Женя Колбаскин и сверхспособности

– Да, ничего, – сказала она и, типа, зажалась.

– Ну скажи, че такого?

– Она подумала, что я привела своего умственного отсталого брата пиццу поесть.

– Че, серьезно?!

– Да.

– Вот же коз…

Не успел я договорить, а она, тетка эта, появилась вдруг с коктейлями и, главное, перед Неллькой нормально поставила, а передо мной шмякнула так, что аж ножка чуть от бокала не отвалилась. И опять, короче, исчезла.

– Что-то она тебя невзлюбила, – сказала мне Неллька, типа, даже сочувственно.

«Ну, естественно, она же, эта бабища, думает, что я тупица непроходимый».

– Да, это уж точно. Нелль, а тебя можно спросить кое-чё?

– Да. Что?

– Ты вот мысли умеешь читать, да? Так ты можешь сказать тогда, о чем люди вообще думают-то?

– Обо всем подряд.

– Ну, это понятно. А чаще всего? О чем?

– Я так и не знаю, как сказать это всё.

– Ну скажи как-нибудь.

– Ладно, постараюсь, как смогу… Ну так, в общем, пожалуй, чаще всего люди думают о себе. Да, наверное, о себе. О проблемах своих, делах, переживаниях всяких. Так же они ещё много думают о других людях. О семье, друзьях, любимом человеке или о тех, кто рядом просто находится. Ну, а если они делом просто каким-то занимаются, то обычно, почти все мысли на этом деле и сосредоточенны. Но, а вообще, мысли у человека зачастую быстро очень сменяются, могут даже каждую секунду меняться, поэтому уловить их бывает очень сложно, – сказала она, и мы оба замолчали, типо, задумались.

Вскоре принесли нам эту пиццу, но очень уж быстро как-то. Через минут пять, примерно. Раньше же обычно приходилось ждать минут двадцать, если не больше. А тут, значит, официантка эта появилась опять, и швырнула пиццу на стол. Я, конечно, удивился.

– А почему так быстро? – спрашиваю. – Вы ее че просто подогрели в микроволновке?

Вот так вот прям и спросил, потому что уже надоело, что весь день мне лапшину на ухи вещают, а я жру и жру её без продыху.

– Нет, мы теперь всегда так быстро готовим, – сказала она мне, чуть ли слюной не брызгая, и опять телепортнулась.

А в принципе да, чей-то я удивился. Наверняка, там какие-нибудь повара у них сверхбыстрые были, которые туда-сюда носились, резали овощи эти, колбасу, и тесто раскатывали со сверхзвуковой скоростью. И какая-нибудь, наверное, суперпечка у них была ещё.

Ну и мы с Неллькой начали точить эту пиццу. Я её вообще- то, всегда руками жру, но тут как бы девушка, свидание и все такое, так что пришлось орудовать ножом и вилкой, что очень тормозило весь процесс поглощения. Да и еще к тому же, запивать мне было не чем, так как свой коктейль я выпил почти сразу же, как его принесли.

Сидим мы, хаваем так, и тут я, значит, решил еще какой- нибудь, типа, умный вопросец закинуть.

– Нелля?

– Да?

– Скажи а тебе способности эти что-нибудь дали вообще? Ну, я имею в жизни, типа, разве чё-то у тебя поменялось?

Видать, я её этим вопросом за живое, так сказать, задел. Потому что она, как начала мне рассказывать про свою тяжелую жизнь до сверхспособностей. Про то, типа, что у неё друзей не было там никаких, вообще. Про то, что обзывались на неё в школе, и разговаривать с ней никто не хотел. И родители тож у неё че-то там ругались постоянно и всё такое прочее. А после того, как сверхспособности у всех появились, она, значит, двух подружек сразу себе нашла, с одноклассниками терок никаких теперь нет, и родители не ссорятся больше. И в конце, короче, сказала ещё, что, видишь ли, она сидит с хорошем парнем в пиццерийки, и пиццу вкусную вместе с ним точит.

– Ну да, скажешь, тоже. Какой я тебе хороший?– говорю я ей, а то она меня че-т даже расстрогала нытьем своим, и мне её жалко очень стало. А я, до этого, как ишак тупоголовый, грубо иногда так с ней разговаривал. А она, значит, сидит тут и хорошим парнем меня обзывает.

– Хороший ты, Женя, очень хороший, хоть и считаешь себя плохим.

– Ну, и че я хорошего такого сделал?

– Как что? Ты розу мне подарил, на свидание позвал, подарки мне сделал, разговариваешь со мной и пиццей угощаешь.

«Ну да. Но если так-то подумать, это я все ради себя делаю, типа, чтоб жизнь свою спасти», – сказал я про себя, а Нелльке ничего этого, конечно, вслух не сказал.

– А ты, Жень, о чем сейчас думаешь? – спросила она и глазищами своими вовсю уставилась на меня, что аж не по себе как-то стало.

«О чем? Да, о том, что умру скоро, если ты мне любовь эту дурацкую не дашь».

– Да так о всяком. О том, что мы, типа, сидим здесь с тобой, и так вообще о…

Тут я запнулся, потому что увидел людей, которые заходили в дверь. А этими людьми были Лешка, Настя и Сонька. Вы прикиньте? Они, видать, следили за мной. Даже Соня эта притащилась откуда- то.

Ну и вот, зашли они сюда, и зырят на меня вовсю, и улыбаются, как придурошные. А я на них глаза вылупил, типа, спрашиваю: «Че вы приперлись-то сюда?». Им же, значит, вообще, по фиг. Они такие, типа, невзначай проходят за Неллькиной спиной, и мне большие пальцы свои показывают, и еще так бровями вверх дергают. Болваны вислоухие, одним словом. Прошли они, короче, мимо нас и сели в угол. Заказали какие-то коктельчики вшивые, и все зырят на меня, и подмигивают ещё. Ну, представляете, вообще?! «Вот им занятся не чем!» – думаю такой, а сам глазами и рукой под столом на выход им показываю, что б проваливали подобру-поздорову. А им, значит, хоть бы хны. Сидят себе, зенки свои на меня пялят, и ухмылочки на лицах изображают.

Сидят они так, а мне кусок в горло не идет. Неллька уже чуть ли не пол-пиццы затрепала, а я только один кусочек и схавал.

– Аппетита нет? – спрашивает меня Нелля заботливо.

– Нет, – говорю, – просто люблю смаковать.

В итоге дождались мы, когда принесли нам мороженное с фруктами, а пиццу я решил домой забрать.

Сидим мы, жрем это мороженное, и тут Лешка вдруг встает и идет, типа, в туалет. А сортир этот прям рядом с ними находится. Но он, значит, решает прогуляться через весь зал, и специально, зараза такая очкастая, мимо нас проходит, гримасы мне строит и лыбу свою кривозобую давит. Потом он в сортир зашел, и сразу же от туда вышел, вернулся обратно, и усадил свою жопу на место.

И тут, только он сел, Соня встает, дылда эта великовозрастная, и тоже идет нарочно мимо меня, и сосиски свои большие оттопырила, и как бы подбадривает меня этим. Ну серьезно, спектакль какой-то форменный, или цирк шапито приехал.

Уселась она в итоге на место свое, и тут Настя поднимается, и идет прямо к нам. Подходит такая, улыбается по-идиотски, и мне подмигивает, да так часто ещё, будто у нее нервный тик какой-то.

– Здравствуйте, – говорит она своим писклявым голоском, – извините, пожалуйста, что я вас отвлекаю, вижу, что у вас свидание. Но вы не скажите, какую пиццу вы брали, а то мы выбрать не можем.

«Вот засранка какая наглая. Чепуху тут какую-то несет несусветную», – думаю я, а сам уже закипаю вовсю. Я её кивками мелкими и глазами злющими отправляю обратно, а ей хоть бы хны. Она вообще смотрит только на Неллю и улыбается, типа, сама невинность.

– Мы «Вкусную» брали, нам понравилась. Жень, тебе же понравилась?

– Да, да, конечно, – говорю я так спокойно и мило, а сам внутри горю, короче.

– Спасибо большое, вы очень добры. Хорошего вам дня.

– Спасибо, и тебе тоже, – отвечает ей Нелля.

– Спасибо, до свидания, – говорит вертихвостка эта мелкая и возвращается к остальным.

– Странно, – обращается ко мне Нелля, – ее мысли и мысли ее родственников, я тоже не могу прочитать.

«Какие родственники?! Пиявки назойливые, вот, кто это!» – говорю я про себя.

– Может, у них сверхспособность такая, типа, блокировать чужие способности? – говорю я Нелльке и делаю такой задумчивый вид.

– Да, наверное.

Ну, в общем, я понял, что от этих натоптошей приставучих надо сматываться. Поэтому я закидал по-быстрому мороженное себе в пасть, швырнул пиццу в рюкзак, оплатил счет, и даж сдачи не стал ждать. Тип, на чай оставил полтинник. Пускай думают, что я щедрый такой, хоть и тупой, как пробка.

Вышли мы, короче, из этой забегаловки и пошли куда-то. Нелля вела нас, и опять болтать о чем-то начала, а я иду рядом и смотрю назад. Эти оболтусы сразу же вышли после нас и за нами поперлись. Я им махаю рукой, типа: «Проваливайте. Чё надо-то вам?». А им все равно. Идут и идут, как ни в чем не бывало. Соня эта по середине, а мелкие по бокам. Радостные конкретно, вообще. «Вот, – думаю, – что они себя шпионами воображают какими-то или просто злить меня им нравится?

Ну, идем мы, значит, так, и тут вдруг, возле какой-то хибары Неллька остановилась резко, а я по инерции вперед на метров десять прошел, аж возвращаться пришлось.

Нелля стоит че-т довольная такая, улыбается вся, как дурешка, и на меня смотрит не отрываясь, а я на засранцев этих поглядываю все время. Как мы остановились, они тож притормозили, и на скамейку уселись, и опять пасут нас.

– Ну, ладно, Женя, я домой пошла, – говорит Нелля и на хибаур эту страшную показывает. – Спасибо тебе за прогулку, за розу белую, сережки, конфеты, пиццу.

За все, короче, поблагодарила меня, а я такой:

– Не за что, – и всё. Только  это и смог придумать.

А она, значит, стоит и ждет чего-то. Ну, я типа, фильмы эти смотрел и понял, что, видать, засосать её должен. А эти гиббоны на скамейки сидят, и губешки свои в трубочки скатали, типа, говорят мне: «Целуй уже. Че ждешь-то?» А мне как-то не удобно когда так смотрят. Поэтому Неллька пождала немного и ушла.

– Пока, Женя.

– Пока.

Глава 17. Прощай, черный ворон.

Ну и пошла она в домишко свой задрипанный, а я рядом на скамейку плюхнулся, как сарделька переваренная, и голову руками закрыл. «Ну все, – думаю, – песенка моя, как говорится, спета. Завещание уже надо писать, хотя и оставлять-то нечего».

И тут эти дундуки подходят ко мне и улыбаются все, да так широко, что аж рожь их на улыбки не хватает. А мне даже и злится на них лень.

– Почему не поцеловал? – спрашивает Соня.

– Ай, отстаньте, – отмахиваюсь я от них, как от мух на хлебе.

– Ничего страшного, – говорит Настя, типа, она знаток какой, – в следующий раз поцелует.

– Не будет никого следующего раза, – сказал я раздосадованно.

– Почему? Ты же нашел себе девушку, – говорит Леха.

– Ну и что? Любви-то этой нет. И я, вроде как, чувствую, что умираю. Прям ощущение такое тяжелое.

Они на это ничего не ответили, а просто сели рядом со мной. Ну, и сидим мы так, и греем скамейку своими жопами, и молчим. И тут Лешка, осел этот мелкий, как затянет песню про черного ворона, который над трупаками вьется. «Вот, – думаю, – подбодрить решил, спасибо большое». Хотя песня-то, как нельзя кстати пришлась. И сама она, правда, очень красивая. А Леха ещё затянул её прям как надо, девчонки всплакнули даже не много.

– Слушайте, – вдруг опять запищала мелкая, – а давайте на озеро пойдем, уток кормить! Мне это всегда помогает, когда грустно.

– Ага, что-то я ни разу не видел, что б тебе грустно было, – говорю я ей, а она это мимо ушей пропускает.

– Пойдем, Жень?

– Да, пошли, Женя, пройдемся, – поддержала Настю Соня.

– Ладно, ладно, не отцепитесь же.

Ну и пошли мы, значит, на это озеро. То есть как: они шли, а я еле как плелся сзади. Но сначала мы ещё в ларек зашли и купили две булки хлеба. А Настя, естественно, начала выклянчивать у меня, что б я ей трубочку с кремом купил. И остальные тоже захотели, конечно, чего-нибудь. Ну я и купил им на оставшиеся 300 рублей, трубочек этих и пирожных всяких. Так сказать, решил их напоследок побаловать, перед тем как я коньки отброшу.

Пришли мы в итоге на это озеро. Ну, как озеро, лужа такая довольно-таки большая. Ребята возле берега встали, и начали ломать хлеб, и уткам бросать. Утки все сразу озверели, приплыли, прилетели, гвалт устроили, чуть ли не драться начали. А мелкие с Соней радуются. Весело им прям че-то. А я смотрю на них, как они смеются, как веселятся, и сам тоже начинаю улыбаться. И тут, короче, чувствую внутри, что я, типа, жить буду дальше и не умру скоро.

– Ребят, – заву я свою «Обычную команду».

Они все поворачиваются и смотрят на меня, как-то испуганно, вроде. Может, голос у меня такой тревожный был.

– Я понял, – говорю.

– Что понял? – спрашивает Настя.

– Что я как бы люблю вас. Вот. И я буду жить.

А они таращатся на меня, как будто поверить словам моим не могут. И тут, резко все с места срываются и наваливаются на меня, и обнимают, и хохочут, и плачут. Короче, сцена довольно сопливая была, хочу честно вам сказать.

Вот так вот, я и понял, что тот дедок имел ввиду. Что, типа, не только любовь к девушке нужно было найти, а вообще любовь как бы. Наверное, типа, там, и к людям, и к делу какому-то, да и вообще к жизни, в общем. Такая вот муть получается.

А вы что думали, что я буду там при смерти валятся несколько дней, и тут, когда я уже коньки почти откину, неожиданно придет девушка невероятной красоты и засосет меня, что я аж сразу и оживу?Ха, нет уж, мы же не в сказке живем все – таки.

Глава 18. Всем плохо, а мне хорошо.

Но на этом история моя еще не заканчивается. Самое-то интересное случилось на следующий день.

Проснулся я, значит, на следующий день ни как обычно. Не в 7—10 или в 7—15, а ровно в семь. Прям как будильник прозвенел, так я и встал. И чувсвую себя, главное, зашибись. Головая даже ясная была. Пошел я, значит, в ванную. Умылся, причесался, зубы почистил, то есть сделал все, как положено.

Вышел я из ванны и слышу, что дома очень тихо как-то. Мелкие-то просыпаются когда, шуметь сразу начинают, особенно Петька. А в этот раз не звука, короче, не было. Только и слышно было, что мама уже там на кухне чем-то гремит.

Постучался я в шмакодявочную спальню, а от туда никто не откликается. Ну, короче, я и зашел. «Может, дрыхнут ещё», – подумал я в тот момент. Зашел я и вижу, возле шкафа Петька стоит, но он не тот, что прежде. То есть нормальный младший брат, а не горилла перекаченная. Самый обычный пятиклассник, в общем. Он такой грустный весь был, поникший и всхлипывал постоянно. Одевается он в свою школьную форму, а она на нем мешком весит. Конечно, растянул, когда терминатором мелким был. И главное, одевается так уныло, типа, не в школу собрался, а на казнь как будто свою же. Мне че-т немножко даже жалко его стало.

Ну а сестра, сидела на кровати, тоже ни рыба ни мясо, понурая вся и грустная. А Барсик, короче, лежал у её ног, калачиком так свернувшись, то есть, как обычно это было. Надя же все говорила ему чуть ли не плача: «Дай лапу, повернись Барсик, кувырок», но он продолжал просто лежать, как будто ему вообще плевать было, что ему там мелкий человечек этот щебечет че-то.

– Доброе утро, – говорю им.

Они молчат в ответ, только взглянули на меня своими глазенками безразличными, и все тут.

– Че с вами такое? – спрашиваю их.

– Плохо все, – отвечает Петька и вздыхает.

– Да, – говорит Надя, – меня Барсик не слушается.

– Ну и что, что не слушается. Он же и раньше не слушался, но это же все равно твой кот. Он просто такой же, как и был раньше.

Сестренка, значит, взглянула на меня и улыбнулась.

– Ты прав, Женя, – сказала она, а потом взяла Барсика и обняла его, а он затарахтел, как трактор.

А я к Петьке, короче, подошел и помог ему рукава на рубашке застегнуть, а то он, как размазня какой-то был, даже в дырочки эти попасть не мог. Я его, тряхнул и сказал:

– Давай, замор… Петька, соберись, а то че раскис тут. Сопли вон подбери, до колен аж свисают. Ты мужик или где?

– Да, мужик, – говорит тихо так.

– Чё? Не слышу?!

– Мужик, мужик, – сказал он уже громче.

– То-то же, давайте уже пошевеливайтесь, завтракать надо.

Ну, я  же старший брат все-таки. Надо же как-то их в чувство было привести.

Вышел я из их комнаты, и начал уже осознавать, че вообще здесь творится. Поэтому я сразу на кухню и пошел. Зашел я, значит, на кухню, а там мама за плитой стоит и омлет жарит.

– Доброе утро! – говорю, да так ещё как-то громко, по-веселому, типа.

А мама развернулась так резко, зыркнула на меня и говорит:

– Ага, доброе. Что раскричался?! Садись, давай и не мешайся под ногами!

Ну, я и сел, а мама к столу подошла и помидоры резать начала. Нарезала, значит, и хотела их в миску высыпать. Хвать, а миски этой и нет. А она в раковине стояла с другой грязной посудой.

– Я ж тебе, говорила, посуду мыть за собой! – обращается она ко мне.

– Я мыл, – говорю ей правду, так как я реально вчера посуду после себя вымыл, чего очень давно не бывало.

Ну и она пошла к раковине, и начала посуду эту всю мыть. И тут заходит батя, весь такой заспанный, небритый, с помятым лицом.

– Карина, – говорит он, – ты мою форму погладила?

Мама, короче, даже не повернулась.

– Ничего я не гладила! Ты не видишь, что я делаю?! У меня, что шесть рук, что ли?! Иди давай сам гладь!

– Ага, ладно, – сказал папа и просверлил взглядом мамину спину, а потом на меня грустно взглянул, и пошел гладить, видимо, форму свою. В мятой-то ходить не очень.

Только он вышел, дед заходит на кухню. Весь скрюченный такой, в очках толстенных своих и за стол сразу ухватился, типа, чтоб не завалится.

– Че вы, детвора, разорались тут с утра пораньше?

– Ничего дед, нормально все, – говорю ему, потому что мама его как будто и не услышала. – Че ты такой весь, как будто разваливаешься?

– А че, так и есть, – говорит он мне и рядом садится. – Старость – не радость.

– Ага, так ты ж вон вчера с Петькой на турнике такие штуки выделывал, а сейчас уже, старость – не радость?

– Ну, внучок, вчера – это было вчера, а сегодня – день уже новый. Ты-то, Женек, как сам? – спросил он и похлопал меня по спине, но я, типа, даже этого хлопка и не почувствовал.

– Нормально, – говорю, – ничего особенного.

– Это точно. Ну ладно, пойду я еще полежу немножко.

– Давай, дед.

Он встал с трудом и поковылял обратно.

– Женя, иди сходи поторопи Петю с Надей, а то опоздают, – сказала мне мама.

Я посмотрел на часы. «Почему опоздают? – подумал я, – Они ж всегда так и собираются».

– Сейчас придут они, – говорю маме.

– Женя, тебе что сложно, что ли, сходить?

– Нет, но… вот же они, – говорю я, а шмакодявки заходят на кухню.

Они уже как будто более-менее в форме были, чем до этого. Не такие потерянные, в смысле.

Ну что ж, оставалось еще только одно, что могло подтвердить мои скудные умозаключения по поводу происходящего. Поэтому я встал и врубил телек. На экране опять появился этот противный диктор.

– Здррравствуйте, дорррогие телезрррители, – сказал он своим отвратительным картавым голосом.

Уж лучше слушать звук скрежетания по пенопласту, чем это.

– К главной новости дня, – начал он очень грустно и чуть ли не зарыдал там. – Как вы помните, несколько дней назад, недалеко от города Зурбинск упал метеорит (показывают старые кадры, где мужики и тетки в белых халатах ходят вокруг камня). Он стал причинной неизвестного излучения, которое привело к возникновению у людей различных сверхспособностей (показывают, как разные люди летают, бегают, огнем там пуляются, предметами управляют, под водой плавают и так далее, короче). Но сегодня утром, по неизвестным причинам, излучение прекратило свое действие, и все люди начали терять свои сверхспособности (показывают, как мужики летят над морем каким-то, на перегонки, видать, и резко все начинают падает вниз, и плюхается в воду; женщина пианино ещё, типа, поднимает силой мысли, и тут оно резко валится на пол, и в щепки разлетается; и еще там парень какой-то бетонные плиты рукой разбивает. Он разбил одну, вторую, третью фигагнул и как заорет, а в следующем кадре он уже из больницы с гипсом выходит). Вот я, например, стал говорить, как обычно, не плохо, конечно, но не так как прежде. Да и память стала немного хуже, теперь я даже не могу вспомнить, что ел на завтрак, – сказав это, он заплакал прям по-настоящему. – Извините, дорогие телезрители, эмоции, сплошные эмоции. А сейчас уже не очень экстренный репортаж Зинаиды, Зинаиды, сейчас, как ее там, забыл (он начал рыться в своих листках). А да, Зинаиды Бурмехино из города Нью-Йорк.

На экране появилась тетка. Она была одета вся в черное, типа, в трауре каком-то, и глаза у нее опухшие ещё были.

– Здравствуйте, Зинаида, вы нас слышите?

Она не отвечает.

– Зинаида, прием. Вы нас слышите?

Не отвечает.

– Зинаида!!!

– Да, да, Дмитрий я вас слышу, просто задумалась немного, – сказала она спокойно и даже не шелохнулась.

– Ну расскажите, что там у вас происходит?

– Эй, осторожней! Куда ты прешь?! – она накричала на какого-то мужика с большим таким рюкзаком.

А этот мужик развернулся и в ответку ей, значит, сказал:

– А че ты здесь встала, курица?!

Реально, так и сказал, прям на чистом русском, видать, турист какой.

– Зинаида?

– Да, Дмитрий. Грубиян тут один. Понапрезжают тоже всякие. Так вот, в Нью-Йорке сегодня обычный вечер. Люди сейчас гуляют, отдыхают после рабочего дня. Ну, сами посмотрите, – сказала эта тетка и отошла в сторону.

А там, значит, на улице, вообще почти никого не было. Человек, может, двадцать, от силы, а то и меньше. Ходили они там тож все унылые и в черной или серой одежке. Не Нью-Йорк какой-то, а как-будто наш задрипинск, честное слово. Хотя у нас, наверное, народу в такое время, и то больше будет.

И тут оператор, видимо понял, что снимать-то здесь и нечего, и перевел свою камеру на Зинаиду. А она стоит такая, палец к виску приложила и тужится.

– Дима, – говорит она и смотрит в камеру, – твое предложение по поводу свидания еще в силе?

– Нет, я уже с Марией договорился.

Лицо у этой репортерши злое такое вдруг стало, и она как врежет по камере, что картинка сразу и пропала.

– Извините, дорогие телезрители, связь с Нью-Йорком прервалась, и налаживать мы ее не будем. А сейчас репортаж Марии Кулек из Парижа.

На экране появилась опять такая же грустная тетка. Она вытирала глаза платком.

– Мария, здравствуйте.

– Здравствуй, Дима.

– Мария, скажите, пожалуйста, что сейчас происходит в Париже?

– Ну, что я могу сказать, Дима. В Париже сейчас так себе, в принципе, как и всегда. Люди здесь очень злые и недружелюбные. У городских властей сейчас очень много проблем с главной достопримечательностью города. Можете сами посмотреть. Вань, покажи, пожалуйста.

– Ага, щас, – ответил чей-то недовольный голос.

И тут на экране появилась Эйфелевая башня, а вокруг неё стояли машины, типа, наших пожарок. Лестницы эти раздвижные тоже были повсюду. А сами пожарные или спасатели, как их правильно там назвать, снимали людей прям с башни этой. Вот и полазали, называется.

– Ладно, – говорит оператор, своим унылым голосом. – Че-то мне все это надоело.

И тут, короче, камера упала, картинка погасла, и снова появился Дмитрий.

– Извините, дорогие телезрители, но связь с Парижем прервалась по не очень техническим причинам. А теперь к другим ново… – диктор запнулся и ему что-то начали нашептывать.

– Ага, понятно, понятно. Вот и все главные новости на сегодня, уважаемые телезрители. Сейчас внизу экрана вы увидите номер телефона горячей линии. У вас есть возможность рассказать об сверхспособностях, которые вы потеряли и о том, как это отразилось на вашей жизни. Наиболее драматичные истории попадут в субботний выпуск программы Игоря Махлыгина «Жизнь без сверхспособностей». Удачи дорог…

Телек вдруг неожиданно отрубился. Свет тоже погас.

– Мам, че со светом?

– Опять дядя Валера в щиток, наверное, полез, все никак не смирится, что не может больше электрическими полями управлять.

– Ааа, ну понятно, – ответил я вообще без удивления даже.

– Садитесь есть, – сказала мама, но с такой интонацией, что типа, не кушать, а жрать.

Ну, мы и уселись. Она вывалила нам в тарелки какую-то черно-белую массу, типа, омлета.

– Петя, руки иди мой, – говорит она и тот сразу, покорно идет в ванну. Ну а че? Сверхспособный ты или нет, а против мамы никак не попрешь.

Сожрал я кое-как этот мамин омлет, слегка совсем пригоревший, и потопал в школу. Иду я по улице, а там опять творятся какие-то дикие, невероятные вещи. Серьезно. Сверхспособностей уже ни у кого как бы нет, а все равно продолжают какой-то ерундой заниматься. Ну а чё? Видать, им сложно было смирится со своей обычностью. Ладно уж, расскажу, че они там делали, хоть и вспоминать даже больно.

Ну вот, те, кто летать раньше умел, они че делали, значит. Они просто запрыгивали, короче, на скамейку или еще на какую возвышенность, поднимали свои грабли вверх и прыгали. Надеялись взлететь, наверное. Те, кто быстро бегал, он шли, шли себе спокойненько так и вдруг резко ускорялись, но, правда, очень медленно. Были и такие, кто руки просто вытягивал вперед, и напрягал их, и сам тоже тужился весь со всей силы, как будто на толчке сидит. Они, наверное, типа, надеялись, что им удастся машину поднять, или огонь, или лед из рук выпустить. Другие же ходили, и за руки людей хватали, или близко так подходили, и очень сосредоточенно смотрели в лицо. Некоторые с собаками дворовыми разговаривали, и че-т от них пытались добиться. Были и такие, кто, типа, с деревьями пытался болтать. Те, наверное, которые сверхсильные были, они, значит, подходили к машинам или к мусорным бакам, и пытались их поднять, и чуть ли не пукали там от натуги такой. А один мужик, короче, прям на фонарный столб залез и к фонарю ладошку всё прикладывал. Наверное, хотел, что б он зажегся. А телепорты эти, они просто стояли с такими умиротворенными лицами, либо наоборот, сильно очень напрягались, что аж глаза у них выпучивались.