Сквозь завесу миров: Срывая Маски

Алексей уставился в конспект, но буквы расплывались, превращаясь в руны с посоха Водяного. На полях он сам не заметил, как нарисовал гаечный ключ, обвитый речными водорослями.

– Алексеев! – Борис Игнатьевич ткнул указкой в его сторону. – Если вы закончили шедевр, поделитесь: как избежать потерь в трёхфазной сети?

Аудитория затихла. Алексей встал, ощущая, как под шинелью прилипает рубашка к спине. Глаза сами собой нашли на доске схему, где стрелки токов бежали, как ручьи в подземных трубах.

– Нужно уравнять нагрузку фаз, – голос прозвучал чужим, будто за него говорил капитан Волков. – И использовать симметричные трансформаторы.

Борис Игнатьевич замер, затем кивнул:

– Верно… Но в следующий раз рисуйте дома.

Студенты засмеялись. Алексей сел, сжав в кулаке карандаш. «Симметричные трансформаторы… Как симметрия между игрой и реальностью? – подумал он. – Ведь если ток течёт не туда – будет короткое замыкание. А если мысли?»

***

После пар, когда солнце уже клонилось к черепичным крышам, Алексей брел по переулкам, словно его ноги сами несли туда, где можно спрятаться от формул. Чайная «Серебряный ИмбИрь» пряталась во дворе-колодце, где стены домов поросли мхом, а фонари светили зелёным от старости. Он толкнул дверь, звенящую колокольчиком в форме дракончика.

Внутри пахло гвоздикой, кардамоном и чем-то горьковатым – возможно, полынью. Столы, покрытые вышитыми скатертями, окружали медные жаровни с тлеющими углями. За стойкой, уставленной банками с чайными смесями, стояла женщина, от которой веяло тишиной глухих болот.

Её волосы, чёрные с изумрудными всполохами, были собраны в косу, похожую на змеиный хвост. Полупрозрачная кожа мерцала при свете фонарей, словно под ней переливались токсичные реки. Глаза – два омута с золотыми песчинками на дне – остановились на Алексее. На поясе у неё висел чайник странной формы, будто отлитый из метеоритного железа.

– Малиновый куст с чабрецом, – заказал он, избегая её взгляда.

– Слабый яд к вашим услугам, – её голос звучал как шелест страниц в запретной библиотеке. – Или предпочитаете «Око дракона»? Обостряет интуицию… и обжигает гортань.

Алексей покачал головой, смущённо прижимая сумку с конспектами. Женщина – Эйларин – скользнула к столику, неся пиалу с дымящимся чаем. Её платье цвета опавшей листвы шуршало, словно живые лианы. На броши у ворота извивалась серебряная гадюка, впиваясь зубами в собственный хвост.

– Увлекаетесь мистикой, кавалер? – она кивнула на его рисунки: гаечный ключ, обвитый водорослями. – Или это… личный опыт?

В воздухе запахло горьким миндалём. Алексей невольно отодвинулся, но Эйларин лишь усмехнулась, поднося к губам свою чашу. На её запястье блеснул браслет из спрессованных лепестков белены.

– Просто фантазии, – пробормотал он, чувствуя, как язык будто немеет от аромата чая.

– Фантазии – это яды воображения. – Она провела пальцем по краю пиалы, и дым завился в спираль, напоминающую символ бесконечности. – Один глоток – и вы увидите трещины в реальности… но не каждый рискнёт их залатать.

Алексей потянулся за сахарницей, но вдруг заметил: тени от жаровни не ложились на Эйларин. Они огибали её, как воду гладкий камень.

– Вы… из академии? – спросил он, пытаясь ухватить нить логики.

– Из места, где формулы становятся ядами, а яды – философией. – Она достала из складок платья сушёный цветок с лепестками цвета трупной сини. – Вам нравится? «Дыхание Спящего Дракона»… смертельно, если вдохнуть, но в чае даёт… яркие сны.

Он отказался кивком, и Эйларин рассмеялась – звук напоминал звон разбитого стекла.

– Мудро. Не все готовы платить цену за знания. – Она встала, и вдруг комната наполнилась ароматом магнолии. – Но если решитесь… возвращайтесь. Ваши трещины воображения – любопытны.

Когда она отошла, Алексей заметил на скатерти крошечный кристалл – похожий на слезу. Он сунул его в карман, не понимая зачем. Чай остыл, но горечь во рту не проходила. Даже мысли о Водяном казались теперь приглушёнными, будто кто-то накрыл их ядовитым покрывалом.

Холодный ветер выл в переулках, срывая с крыш общежитий хлопья снега. Алексей прижал к груди потёртую сумку с инструментами, чувствуя, как кристалл в кармане шинели пульсирует жаром, будто второе сердце. Сегодня камень горел особенно яростно – с тех пор, как он подобрал его в чайной «Серебряный ИмбИрь» у той странной женщины, Эйларин. Её слова всё ещё звенели в ушах: «Ваши трещины воображения – любопытны».

***

Фонарь над входом мигал, борясь с метелью. Елена стояла, закутавшись в старую дублёнку, и прыгала на месте, пытаясь согреться. Рыжие пряди выбивались из-под берета, покрываясь инеем.

– Чёрт, Береговой! Я уже как лёденец! – крикнула она, но в её глазах светилась игра. – Где ты пропадал? В мастерской опять паровозы чинил?

Он хотел соврать, но язык будто прилип к нёбу. Вместо слов полез в сумку. Пальцы, закоченевшие от холода, нащупали гладкое стекло.

Рано утром, пока общежитие спало, он прокрался в кладовку завхоза – дяди Миши, вечно пьяного от самодельного коньяка. Тот хранил «Имперское полусладкое» в ящике под замком, но Алексей знал: замок давно сломан, а вместо него висит ржавая цепочка. Бутылка, обёрнутая в газету с заголовком «Успехи пятилетки!», лежала рядом с банкой солёных огурцов. «Для Елены», – подумал он, сунув её в сумку, словно крал не шампанское, а кусочек другого мира

– Держи, – Алексей вытащил бутылку, покрытую инеем. – Как ты и просила.

– Ого, настоящий контрабандист! – Елена взяла шампанское, её пальцы на миг коснулись его ладони. – И не разбил по дороге? Должно быть, твой гаечный ключ работал подушкой безопасности.

Она повертела бутылку, изучая этикетку, и вдруг прижала её к своей щеке, изображая трагедию:

– «Имперское полусладкое»… Береговой, ты романтик! Это ж надо было найти в декабре!

– Зато не замерзнет, – буркнул он, пряча руки в карманы. – В оранжерее как в бане, растает.

Она шагнула ближе, и прежде чем он успел отреагировать, её губы коснулись его щеки. Холодные от мороза, но мягкие, как лепестки тех странных синих роз. Руки обвили его шею, прижимая так, что сумка с грохотом упала в снег.

– Чтобы не забыл, куда возвращаться, – прошептала она, и её дыхание, тёплое и сладкое, смешалось с запахом ванили от шарфа.

Кристалл в кармане вдруг остыл, будто отступил перед этим внезапным летом посреди зимы.

Алексей лёг на кровать, всё ещё чувствуя на щеке призрачное жжение её поцелуя. Кристалл, вынутый из кармана, лежал на тумбочке, тускло мерцая. За окном выла метель, но под одеялом было душно, как в оранжерее. Он закрыл глаза, и воспоминание нахлынуло, словно его кто-то выдернул за верёвку…

***

Ледяной ветер свистел меж ржавых мишеней, срывая снежную пыль с брустверов. Пятилетний Алексей, укутанный в отцовскую шинель до пят, сжимал игрушечный пистолет – подарок к именинам. Выстрелы хлопушек смешивались с воем метели, но мальчик упрямо целился в бутылки, расставленные отцом.

– Не дёргай курок, как баран дверь! – полковник Береговой, стоявший поодаль, хрипло крикнул, выпуская клуб дыма из «Казбека». – Плавней, сынок… как сердце бьётся.

Алексей зажмурился, нажал спусковой крючок – хлопок оглушил, но бутылка осталась цела. Внезапно ветер стих, и тишину разорвал вой – низкий, протяжный, будто рвущийся из-под земли. Из-за холма, засыпанного колючим снегом, вырвался волк.

Он был огромен – выше овчарки в два раза. Чёрная шерсть дымилась, как будто зверь пробежал сквозь адское пламя. Глаза горели алым, как расплавленные гильзы, а из пасти, оскаленной в беззвучном рыке, стекала чёрная жижа, разъедающая снег. Следы лап оставляли на земле вмятины, словно его когти были из свинца.

– Пап! – Алексей потянулся к отцу, но ноги словно вросли в землю. Волк замедлил шаг, повернув к ним голову. Мальчик почувствовал странное тепло – будто зверь не угрожал, а звал за собой… в туман, клубящийся за холмом.

– Не смотри! – Полковник рванулся вперёд, грубой ладонью закрыв сыну глаза. Его голос дрожал, чего Алексей никогда раньше не слышал. – Это… бродячая собака. Заболела. Уйдёт сейчас.

Но сквозь щель между пальцами отца мальчик успел увидеть: волк не убегал. Он сидел, уставившись на них, а из-за его спины доносился смех – звонкий, девичий, словно кто-то играл в прятки за холмом.

– Пап, там девочка… – Алексей попытался вырваться, но отец схватил его на руки, прижимая к шинели, пропахшей махоркой и порохом.

– Бредни! – рявкнул полковник, но сам обернулся, будто ожидая увидеть кого-то. – Мороз мозги пудрит. Всё, пошли в часть.

Когда Алексей выглянул из-за отцовского плеча, волк исчез. На снегу остались лишь чёрные пятна, как от пролитого масла, и следы – не лап, а маленьких босых ног, ведущих в лес.

– Пап, а почему…

– Молчи! – отец резко остановился, лицо его стало жёстким, как броня танка. – Запомни: тут стрельбище. Никаких волков. Никаких девочек. Понял?

Но когда они шли обратно, Алексей заметил: отец всё оборачивался, а рука его дрожала, сжимая наган. И там, где должен был быть холм, мальчик разглядел тень – высокую, с горящими глазами, наблюдавшую за ними из чащи.

***

Алексей проснулся от того, что сердце колотилось, будто пыталось вырваться из груди. Простыня прилипла к спине, пропитанная холодным потом, а в горле стоял ком – словно он кричал во сне, но не слышал себя. Он сел, втягивая ледяной воздух комнаты, и попытался вспомнить сон. В памяти мелькали обрывки: чёрный силуэт с горящими глазами, детский смех, отец, зажимающий ему рот ладонью… Но всё рассыпалось, как песок сквозь пальцы.

Он быстро оделся, натянув шинель поверх дрожащих плеч. За окном было ещё темно, но в коридоре уже слышались шаги – кто-то спешил на утреннюю смену в мастерские.

По пути в академию он шагал, укутавшись в шарф, но холод пробирался сквозь швы. Снег хрустел под сапогами, как кости, а фонари мигали, словно предупреждая об опасности. В голове пульсировала одна мысль: «Что, если сон – не сон?»

***

Лектор Козлов, сухопарый старик в поношенном пиджаке, выводил на доске формулы, похожие на шифры. Алексей уставился в конспект, но вместо цифр видел следы когтей на снегу. Рука сама потянулась нарисовать волка – горбатого, с глазами-углями, как в том детском кошмаре.

– Береговой! – указка грохнула по его столу, заставив вздрогнуть. – Вы график построите или зоопарк открываете?

Студенты загоготали. Алексей покраснел, но прежде чем профессор продолжил, в затылок ему прилетел бумажный шарик. Развернув, он увидел карикатуру: сам в платье Красной Шапочки, бегущей от волка с гаечным ключом вместо корзинки.

– Забирайся ко мне в корзинку, – прошептала Елена, когда пары закончились. Она поправила ему воротник, пальцы на миг задержались на шее. – А то сожрут, инженер.

– Твоя корзинка точно выдержит? – парировал он, ловко выхватывая у неё из рук карандаш. – А то помню, в прошлый раз ты уронила все яблоки из-за ветра.

– Это был саботаж! – она фыркнула, но уголки губ дрогнули. – Кстати, о редких экспонатах… – Елена обернулась, придерживая папку с конспектами. – В оранжерее расцвела чёрная орхидея. Говорят, её привезли из амазонских джунглей. Не хочешь стать её первым поклонником?

– Чёрная орхидея? – Алексей прищурился, делая вид, что проверяет часы. – Звучит как предзнаменование для готической баллады. Ты планируешь читать стихи у её лепестков?

– Стихи? – она фыркнула, поправляя рыжие волосы. – Я планирую выяснить, правда ли её нектар сводит с ума… или это просто легенды для романтиков.

– А если он ядовит? – он наклонился ближе, притворно-серьёзный. – Придётся тебя тащить в медпункт, а я сегодня не в форме спасителя.

– Тогда возьмём твой гаечный ключ, – Елена ткнула пальцем в его сумку. – Разберёшь её на лепестки, если что.

Она повернулась, чтобы уйти, но Алексей перехватил её за локоть:

– Условие: если нас поймают, говоришь, что это твоя идея. Я всего лишь «жертва гипноза орхидеи».

– Договорились, – она подмигнула. – Но если зацветёт та сирень превратится в мутанта, из третьего павильона… это уже твоя зона ответственности.

Она исчезла за дверью, оставив его с мыслями о чёрных лепестках и её смехе, который звенел громче любых колокольчиков. Алексей взглянул на рисунок волка в конспекте – теперь тот казался лишь тенью на фоне предвкушения вечера.

***

Влажный воздух окутывал их, словно пара из котла древнего алхимика. Синие розы, выведенные в лабораториях НИПАН, мерцали под стеклянным куполом, как застывшие молнии. Елена шла впереди, её рыжие волосы сливались с огненными оттенками гибискусов, а сапоги хрустели ракушками, рассыпанными вдоль дорожек для дренажа.

– Смотри! – она указала на орхидею с лепестками, напоминающими крылья летучей мыши. – Говорят, её опыляют только ночные бабочки. Может, позовём их?

Алексей, не отвечая, протянул руку к кусту синих роз. Шипы впились в ладонь, и боль пронзила виски. Перед глазами мелькнул образ: Эйларин за чайным столиком, её пальцы обвивали пиалу с дымящимся напитком цвета крови. «Трещины ведут к началу», – будто прошептал ветер меж лиан.

– Для тебя, – он резко сорвал цветок, чувствуя, как капли сока смешиваются с кровью на пальцах.

Елена взяла розу, но вместо благодарности прижала его раненую ладонь к своей щеке.

– Ты дрожишь… – её голос потерял игривость. – Как тогда в бункере, помнишь? Когда мы нашли тот старый генератор…

Он помнил. Она тогда испугалась крыс и вцепилась в него так, что остались синяки. Но сейчас всё было иначе – её глаза блестели не от страха, а от чего-то опасного, что витало в воздухе между ними.

– Эй, голубки! – хриплый окрик садовника разрезал тишину. Из-за пальмы выполз старик в промасленном фартуке, размахивая секатором. – Рвать цветы – не колбасу жевать! Марш отсюда!

Они рванули к выходу, смех Елены звенел, как разбитое стекло. Алексей, держа её за руку, нырнул под лиану, задев плечом гроздь азиминов. Плоды рухнули на плитку, а они вылетели на улицу, где декабрьский мороз ударил по щекам, как оплеуха.

Снег хрустел под ногами, а фонари, облепленные инеем, бросали на тропинки сизые пятна. Елена, всё ещё смеясь, прижимала к груди синюю розу, словно трофей.

– Представляешь, если б он нас догнал? – она толкнула Алексея в бок. – Ты бы его гаечным ключом оглушил, да?

– У меня в сумке только конспекты, – он сделал серьёзное лицо, доставая потрёпанную тетрадь. – Вот, цикл Карно. Убьёт наповал.

Она выхватила тетрадь и швырнула в сугроб.

– Сегодня ты свободен от термодинамики!

Они побежали, подбирая рассыпавшиеся листы, но ветер гнал бумаги в сторону мастерских. Елена, споткнувшись о замёрзшую колею, упала ему на спину, и они покатились в сугроб, смеясь так, что у Алексея свело живот.

***

Дверь захлопнулась, отрезая вой метели. Алексей, снимая шинель, вдруг осознал, как тесна комната: две койки, стол с чертежами паровых турбин, и она – с розой в руках, снежинки на ресницах.

– Твоё царство, – Елена бросила цветок на стол, где он лег рядом с макетом двигателя. – Всё как и всегда: порядок, как в казарме.

Тусклый свет настольной лампы рисовал на стенах узоры, смешиваясь с синевой зимнего рассвета за окном. Шампанское, расплескавшееся по стаканам, пахло железом и яблоками, но Елена пила его маленькими глотками, будто это был эликсир из её детских сказок. Алексей чувствовал, как кислота щиплет язык, но её смех – лёгкий, с хрипотцой, – превращал горечь в сладость.

Алексей, пытаясь скрыть дрожь в руках, потянулся к чайнику:

Она кивнула на макет, но взгляд её скользнул к койке. Комната внезапно стала ещё меньше.

Она села на краю кровати, сбросив берет, и рыжие волосы рассыпались по плечам, как расплавленная медь, пахнущие морозом и гибискусом. Кристалл на тумбочке пульсировал в такт её дыханию, отбрасывая на потолок дрожащие блики.

– Еле… – он начал, но её губы коснулись основания шеи, и слова рассыпались.

Она вела его ладонь к своей талии, где под свитером пряталась тонкая цепочка – подарок на восемнадцатилетие. Металл был горячим, будто она носила рядом с кожей кусочек солнца. Алексей почувствовал, как кристалл на тумбочке вспыхнул ярче, а тени на стене заплясали, сплетаясь в когтистые лапы. Волк из сна рычал где-то на краю сознания, но здесь, в этой комнате, пахло только её духами – ванилью и дымом, как будто она выкупалась в костре из осенних листьев.

– Тише. Ты же не хочешь разбудить… – она огляделась, делая театральную паузу, – твои гайки и болты?

Он фыркнул, но смех застрял в горле, когда её губы коснулись его шеи. За окном выла вьюга, а в комнате пахло железом, маслом и её духами – дымом и ванилью, как будто она принесла с собой запах той самой оранжереи.

– Ты дрожишь, – повторила Елена, и её пальцы, тёплые вопреки декабрьскому морозу, скользнули к воротнику его рубахи. Пуговица отскочила с тихим щелчком, обнажив шрам от детской оспы. – Как тогда, в бункере… помнишь?

Он помнил. Год назад они заблудились в подземных тоннелях старой военной части. Она тогда прижалась к нему в темноте, и её дыхание, прерывистое от страха, стало его компасом. Сейчас всё было наоборот – её уверенность обжигала, а его собственные пальцы немели от нерешительности

– Перестань думать, – прошептала она, кусая его мочку уха. – Ты же не в академии.

Он хотел ответить, но её руки уже стягивали с него шинель, а губы выжигали следы вдоль ключицы. Реальность таяла, как снежинки на раскалённой плите. Осталось только их дыхание, сплетённое в единый ритм, да тени, что ползли по стене, цепляясь за очертания их тел.

Кристалл, казалось, наблюдал – его мерцание стало приглушённым, словно он отступил, признав поражение. Алексей закрыл глаза, и в последний момент перед тем, как мир сузился до точки, услышал её голос, смешанный со смехом:

– Теперь ты мой пленник, инженер…

Но даже в этом шёпоте он уловил ноту тревоги – будто она боялась, что утро развеет чары, оставив лишь осколки этого декабрьского чуда.

Глава 3

Сон накрыл его, как волна, утягивая в прошлое. Декабрь 1976 года. Военный городок под Псковом.

Снег скрипел под сапогами, когда двое в шинелях с малиновыми кантами поднялись на крыльцо. Мать, вытирая руки о фартук, открыла дверь – её улыбка замерла, будто стеклянная. Алексей, восьмилетний, прильнул к косяку кухни, сжимая игрушечный танк.

– Полковник Береговой… – старший военный с лицом, как высеченным из гранита, снял фуражку. – Его группа не вышла на связь после задания.

Мать рухнула на стул. Фарфоровая чашка со звоном разбилась о пол.

– Нет… – её шёпот был похож на скрип льда. – Он обещал вернуться к Новому году…

Младший из гостей, худой лейтенант с неестественной белизной кожи, стоял у порога. Его глаза, скрытые под козырьком, вспыхивали желтизной при свете люстры. Алексей прищурился: на воротнике шинели офицера алела капля крови, словно спелая ягода на снегу.

– Папа… пропал? – мальчик потянул мать за рукав, но та, рыдая, прижала его к груди так, что стало трудно дышать.

Лейтенант вдруг повернул голову, и Алексей увидел – клык, выступающий из-под тонкой губы. Страх сковал тело, но вспомнились слова отца: *«Не заглядывайся на странности, сынок. Солдат должен видеть цель, а не тени»*.

– Мы сделаем всё возможное, – старший положил на стол конверт с печатью. – Вам положена пенсия…

Их шаги затихли за дверью. Алексей подбежал к окну: лейтенант, садясь в «Волгу», обернулся к дому. На миг их взгляды встретились – в глазах военного заплясали огоньки, словно угли в печи. Потом машина растворилась в метели, оставив следы, похожие на змеиные петли.

***

– …Лёша! – голос пробился сквозь сон, словно луч света через толщу воды.

Алексей вскинулся, сбивая со стола модель паровоза. Металлическое колесо покатилось по полу, звякнув о радиатор. В синеве рассвета Елена сидела на краю кровати, обхватив колени. Её рыжие волосы были растрепаны, а на плече отпечаталась складка от простыни – будто она уснула здесь, не успев добраться до своей комнаты.

– Ты кричал во сне, – её пальцы дрогнули, касаясь его плеча. – Как будто… звал кого-то.

Он отстранился, резко встав. Кристалл на тумбочке лежал безжизненно, как обычный камень. За окном били куранты – часы на башне НИПАН прозвонили пять утра. Значит, спал он не больше двух часов.

– Ничего. Просто кошмар.

В ванной ледяная вода обожгла лицо. В зеркале отразился его собственный взгляд – пустой, как выгоревшая плёнка. Образы не отпускали: кровь на воротнике, жёлтые глаза, смех матери, ставший истерикой. «Они точно знали, куда он пропал», – вдруг подумалось. «Но сказали „задание“… Какое задание?»

– Ты точно в порядке? – Елена стояла в дверях, застёгивая берет. Её отражение в зеркале дрожало, будто сквозь туман.

– Да. Просто… не выспался.

***

Скрип мела по доске сливался с шёпотом снега за окном. Профессор Чернышёв, похожий на сову в очках-полумесяцах, чертил формулы прочности. Алексей машинально вывел на полях: «Трещины → Начало?» Буквы расплывались, превращаясь в следы когтей на снегу.

– Береговой! – указка стукнула по его столу. – Если вы считаете, что алмазная решётка – это скучно, объясните классу, чем вас так заинтересовало окно?

Студенты захихикали. Алексей, краснея, пробормотал что-то о «светопреломлении», но сам поймал себя на мысли: «А если кристалл – тоже решётка? Или он о чем-то мне пытается сообщить?»

– Сядьте. И выбросьте из головы романтические бредни, – фыркнул профессор. – Инженерия – наука точная.

Бумажный самолётик приземлился на конспект. На крыле дрожали слова: «Алмазы горят при 872°C. Твоя щека – при 37,6». Елена с задней парты прикрыла рот ладонью, но смех читался в изгибе бровей.

***

Снег хрустел под сапогами, как кости под прессом. Алексей свернул в тупик за лабораторией химии, где ржавые бочки с реактивами напоминали урны для праха. Вытащил кристалл – тусклый, холодный. Но стоило мысленно представить Елену – её смех, запах ванили в волосах – камень заструился синевой, обжигая пальцы.

– Ты реагируешь на неё… – прошептал он. – Или она на тебя?

За спиной хрустнул снег. Он сунул камень в карман, но было поздно – Елена стояла в трёх шагах, держа две банки «Буратино». **Пар от газировки смешивался с её дыханием.

– Ты сейчас выглядел, как алхимик с секретом, – она протянула ему банку. – Неужели нашёл философский камень?

Он фальшиво рассмеялся, зажав обожжённую ладонь в кулак:

– Если бы. Тогда бы я уже сбежал в Швейцарию, а не торчал здесь.

– Одиночество – скучно, – она щёлкнула кольцом банки. Брызги лимонада упали на снег, оставив жёлтые кратеры. – Кстати, я тут нашла кое-что в библиотеке.

Она достала журнал «Наука и жизнь среди мифов». На странице с загнутым уголком была статья: «Квантовая теория и мифы: есть ли место магии в физике?»

– Читала про туннельные эффекты, – она ткнула в график. – Если частицы могут проходить сквозь барьеры… Может, и мы иногда проваливаемся в другие слои реальности?

Кристалл в кармане пульсировал, словно второе сердце.

***

«Серебряный ИмбИрь» пах бергамотом и пеплом. Пожилая женщина с седыми косами разливала чай, напевая что-то на финском. Алексей провёл пальцем по стойке – след остался на слое пыли, как на старинном свитке и спросил:

– Добрый вечер, а Эйларин сегодня нет? Я бы хотел поговорить с ней.

– Госпожа Эйларин? Она уехала, – ответила она на вопрос, даже не подняв глаз. – У госпожи тысячи чайных по всему миру. Поэтому ей не до болтовни со студентами.

Алексей заказал «мечту самурая» – горький зелёный чай с имбирём. Пока женщина готовила, он разглядывал полки: на месте склянок с ядами теперь стояли банки обычного лавандового мёда.

– Она… оставила что-то для меня? – не удержался он.

Женщина хмыкнула, ставя перед ним пиалу:

– Госпожа сказала: «Треснувшие горшки лучше держат звёзды». Прямо загадка, да?

На дне пиалы, когда чай закончился, он нашёл лепесток чёрной орхидеи. Он его выбросил, но дома обнаружил его в кармане – сухой и холодный, как воспоминание.

***

В 23:47 Алексей ворочался под одеялом и все никак не мог уснуть. Кристалл под подушкой то нагревался, то леденел. Елена как обычно пробралась в его комнату и спала рядом – её рука бессильно свисала с кровати, пальцы почти касались пола.

Внезапно тень на столе зашевелилась.Силуэт Елены приподнялся, и на миг контуры головы обрели острые изгибы – два треугольника, будто уши волчицы. Алексей зажмурился. «Иллюзия. Усталость», – но кристалл жёг ладонь. Медленно погружая его в сон.

В 3:17 он проснулся от тишины. Метель стихла, а на подушке лежала записка:

«Волки остались в сказках. Я здесь.