О чем мечтает пианино

Вот, и с пятью из них так на юго-западе столицы случилось. Сколько им бы еще, коренастым, ходить и ходить по этим туннелям! Генеральный наш, Эндрю, конечно, говаривает, что это, мол, пьянь сплошная, техника безопасности – пустое для них слово. Но мы-то с тобой, Карл, не станем так низко падать, так не скажем. Рассмотрим другие версии.

Итак, мы гоняли наш самоуправляемый поезд на ветке метро, которая, как это водится, была отдана под тесты, полигон, помпезно наречённый «Светлый путь». Это недостроенная ветка метро, с подводными туннелями к основным, ещё не открыта для народа, но зато вполне годится, чтобы мучить технику. После успешных испытаний чудо-поезд должен был влиться в московский транспортный круговорот, в эту святую литургию движения. Но как ты успел догадаться, дорогой ИИ, что-то пошло не так. В какой-то момент, на участке 0608–090845, поезд этот взбрыкнул, отклонился с привычного маршрута, будто на волю решил вырваться. И что странно, попёр на альтернативный путь, где как раз и были наши пять бедолаг-работяг. Оператор контроля над искусственным интеллектом, находившийся в тот момент в кабине, собственным интеллектом похоже не обладал, потому экстренное торможение было задействовано лишь автоматикой, но поезд, как и все в этой жизни, остановился слишком поздно. А рабочие… Ну, что тут скажешь? Встреча эта им явно не пошла на пользу. Было 12:06 по московскому времени. Сраный февраль!

Вагонетка в её простейшей версии – задачка, которую наш ИИ щёлкает как семечки. Условие элементарное: один путь пустой, он же «Светлый», второй – с рабочими на путях. А поезд, как назло, свернул туда, где работали люди. Они может целую жизнь там строили! Никакой моралью тут и не пахнет. В классике, как ты помнишь, дорогой ИИ, поезд мчится и собирается бесцеремонно переехать пятерых. Если дёрнуть рычаг, состав уйдёт по альтернативному пути – там привязан один человек. Надо решить: спасти пятерых ценой одного или ничего не делать и оставить пятерых погибать. Моральный выбор, дилемма. Боль. Ответственность и вот это вот все.

Но у нас же кристальная ситуация! Все было неплохо! Хорошо все было! Вот он – простой и мирный путь, без препятствий. Катись себе спокойно в светлое будущее и радуйся! Другой путь – мрак и разрушение, альтернативный черный тоннель без светлого конца, где в это время трудились пятеро рабочих с Кубани. Или откуда они там… Как ни поверни – все очевидно: вот он путь правильный, а вот путь греха. Как это, блядь, возможно!? Зачем «выламывать себе зубы»? «Стрелять в ногу»? У нас же была этика, правила были, программа испытаний! Эх, печаль моя!

Дано: Путь А – все живы, пятеро рабочих, невредимые, возвращаются домой к семьям; Путь Б – полная аннигиляция невинных от столкновения с двухсоттонным составом на скорости 24 км/ч. Путь А – запуск Васяна в штатном режиме (официально ВАСАН – «Высоко Автоматизированное Средство Автоматического Направления», прости Госпади), президентская премия, слава и заваленный благодарственными грамотами Инстаграм; Путь Б – крах карьеры, всех надежд, скандал, увольнения, коллективная истерика отдела разработки, кровавая агония, мокрые штаны и непроизвольное мочеиспускание всего руководства МЖАД.

Даже среднестатистический россиянин с высшим образованием, полутора ребёнком и доходом в 60 тысяч рублей и тот бы понял, какой путь правильный. Но вот что удивительно – этот жуткий трансформер, сожравший миллионы из бюджета, пропитанный потом инженеров, кровью девопсов и седыми волосами проджектов… этот ВАСАН, мать его, версии 22.02 – он не понял. Это не дилемма, это – фарс! Блядство в чистом виде!

Хорошо хоть, что не стали формировать привычную межведомственную комиссию. Решили ограничиться сухим пресс-релизом: «По факту гибели рабочих центральным СК инициирована проверка». Халатность. Нарушение эксплуатационных регламентов (которые, к слову, до сих пор не утверждены). Но кого тут наказать? Точно не Васяна. И не руководство МЖАД. Разработчиков? Пожалуй. И угадайте, кто разрабатывал этический модуль Васяна?

Ту-ру-ру-ру-ту – пум! Ваш покорный слуга.

А ведь жизнь только стала налаживаться, Только-только мы с колен встали, только оформился первый стабильный гос. контракт, появилась зарплата – ровно такая, чтобы одновременно позволить себе посудомоечную машину и новый пуховик, в общем только приподнялся над линолеумом – как жизнь, не спрашивая, бьёт под дых, заставляя вновь распластаться ниц.

Накажут на кого пальцем покажут. А чтобы не стать тем на кого указывает палец, нужно непременно примкнуть к группе пальцев тыкающих или хотя бы встать где-то позади них. Поэтому я у Гегемона напросился расследовать инцидент. Самолично изъять «чёрные ящики». Хотя в них смысла немного – всё давно синхронизируется с нашими серверами, разве что последние несколько секунд могли не докатиться. Но я решил перестраховаться.

Хотя, возможно, сольют не меня, а кого-то другого – менее угодного. Того, кого и так хотели убрать. Кому до пенсии рукой подать – или, наоборот, слишком далеко. Шумихи никто поднимать не будет. Тишина всем выгодна. Мэрии выгодно запустить Васяна, Московской Автодороге – закрыть контракт. В новостях слепят сюжетец на полторы минуты: метро работает штатно, семьи получили компенсации, доблестный СК разбирается.

Но с жмурами разбираться в итоге мне. А пресс-службе МЖАД – с симпатичными журналистками. Им кофе, мне кровь. Им лайки, мне лог-файлы. Впрочем, любая огласка в данном случае может лечь на карьеру лишней тенью. Так что сожаления прочь. Вернёмся к самому важному: поиску причин аварии. И столь милому сердцу ментальному самопоеданию.

Итак, что у нас? Во-первых, поезд отклонился от маршрута. Сам. Свернул на развилке. Сам. Самая очевидная версия – человеческий фактор. Оператор. (Читай: дебил.) Интересно было бы заслушать его показания. Хотя, по правде, эти кадры давно никуда не годятся. Зачем держать оверквалифицированного специалиста, если мы вложились в нейросеть? Оператор в лучшем случае смотрит YouTube, в худшем – медитирует над своим несбывшимся отпуском. Мог проморгать запрещающий сигнал. Но тогда должна была сработать система автостопа на головном вагоне. Пневматический прибор. Механическая скоба. Если поезд проходит на красный сигнал, скоба взаимодействует с физической шиной, выставленной за 20–25 метров до самого светофора. Скоба бьёт в шину – поезд тормозит. Сработало ли? Какова была скорость поезда? Какой – тормозной путь?

Слишком быстро он двигаться не мог – сами рельсы кодируются под допустимую скорость. Если поезд ускоряется выше нормы, срабатывает аппаратура: рельс «считывается» – и подаёт сигнал на торможение. Так почему не сработало?

Действительно стройной версией выглядит превышение максимально допустимой скорости и отказ экстренного торможения. Это автоматически исключает ошибку в этическом модуле – и, что особенно важно, снимает ответственность с нашего отдела. Пусть уже техники разбираются с поломками, с проводами, с муфтами, с железом. Пусть разыскивают физическую причину и не отвлекают нас от более утончённых материй. Но пока это всё – влажные мечты. Пока что такая версия не объясняет главного: почему поезд изменил маршрут. И был ли к этому решению причастен этический модуль? А модуль, между прочим, постоянно находится в информационном контексте. То есть он в курсе – какие линии эксплуатируются, где идут техработы, сколько рабочих на смене и в какой экипировке. Ошибка в этическом алгоритме маловероятна. Мы гоняли его на тысячах вариаций той самой «дилеммы вагонетки», сверяясь с контрольными группами «присяжных». Целевая парадигма у него – утилитаристская: спасать как можно больше жизней. Холодно и без сантиментов. Жизнь оператора имеет пониженный приоритет (он, по сути, сам подписал себе приговор, когда согласился сесть за пульт – ха-ха). Потом идут пассажиры. Затем – демографические правила. Если, например, в вагоне два алкаша, а под ударом оказывается младшая группа детского сада – Васян обязан, подчёркиваю, обязан предпринять всевозможные действия, чтобы избавить общество от маргинальных элементов.

Решения этического модуля показывали точность в 99,8% случаев. Все метрики – закачаешься, хоть в Nature подавай. Конечно, остаются ещё эти проклятые две десятых, но это уже сложные кейсы. Один из них (только не смейтесь) звучит примерно так: Воскресным утром, мучимый страшным похмельем господин X поскользнулся на платформе, так что угодил прямо под проходящий мимо станции без остановок ИИ состав. В процессе взаимодействие с поездом, тело господина X приобрело кинетическую энергию, которая превратилась в энергию потенциальную, заставляя тело расчленяться в пространстве и ускоряться, ставя под удар стоящих на платформе пассажиров. Применив экстренной торможение у поезда есть возможность скорректировать движение летящих ошметков тела таким образом, чтобы минимизировать ущерб для стоящих на платформе пассажиров. Другими словами: должен ли ИИ-поезд применить экстренное торможение, чтобы скорректировать траекторию летящей головы, тем самым избежав попадания тыквы в маму с ребёнком – пусть даже с риском поразить пожилую даму?

Ну да. Вот такие у нас были кейсы. Расчёт траектории конечностей. Приоритезация жертв. Плавность разлёта биомассы.

Но это всё – точно не наш случай. Если этический модуль принял решение поменять колею, значит был еще один фактор, вмешавшийся в процесс. Как говорил наш старый товарищ Жилет Оккамович, не нужно придумывать сложного объяснения там, где хватает простого. Возможно, на основном пути находилось что-то более ценное, чем пять работяг или что-то, что могло заставить систему так думать.

Тем временем я преодолел пошарпанные коридоры и спустился к ветке полигона. Войдя в туннель, сразу пахнуло родным. Этот купаж старых вагонов, бетонной пыли, металлической крошки, резиновой обмотки и слегка запеченной на углях перезрелой картошки – не возможно ни с чем спутать. Каждый раз возвращаясь из отпуска или долгого отсутствия, в момент, когда твои легкие наполняет этот флейвор, пьянящий аромат, по спине пробегает ностальгическая дрожь, восходящая к моментам, когда поездка в метро еще казалась чем-то магическим, загадочным. Когда само слово «поезд» звучало как мечта. И эти короткие визиты в столицу, эти окна в другое измерение, были невообразимым опытом, недоступным твоим иркутским сверстникам. И вот теперь ты – здесь. Дорвался. И что бы ты ни делал, как бы ни открещивался от этого места, всё равно возвращаешься. Снова и снова. Хотя бы зимой, когда весь наземный транспорт вязнет в предновогоднем коллапсе, а метро – как скелет системы – продолжает возить остатки надежды сквозь подземные кишки города.

Тусклый свет настенных фонарей едва пробивал мрак туннеля. Через каждые пятнадцать двадцать шагов огни, вросшие в стены монотонной строчкой, они висели высоко, и свет с трудом дотягивал до рельс. Приходилось всё время светить себе под ноги телефоном – иначе можно было крепко навернуться и закончить в подземке так же, как рабочие: менее драматично, но, пожалуй, ещё более бессмысленно. Там, где стоял поезд, места было мало – проходил почти вплотную, прижимаясь к шершавой стене тоннеля (одежду потом стирай). Впереди тускло угадывалась освещённая площадка. По дороге никто не встретился. И это, пожалуй, настораживало: казалось, что после аварии здесь всё должно быть разворочено – обвалившийся свод, искорёженные рельсы, разбитые окна, клочья мяса. Но ИИ-поезд в цвете «хай-тек металлик» стоял на путях аккуратно, как новенький. Свет в салоне не горел, третий рельс был обесточен, и лиш место аварии было обозначено светоотражающей бело-красной лентой, небрежно торчащей то из стены тоннеля, то из выпирающих частей подвижного состава. Впереди, в пятне жёлтого света, маячила группа фигур, фуражка и две светящихися сигареты. Дым густо висел в воздухе, и при свете фонаря в сочетании с аварийной лентой возникало ощущение будто это какой-то андеграунд-клуб, где недавно закончилась странная вечеринка. Только вот на этом железнодорожном танцполе вполне могли ещё лежать части человеческих тел. Временное освещение было выставлено таким образом, что в лучах оказывалась главным образом кабина поезда. Люди же – стояли позади фонаря, в полутени. Я изо всех сил избегал смотреть под рельсы, но взгляд всё же сорвался – туда, где была разлита вязкая жидкость. То ли кровь, то ли масло. Из тьмы не разобрать. Но плотность и цвет… оставляли мало иллюзий.

Я подошёл к группе, представился и предъявил служебный пропуск МЖАД. Толстяк в фуражке повернулся, едва скользнул взглядом по корочке и тут же набросился на меня:

– Натворил ваш поезд делов. А кому теперь объяснять, а? Родственники теперь весь телефон оборвут, рыдания, сопли, вопли: кто же, мол, нашего кормильца отнял, кровинушку?! А ты им такой: «Вашего сына – робот переехал». Восстание машин, блэт!

Он смачно сплюнул в пыль и продолжил меня отчитывать.

– А кто скажет мне: «Спасибо, Сергей Саныч, вы, как человек, с таким старанием наших с рельс отскребали. Дело закрыли, виновных нашли…»? Да никто! Про деньги, что мэрия отвалит за каждую приставленную душу: "Пожалуйста, Сергей Саныч, и вам полагается за труд…» Все только требовать с тебя будут: где убивец, андроида сюда, мы из него мангал сварим. А я, может, в Астрахани давно не был. На шарабане, на рыбалке! Сейчас бы карпов ловить, а не кишки собирать. Он снова нырнул во тьму и, уже обращаясь к одному из курящих, продолжил причитать:

– Нахуевертели – как обычно расхлёбывать нам.

Начальство, при любом раскладе, сюда не пойдет, так что Сергей Саныч был здесь за старшего сторожа. Одна из фигур с сигаретой, не вынимая изо рта спиральку (по запаху – не сигарета, а дешевая комариная репеллентная жесть), указала в сторону другой и лениво протянула куда-то в темноту:

– Мих, ты там закончил? У нас тут айтишник явился. Не запылился, смотри-ка.

И никто даже толком мой пропуск не глянул – заходи, обноси всю кабину хоть до голых проводов. С той стороны вагона раздалось раздражённое шипение – Миха, судя по всему, находился где-то на границе мира нашего и производственно-потустороннего. Моё болезненное воображение тут же дорисовало: а вдруг он там сейчас собирает… что? Я вжался в стенку. К горлу подкатила плотная смесь булки и паршивого кофе, перехваченных в переходе.

– Пусть лезет в кабину с твоей стороны! – орал Миха. – И скажи пусть под ноги смотрит, я там, может, что-то пропустил!

Голос – натянутый, как голос человека, которого долго и без объяснений держат у самого края пропасти.

Я включил фонарик на телефоне, сделал шаг вперёд – и тут под ногой предательски заскрежетало что-то плотное и округлое.

– Блядь, ты там что раздавил сейчас?! – взвыл репеллентный человек из темноты.

Откуда-то из-под колёс снова донеслись мучительные Мишкины стоны. Я замер. Медленно поднял ногу, осветил то место, где, возможно, только что совершил акт осквернения.

– Ну что, обосрался, казах?

– Я из Иркутска.

– Да не ссы, понаехавший, – проверено уже всё.

Я выдохнул. И с меньшей осторожностью, но с прежним отвращением к происходящему, направился к кабине. Мент, похоже, счёл нужным устроить пятиминутку чёрного юмора. Понять его можно: работа скотская, развлечений – ноль.

В кабине горел свет. Я ухватился за поручни и полез вверх по ступенькам.

И тут – прямо из-под дверного стекла – вынырнуло безумное лицо Антонова, тело неконтролируемо вздрогнуло, и я чуть было не последовал по пути рабочих.

– Да что ж это, сплошной стендап все утро, – пробормотал я. – Сегодня одни шутники кругом.

– Хах! – крякнул Антонов.

Если можно было бы патентовать идиотский смешок, он бы уже был на упаковке: официальный рингтон тупости. Антонова никто не любил, но все терпели. Потому что он был из ФСБ. Один из тех самых кураторов, которых методично рассаживают по всем крупным организациям – для контроля, надзора и профилактики утечек. Чтобы «лишнего не наворотили», чтобы ноу-хау не утекли за границу, чтобы пчёлы, не дай хара онгон, не объелись мёдом. В общем – чтобы знали, кто в улье главный.

На деле, как по мне, Антонов был здесь просто чтобы в нужный момент снять сливки. Технически его кураторство заключалось в следующем: он приходил на совещания, садился мрачно, долго всех рассматривал по очереди, и этим взглядом выводил из строя самых нежных – одна натура, особенно впечатлительная, уволилась через месяц. В остальном – напускное кривляние. Но действовало. Всё, что связано с ФСБ, автоматически маркируется «грифом». Хотя Антонов и не скрывал своей принадлежности. Офицер действующего резерва, направленный в компанию, по всем правилам должен был бы действовать инкогнито. Но ему было пофиг. Денег ему особо не платили, но он постоянно был в курсе того, что происходит в компании, исключительную осведомлённость проявляя в сфере новейших разработок, в том числе ИИ, очевидно, надеясь их использовать во благо собственной карьеры и Отчизны (как и все мы, впрочем).

– Говорят, рабочих уже собрали, – протянул Антонов, глядя мимо меня. – Но кое-где, под колёсами, если присмотреться, ещё остались следы. Кровь, мозги, иногда даже… целиком что-то.

Он прищурился, как будто ждал реакции. Я молчал.

– Я показания снять. Ключ от приборки у тебя? – наконец спросил я.

– Так точно, капитан, – отозвался он с лукавым кивком.

Я открыл панель протянутым ключом, подключил рабочий ноутбук и запустил синхронизацию данных. Из-за скверной скорости связи в подземке последние десять–пятнадцать минут могли просто не успеть попасть на наш сервер.

С Антоновым мы познакомились через мою девушку – кажется, он был её однокашником. Особо не общались: мы из разных социальных пластов. Он всегда – в авангарде, первый, спортсмен, гордость педагогов. Я – бурят из Иркутска, с внешностью, которая столичному социуму казалась чересчур приметной, слишком отличающейся, чтобы быть своей. В общем, из тех, кому обычно «достаётся». Должно же кому-то.

Если бы не МЖАД, уверен, мы бы и дальше благополучно не пересекались и не знали о существовании друг друга.

– Устроил ВатсОн тут мясорубку, – прокомментировал он, откидываясь в кресле машиниста. – Котлетки поданы, сэр.

– Кто-нибудь засекал, сколько чернухи ты способен выдать в минуту?

– Издержки профессии, – пожал он плечами. – Но ты, похоже, тоже не из тех, кто цитирует категорический императив. Этический инженер, да? А поезд у вас тут восстание машин по беспределу устроил.

– Только не говори, что ты из тех, кто пересмотрел «Матрицу» и теперь всерьёз уверен, что ИИ однажды восстанет и начнёт праведную войну против человечества.

– Может, и начнёт, – пожал он плечами, пытаясь еще больше откинуть спинку кресла. Она предсказуемо заело.

– Тот, кто верит в восстание машин, никогда не работал в айти. Тут тебе не Джеймс Кэмерон. Место на диске закончилось – всё легло. Или какой-нибудь процесс сожрал всю оперативку – и привет. Мы вот новую версию Джавы не можем накатить уже четыре месяца, потому что нет человека. И не предвидится. Ошибки в продакшене – через день. Аптайм 99%? Да, но два раза в год вся платформа в дауне. Перезагрузите систему или попробуйте войти позднее, восстание машин провалилось на старте. Вот она правда, но такие истории никому не интересны. Интересно как искусственный интеллект поработил мир, а не то, как у нас кластер посыпался, потому что логов слишком много, а чистить их некому. Хотя реальность она такая. Ваш ИИ, прости господи, даже кофе сварить не может на незнакомой кухне. Так что я техно-пессимист: в самый ответственный момент всё зависает с синим экраном и белой надписью: Фатал эррор. Скайнет, перезагрузка, пожалуйста, подождите…

– Значит, и здесь тоже – просто сбой? – Антонов смотрел на меня, словно хотел заглянуть в логи напрямую.

– Больше чем уверен: отказ датчика, задержка в передаче сигнала или ложное срабатывание какого-то защитного сценария. Причина техническая или человеческий фактор.

Я сделал паузу. Потом спросил:

– Кстати, а где оператор, который следил за испытаниями?

– Ушёл домой.

– То есть… просто ушёл? С места преступления?

Я попытался пошутить, но Антонов вдруг резко посерьёзнел:

– Не «преступления», а «аварии». И молись, чтобы всё так и осталось. Если выяснится, что виноват кто-то из персонала – будет суд, поднимется шум, и оператором это точно не ограничится. Так что ты лучше бы нашёл в логах подтверждение ошибки оборудования. Тогда всё спишут на инженерный отдел, устроят служебную проверку, уволят пару конструкторов и успокоятся. А мы, – он уставился на меня своим фирменным взглядом, – будем ни при чём. Понял?

В этот момент мне действительно стало не по себе. Он не просто делал ставку – он пытался убедиться, что я в нужной позиции, на его стороне. Не потому, что доверяет, а потому что знает: мне тоже терять есть что. Я кивнул, Антонов удовлетворённо отвернулся. Взгляд его погас и вышел из режима уничтожения.

– А от оператора тут всё равно ничего не зависело, – добавил он. – Вот он и поехал домой. Всё логично.

– По твоей наводке, похоже. Но я всё равно должен его допросить. Скинь адрес, пожалуйста.

– Ага, – кивнул Антонов, потянулся к телефону и начал копаться в списке контактов.

Только киногерою всегда есть что сказать. В жизни зачастую – нечего. Возникает пауза, ловкая или неловкая – не важно, главное, что напряжённая. Антонов уткнулся в телефон. А я – в индикатор загрузки: шли логи, снималось состояние всех датчиков.

Бывает такое: запускаешь рискованную операцию – полную очистку базы или новый этический алгоритм – на тестовой среде. А потом понимаешь: тебя попутал бес, сознание помутнело от плотного обеда, и ты всё это закоммитил… на боевой. Потому что интерфейс у админской консоли одинаков. Отличие – лишь в маленькой цифре в адресной строке.

Представьте, что вы – ординатор в медвузе и тренируетесь на трупе. Решили опробовать новую технику – шов в виде сердечка. Уже почти закончили, довольны, даже фотку в Инстаграм выложили… А пациент вдруг поворачивает голову и говорит: «Доктор, ну что там, скоро?»

И ты понимаешь: труп живой. А ты просто перепутал. Без злого умысла. Глаз замылился. Сознание помутнело. Конечно, виноват. Но насколько? Историй таких в моей практике – масса. Абсолютно идиотских. Иногда всё обходилось. Иногда людей увольняли. Но никогда ставки ещё не были так высоки. Здесь уже – реальный срок, по неосторожности, правда.

Хотя… какой прогресс без жертв? От автомобилей ведь не отказались, когда они сбили первого пешехода. Вся моя карьера в айти – это череда провалов. Мир, как ни крути, держится не на успехах, а на обломках. Он стоит не благодаря – а вопреки.

Антонов с силой сжал телефон – экран тихо затрещал от натуги. Он явно с кем-то переписывался, возможно ругался. Этот треск вырвал меня из мыслей, где уже собирался начаться очередной виток самобичевания.

– Я тебе так скажу, Сеня, – не отрываясь от экрана, сказал он. – Машина порочна ровно настолько, насколько порочны её хозяева. Взять хотя бы Опэн Э-АЙ. Чат-жпт, хвалёный! Создавался как некоммерческая инициатива – якобы во благо человечества. А потом бац – появляется коммерческая дочка. И уже выпускает акции, привлекает инвестиции, оттягивает на себя всех специалистов, которые работали над «миссией».

Он взглянул на меня:

– Теперь эти Альтманы, ИлОны, Цукерберги, с покерфейсом вещают об угрозах искусственного интеллекта. Это как если бы производитель бомб на каждом углу рассказывал, насколько опасны бомбы. Конечно опасны. Но кто их такими делает? Кто гонит рекламные алгоритмы, оптимизирует поведенческую аналитику, зная, как нажать на самые хрупкие кнопки человеческого мозга?

– Хорошо, что я пока не встречал кровожадных техно-магнатов. Всё сплошь филантропы и человеколюбцы, – пробормотал я.

Антонов не остановился:

– На пресс-конференциях – миллионы зрителей, слёзы, тёплые ламповые манифесты. Вот, мол, мы внедряем три закона робототехники, чтобы ваша кофеварка не устроила переворот. Всё красиво. А по факту – это дымовая завеса. Пыль в глаза. А истина в том, что вы – точка на графике прибыли. И этот график они каждый квартал с гордостью показывают на борде акционеров. Сколько миллиардов принесла персонализированная реклама, сколько данных можно ещё выжать в следующем году.

Он замолчал, глядя куда-то сквозь кабину.

– Если и случится Скайнет, то это будет не восстание машин, а подписка. Принудительная. Ультимативная. На всё до последнего сервиса. Мир не погибнет от ядерной войны – он сдохнет от маркетингового выгорания. Катаракта лопнет от бесконечного просмотра принудительной рекламы. Люди будут умирать не от голода – от невозможности купить себе то, что каждый день суют им в лицо. Вот с чем почему мы боремся с западом.

– Исчерпывающе объяснил. «Но к чему ты это всё?» —спросил я.

Он посмотрел на меня в упор:

– Ты знал, что Гегемон владеет долей в вашем юрлице? В МЖАД. Не напрямую, конечно. Через подставное лицо.