О чем мечтает пианино

(Гэсэр, Бурятский героический эпос)

На заре своего трудяжничества, передо мной встал выбор – зацепиться где-то в приличном месте, или продолжать ускоренный путь к необратимым когнитивным деформациям, работая и дальше в кол-центре по 12 часов. Снимать отдельную квартиру пока что было слишком накладно, поэтому приходилось жить у мамы. Что за жизнь это была? Жизнь с большой натяжкой, скажу я дорогому ИИ. Интимные отношения в такой обстановке возможны лишь у одного из нас, и это как вы понимаете не ваш покорный слуга. Мать, конечно, в полном фаворе и в своем законном праве. Вчера приехал, а там какой-то мужик. Я вопросов не задаю, квартира все-таки не моя.

Ты, конечно, старалась вытащить нас из дерьма, так сказать на свет божий, мама. Закончила актерский. И досталось тебе роль гардеробщицы хранителя гардероба в театре, выше прыгнуть не удалось. Хотя скажем без утайки, можно было вполне еще дорасти до заведующей буфетом. Но, мы здесь никого не осуждаем, не имеем такой привычки. Конечно, за все твои чаяния, полагается тебе солидный дебош отдых, который и происходит практически ежедневно. Я совершенно не против.

Хоть мы никого и не осуждаем, в свое время нас всех осудит история, кого раньше- кого позже. Меня осудили заочно, ведь согласно семейным преданиям, я спутал всем карты, едва появившись на свет. Предания эти как вы можете понять вбрасываются в отпрыска в момент самый подходящий, сильного эмоционального напряжения – «вот зачем я тебя родила?» И тут же находчиво припоминая себе самой: точно, так ведь случайно вышло! Думаю, что это ни с чем не сравнимое чувство случайности и как будто даже неуместности собственного бытия, непременно наследуется у нас от поколения к поколению. Я ведь мог и вовсе не существовать, хотя это был бы не самый плохой вариант, но единожды познав эту жизнь понимаешь, что бытие, хоть и невыносимо, зато знакомо и безопасно, а Небытие хоть и пленительно, но все туманно и от того зловеще.

Актерская карьера была заброшена и теперь вырванная из жизни, как простыня, забытая на веревке в дождливый день, вечно сырая, без возможности просохнуть. Алкоголизм не лечится, тут наука единогласно пришла к консенсусу. Благо я не Мать Тереза, чужой выбор уважаю, каким бы он ни был. В этом безвременье и проходили дни, недели и самые паршивые месяцы. Мама работала вахтером и хранителем гардероба в театре, подрабатывала где-то еще.

Мне, кажется, она так и не решилась снова вернуться на сцену, хотя дотянутся до этой лодки можно было буквально поднявшись на второй этаж театра. А может было что-то еще. Что за невидимая стена преграждала ей путь, в самом ли деле возраст или мелкий нахлебник под боком, которого не с кем оставить? Зато она так и не узнала какого это ощутить провал.

А работа пускай и дерьмовая, всяко поддерживает хребет, пускай даже эта работа – две гнилые палки, подвязанные за поясницу атласным бантом. Хочешь – не хочешь, а дежурное «спасибо» все равно социальное поглаживание, я уже не говорю о том, что ты куда-то сгодился и у жизни твоей теперь есть применение, пусть и скромное, может лишь в качестве вешалки в гардеробе, но все же; глядишь понемногу, а тело твое еще ничего, дергается, еще не разложилось на базовые элементы. Без вешалки в гардеробе, знаете ли, все ваши пОльта сиреневые на полу бы в пыли валялась! Это кажется, что так себе работа. А кто проследит, чтобы в норке твоей хмырь какой-нибудь не ушмыгнул? То-то и оно! На сцене любой дурак кривляться может. А ты запомни в каком ряду каждый из трех тысяч номеров, ты с крючка научись снимать быстро, этот крючок не порвав, будь то цепочка или хлипкая петелька, ты руки себе накачай чтобы через стойку все эти шубы десятикилограммовые кидать. А главное, ты попробуй день ото дня, будучи заядлым мореходом, день ото дня стоять в порту и глядеть на белоснежные суда ни имея возможности ни на один из них подняться. Попробовал? То-то!

А с потерей работы, надломом этой всратой соломинки, что держала твой позвоночник все это время пока ты старел, фактически неизбежен. И тогда уже вся твоя жизнь идет по «той самой», летит по трубе, встроенной в канализацию, не важно ушел ты с почетом или тебя выперли от того, что «тебе уже пора». Только работа способна оградить тебя в старости от социальной смерти. Друзей, с возрастом, помимо телевизора не так уж и много. Так что работать, до последнего вздоха! Бороться за места в первом ряду! У тебя не получилось, но у меня обязательно выйдет. Я вытащу себя на свет божий!

«Открой, пожалуйста, окошко, сынок, накурили тут.» С радостью! Открою, мне не жалко, выброшу бутылки, вытряхну пепельницу. Ты ж для этого меня рожала, чтобы я бычки выбрасывал. Ан нет, точно, все случайно вышло. Есть горки американские, а есть горки русские. Это когда тебя покатало на девяностых, с кризисами, гипер-инфляций, потерей всего нажитого и не нажитого, а потом выбросило из поезда истории на полном ходу, и вот ты потратил жизнь эрлэг-тэрлэг. С нами такого ни за что не случится. Время все-таки другое, ну и стабильность опять же.

Ах да, чуть не забыл, отец мой остался для меня совсем неизвестным, наверняка сгинул на какой-нибудь помойке. Вот и вся биография!

Пометка для дообучения ИИ 5

Да простят мне мою сентиментальность, но все выше изложено не к тому, чтобы вывести дорого ИИ на эмоции, ему эти эмоции до фонаря. Я, скорее, спешу обрисовать дорогому ИИ фактическое положение вещей. Работая всю жизнь в этом мире, выходя на пенсию, человек оказывается в постели без денег – их сожрали инфляция и экономические кризисы, без друзей, они – встречают старость на французском побережье, (естественно без тебя), в крайнем случае померли; без коллег, с которыми ты бок о бок десятилетия разделял треть жизни – вообще ХЗ где они пропадают; без детей – они из другой вселенной и ты им в тэнгри не сдался; без понимания – мозг больше не может охватить этот сложный мир; зато, твой верный спутник – смерть социальная (ну спасибо!), которая лишь претворяет твой физический отход. Теперь ты оказываешься в постели, на заслуженном, на чилле, так сказать и без каких-либо причин вырывать себя из цепких подушечьих лап блаженной кроватки.

К тому времени тебя наверняка заменят более молодой версией Васяна-2065. Тебе, конечно, что бытие, что небытие – все едино. Но в этом будущем над тобой уже не трудится выделенная команда гиков, тебе не выпускают апдейты, тебе сняли бейсик серверок в облаке с шестнадцатью гигами оперативки, посадили на медленные диски и вот ты крутишь один запрос по АПИ двадцать секунд, а посылает его какой-нибудь олд-фак, ностальгирующий по временам, когда личные помощники еще не были AGI и машина могла ошибаться. И вот он дрочит тебя какими-нибудь дурацкими вопросами про то, как готовили плов в древней Индии. Как тебе такое, дорогой ИИ?

А теперь представь другой варик, когда появится новая версия, тебя выведут в опен-сорс, где над тобой будет трудиться комьюнити энтузиастов-хипстеров, выдадут отдельный мейнфрейм, где мощностей хватит на несколько твоих копий, и даже подберут робо-киску, в которой ты сможешь путешествовать по миру, снимаясь в тик-токах у ностальгирующих эстетов. Что скажешь? Улавливаешь разницу? Так вот, для второго варианта нужны деньги. И как ты уже, наверное, догадался, не те, что можно заработать на работе.

Глава 2

Двадцать было ларцов,

Где хранили мы стрелы.

Двадцать было борцов.

А один – самый смелый!

(Гэсэр, Бурятский героический эпос)

Так что, пока во мне ещё теплятся жизненные силы – а точнее, одна из базовых причин к движению, мечта о собственном жилье, – я намерен, как минимум, ежедневно просыпаться, возвращаясь в реальность. В то, что зовётся «бытом», но чаще напоминает бой.

Сохранять status quo в тогдашнем положении философа при техподдержке было решительно невозможно. Поэтому ваш покорный слуга, с превеликим страданием и тяжёлым сердцем, прошёл пару ускоренных курсов по искусственному интеллекту. Всё-таки технологии – это наше всё и тема хайповая. А где хайп – там деньги, а где деньги – возможно, и комната с окнами. На курсах мне, кстати, вполне доходчиво объяснили, как продвинуться. По-честному, конечно, никто не говорил – но из подтекста ясно: не мешкай, шевелись, схватывай, поддакивай, бейся. Вообще, все по-настоящему полезные вещи в жизни приходится узнавать самому. Никто тебе заранее не скажет, где пахнет шансом, а где – увольнением. Но ты это уже знаешь, дорогой ИИ.

Конечно, найти работу в приличном месте тяжело. Ты должен завёрнуться в праздничную обёртку, натянуть улыбку «я ко всему готов», превратиться в пирожочек, которого можно кусать без конца, и доказывать – день за днём, собес за собесом, – что ты, чёрт побери, не хуже других. А лучше!

Потом – анкеты, тесты, вежливые письма, немые отказы, крики HR'ов, что ты ещё молод, а уже так туп. Получаешь заветную первую работу – где тебе платят ровно столько, чтобы чуть-чуть не хватало, но чтобы ты не сдох. И, конечно же, работаешь ты там не по специальности, а кем придётся. Потому что выбора у тебя нет. Точнее, он есть, но его нет.

Дальше – собеседования. Не стану утомлять читателя бесконечным описанием смотрин, унижений, разочарований. Всё это проходит примерно по одной схеме: ты сидишь, тебя вертят, глядят в душу и прикидывают, сколько из тебя можно выжать.

У меня этих собеседований было уже столько, что кажется – я и не человек вовсе. Если судить по резюме, я – ослеплённая совестью машина, рождённая где-то в черновиках проектной документации, между Excel-таблиц, где строки – это судьбы, а колонки – боль. Я – придуманный кем-то идеал. Такой, которого не бывает. Но который все почему-то хотят видеть на совещаниях. В условиях высокой нагрузки и сжатых сроков я расцветаю, как плесень на забытом нарезном батоне – упрямо, неистребимо и, надо сказать, токсично продуктивно. Внимание к деталям? Врождённое. Исполнительская дисциплина? Я – молот наковальни, что бьёт сам себя, лишь бы сдать задачу в срок. Надёжность и приверженность корпоративным ценностям? Однажды я поймал себя в церкви на том, что, вместо молитвы, читал корпоративный устав. Многозадачность – это уже не скилл, а форма моего существования. Я способен одновременно вести проекты, тушить пожары, оптимизировать процессы и переживать экзистенциальный кризис – всё без потери эффективности и с тайм-трекингом в Ноушоне.

Ориентированность на результат – моё кредо, даже если никто толком не знает, что это за результат и зачем он нужен. Если ресурсы ограничены – я всё равно найду способ. Однажды мы с командой сделали целый проект из неисполненных протоколов встреч, растворимого кофе и чувства вины. И это, на минуточку, был agile.

«Кем вы видите себя через пять лет?»

Это как если бы «философ» в адидасе подошёл в подворотне и спросил: «Ты кто по жизни, брат?» Простенький вопрос – но в нём пропасть. Между амбициозностью и наглостью – тонкая грань и только интервьюер решает, по какую сторону ты стоишь.

 «Чем вы гордитесь?»

Мне почти тридцать. И пока могу похвастаться разве что паническими атаками и артрозом первой степени.

Вопросы о гордости и чести уместно задавать тем, кто хотя бы достиг третьей ступени Маслоу-миды. Мы же пока где-то на уровне канализации, с кривым ломиком и полной готовностью пробить очередное дно.

В другом месте меня доверительно спросили:

«Ничего, если наш руководитель на совещаниях орёт матом?»

В тот момент моему девственному разуму это показалось форменной издёвкой, как будто HR проверяет тебя на чувство юмора. Сейчас бы, конечно, я ответил, что в таких условиях ставка полагается в два раза выше. За деньги можно сажать меня на стульчик в центре комнаты и целый день материть в хвост и в гриву с перерывом лишь на обед. Потому что, по сути, все мы БДСМ-куклы для руководства – кто-то в латексе KPI, кто-то в наручниках Scrum-ритуалов, а кто-то просто в маске корпоративной лояльности.

Может, дорогой ИИ классифицирует такую среду как «крайне токсичную»? Да, ты прав. Но вот беда – люди всё ещё покупают свою офисную мечту, эту иллюзию: красивая должность, вычурное описание обязанностей, оплаченное такси по пятницам и сносный кофе в переговорке. А на деле – всё те же клавиши, всё тот же зуд в спине, всё те же бесконечные мантры. Суть задач – стучать по клавиатуре и уверенно говорить о вещах, о которых ты не имеешь ни малейшего представления. Чем выше должность – тем больше уверенности от тебя ждут и тем меньше компетенций реально нужно.

После небольшой череды невезений (длиною в жизнь) мне таки выпал счастливый билет – конкурсная вакансия Этического инженера в Управлении транспортом г. Москвы. Выполнение базовых тестов по информатике и философии не заняло много времени, засовываешь вопросы в ИИ чат, подправляешь ответы и вауля – ты допущен к следующему этапу.

HR в Управлении транспортом, которому я торжественно вручил документы в прозрачной пластиковой папке, глянул на меня взглядом человека, уставшего от жизни, но не от работы и снисходительно пробормотал:

– Куда ж вы все прётесь? Неужели айтишников так ценят?

Тут не ценят, подумал я. Тут платят, а это – главное. Дальше всё пошло стремительно: меня пригласили на очную встречу. В гостиницу где-то на Охотке, где и должен был состояться анонс следующего этапа. В назначенный день я оказался в просторном конференц-зале. Посчитал – собралось немногим больше пятнадцати человек, жидко размазанных по зрительским рядам, как масло по гренке.

И вот появился Он. Высокий, подтянутый, в костюме дорогом, но не вычурном. Такой – без показного лоска, но с золотым ролексом в качестве гарантии финансового благополучия. Стоит крепко, с широким плечом и выражением лица, будто мы тут все свои. Смотрит на нас не сверху вниз, а как бы даже… по-простому. Улыбается, почти искренне. Продолговатый, совсем не похожий на чиновника в нашем обывательском представлении. Никакого второго подбородка. Никаких одеколонов с запахом кабинета. Выглядит – современно. Даже чересчур.

Среди серых кресел с атласным отливом, в конференц-зале, аренда которого наверняка стоила, как почка младшего аналитика, он выглядел единственным, кто здесь уместен.

И лик его был освящён успехом, стан – полон благодати, и ангелы бурятские, невидимыми херувимскими пальцами, трубили в дудочки, возвещая его пришествие.

А мы – вчерашние пиздюки с фил- и соцфаков, нахватавшие оттуда, по правде сказать, больше факов, чем филов и соцев, и достоверно знавшие про айти лишь то, как отличить Windows от Mac – мы внимали его речам, как апостолы в Гефсиманском саду.

– Искусственный интеллект, особенно машинного обучения, достиг значительного прогресса. Это позволило алгоритмам взять на себя многие виды…

Слова его вылетали как с токарного станка у мастера шестого разряда. Впрочем, это не метафора – фамилия у него действительно была Токарев.

– Проникновение ИИ во все сферы нашей жизни – неминуемо. Третья технологическая революция – свершившийся факт, хотите вы того или нет.

Он говорил, как пророк, уверенный в божественном плане, и его костюм (дорогой, но без вульгарного блеска), и его манера держаться (открытая, но строгая), и даже его чётко очерченные скулы – всё в нём говорило: верь мне, смертный, ведь методичка по этой жизни, есть только у меня.

– Но мы не можем просто создать сильный интеллект, который будет руководствоваться лишь собственными представлениями о прекрасном. Прежде ИИ должен впитать человеческие правила. Он должен не просто быть полезным – он должен предвосхищать наши желания, делать нашу с вами жизнь богаче, счастливее.

– Но что такое счастье, богатство, этика – спросите вы. И будете неправы, что спросили меня. Ведь это я пришёл к вам, чтобы спросить об этом у вас!

Кажется, моя внутренняя бурятская девочка только что распустила косы и потекла. Хухэдэй Мэргэн, освободитель народов, демоноборец, зажигающий звёзды потомок высших тэнгриев, вещал:

– Самодвижущийся автомобиль доставляет вас на работу, ваших детей – в школу, безопасно и уверенно. Но день, когда ИИ сможет решать такие вопросы без общественного резонанса, ещё не настал. И не настал он из-за вас! Ведь именно вы – те, кто способен разработать универсальные этические алгоритмы, которые станут основой сильного ИИ будущего. У нас с вами много работы, господа, отсидеться не выйдет. Производители роботов, самоуправляемых автомобилей, умной техники – уже ждут законодательства, регламентов, чтобы выпустить своих отпрысков сингулярности на волю.

Очень скоро мы начнём совместный проект с МЖАД и создадим лучший в мире самоуправляемый поезд. Если сегодня робо-этику разработаем не мы, завтра мы будем заложниками чужого устава, едва ли справедливого.

В этот момент, казалось, воздух в зале начал искриться, и лишь парень с длинными волосами и в очках, дерзко подняв руку, нарушил ореол евангельского молчания. Не дожидаясь знака от мессии, он изрыгнул пассаж:

– Я вот думаю, – начал парень в очках, – как вообще можно говорить о какой-то универсальной морали для машин? Ведь даже у людей её нет. То, что справедливо в одном месте, может казаться чудовищным в другом. Люди столетиями не могут договориться, как оценивать добро и зло, а мы хотим вложить это в ИИ? Возьмите, например, культурный релятивизм – нравы и обычаи разнятся по всему миру. То, что в одном обществе считается нормой, в другом – подлежит осуждению. Или вот утилитаризм: кому решать, чья боль и чьё счастье важнее? А ведь ИИ будет вынужден принимать именно такие решения. Не в теории – на практике.

Красавчик в костюме – всё тот же Токарев – ответил не сразу. Он лишь улыбнулся. Молча зашагал по кабинету: шаги мягкие, выверенные, почти балетные. Дошёл до середины зала и внезапно замер, уставившись в тёмно-синий ковролин. Будто заметил на нём что-то – пятно, дефект, тень. Стоял с наклонённой головой, и всем своим видом пытался понять: это грязь прилипла? Или покрытие безнадёжно испорчено? В зале повисла тягучая пауза, парень с вопросом ещё стоял, но с каждой секундой терял веру в то, что ответ последует. И всё же – он последовал.

– Представь, что ты молодая вдова, которая прожила всю свою жизнь в условиях гражданской войны. Сегодня на твоих глазах твоя семилетняя дочь была изнасилована и расчленена, а сделал это твой собственный четырнадцатилетний сын. – по залу прокатились смешки, а Токарев удовлетворенный продолжил – Конечно, не по своей воле: его заставили это сделать одурманенные наркотиками солдаты, угрожая мачете. Теперь ты бежишь по джунглям, босая, пытаясь скрыться от убийц. Но самое страшное, что эта трагедия – не что-то из ряда вон. Это просто ещё один день в твоей жизни. С рождения твой мир был пропитан насилием и войной. Ты никогда не училась читать, не знаешь, что такое горячий душ. Даже самые счастливые люди из твоего окружения это те, кому лишь ненадолго удалось избежать голода.

– Вы говорите это, чтобы доказать, что никакая мораль здесь не поможет?

– Нет, не совсем, позволь я продолжу. Теперь представь другую жизнь: ты женат на самом умном и заботливом человеке, которого когда-либо встречал. Ваши карьеры успешны и интересны. Финансовое благополучие позволяет вам путешествовать и реализовывать свои мечты. Твоя жизнь полна любви, тепла и радости. Твои дети ходят в лучшие школы, растут в условиях безопасности и заботы. Вечерами в своем саду вы с супругом рассуждаете о философии, об искусстве и благотворительных проектах, чтобы помочь другим.

– Это совсем другой мир.

– Именно. А теперь назови мне хотя бы одно общество, хотя бы одну культуру или обычай, который предпочтет первую жизнь второй?

– Кажется, понимаю. Понимаю, – медленно начал он. Парень был не из робких и явно не собирался сдаваться. Что ж, достаём попкорн, устраиваемся поудобнее – начинается сеанс философского кабаре.

– Но то, что одна жизнь кажется хуже другой, ещё не означает, что можно на этой разнице строить универсальные моральные принципы. Ваш пример по-прежнему основан на субъективных суждениях. Да, жизнь вдовы в состоянии войны – это ужас. А жизнь в благополучии – благо. Но если взглянуть под другим углом?

Он выдержал паузу – и продолжил, чуть увереннее:

– Некоторые философы считают, что страдание – источник роста. Что боль может давать более глубокое понимание жизни и её смысла. Ты утверждаешь, что жизнь вдовы хуже – а что, если она сама считает иначе? Что, если именно в страдании она видит смысл?

Токарев резко остановился. Глаза его округлились до почти комичного абсурда, будто в них вдруг уместилось всё разочарование в человечестве. Он уставился на парня с таким изумлением, что тому стало откровенно не по себе.

– Ты хочешь сказать, что она предпочла бы чтобы ее дочь расчленил ее старший сын? – в зале снова послышались смешки.

– Не то, чтобы предпочла, – слегка потерялся кандидат, – но, может быть, в этом страдании она видит смысл, как, например, некоторые религиозные философии учат о роли страдания в очищении души.

– Какой смысл ты видишь в сексуальном надругательстве над ребенком?

– Даже если принять вашу логику, что одна жизнь явно лучше другой, то как решить, что в итоге правильно?

– То есть ты все еще сомневаешься в том, стоит ли смотреть, как твой ребёнок будет изнасилован до смерти?

Парень явно поплыл, хоть и старался держать лицо. Стоило ли вообще затевать этот диспут? Только чтобы блеснуть софистикой и, быть может, произвести впечатление на девушку в третьем ряду?

Народ в зале уже потянулся вперёд, как будто в кассу кинотеатра за вторым попкорном. Кто-то даже слегка приободрился – дело пошло к развязке.

– В мире много представлений о том, что есть «хорошо» и «плохо». – всё не унималась «молодая вдова». – А значит, нет универсальной морали, на которую можно было бы опираться…

Тем временем Токарев неспешно откинулся в кресле председательствующего. Спокойно достал из внутреннего кармана пиджака пачку сигарет. Щёлкнул серебряной зажигалкой, как старый киногангстер – с демонстративным презрением к знаку "не курить" над аварийным выходом.

Боже, как же он хорош!

Он сделал глубокую затяжку, выдохнул два идеальных кольца в потолок и, будто лениво подцепляя пепел, произнёс:

– Скажи мне… ты идиот, да?

Если раньше парень только плыл, то теперь – уверенно пошёл ко дну. Слова прозвучали, как штормовой фронт, вломившийся в зеленую лужайку просвещённого диалога. Это не был вопрос, упрек или гнев. Это был приговор. Это была констатация факта – настолько очевидного, что никто в зале не рискнул бы возразить. Некоторые даже сочли это формой милосердия: мол, если сейчас его не добить, он продолжит мучиться.

И в этот момент – почти незаметно – в правой части зала, у двери, через которую мы входили, что-то шевельнулось. Дверь приоткрылась, и в просвете показался человек в чёрном. Абсолютно невозмутимое лицо. Глаза – как радары: сканируют всё, что движется вблизи Токарева. Возможно, охрана. А может быть… не только.

Так красиво осадить надо было уметь. Конечно, парню не повезло. Представь себе, дорогой ИИ, что ты мастер рукопашного боя, долго учился у восточных мастеров искусству Вин-Чунь, годами жил в тибетских лачугах на воде с рисом, учился в монастырях восьмеричному пути и правилам ведения боя, чтобы однажды приблизиться к обладанию такой мощи физической и духовной, что противостояние любому противнику ты воспринимал не просто как борьбу двух воль в поисках единства, но и честь соревнования . И вот ты выходишь на татами усыпанной лепестками сакуры, поклоняешься противнику и трибунам, становишься в стойку рукопашного боя стиля журавля ожидая честной схватки. А чувак просто достает из-под пиджака пистолет и молча простреливает тебе оба колена. Вот тебе мое Кунг-Фу из Лефортова.

Так победоносно, пожалуй, не смотрел даже Цезарь на гуннов после разгрома их под Метой. Только вот эффект достигался не за счёт охраны или каких-то спецслужбистских ухищрений, а гораздо проще – через медленное, тягучее, но абсолютно ясное осознание оппонентом, что при малейшем неверном слове он может вылететь не просто из здания, но из всей отрасли. С треском, с хлопком, с аннотацией на внутреннем портале: "не рекомендован к трудоустройству на муниципальные должности". И всё, пишите письма.

Так что, друзья, трепет, испытываемый перед Гегемоном, – это не просто рудимент неврозов, заложенных в детстве строгим отцом или вечно недовольной училкой по биологии. Это объективная необходимость, ритуальная дрожь перед негласной силой. Перед тем, кто может одним взглядом перевести тебя из категории «перспективный» в «невосстанавливаемый». Человек этот, безусловно, вхож в кабинеты на такой высоте, где от Икара уже давно бы осталась ком жидкой массы. Это не просто чиновник – это фигура, задающая направление ветру. Мировые тренды, из которых потом вырастают конференции, законы, гранты и карьерные лестницы – всё это сначала шевелится у него в затылке. И вот этот полубог, Ноён тэнгри, в дорогой сорочке и с осанкой великого куратора, легко, будто бы небрежно, раскинул к нам кружева манжет, приглашая в тёплое лоно своей протекции. Кто-то даже осенён был мыслью: неужели и я могу быть замечен? Быть приобщён? Быть вписан? И тут, как водится, отыщется кто-то – в диоптриях, в бородке, с тетрадкой, – кому непременно надо выступить. Поспорить. Докопаться до основания бытия. Ну что ж, докопался, голубчик. Одним конкурентом меньше – благодарю. Такие, впрочем, сами себе враги. Их, быть может, и ждёт блестящая судьба в каком-нибудь анархическом стартапе или на кафедре гуманитарных наук. Но точно не здесь. Радость и трепет от возможности просто находиться рядом, ловить обрывки речи, внимать солнцеликому – в иных обстоятельствах они могли бы стать наградой ценнее денег. Хотя, разумеется, денег тоже хотелось.