка. – Надо купить розу.

– Ага. Где? Магазины эти цветочные рано все закрываются. Да и пока до дома доедем, точно все закрыто будет, а по этому Рыболовцу я больше ходить не собираюсь.

– Я знаю где! – чуть ли не закричала Соня и сразу же подскочила. – В саду. Сейчас сбегаю.

И она, короче, разогналась уже, но я вовремя ее прихватил. Знаю я ее сады и цветочки. Патлатник обыкновенный – вот её любимый цветок.

– Нет, – говорю ей повелительно так, – присмотри лучше за ними, а я сам сбегаю.

– Ладно, – она опустила покорно голову и пошла обратно.

Глава 14. Женя Колбаскин и гранит науки.

До нашего захолустья мы добрались на поезде или на электричке, без разницы, короче. Я вообще-то думал сначала, что мы там одни будем ехать. А мы зашли туда с мелкими, а там народу, тьма тьмущая. Вроде, как я понял, все они ехали на какие-то соревнования по сверхспособностям. Абсурд, в общем, полнейший.

Ну и вот, зашли мы туда, а там толкучка такая дикая была, что нас в итоге к толчку и оттеснили. И всю дорогу мы вдыхали эти приятные ароматы. Мы аж там чуть не задохнулись. Да и, вообще, в этом вагоне всякие нездоровые вещи творились. Обычно же, как в поезде бывает: все спокойно сидят, спят, читают, в мобильниках ковыряются, музыку слушают и все такое прочее. А тут, значит, гвалт был невыносимый. Реально, все че-т кричали, спорили, сверхспособностями своими мерились. Бабки там всё орали, что б им место уступили, хотя они даже здоровее молодых были. Ещё контролерша бегала по всем вагонам за сверхбыстрыми зайцами и ругалась на них. Предметы ещё всякие летали там повсюду. Один раз, значит, вообще какой-то молоток пролетел мимо, прикиньте. Я еле как успел увернуться от него. Невидимки эти всякие ещё постоянно в нас стукались. А потом вообще какая-то тетка начала с тележкой ездить туда-сюда и ноги наши давить. А сама она всё время кричала так пронзительно и противно: «Пирожки горячие, беляши, чебуреки». В общем, добрались мы кое-как до нашего городишки, вышли на перрон, и наконец-то вдохнули более-менее чистый воздух. Потом я проводил мелких до магаза, где они свои шмотки оставили, и мы распрощались, и пошли по домам.

Пришел я, значит, домой с этой дурацкой белой розой в руках. А родокам, да и всем, короче, плевать, что меня целый день не было. Никто даже встречать меня не вышел. Только мама, типа, крикнула из зала:

– Кто пришел?!

– Я! – вот и весь диалог.

Им даж не интересно было: узнал я че или нет. Батя с мамой сидели и телек смотрели в зале: фильмец какой-то древний. Бабушка тож там в кресле сидела и вязала: шарф какой-то или носки.

Я пошел на кухню пожрать. Закинул розу в вазу, погрел себе макарон с мясом и сел рядом с дедом. Он газетенку какую-то читал и семечки шелкал. Хрумкал очень противно и ещё сплевывал так громко: «Тьфу, тьфу».

– Ну как, нормально съездил? – спросил он.

– Нормально.

И все на этом. Газетенку он свою продолжил читать и семечки отвратительно шёлкать.

Не стал я никому говорить про то, что я умираю, и что меня только какая-то непонятая любовь спасет от этого, а то еще кипишь какой устроили или вообще обрадовались бы. Поэтому я пожрал и поплелся к себе в комнату, смирившись уже с тем, что я скоро сдохну.

Брат сидел за моим компом и рубился вовсю в какую-то, наверное, шибко интересную вещь. Мышка там чуть ли не со скоростью света по столу летала. Щелк, щелк, щелк, щелк. Но мне уже как-то по фиг было. «Пускай играет, мне все равно», – подумал я, и лег на кровать, и стал смотреть в потолок.

Лежал я так, лежал, не знаю точно сколько, может, полчаса или час. Ну и вот, лежал я так, лежал и вдруг меня, короче, злость какая-то охватила и решимость непоколебимая. «Со счетов они меня списали, значит! Мало того, что я умираю, так мне и в школу нельзя, видишь ли, ходить, из-за того что я – обычный! Обнаглели вообще! Может, я тож учиться как бы хочу! И че если я – обычный, то не человек, что ли?! Тупым меня считают! Нет уж, перебьются! Я покажу им кузькину мать!»

И тут я сделал то, что, наверное, уже сто лет не делал. Я подскочил с кровати и собрал все учебники, которые у меня были, и тетрадки тож. Свалил всё в портфель так, что он весь разбух, и пошел к Наде в комнату. Там у них два стола было, да и тихо всегда.

Зашел я к ней, а она сидит за своим столом и очередной кошачий шедевр рисует. Там у неё, типа, кот прям на столе сидит почему-то, а рядом яблоки какие-то валяются. А на тумбочке у неё ещё скульптурка из пластилина стояла. Тоже Барсик наш. Токо он, типа, уселся на стул, как человек прям, и лапку под рожу положил, типа, думает. Откуда моя сестра мелкая такие мысли черпала, ума не приложу.

Ну и вот, короче, сел я за Петькин стол, позвонил Димону, узнал, че задали на завтра. Он, конечно, отговаривал меня идти в школу. Говорил мне, что я не справлюсь и всё такое. «Это мы еще посмотрим!» – сказал я ему.

Ну а потом понеслась. Первое, что я сделал, так это литру. Опять эта грымза задала нам стих учить, токо теперь на выбор как бы. Ну я и выбрал средний такой. Что б, типа, я, и не дурак, и не выпендриваюсь. Выучил я его, короче, на зубок. Так, по крайне мере, мне казалось. Потом рассказал Наде несколько раз. Она мне даже хлопала, а я поклонился, как положено. Потом я физику эту дурацкую делал. Задачи всякие решал и к контрольной готовился. Даж, вроде, че-то немного понял. Муть голимая – эта физика, если честно. И потом ещё геометрию сделал. Теорем там до кучи выучил, рисовал все, чертил че-то. И еще, значит, физра у нас завтра была и труды. То есть повезло, что озарение на меня нашло на самый легкий день в недели, а то б башка моя лопнула от перенапряжения. Я-то и так уже закончил поздно. Сестренка уже уснула давно. Я укрыл ее и пошел к себе, а там балбес этот уснул прям на столе. Ну и, короче, что-то на меня нашло. Перенес я его, бугая такого, на его кровать. Пупок, конечно, чуть не вылез у меня наружу, но осилил кое-как.

Глава 15. Обычный? Ну и пофиг.

Проснулся я на следующее утро даже, как вам это сказать, в хорошем настроении, что ли. Умылся, зубы почистил, все как положено, в общем, сделал. Портфель собрал, дневник не забыл взять, оделся прилично: брюки там, рубашка и свитер.

Потом сожрал мамин омлет. Пока я ел, пришел дед на кухню и начал шутки всякие травить, подкалывать меня там, Петьку. Я смеялся вместе со всеми. Розу эту в итоге забыл, пришлось за ней возвращаться.

Добрался я до школы без особых происшествий. Так, только бегун один меня чуть в канаву не столкнул.

Зашел я в школу. Иду, короче, и все кто на меня не посмотрит, удивленные такие глазенки делают. Мол, я ненормальный какой, приперся тут, а меня и не ждали больше никогда увидеть. «Ну и че? – думаю, – Я им покажу, где раки зимуют!». Мне там, кстати, даж не надо было толкаться, все сами передо мной расступались, тип, я суперзвезда какая или чумной. Из раздевалки все сразу выбежали, как я зашел. А мне и по фиг, так-то даже просторнее и спокойнее. Переобулся я тихонько, не торопясь, губкой прошелся пару раз по туфлям и пошел с этой белой розой к раздевалке этой девчонки. Я ж даже не знал, как ее звать-то.

Стою я, значит, возле её раздевалки с этим цветком никудышным, а её все нет и нет. Мимо проходят всякие и смеются надо мной. Похохатывают ишаки безмозглые. «Ну и ладно, – думаю, – мне жизнь моя важнее, буду я еще внимание на насмешки дурацкие обращать». В итоге выходит она из раздевалки. Что она сразу не могла, что ль, выйти?! Сто лет я там стоял, ждал ее, как дурак! Вышла она, значит, а позади нее свора девчонок стоит, угорающих над нами.

– Привет, – говорю я и чувствую, что че-т здесь жарко очень стало.

– Привет, Жень, принес все-таки, – сказала она и сразу выхватила у меня розу.

– Я…

– После шестого урока, возле раздевалок, жди меня, – сказала она, и обратно в раздевалку запрыгнула, и дверь захлопнула прям перед носом. Только я и слышал, как эти сороки там защебетали обо мне.

Че-т любви я какой-то не почувствовал.

Пошел я, короче, на геометрию. По дороге Димона встретил. Он все таким же пижоном был наряженным.

– Привет, – говорю.

– Здравствуй, Евгений, – опять он своим противным голосом отвечает мне.

– Ну, че? Как там с твоей Сюзанночкой?

– Очень хорошо. Спасибо, что спросил. Мы с ней очень мило побеседовали.

– Ага, побеседавали, конечно.

Знаю я их беседы. Насмотрелся уже в этом парке дурацком. Так сказать, сыт уже по горло это милой блевотиной.

– А как у тебя дела? Слышал, что ты Нелле белую розу подарил (как это все быстро расходится, минут пять прошло). Это очень романтично, Евгений. Не ожидал от тебя.

Ничего себе заявление: «Не ожидал». Типа, я чурбан какой-то, что ли, бессердечный. Обходительным еще называется. Джентльмен неотесанный. «Ну ладно, – думаю, – буду я еще из ерунды какой-то с другом ссорится».

– Так что ты, узнал что-нибудь про свою обычность, её можно исправить?

– Нет, – говорю, – да и исправлять-то нечего, это вас надо исправить.

Первым уроком, как я и говорил, была геометрия. Училкой там была толстуха с пятаком, как у кабана. Кабаниха, короче. Она, конечно, как и все остальные учителя шибко строгой стала. Сначала мы теоремы эти разбирали. А я все тянул руку, чтоб она меня вызвала, но она специально, зараза такая, делала вид, что не замечает. Потом начали мы задачи всякие решать, типа, связанные с этими теоремами. Конечно, вначале всегда легкие задачи идут. Я тянул руку, как оголтелый, но она опять смотрела как бы сквозь меня, будто я стеклянный какой-то.

Ну и вот, решили мы, значит, три задачи, не очень сложных, и тут осталась самая сложная, а там эти всякие синусы, косинусы, катангенсы и прочая муть. Я руку, естественно, поднимать не стал. «Буду я еще позорится», – подумал я такой.

Вызвала она, знаете кого? Ларика-очкарика. Мне, конечно, очень хотелось, что б его вызвали, но мы ж не в сказке живем. Поэтому Колбаскин пошел к доске. Да, как вы поняли, она вызвала единственного человека, который не тянул руку.

Вышел я, значит, как дурак, со своим учебником, и стою, пялюсь, то на училку, то на одноклассников.

– Ну, что стоишь, Колбаскин? Решай и проговаривай, чтоб класс тоже слышал.

Делать было, короче, нечего. Ну я, и стал решать, и чертить там всякую муть несуразную. И главное, что у меня в голове начали всплывать разные эти знаки, картинки, слова, которые я вчера вечером читал. Училка мне помогала, конечно, немного. И  по ней было видно, что она, типа, в недоумении сидит. Ну вот, значит, потел я там, крехтел, исписал почти весь мелок, руки все испачкал, и наконец решил эту задачу. Поворачиваюсь такой, а все остальные смотрят на меня, шары свои вылупили, да так, типа, я не задачку захудалую какую-то из учебника решил, а как будто я – Пифагор там какой-то, и новую теорему придумал.

– Молодец, Колбаскин, – говорит Елизавета Анатольевна радостно.– Четверку я тебе сегодня поставлю, заслужил. Неси свой дневник.

Принес я ей свой дневник, она мне там четверку и поставила. Главное, двойки они чуть ли не на полстраницы ставят, а тут мелкую, прям мельчайшую четверку такую нарисовала, ток под лупой и смотреть.

Все меня потом провожали удивленными взглядами, пока я шел обратно на последнюю свою парту.

На перемене я сидел один на скамейке и повторял стих этот дурацкий. И тут, короче, подсаживаются ко мне они. Да, шмакодявки эти – Леха и Настя.

– Здрасте, приехали, – говорю. – А вы че здесь делаете?

– Как что? – отвечает Леша, – Учится пришли, как и ты.

– Да, они учится нам не запретят! – запищала Настя.

«Вот, – думаю, – это действетельно мои ребята, моя команда».

– Розу-то подарил? – спросил Лешка.

– Да.

– И на свидание пойдешь сегодня? – спросила Настя.

– Да.

И она, короче, обняла меня. Прикиньте.

– Ты чего? – спрашиваю я удивленно.

– Не хочу, что б ты умирал. Ты же не умрешь?

– Нет, – говорю.

Что – то расстрогала она меня, сурового пацана.

– Ладно, – говорю, – идите давайте, а то скоро звонок будет.

– Хорошо, – сказала Настя сквозь слезы.

– Счастливо, – сказал Леха и протянул мне свою лапу.

– Давай, присматривай ты за ней, – я указал на мелкую, – а то натворит чего ни попадя.

– Хорошо, Женя.

Ну, и они ушли. «Обычная команда», блин.

На литре седовласка эта кривоносая опять лютовала вовсю. Начали мы стихи рассказывать. Передо мной было несколько человек. Они рассказали, конечно, зашибись как. Училка была ими очень довольна. И тут настал мой черед.

– Так, Колбаскин, – говорит она небрежно. – А, здесь все понятно, опять не выучил, можешь даже не вставать.

Но я резко подскочил и говорю громко:

– Нет, я готов!

Она, значит, шары сразу вылупила, типа, не ожидала такого разворота событий.

– Ладно, – говорит, – выходи тогда, посмотрим, как ты выучил.

Нервничал я дико, естественно, но начал как положено: с автора, с названия. Ну, а потом понеслась. Я, тип, приставил, что я сестренке своей рассказываю, а она сидит на кровати и смотрит на меня с умилением таким детским. С расстановкой, с выражением распинался я там, как по нотам, короче. Ну и вот, рассказал я всё и стою там, как дурачок, а эти все однокласснички мои и училка смотрят на меня, рты пораззявили, типа, я не стишок какой-то задрипанный выучил, а целую поэму наизусть рассказал, да при том, сам её и сочинил.

– Молодец, Колбаскин, – сказала Любовь Алексеевна, – четверку тебе поставлю, неси дневник.

И поставила она мне еще одну микроскопическую оценку. Увидела, значит, что я уже одну четверку по геометрии сегодня получил, и говорит:

– Растешь, Колбаскин, старайся еще.

Я такой думаю: «Ничего себе, куда мне еще стараться-то. Совсем, что ли? И так мой предел, потолок, так сказать».

Наступила перемена. Хотел я вообще физику повторить, но че-т меня уже тошнило от нее. Так что я просто сидел и смотрел на то, что вытворяли одношкольники мои. А вытворяли они опять всякую сверхнездоровую ерунду.

Мелочь там всякая носилась по школе, типа, в доганялки сверхбыстрые играли. Те, кто летал, тоже соревновались в кто кого обгонит. Сверхсильные сбились в маленькие кучки и хвастались своей бицухой друг перед другом, или же в армрестлинг фигачились. Те, кто мысли умел читать, всё обсуждали кого-то и посмеивались, то над тем, то над другим. Любовники-обольстители или как их там правильно-то назвать, искали себе жертв. Димон опять сидел с какой-то новой фифочкой и что-то ей активно втирал. Невидимки тоже сформировали свою группу. Об них, короче, все время кто-нибудь, да стукался, и возмущался, а они в ответ его ругательствами обсыпали. Эти огнепуляльщики и ледышки спорили все время и дуэли, типа, устраивали. Выясняли, кто круче. Были и приколисты тоже. У одних, у которых регенерация была сверхбыстрая (к ним и Ванька относился, хохмач этот недобитый). Они, значит, че делали. Подбегали они неожиданно к девчонкам, и палец там, или даж руку ножиком резали. А там кровища такая, как будто. Девчонки, естественно, визжат и пищат, а у них все сразу и заживает. Но долго они не веселились, потому что неожиданно завуч появилась, и всех их позабирала к себе. Были и такие, которые предметами, управляли. Им очень нравилось скамейки поднимать вместе с людьми и смотреть, как они визжат. Были еще те, кто силовые поля создавал. Идет, значит, кто-нибудь так спокойненько вообще. Идет себе, идет и – бац – врезается со всей силы башкой во что-то и отлетает. А во что врезался, от чего отлетел, неизвестно. То есть, вы поняли: забавлялись там, кто как мог.

Ну вот, прозвенел звонок, и мы начали заходить в этот ужасный кабинет физики. Холодно там было, как обычно. Физичка как увидела меня, глаза свои сразу округлила и брови вскинула наверх. Удивилась, видать, очень, че я приперся сюда вообще.

– Колбаскин, ты что здесь делаешь? Тебя освободили от занятий. У нас сейчас сложная контрольная, все равно два получишь, можешь идти.

– Нет, – говорю, – спасибо вам Наталья Дмитревна за заботу, но я останусь и напишу контрольную. Я же все-таки с первого класса в этой школе учусь, так что имею на это полно право.

Высказал я ей это, а она еще пуще выпучилась на меня и говорит таким ослабшим голос:

– Хорошо, садись тогда.

Мы все и уселись.

– Ручки и черновик оставить, все остальное убрать. Увижу, что кто – то списывает, быстро в окошко вылетит.

– А если кто летать не умеет? – спросил Ванька, и на меня посмотрел, и заржал.

– Научится, – сказала физичка и начала раздавать свои тетрадки для контрольных.

А она, короче, была повернута на этих тетрадках. Они у неё обязательно должны были быть: одноцветные, без рисунков, в обложке, с ровными уголками и нельзя было корректором ничего замазывать, только аккуратно зачеркнуть и сверху правильно написать. В общем, маразматизм полнейший. Да, и еще надо было обязательно писать только синей шариковой ручкой. Гелевой нельзя, а черной, тем более. Бзик какой-то. Я так однажды черной ручкой контрольную написал, а она заставила меня всю тетрадку заново переписывать, за весь год почти. А разница-то какая? Черная, синия, слова-то и цифры одни и те же.

Так вот, она, значит, подошла ко мне и тетрадку эту бросила чуть ли не в рожу.

– На, пиши, – говорит. – Ручка синяя?

– Да, – отвечаю и показываю ей пять синих шариковых ручек. Ну а че? Несколько запасных взял на всякий пожарный.

Раздала она потом варианты эти, а я сразу на все задачи глянул и думаю: «Все, опять опозорился». Но все равно как бы начал их решать.

Сижу я такой, морщу лоб, мозги напрягаю и вспоминаю, о чем я вчера думал, когда физику эту читал. И начал, значит, вспоминать, что думал о том, и о сем (о всем, кроме самой физики), а рядом с этими мыслями, слова и формулы из учебника стоят. Вот таким макаром я как-то всё и решил, что смог, конечно.

Сдали мы тетрадки в конце урока. Физичка их, вообще, всегда потом проверяла и на следующий урок говорила оценку. А тут она вдруг начала ковырятся в стопке с тетрадями, и вытащила мою, и как начнет ее читать лихорадочно, головой водит туда-сюда, и за башку аж хватается. Дочитала она, и медленно так тетрадь поверх стопки кладет, и медленно-медленно голову на меня поворачивает, а на лице у нее чуть ли не гримаса ужаса.

– Четыре с минусом, Колбаскин, – сказала она и плюхнулась на свой стул.

Все такие сразу зашелестели, зашептали и на меня уставились изумленно, тип, я не контрольную по физике на четыре с минусом решил, а, типа, я – Ньютон какой-то, и еще, короче, штук десять новых законов запилил по-быстрому.

И прикиньте, че потом было? Ларик встал, значит, такой со своей первой парты, повернулся ко мне, и хлопать начал. Ну знаете, типа, как в фильмах бывает. И остальные тож встали, даж Ванька этот, и тоже начали хлопать мне. А училка сидит и чуть ли не плачет. А я стою, как дурачок, и улыбаюсь, и поклончики маленькие делаю. Вот такая вот ерунда и происходила у нас.

От всех этих утренних потрясенний мне, естественно, жрать очень захотелось. Ну и я, конечно, в столовку отправился. Пришел туда, а там опять два гибона этих жрут вовсю. Подошел я к ним, поздоровался. Тот, с которым я в тот раз базарил, руку мне протянул свою жирную. То есть она не только была, типа жирная, потому что толстая, но и потому, что реально в каком-то масле, что ли, была. А тот, так и сидел, не поднимая головы, и жрал без продыха. Он закидывал булки себе в рот чуть ли ни со скоростью пулемета.

– Ну че, как ты? – спрашивает меня первый этот.

– Нормально.

– А че ты в школу пришел, тебя же освободили?

– А че? Может я учится хочу! – ответил я ему и достал из рюкзака контейнер с бабушкиными блинами. Они с творогом еще были. Он как увидел их, аж слюну пустил.