Женя Колбаскин и сверхспособности

– На, буде…

И я не успел даже предложение свое закончить, как он уже выхватил этот блин у меня, который я ему протягивал. Если б я руку не отдернул во время, прям с рукой, наверное, и сожрал бы. И главное, схавал он его, вроде, даже не жував, как удав какой-то.

Ну ладно, первый блин ушел. Достаю я, значит, второй и тут – бац- тот, другой жироед голову вдруг поднимает, и зырит во все глаза на блин, и облизывается. Я руку с блином ему протянул, и он его тож одним резким движением выхватил у меня, и сразу в топку себе закинул.

– А вы чё – братья? – спрашиваю я у первого, потому что лица у них один в один прям.

– Да, близнецы, – говорит.

– Ааа, понятно, а как звать-то вас?

– Я – Эдик, а он – Игорь. Оба мы – Боровяткины.

Боровы – это точно. Да уж, но, мне ли смеяться. Я, вообще, Колбаскин. Евгений Колбаскин. Звучит, да? Прям щас на афишу цирка, да в колонку с клоунами.

– А вы из столовки-то вообще выходите? – спросил я у него и наконец- то сам откусил блин.

– Да, – говорит, – на уроке посидим и обратно. А вон еще кто-то идет.

Я развернулся, а там опять они. «Преследуют меня, что ли?», – думаю. А сам-то, честно говоря, даже немного рад был их появлению.

– Вы че приперлись? – спрашиваю их, а они, короче, в наглую прям за стол садятся.

– Привет, я – Настя, а это – Леша, – говорит она Эдику этому толстозадому.

– Привет, ребят, а я – Эдик, а это вон – Игорь.

Игорь даж посмотрел на них и рукой так махнул, тип, поздоровался, а потом сразу опять за дело принялся. Вот же требуха ненасытная.

– А вы чё, тоже обычные? – спрашивает Игорь шмакодявок.

– Да. А что такого? – ответил Лешка и сразу так, типа, быканул немного. Моя школа, че сказать. Одна же команда.

– Ничего, ничего, просто спросил.

Шмакодявки же мои опять подоставали всякой ерунды и начали уплетать за обе щеки, точнее, за восемь, так как половину они этим бездонным желудкам скормили.

– Ладно, – говорю им всем, когда блины свои дохавал, – я пошел на физру. Давайте.

– Пока, Жень.

– Пока, Жень.

– Пока, Жень.

А тот, значит, рукой только мотнул и жрать продолжил.

В этот раз на физру я пришел до звонка, переоделся и пошел разминаться. И мне как-то все равно было, что остальные там делают. Я просто спокойно разминался.

Когда приперся этот обезьяноподобный физрук и опять свистнул, то я уже стоял в конце колоны. Ну и чё из этого? «В конце, так в конце», – подумал я.

Физрук, когда увидел меня, то весь сразу напрягся, да и лоб так сморшил, что даж на какого-то мопса страшного похож стал.

– Колбаскин, иди посиди! – говорит он, то есть кричит, как обычно.

– Нет, я тоже буду заниматься!

– Ты, что это развыступался Колбаскин, иди сядь на скамеку!

– Нет, – говорю твердо, – не сяду. Чей-то я должен сидеть? Я не больной никакой.

– Колбаскин, а ну, иди сиди! – кричит он так и, типа, с угрозой ко мне подходит.

– Вы что, угрожаете мне? – говорю я, ехидненько улыбаясь, – В тюрягу захотелось? А че, давайте, папа мой вас пристроит, у них там сейчас комфорт: камеры ледяные и все такое.

– Ладно, ладно, Колбаскин, хочешь заниматься, занимайся, нет проблем.

Зассал он, видать. Поверил-таки в чушь полнейшую.

– Давайте ребята, 15 кругов легко бегом, а ты Колбас… – начал он.

– Я тоже пятнадцать, – перебил я его.

Ему пришлось молча согласится.

– Бегом марш.

Для этих гепардов недоделанных, легко бегом означало – нестись сломя голову. Они, короче, пробежали пятнадцать кругов, а я только пятый начал. Ну, они, естественно, встали, и цокать начали, и поторапливать меня. А мне было плевать как-то, я просто бежал в свое удовольствие и в своем обычном темпе. Под конец они даже цокать перестали. Видать, поняли, что я не из простого теста слеплен, хоть и сверхспоспобностей у меня никаких нет.

Добежал я, в общем, встал в колонну, а физрук опять смотрит на меня, как на калеку, и уже чет-то сказать хочет, но я его опережаю.

– Зарядку и все остальное я тоже делать буду, – говорю.

Ему только и оставалось, как качать головой и соглашаться со мной.

После зарядки мы начали подтягиваться. И мне все равно, что даж девчонки по сотке делали. Я же просто запрыгнул и подтянулся, как обычно, десять раз. Зато своими обычными силами. Потом мы пресс делали. Я сделал сорок раз. Ну и что такого, что остальные в несколько раз больше сделали? Зато я как бы сам. И сам я отжался тридцать раз. А мне больше и не надо.

Потом я с ними даже  в волейбол играл. Одноклассники лупили по мячу с такой злобой сильной, как монстры прям какие-то, честное слово. Но я все-таки зачастую справлялся с их ударами, что они аж сами удивлялись мне. И я как бы ещё неплохо пасовал. Так что, в конце игры, они даж все похлопали меня, пятюнь мне понадавали. В общем, кости мне чуть все не переломали своей похвалой. Но я все равно довольный был собой, потому что я, типа, сам по себе че-то, да представлял.

Ну, как вы поняли, на физре я имел успех. Но вот прошла перемена и мы с пацанами зашли на труды. Зашли мы туда, а трудовик и говорит сразу:

– Берите деревяшки и че-нить вырезайте, а я пока пойду делами позанимаюсь.

«Дела, ага, как же, наверное, опять подбухивать пошел», – подумал я.

Ну, в общем, он ушел, а там у нас такое началось. Я аж, как говорится, диву давался, что мои одноклассники там вытворяли.

Степка, значит, корабль вырезал, но не такой, типа, парус один и лодка, а, Титаник какой-то, здоровый очень. Ларик понавырезал зверье всякое: медведей там, зайцев, кошек, собак и так далее. Стас вырезал шкатулку какую-то с секретом, и с такими еще узорами красивыми. Игорь вырезал розу большую, и я аж вспомнил про предстоящие свидание, и вздрогнул. Артур вырезал замок многобашенный и ещё много мелких человечков. Ванька этот, жлобяра облупленный, вырезал шахматы и шахматную доску. На фига, спрашивается. Он даж играть в них никогда не умел. А Димон, естественно, вырезал мужика и бабу, полуголых при том. А в руках они ещё мяч футбольный держали, как дите какое-то. В общем, фантазия дикая у него разыгралась.

«А мне че делать-то? – думаю, – Я ж ничего такого не умею».

Ну, и взял я просто деревяшку одну небольшую, и неспешно начал вырезать. Я, правда, сам сначала не знал, чё вырезаю, но в итоге ложка стала получаться. Тип, такая, как в старину была. Ёй, наверное, супы там хавали и салаты всякие. Короче, я вырезал ложку, а в это время, эти однокласснички мои, вовсю шедевры искусства всякие делали. Опилки во все стороны так и летели. А я же медленно так вырезал свою ложку. Потом отшлифовал её тщательно, чтоб она гладенькой была. Вот и все, что за целых два урока я успел сделать.

Ну вот, значит, подошел к концу второй урок и  трудовик вернулся.

– Давайте я гляну, че вы там наделали, – сказал он насупившись так, как индюк какой-то.

Все понесли ему свои шедевры, хоть прям щас в музей. А он нос, прикиньте, воротит.

– Фи, сто раз уже видел, – говорит он и вертит игрушки Ларика, как носки какие-то вонючие, – на тройку потянет.

Затем он взял доску шахматную у Ваньки.

– Пойдет на тройку, – говорит и на пол всё бросает.

Хохмина этот аж расстроился немного.

– Да, это неплохо, оригинально довольно, – сказал он про статуэтку Димона, – твердая четверка.

Димон ухмылочку нарисовал на своем лице самодовольную такую.

Потом Стас поднес свою шкатулку с секретом.

– О, че шкатулку с секретом? – говорит трудовик и куда-то нажимает. – Слабоватый секрет, тройки хватит с тебя.

Затем он начал разглядывать корабль Степкин.

– Ну а это че? Корабль, что ли? Большой. Нормально. Три с плюсом.

– Замок? Ну да, неплохо. Четверку поставлю.

Потом Игорь розу свою показывает, а она, короче, как настоящая прям получилась.

– А че это за цветок?

– Роза, – говорит Игорь.

– Да ты шо? Чет-т не похожа. Ладно, тройку так уж и быть поставлю.

И тут он подошел ко мне, и у него глаза сразу как распахнутся прям. Я думал, щас как заорет, что я за ерунду такую тут наделал. А он, короче, ахнул. Представляете? Реально ахнул. Потом взял мою ложку в руку и на свет так смотрит, типа, она стеклянная или изумрудная какая-то.

– Идеально, – говорит. – Подойдите все сюда.

Прикиньте, да. И пацаны тоже все подошли и опупели. Смотрят такие на мою ложку, типа, это не необычная деревянная ложка, а какая-то там копия скульптуры Микеланджело или еще кого.

– Пятерка, Колбаскин, однозначно пятерка. Можно было бы больше, поставил бы больше. Можно я ее на выставку возьму?

– Да, пожалуйста, – говорю я ошарашенно так.

«Че, – думаю – за фигня тут происходит? Значит, за корабль огромный, за шкатулку с красивейшей резьбой и за чуть ли не настоящую розу тройка, а за вшивую ложку пятерка, что ли?»

И все, главное, поздравлять меня начали, даже девчонок позвали. Они пришли в своих фартуках и  тоже диву даются от ложки моей. Все её трогают, осматривают внимательно, как музейный экспонат какой-то.

«Это, вообще, нормально?!»

Глава 16. Горе-любовничек.

Ну и вот, закончился урок, и мы пошли в раздевалку. А я иду такой и думаю: «Че-то странно все это. В смысле не только труды, да и, вообще, весь день этот учебный. Все прям че-то удивляются, чуть ли не восторгаются, а я-то всего-навсего делал все, как обычно. Ну, то есть, как умею просто. Немного подготовился, конечно, вот и все. А остальные из кожи вон лезли, че-т старались показать себя. Они ж, типа, особенные, а на меня больше внимания почему-то обращают. Мне даж как-то неудобно перед ними».

Дошли мы до раздевалки, значит, а Неллька уже там стоит, и пасет меня, и в руках всё розу эту несчастную держит. А эти однокласснички, да и из параллельного тоже, сразу смеятся, короче, начали. Смешочки всё давят из себя, видишь ли.

– Любовничек, – говорят, – идет.

А Ванька этот, лыбу опять натянул себе на морду и говорит:

– Обычный, но удалец какой, гляньте!

И все заржали, как коняги бессовестные. Хотя че, будь кто другой на моем месте, я б тоже ржал и подкалывал. Так что, может, и заслужил.

Я подошел к Нельке.

– Привет, – говорю.

– Привет, Жень.

– Давай, Женек, не подведи! – закричал какой-то шутник неумытый.

– А зачем ты розу-то повсюду таскаешь? – спрашиваю я у неё.

– Как зачем? Ты же мне ее подарил, и она очень красивая.

– Ладно, понятно. Сейчас переобуюсь и выйду.

Ну, и я пошел в раздевалку, а она за мной потащилась зачем-то. А все, главное, перед нами раступаются и ржут ещё противно очень. Нависла она надо мной и всё тут, хоть треснись. Даже переобуться спокойно не дали.

Вышли в итоге мы с ней из школы и пошли гулять, типа. Прям с рюкзаками и с белой этой розой. Разговариваем идем. Ну, как разговариваем, она трещит без умолку, будто не говорила ни с кем лет сто, а я иду и головой киваю, как дурачина. Она, и про то, и про сё рассказывает. Про сегодня, про вчера, про позавчера, про завтра и послезавтра. И главное, спросит меня, типа: «А как у тебя там, че?»  Я только рот открою и она такая: «А, ну понятно». и дальше: «Ля-ля-ля-ля-ля».

Но так продлилось не очень долго, потому что потом началась какая-то сплошная форменная дичь.

Короче, разговаривали мы (то есть, она одна чесала языком) и шли прям возле дороги, по тротуару. И тут, значит, останавливается, резко так, машина рядом. Розовая такая. Реально, розовая с цветочками. Вообще, идиотизм полнейший. А на всю боковину у него надпись такая была: «ТАКСИ ДЛЯ ВЛЮБЛЕННЫХ». Прикиньте? Я тож там офигел.

Остановилось, в общем, это такси, а из окошка рожа бородатая на нас выглядывает.

– Такси, не желаете? – спрашивает эта рожа. – Специально для влюбленных пар.

«Мы, вообще, как бы не влюбленная пара», – говорю про себя и уже хочу сказать этому мужику, что нам не нужно никакое такси и, что мы любим пешком, типа, ходить. Но…

– Жень, давай прокатимся, пожалуйста, Жень, – начала Неллька канючить прям сразу, хотя я даже сказать ничего не успел-то.

Ну и я, естественно, сдался без борьбы. Мне ж нужна была любовь, даже жизненно необходима.

Мы залезли в это, так называемое, такси для каких-то там влюбленных и поехали. А этот хмырина, главное, зубы сразу начал заговаривать. Че-то там навешивает нам, музычку включил и я, короче, забыл даже узнать сколько это удовольствие неприятное стоит- то. А Нелльке, типа, по боку всё было. Она просто кайфовала.

– Здесь, остановите, – говорю водителю, когда мы до центра доехали. А проехали мы, наверное, один километр, не больше.

– Пятьсот рублей, – говорит это наглое рыло.

Прикиньте, пятихатка за какой-то километр недоделанный по мухасранску нашему.

– С чего это? – спрашиваю я у этого хмыря, – По городу же 90 рублей все берут.

– Так-то да, но это же специальное такси для влюбленных, комфорт высокого класса, музыка и все дела.

Я такой смотрю на этот комфорт высокого класса. Повсюду грязь, крошки какие-то валяются, потолок как-будто ногами кто-то пинал, а запах стоит такой, будто мышь в багажнике окочурилась. Да и музон его был вообще, дерьмовый: попса голимая, ахи одни и вздохи, фиг разберешь че поют, тарабарщина одна сплошная.

– Нет, – говорю, – пятьсот – это очень много, сто пятьдесят дам, не больше.

И я вижу, значит, в это зеркало заднего вида, что он глазки свои хитрые сощурил, видать, понял, что я калач не промах.

– Ладно, – говорит, – сто рублей сброшу, четыреста и точка.

Я смотрю на его рожу ухмыляющийся и понимаю, что блефует он. Видать, вообще, на лоха цену назвал, думал раз мы школьники какие-то, то и деньжат родительских содрать можно по-легкому.

– Нет, сто пятьдесят, – сказал я и на Неллю посмотрел. Вспомнил, что она мысли умеет читать. А она такая головой кивает, типа, продолжай, торгуйся.

– Ладно, давай триста пятьдесят и разбежимся, – продолжает он меня разводить.

– Сто пятьдесят и разбегаемся.

– Ладно, не тебе не мне, триста и все.

– Сто пятьдесят, говорю же, у меня денег больше нет.

– Двести пятьдесят и точка.

– Ну ладно, ни вам, ни нам, двести.

– Согласен, – сказал он и даж обрадованно так. Видать, все равно в плюсе остался. Конечно, в два раза больше обычного содрал.

Отдал я ему двести рублей этих, а он еще и удачи нам пожелал. Скотина такая бессовестная.

Не зря я все-таки, когда мелким был с папой по блошиному рынку ходил. Он всегда любил бродить там и покупать всякий хлам старинный, который мама потом выбрасывала на помойку. Но больше всего, видать, он любил торговаться. Всегда торговался, за каждую копейку. Вот мне это и пригодилось. Так, типа, и не знаешь когда, че в жизни пригодится, а вот пригодилось.

– Как ты его уделал! – сказала восхищенно Нелля, когда мы выбрались из этой вонючей машины.

– А то! Спасибо, что подсказала.

– Всегда, пожалуйста.

Ну, я, в общем, думал, что теперь всё: мы нормально погуляем, может, зайдем куда поедим, а то жрать уже хотелось сильно. Но не тут-то было. Не успели мы и полсотни метров пройти, а тут, короче, прям чуть ли не на бошки нам, палатка сваливается. Реально, палатка целая. Я имею в виду, знаете, такие, как на рынках стоят. В них там ещё одежду продают всякую и прочий хлам. Только тут не одежда была, а какая-то бутафория блестящая. Кольца какие-то, цепочки, серьги, браслеты, бусы и прочая бабская муть. А за всем этим, значит, тетка такая стояла, наштукатуренная прям сильно очень, типа, она не косметикой красилась, а эмалью какой-то акриловой, той который заборы красят и всякое такое. И сама она, бабища эта, тож вся была обвешана бусами этими, браслетами всякими, а  на каждом пальце у неё по кольцу было, а то и по два даже. Металлолом, короче, ходячий. Ну, в общем, приземлилась она на нас и начала нам втюхивать дичь эту свою.

– Здравствуйте, молодые люди, – говорит любезно так, что аж уши в трубочку сворачиваются. – Подходите, покупайте, золото высшей пробы, очень дешево.

«Ага, золото, конечно, – думаю. – Видать, в магазине все за пятьдесят рублей купила, теперь в тридорога продает».

А Неллька прям сразу побежала такая радостная, и начала там ковыряться, и смотреть на эти, типа, золотые фиговины.

– Вот девушка, сережки, только завезли, новинка, померяйте, – говорит она Нелльке и зеркало ей сразу услужливо подставляет.

Нелля мерит их, смотрит на себя и восхищается, какие же «красивые, великолепные сережечки». А они вообще какие-то обычные и неприглядные, на самом-то деле. И главное, я не пойму, она ж, типо, мысли умеет читать, а тут ей лапшу на уши вешают толстенную такую. «Может, эта женщина разум как-то притупляет», – подумал я. Реально, потому что Нелля там, вообще, как слобоумная выглядела.

– У меня денег нет, – говорит Нелля и грустно очень отдает сережки обратно.

– Молодой человек купите девушке сережки, видите же, как они ей идут, – переключилась на меня бабища эта накрашенная.

«Ага, вижу, конечно, а то, как же».

– Жень, пожалуйста, купи, они такие хорошие, – завела Неллька шарманку, да еще с таким жалостливо-туповатым лицом.

– Сколько они стоят?

– Всего семьсот рублей.

«Всего? Ничего себе, всего. Обувают тут среди белого дня, даж глазом не моргают!»

– Семьсот, а это не слишком дешево для золота высокого качества? – спросил я, хотя можно было спросить и наоборот.

А женщина эта улыбнулась только, да так мило ещё, главное. Её, видать, вообще, ни чем не пробить было.

– Молодой человек, – обращается она ко мне вежливо очень, и ещё, типа, с грустным таким оттенком в голосе, – я женщина не молодая и мне много денег ни к чему. Мне лишь бы себя прокормить, да детишек.

«Ага, конечно. С таким умением втюхивать фигню десятисортную, ее детишки, наверное, в Москве уже учатся», – подумал я.

– Жень, пожалуйста, очень прошу, – опять заныла Неллька.

«Ну, мне же нужна любовь. – подумал я. – Она же мне жизненно необходима».

В итоге купил я эти сережки дурацкие, и мы свалили оттуда по-быстрому, пока эта скромная, бедная мать несчастных, голодных детишек, еще чего не начала нам втирать и впаривать.

Идем мы, значит, по улице, а Неллька меня вовсю благодарит и восхищается своими новыми псевдозолотыми сережками. Как вдруг, смотрю я, а из-за угла машина на всей скорости выезжает, и в нашу сторону, короче, несется, и прям перед нами делает такой разворот полицейский, или как он там правильно называется. В общем, развалюха эта поворачивается к нам задом, и багажник у неё открывается прям перед нашими носами. А там жрачка, короче. Прикиньте, жрачка в багажнике. Типа, прилавок какой-то передвижной. Там у них были какие-то колбасы, сыры, чай, кофе, печенье, конфеты и еще че-то. И все, значит, на иностранном языке написано.

Ну и вот, как только эта тачка резко так подкатила, народ прям сразу и сбежался, и даж очередь выстроилась, человек десят, наверное, не меньше. И все, главное, почему-то стоят и оглядываются. А мы с Неллькой, типа, первыми оказались.

Потом из машины этой быстро вышли мужик с женщиной, они тож почему – то п по сторонам постоянно оглядывались. Ну, в общем, подошли они к нам и сразу меня начали окучивать. Видать, наметанным своим глазом определили рычаг давления или че-т, типа, того.

– Молодой человек, купите девушки конфет, – говорит тетка.

А Неллька и так сразу в конфетах начала рыться. Не знаю, может, у продавцов реально, типа, сверсхспособность такая была: разум и волю затуманивать.

– Да, парень, купи девушке конфет, сделай ей приятное, – начал втирать мне этот мужик, да таким голосом ещё, будто мы с ним давнишние приятели.

– Вот, Жень, купи, пожалуйста, эту, – сказала Неллька и вытащила оттуда самую маленькую коробку. А я – то знаю, чем меньше эта упаковка, тем дороже.

– Хороший выбор, девушка, – говорит мужик, – они очень вкусные.

«Ага, и дорогие, небось», – думаю.

– Сколько стоят? – спрашиваю я у этих спекулянтов недоделанных.

– Всего четыреста. Таких конфет вы здесь не достанете, – обувает меня опять бабища эта.

«Ну да, а ни че, что я каждый день, в магазе их вижу, и стоят они в два раза дешевле? Просто вместо иностранной тарабарщины, на них по-русски написано».

– Пожалуйста, Женя, – канючит, как мелкая какая-то, Нелля эта, то бишь любовь моя ненаглядная.

И сзади, значит, эти тетки с дядьками тоже начали меня поторапливать. Мол, купи, жмотяра этакий, своей крале конфет. Не мужик ты, што ли?

«Ну, мне ж нужна любовь», – подумал я и отдал им эти четыреста рублей за три конфетки жалких каких-то.

Потом я Нелльку чуть ли не за шиворот оттуда оттягивал. А то мало ли, что ей еще в голову могло взбрести.

Идем мы опять, а я уже по сторонам оглядываюсь, наверх смотрю, чтоб, меня, короче, опять, как лоха не обули и как липку не обобрали. А Нелльке по фиг вообще. Она идет такая радостная, держит коробку конфет в одной руке, а в другой у нее роза эта белая. Благодарит она меня все за сережки, да за конфеты эти никчемные. Лучше уж спасибо сказала, что я позволил себя, как лоха последнего разводить. Да уж, а все же, типа, ради любви.

Вскоре, мы, значит, подошли к пиццерийки одной задрипанной. Ну, я и говорю Нелльке: «Давай зайдем». А то тут на улице, кто знает, что может произойти. Небезопасно, одним словом. Особенно для кошелька моего.

Ну, мы и зашли в эту пиццерийку. А там и так народу всегда мало было, а в этот раз вообще никого. Сели, мы, значит, за понравившейся столик, хотя разницы-то никакой нет. Они – все одинаковые.

Только, уселись – бац – прям перед нами возникает официантка. Тетка такая в красной футболке. Мы аж подпрыгнули с Неллькой, а я, так вообще, чуть со стула не грохнулся.

Появилась, она и бросила нам чуть ли не в рожи меню эти.

– Выбирайте, – говорит и исчезла, а потом сразу за кассой появилась.

«Вот, – думаю, – ленивая какая, пять метров уже пройти не может. У этих же телепортов ожирение еще начнется какое-нибудь, типа, и за подвижности малой».

Только открыли мы эти меню – бац – опять официантка  в воздухе материализуется. Да так неожиданно, что я аж это меню чуть на пол не уронил, хорошо, что реакция сработала.

– Выбрали? – спрашивает она че-т недовольно так, как будто мы ей здесь мешаем своим присутствием.

– Нет, – отвечаю ей.

– Так выбирайте, – говорит она еще недовольнее и зырит на нас страшно очень, – у нас много заказов еще.

Я оглянулся и осмотрел весь зал, где мы сидели. А там, значит, пусто было, как и до этого. «Может, – думаю, – у официантки этой галики какие начались из-за передозировки сверхспособностями».

– Так никого же нету, – так ей и говорю.

А она, короче, гримасу скорчила такую, типа, передразнивает меня.

– В каком веке, – говорит, – живете вы? Сейчас все по мобильному приложению заказывают и едят дома, как нормальные, современные люди.

«Ну да, – думаю, – ничесе, а мы че каменный век, что ли, раз мобильными приложениями не пользуемся? А я ж, наверное, тогда со своим кнопочным мобилой вообще с динозаврами жить должен». Так я подумал, но ей, естественно,  ничего такого не сказал, да и бесполезно это. Мы же, типа, дети, а взрослые все знают лучше нас.

– Сейчас, – говорю ей и снова это меню открываю.

Смотрю я на первую страницу, а там пицца – «Вкусная». А че? Простое название. Это вам ни «пепперони» и ни «кальцоне» какой-то. А на фига, вообще, башню ломать-то, если пицца вкусная, то и назовем её «Вкусная», если она острая, значит будет «Острая», с курицей, так и назовем ее просто «С курицей» (а че такого?), если там много мяса, значит будет «Мясная», если сыров много, значит – «Сколько-то там сыров», а если, короче, в пицце только эта лепешка, сосиски, помидоры и сыр, то значит будет «Студенческая».

– Нелль, «Вкусную», может, возьмем? – спрашиваю я у своей, так сказать, возлюбленной.

– Да, давай.

– Нам, пожалуйста, целую «Вкусную», – говорю этой тетке.

Сказал я ей это, а  она че-т все равно продолжает стоять выжидающи и как-то злобно прям смотрит на нас, что аж чувтво такое возникает, будто ты что-то плохое сделал.

– Пить чё будете, десерт какой? – спрашивает она так противно, типа, как будто мы прям знаем в каком порядке, что ей говорить надо. А, может, мы просто забыли?

– Пить? Я сок буду, а на десерт мороженное, – говорю  ей.

– А мне, пожалуйста, коктель шоколадный, а на десерт тоже мороженное, – говорит Неллька.

– А мне можно тоже коктель вместо сока, – сказал я, потому что че-то тоже коктель захотелось.

А официантка, значит, зыркнула на меня так, как на врага народа, тип, я тупой какой-то. Губы ещё поджала, как-будто, вообще, их проглотит щас, и че-то зачеркнула у себя там, и написала снова.

– Ждите, – сказала она и исчезла.

– Какая противная, – говорю я Нелльке.

– У нее сейчас проблемы в семье. Муж её что-то натворил.

– А, ну да, ты же мысли умеешь читать, все время забываю. А че она про нас подумала? – спрашиваю я Нелльку.