Параллели, или Путешествие со вкусом мангового ласси

К сожалению, отец почил, когда Эрнесту едва исполнилось семь лет, а теперь совсем недавно ушёл из жизни и её брат, дядя Эрнеста. В доме было прохладно, но камин, словно старый друг, потрескивая поленьями, согревал небольшое пространство перед собой. Тот самый камин, у которого дядя Вильгельм, по сути, заменивший ему отца, рассказывал истории о своих приключениях. На окрашенных светлой краской стенах висели картины с деревенскими пейзажами долины Рейна и Липе, будто окна в прошлое. Камин был центром притяжения всей семьи зимними вечерами. В доме пахло воском от натёртых полов и яблоками.

Полумрак первого этажа, дубовые ставни на окнах с характерным скрипом, запахи деревянной мебели и потолочных балок, белые салфетки с нежным растительным орнаментом, вышитые руками сестёр, лежавшие на резном сундуке, и даже истёртый до красноты тканый ковёр на полу – всё это как будто шептало: «Ты дома», и переносило в детство. Во времена, когда не было никаких взрослых проблем и казалось, что весь мир открыт перед тобою и принадлежит только тебе.

Когда вечером многочисленная семья Лакур собралась за ужином, они с пристрастием стали расспрашивать приехавшего родственника о его успехах в России.

– Россия… это правда, что там медведи на задних лапах по улицам ходят? – интересовался младший племянник, широко раскрыв глаза.

– Только если очень вежливо попросить, – подмигнул Эрнест, и за столом грянул смех.

Обсудив с родными все свои дела и новости от Атлантики до Сибири, Эрнест не почувствовал усталости. Родные стены и милые его сердцу лица дарили ему силы и надежду на лучшее, несмотря на скорбь от утраты.

В назначенный день молодой человек отправился к городскому нотариусу, чтобы оформить необходимые документы по наследству дяди Вильгельма. Промокнув тяжёлым пресс-папье подписанные бумаги, нотариус, похожий на сову в пенсне, тяжело выдохнул и, подойдя к окну, достал из сейфа небольшой ключ.

– Я должен вручить вам ваше наследство от господина Тиссена, – произнёс он, протягивая посетителю ключ.

– Это всё? – с лёгким недоумением в голосе спросил Эрнест.

Семья Лакур не была бедной, но лишний унаследованный капитал от дяди им бы не помешал.

– Да, согласно завещанию, основные денежные средства и прочее имущество делятся между членами вашей фамилии. Таверна теперь принадлежит вашей матери, а вам полагается этот ключ, – равнодушно произнёс нотариус и хлопнул папкой, словно ставя точку.

«Ключ так ключ», – подумал Эрнест.

Уже придя домой, он рассмотрел его подробнее. Металлический, небольшого размера, ничего примечательного – ни узора, ни иных украшений на нём не было. Такой ключ мог открывать и шкатулку, и небольшой сундук или же запирать амбарный замок.

– Как сходил, сынок? – спросила мать, войдя в его комнату и увидев, что сын что-то внимательно рассматривает. – Что это у тебя?

– Моё наследство от дяди. Мама, вы не знаете, что бы мог отпирать этот ключ из принадлежащих дяде вещей? – поинтересовался Лакур.

– Не знаю, но мне кажется, что это тот самый ключ, который Вильгельм всегда носил на цепочке вместе с часами. Но от чего он, брат мне не рассказывал. Хотя постой… – Мать призадумалась. – После его смерти мы отнесли множество ненужных вещей на чердак. Посмотри там.

В детстве для Эрнеста, как и для многих детей, чердак был той сказочной пещерой Аладдина, где можно было найти различные «сокровища». Взрослые считали эти «сокровища» ненужным мусором, который тем не менее было ещё жалко выбросить. Старые книги и журналы, отжившие свой век предметы быта – например, неполный любимый обеденный сервиз на двенадцать персон, в котором оставалось ровно десять тарелок, и его уже было стыдно выставить перед гостями на стол, но и расстаться с ним было жалко. Да и просто разный хлам, который можно было найти на чердаках везелевских обывателей.

Вот и сейчас, поднимаясь по скрипучей, словно соседский старик Мейер, лестнице наверх, Эрнест вновь почувствовал, как им овладели детские воспоминания. Летучая мышь, мирно зимовавшая до этого под потолком, проснулась, испугавшись незваного гостя, резко дёрнулась, сорвавшись с балки, будто прошипев: «Нежданный гость!» – вылетела в слуховое окно. Смахнув паутину с лица, в большом количестве «украшавшую» стены чердака, Эрнест огляделся и буквально сразу увидел то, что, возможно, искал.

В самом дальнем углу, небрежно прикрытый мешковиной, как стыдливой вуалью, стоял небольшой сундучок, обитый узкими железными полосками и не казавшийся особо примечательным. Пригнувшись, чтобы не удариться головой о перекрытия, Эрнест подобрался к нему. Ключ подошёл к замку идеально. Несомненно, он был именно от этого сундучка. Старый замок открылся не сразу, лишь после нескольких попыток провернуть ключ. Эрнест даже немного заволновался – неужели не откроется? Чердачная сырость, со временем образовав ржавчину в замке, не способствовала скорому открытию. Но всё прошло благополучно, и замок, скрежетав, будто ворча, поддался.

Нельзя сказать, что Эрнест был наивным молодым человеком, но в душе он, как и любой бы на его месте, надеялся обнаружить внутри как минимум толстую пачку ассигнаций и драгоценности. Но вместо денежных пачек внутри оказался изрядно покрытый чердачной пылью альбом, обтянутый зелёным бархатом. Золочёные уголки по краям смотрелись дорого и даже изысканно, словно это был не простой альбом с фотографиями, а что-то иное, содержащее документы государственной важности. Сердце Эрнеста колотилось: он ждал золота, а нашёл… по сути, книгу в зелёном переплете.

Ещё под альбомом в сундуке лежал странный металлический предмет длиной чуть больше тридцати сантиметров – нечто среднее между трезубцем и ритуальным кинжалом. Подобный атрибут часто встречается на картинах с изображением бога морей Посейдона в греческой мифологии или Нептуна в древнеримской, но при этом его зубья были странно изогнуты и напоминали языки адского пламени. Этот трезубец мог принадлежать как морскому царю, так и демону из африканских легенд. Но он также был явно похож на оружие народов из той же далёкой Азии. Кто его владелец? Почему дядя спрятал его здесь? И главное – зачем оставил именно ему такое странное наследство?

Возможно, ответ был на фотографиях, и Эрнест с нетерпением раскрыл альбом. На первых страницах альбома были вклеены обычные кабинетные фотографии благородных семейств. Была даже детская фотография самого Эрнеста, подписанная аккуратным почерком чуть побледневшими от времени чернилами: «Мой дорогой племянник Эрнест Оскар Иосиф Л.». Каждая буква поблёкших чернил дышала теплом. Вильгельм Тиссен любил своих племянников, так как своих детей у него не было, и даже подписал фотографию полным именем Лакура.

Страницы шелестели, как осенние листья, открывая фотографии: Вильгельм на фоне Триумфальной арки во время учёбы в университете, письма с печатями экзотических стран, карта с отметкой «Хранить вечно». Через несколько страниц появились снимки, на которых был уже изображён зрелый господин Тиссен в своих многочисленных странствиях. «Вот и живые свидетельства путешествий дяди, запечатлённые путём светописи!» – обрадовался Эрнест.

Фотографии будили яркие образы в голове Эрнеста, иллюстрируя рассказы, услышанные от дяди в этом доме в их редкие встречи. Вот дядя в джунглях стоит в пробковом шлеме с ружьём, опираясь ногой на убитого им тигра. А вот на снимке рядом с ним очень красивая индианка, они стоят на фоне индийской деревни. Снова смена декораций, и на новом листе дядя уже в медвежьей шубе сидит на нартах, запряжённых собаками, на далёком Севере; а вот он лезет в гору, за спиной большой рюкзак, в руках – ледоруб. Тут он ловит рыбу сетью, а рядом с ним стоит узкоглазый азиат. Калейдоскоп приключений, изображённых на фотографиях и рисунках из альбома, завораживал. Дядя явно использовал в путешествиях новинку – недавно вышедший в продажу компактный фотоаппарат фирмы Kodak.

Кадры мелькали, как в волшебном фонаре, страницы подходили к концу, а намёков о предназначении загадочного артефакта, лежавшего вместе с альбомом в сундуке, Лакур так не получил. Но вдруг из середины альбома выпала фотография – словно сама судьба дала подсказку. Странно, ведь все фотографии были хорошо закреплены картонными уголками на страницах, а вот одна нет…

Подняв с пола снимок, Лакур внимательно рассмотрел его. На первый взгляд ничего необычного на нём не было – дядя вновь позировал, на этот раз на фоне какого-то сидящего индуистского божества, шея которого была обвита змеёй. Сидящий божок, высотой около двух метров, имел четыре руки. Одна рука, с распростёртой ладонью и сомкнутыми вместе большим и указательным пальцами, была обращена к смотрящему; другая касалась пальцев ног; в третьей был зажат какой-то предмет, похожий на барабан; а вот четвёртая рука была пуста, точнее, было видно, что в ней что-то было… Но сейчас она была пустой. Зато у дяди в руках был трезубец, тот самый, что сейчас Эрнест держал в руках!

На обороте фотографии было написано:

«Индия. Подземный храм. Шива. Эрнест, верни то, что принадлежит ЕМУ, и ты найдёшь большее. Прости меня… и да хранит тебя Бог».

Дядя вернулся домой, в Германию, но до самой смерти он не рассказывал о своём путешествии в Индию. Странно.

– Прости… за что? – прошептал Эрнест, впиваясь взглядом в трезубец. Металл холодно блестел, будто насмехаясь. – Вернуть это Шиве, что на фото? Но как? И что «большее»: клад или?..

Теперь, глядя на эту фотографию, на загадочную надпись, сделанную рукой родного человека, явно адресованную племяннику, Лакур разглядывал удивительный металлический предмет и всё больше погружался в тайну жизни дяди Вильгельма. Это было самое странное наследство в его жизни. Голова гудела. Дядя, всегда такой прямолинейный, оказался мастером ребусов. Почему умолчал о храме? Почему не вернул артефакт сам? Вопросов было больше, чем ответов. Но одно Эрнест понял точно: это наследство – не конец, а начало.

Глава 6. В путь

Прошло несколько недель с тех пор, как Лакур вернулся из России в родительский дом. За окном бушевала последняя февральская метель, и редкий горожанин отваживался выйти на улицу. В один из дней в доме № 132 у Большого рынка неожиданно раздался звонок дверного колокольчика. Эрнест, лениво поворошив тлеющие угли старой кочергой, нехотя поднялся с тёплого кресла навстречу загадочному визитёру.

На пороге стоял Карл, городской почтальон, с лицом, покрасневшим от ветра, и дрожащими от холода руками. Почтальон, несмотря на непогоду, всегда старался принести почту в срок.

– Добрый день, месье Лакур! Вам телеграмма, – затараторил он, едва переводя дух, стряхивая снег с фуражки.

– Добрый день, Карл. Может, зайдёте, погреетесь? Выпьете что-нибудь? – радушно предложил хозяин.

– Простите, месье, – служба! – отчеканил Карл, но взгляд его задержался на тепле камина. Было видно, что если бы он не спешил, то с удовольствием выпил бы пунша в гостеприимном доме Лакуров. – Все хотят получить запоздавшие новогодние письма и подарки!

– Всего доброго и заходите, когда будете свободны, – кивнул Эрнест, сунув ему в руку монету.

– Благодарю, месье Лакур, храни вас Бог!

Жёлтый бланк телеграммы с криво наклеенной синей маркой содержал ровные бумажные полоски с напечатанными словами. Бланк обжёг пальцы, будто раскалённый уголь:

«Эрнест. Я в Индии. Замёрз в России. Приезжай, если сможешь. Отдохнёшь. Остановись в отеле Watson. Дай знать. Найду тебя. Максимильян».

Лакур сжал телеграмму, словно выпытывая из неё ответы:

«Макс… Как ты успел? Посадил меня в поезд – и сразу в Индию? То ли секретные военные дела, то ли от мороза сбежал… А может, решил навестить своих родителей? Вот так сюрприз!»

Сердце забилось чаще. Наследство дяди, трезубец Шивы, а теперь – зов друга, будто эхо из другого мира. Мысли путались в голове, цепляясь друг за друга.

Год начался с череды неожиданных событий и поездок, загадок и открытий. Все эти необычные происшествия последних двух зимних месяцев сложились в пёструю мозаику, которая должна была стать картой его будущего путешествия. Внезапное приглашение от старого друга, который словно прочитал его мысли, стало идеальным завершением всех этих волнующих событий. Дорога всегда исцеляла Эрнеста от хандры и уныния, которые всё чаще овладевали им в течение долгой зимы, омрачённой наследственными делами. Путешествие в Индию, где он надеялся найти разгадку таинственного места, упомянутого его покойным дядюшкой на обратной стороне фотографии, и помощь друга Макса – всё это, казалось, обещало вновь раскрасить жизнь Эрнеста яркими красками.

Решение созрело мгновенно. Индия манила, как магнит: там ждала разгадка тайны, жар солнца вместо стужи и Макс – единственный, кто мог понять его одержимость дорогой. Метель за окном вдруг показалась не врагом, а союзником – будто сама судьба торопила: «Пора. Пока не стало слишком поздно».

Мама всё поняла. Грустная улыбка скользнула по её лицу, когда она обняла сына: она привыкла к долгим разлукам, хотя это всегда с болью отзывалось в её материнском сердце.

– Ты весь в моего брата в своей страсти к дороге, – прошептала она, гладя его щёку. – Возвращайся скорее!

В её ладони блеснул серебряный медальон – локет, семейная реликвия с фотографиями.

– Сохрани его, и пусть он напоминает тебе в пути обо мне и нашей дружной семье.

Эрнест раскрыл половинки локета: с одной стороны на него с фотографии смотрела его матушка, а с другой – кадр, застывший во времени: мама, отец, добродушно подмигивающий, он, сестра София, смеющаяся в ладонь, и дядя Вильгельм, уже тогда смотревший куда-то за горизонт…

– Помнишь? – голос Катарины дрогнул. – Тот пасхальный день?

Эрнест кивнул. Память ожила: запах студии, треск фотоаппарата, смех, который уже никогда не повторится…

В тот солнечный пасхальный весенний день, когда приехал его дядюшка, отец по-доброму скомандовал за праздничным обедом:

– Пока наш уважаемый Вилли снова не умчался за моря, завтра же все идём к фотографу! А то мы, Вилли… – отец обернулся к шурину, – скоро забудем, как ты выглядишь, вечно ты в дороге!

Все засмеялись.

На следующий день они сделали эту семейную фотографию в ателье недалеко от Берлинских ворот.

Он всегда считал, что истинный дом для человека – это то место, где его ждут, и для него таким местом был родительский дом. Любую точку Европы можно было достичь за считаные дни, ведь старушка Европа была такой уютной и маленькой – он знал это и как её житель, и как историк-географ по образованию. Европа за окном казалась крошечной, но за её пределами – бескрайний мир, где таились ответы на все вопросы.

Для своего путешествия в Индию Лакур избрал морской путь. С благодарностью он вспоминал о прогрессе и любимом писателе месье Верне, подробно описавшем маршрут в своей книге «Вокруг света за восемьдесят дней». Спустя всего несколько дней после начала пути Лакур уже проезжал через живописные Альпийские горы по пробитому сквозь них гигантскому туннелю Мон-Сени. Этот туннель длиною почти 14 километров открыли двадцать два года назад, в 1871 году, и если бы он не был построен, то Эрнесту пришлось бы, подобно двум императорам – Наполеону и Генриху IV, – карабкаться по альпийским горным перевалам в объезд. Благодаря отбойному молотку, изобретённому Жерменом Соммейе, и динамиту Альфреда Нобеля туннель построили на тринадцать лет раньше запланированного срока.

Ещё через несколько дней Лакур, не задерживаясь, миновал итальянский город Турин. Во время проезда через город он с интересом рассматривал в окно своей кареты белые мраморные стены Туринского собора. Шёпот легенд витал здесь: поговаривали, что Турин находился на расстоянии 666 километров от святого Рима, и, чтобы нейтрализовать злые силы, герцог Савойи Эммануэль Филибер в 1578 году привёз в собор Турина плащаницу Христа. В этом же городе в 1824 году Жан-Франсуа Шампольон, работая над коллекцией египетских папирусов, расшифровал иероглифы, чем вызвал волну египтомании по всему миру.

«Вернусь сюда в этот красивый и загадочный город, – пообещал себе Лакур, – когда раскрою все загадки дяди…»

Преследуемый тайнами далёких мест и городов, француз спешил в очередной пункт своего путешествия – порт Бриндизи в Италии. Порт встретил рёвом чаек и запахом смолы. У причала его ждал Hercules – стальной гигант, готовый бросить вызов необъятному морю. Ироничный поворот судьбы заключался в том, что одна из знаменитых римских колонн в порту, как гласили легенды, установленная самим Геркулесом, в прошлом отмечала окончание Аппиевой дороги, которая вела из Рима в Бриндизи. Для Эрнеста же она стала началом его приключений – морского путешествия в загадочную Индию.

Мучительные десять дней морской качки в Средиземном море прошли наедине с самим собой, без особых штормов и новых знакомств, под монотонный гул машин и шёпот волн. На рассвете двенадцатого дня пути мощный железный Hercules, окрашенный розовыми лучами восходящего солнца, пройдя Суэцкий канал, вышел в Аденский залив. Лакур, прислонившись к леерам, жадно вглядывался в даль, мечтая о твёрдой земле под ногами. Белые хлопья пены срывались с гребней волн и, успев покружиться под тугим попутным ветром, растворялись в небытие двух стихий – моря и ветра, будто жизнь, затерянная между ними. Море – стихия, с трудом покоряющаяся человеку. Но покорится ли она ему вообще когда-нибудь? С античных времён эта вечная борьба звучит в литературе и живописи: легендарный Одиссей бросает вызов Посейдону – грозному владыке пучин, на чей трезубец, словно насмешка судьбы, была так похожа вещица, лежащая в саквояже Эрнеста.

Внезапно в двух сотнях метров по правому борту фонтан брызг от вздоха гигантского кита, прорвавшегося из глубин, подарил случайному зрителю яркую радугу над волнами.

– Моби Дик![7] – воскликнул Эрнест, и сердце ёкнуло от восторга. – Пусть это будет добрым знаком, друг…

Его губы слегка жгла растворённая в морском воздухе соль, глаза слепили солнечные блики, многократно отражённые в водах залива, и лишь пароход, выбрасывая в синее небо чёрные клубы дыма, настойчиво нёс своих пассажиров навстречу судьбе.

До морского порта Бомбея оставалось примерно два дня хода.

Глава 7. Под солнцем Бомбея

Хелен сидела в плетёном кресле на веранде отеля Watson, щурясь от ослепительного солнца, и делала наброски в блокноте. За почти два месяца жизни в британской Индии она ещё не отвыкла от короткого парижского лета. В родном Париже лето было разное: дождливое, ветреное, тёплое, гораздо реже жаркое, а в Индии лето было круглый год – с настырным жгучим и беспощадным солнцем, превращавшего даже тень в раскалённую ловушку. Несмотря на то, что француженка поселилась в Бомбее в отеле, месте, близком ей по европейской атмосфере, где жила и собиралась публика со всего Старого Света со своими привезёнными правилами этикета, на второй месяц Хелен взбунтовалась. Жара свыше сорока градусов сама по себе была пыткой для юной аристократки, так ещё эти дурацкие требования носить постоянно корсет даже в Индии, это было явным издевательством над здравым смыслом. Хелен решилась на очередной отчаянный шаг и отказалась от постоянного ношения этой неудобной целомудренной детали дамского туалета.

«Пусть старые вороньи гнёзда в шляпах пялятся! – думала она, рисуя полуобнажённую танцовщицу с базара. – Их целомудрие – моя пытка».

Да, во время публичных выходов ей всё же приходилось терпеть и носить корсет, чтобы лишний раз не ловить на себе удивлённые и возмущённые взгляды почтенных дам, зато вне лишних взглядов Хелен дарила своему телу свободу, всё чаще оставляя корсеты в шкафу.

Месяц назад она получила две телеграммы из Франции: одну от родителей в ответ на своё второе письмо, отправленное уже по приезде в Индию, и телеграмму от крёстной Мэри. К её большому удивлению, родители с пониманием отнеслись к столь неординарному поступку. Нет, они были совсем не в восторге от её побега, но, видимо, после беседы с Мэри они узнали чуть больше обстоятельств и причин, побудивших Хелен к этому шагу. Родители просили беречь себя, скорее вернуться и продолжить жить в семье.

Крёстная Мэри писала: «Ищи себя в красках, дитя. Индия – твой холст».

Она желала крестнице идти по выбранному пути, найти себя, освоить новые приёмы и натуру для живописи, впрочем, также ждала её скорейшего возращения в Париж. Хелен скучала по родному дому, но Индия захватила её своим безумством цветов и нравов. Это была та страна, которая давала любому творческому человеку шанс найти и раскрыть максимально свой талант. Буквально даря вдохновение во всём: от необычной экзотической природы до диковинных религиозных обрядов и верований во множество богов. Ей было непонятно и интересно всё: от жуткого расслоения по кастам, нищеты и малообразованности большинства жителей до безумных богатств дворцов раджей, и во всём этом можно было найти то, что буквально толкало художника к творчеству. Эти же нищета и кастовые цепи казались мазками на полотне человеческой судьбы.

Недавно порезанный палец до сих пор ныл, делать наброски в блокноте и вести дневник было некомфортно.

«Аккуратнее надо точить карандаши! Не умеешь, попроси слугу-индуса, – мысленно ругала себя Хелен, сжимая карандаш, и одновременно не соглашалась сама с собой: – Но тогда бы я не познакомилась с этим рыжим шотландцем».

Максимильян Стюарт – так он позже представился – часто бывал в ресторане отеля и явно кого-то ждал, регулярно осведомляясь у управляющего, нет ли для него новостей.

В один из дней Хелен, как обычно, сидела на веранде отеля и делала очередные наброски для будущих картин. Карандаш необходимо было заточить, что она и сделала крайне неаккуратно, порезав палец.

Максимильян Стюарт – рыжий шотландец с глазами цвета Северного моря – появился как герой из романа. Оценив ситуацию, в которой она оказалась, он резко подошёл, не спрашивая разрешения:

– Мадемуазель! – Максимильян склонился перед ней и тут же стал перевязывать её палец своим шёлковым платком. – Позвольте мне сопроводить вас в госпиталь. Врач-англичанин осмотрит вашу рану и окажет профессиональную помощь. В этих краях даже малейшая рана может обернуться бедой. Идёмте.

– Вы слишком любезны, месье, – Хелен слегка улыбнулась, стараясь не морщиться от боли. – Но я не хочу вас обременять.

Его настойчивость напомнила ей отца – так же он заботился о матери во время болезни.

– Обременять? – Он поднял глаза, и в них мелькнула искра. – Мадемуазель, в Индии мы, европейцы, должны держаться вместе. Позвольте мне быть вашим рыцарем, хотя бы на этот вечер.

Чуть позже они представились друг другу и стали иногда проводить вечера за бокалом вина, вспоминая за неспешными беседами свою жизнь в Европе. Вечера за вином стали её тайным счастьем. Макс, не задавая лишних вопросов, рассказывал о своей службе, джунглях и тиграх. Он словно знал: некоторые раны лучше не трогать. Он не лез в женскую душу с расспросами о том, как девушка очутилась в Бомбее за пять тысяч километров от Парижа, за что Хелен была ему очень признательна. Правда, встречи были не так часты, как ей бы хотелось, так как Макс был человек занятой.

Впрочем, именно благодаря ему в госпитале она познакомилась с медсестрой Флоренс Уитмор. Исторически так сложилось, что в британской Индии мужчин-европейцев было гораздо больше, чем белых женщин. Поэтому женское общество ценилось – как у мужчин, по понятным причинам, так и у женщин. Хелен была рада новому знакомству с мисс Уитмор, дамой, чьи мысли словно эхо повторяли её собственные. Им было о чём поговорить: общие темы и интересы сближали и скрашивали ностальгию по далёкой родине. Они быстро подружились. Флоренс – англичанка, высокая стройная блондинка с изысканными чертами лица и пронзительными серыми глазами, будто высеченными из туманного лондонского камня. Ей едва минуло тридцать, но во взгляде уже читалась глубина, недоступная юности.

«Такая женщина должна править балами, а не перевязывать раны», – думала Хелен, пока не услышала историю Флоры.

Как-то, придя на очередную перевязку, Хелен не выдержала:

– Флоренс… прости за бестактность, но я не могу не спросить, – её голос дрогнул, словно струна, готовая лопнуть. – Ты – сама совершенство. Почему же твой безымянный палец без кольца? Где мужчина, достойный назвать тебя своей?

Флоренс замерла. Йод капнул на стол, оставив кроваво-коричневый след.

– Ты уверена, что хочешь это знать? – произнесла она так тихо, что слова едва долетели.

– Я доверила тебе свою тайну, – Хелен коснулась её руки. – Мы же подруги. Накануне она рассказала, как сбежала в Индию от ненавистного жениха. – Может, и тебе станет легче…

Флоренс закрыла глаза, будто переступая порог воспоминаний: