Тернистые тропы

– Среди заключённых может быть и наша мама! – дрожа и задыхаясь, вскрикнул Георгий.

– Глупости! Что ей там делать? Не пойду я никуда!

Ноги Кирилла налились свинцом, он злился и этим жутко рассердил старшего брата: тот чувствовал, как волна раздражения накрывает его всё больше. Он уже хотел устроить братишке взбучку, хорошую трёпку за непослушание.

– Сказано – сделано! – Георгий, скрипнув зубами, строго обратился к брату.

– Нет! – взвизгнул тот.

– Замолчи!

В Георгии росла странная убеждённость, что сомневаться нет времени – на вокзал нужно лететь изо всех сил. Он подтолкнул Кирилла к выходу с рынка, и тот, поджав губы и опустив голову, впервые очень остро ощутил, что старшего брата сейчас действительно нужно слушаться.

К Онисиным, судорожно бегущим к перрону со скрипящим грузовым составом, присоединялось всё больше людей. Казалось, что вагоны, предназначенные для заключённых, пропитаны ненавистью и током: захочешь узнать, что кроется за железной занавеской, – и твои и без того ломающиеся суставы пронзит высоковольтный удар!

Конвойные храбро маршировали, вереницей ведя перепуганных заключённых, похожих на марионеток. Одна из них споткнулась, растянулась на земле и застыла на месте.

– Давайте руку, – Светлана Матвеевна приблизилась и наклонилась к упавшей молодой женщине. Та протянула ей руку в ответ, заставив пальцы сомкнуться.

– Спасибо, – ответила женщина, вставая и испуганно дёргая головой в разные стороны, – ей казалось, или, может, ей внушили, что за ней наблюдают.

– Скажите, куда нас ведут? – спросила у неё Онисина. Она не была до конца уверена в том, что происходит.

– Милочка, ты разве не поняла? Умирать! – ужас, поселившийся в глотке женщины, наконец нашел выход.

«Нет! Пожалуйста! Нет! Ради Андрюши! Ради моих детей!..» – скулило нутро Светланы Матвеевны, а голова отказывалась работать как надо.

– Как вас зовут? – спросила она у женщины.

– Сима. А тебя?

– Света.

Сквозь хаос и гул молодой конвоир, в душе которого зарождалось дурное настроение, сумел расслышать робкий разговор двух обездоленных женщин. Напрасно они сдружились, ведь их болтовня пришлась ему не по вкусу. Подойдя к ним и широко раскрыв глаза, конвойный, чувствуя неприязнь, крикнул так, что изо рта полетели брызги:

– Ну-ка, замолчали обе! Я кому сказал!

Дело было в том, что проявлять интерес друг к другу этапируемым строго воспрещалось. Сима с покрасневшими глазами и чёрными кругами под ними вдавила голову в плечи и отскочила от Светланы Матвеевны. Онисина испуганно взглянула на подругу по несчастью.

Дальше Светлана Матвеевна шла, уперевшись обиженным взглядом в затылки идущих впереди. Как страшно колотилось её сердце! Живые изнутри и мёртвые снаружи, люди в колонне походили на восковые фигуры: бледные, жёлтые, истощённые, с пугающими лицами, впавшими, обезумевшими глазами, они пялились в одну точку.

Каждый вокзальный зевака считал своим долгом уставиться на вагоны, словно на лязгающие металлические гробы с живыми мертвецами внутри. А ходячие мертвецы терпеливо шли, словно на заклание. Горячие струйки страха текли в венах под коченеющей кожей каждого бесформенного, плохо различимого, тусклого силуэта, который был чьей-то матерью, дочерью, женой, сестрой…

Женщин группами останавливали у каждого вагона и разворачивали лицами к входу. Зрелище было страшным. Вооружённая охрана, сдерживая помешательство провожающих, сердито хмурилась, задирала носы, окрикивала, чтобы не думали делать пакостей.

Как несправедливо: дети Светланы Матвеевны изо всех сил бежали к своей матери, но ноги почему-то подводили их, словно какое-то невезение сдерживало, не позволяло им подбежать ближе. Примчавшись на перрон, Георгий и Кирилл в конечном итоге не сумели увидеть мать. Казалось, вероятность встречи улетучилась.

Сборище зевак и провожающих придавало всей этой картине странную неопределённость и горечь. Разумеется, Георгий считал, что если задуманное не бросать, а довести до конца, то всё у них обязательно получится. И он, ещё незрелый юноша, вдруг проявил взрослую реакцию – сумел растолкать людей и крикнуть во весь голос:

– Мама! Ма-ма! Мам!

Но звук его голоса не смог возвыситься над общим шумом и гулом и словно рассыпался на кусочки. Вокруг дышала и двигалась толпа. Георгий держал за руку брата так, как лев держит в своих лапах добычу, и так, будто его брат ничего не весил. Кириллу было страшно в скопище людей, и страх его был жутким, леденящим маленькую душу, и казалось, что она вот-вот лопнет.

По-прежнему не сводя глаз с вагонов, Георгий в ярости продолжал звать мать, но вокруг, куда ни глянь, высились конвоиры и толпились чужие, холодные люди.

– Мы найдём её! – услышал он свой собственный отчаянный крик.

Он схватил брата за бока, вонзив ставшие свинцовыми пальцы в его хрупкое тельце, и не просто подсадил, а по-олимпийски подбросил его на фонарный столб.

– Лезь! – взвизгнул Георгий.

Он был уверен, что за каждой борьбой стоит торжество.

– Я не умею! Я никогда такого не делал! – судорожно втягивая воздух, всхлипывая и заикаясь, пискнул младший Онисин.

– Ухвати ногами столб и подтягивайся на руках! Ну же! Давай!

Потные руки Кирилла ощущали тяжесть собственного тела – его силы, казалось, уходят, и он соскальзывал со столба…

– Пожалуйста, Кирилл, смелее! Пожалуйста… – крик Георгия перешёл в мольбу.

Он робко, слабо, невнятно повторял одно и то же, продолжая подсаживать Кирилла. Раскаты голосов конвоиров звучали в ушах, пулями били в виски. Склонённые, беспокойные фигуры жён врагов народа поднимали лица – собственно, лиц уже не было, остались лишь чёрные тени, которые съели все черты, – умоляюще, жалобно, боязливо, но военизированная охрана монотонно и размеренно запускала их пачками в вагоны с отношением лишь чуть лучшим, чем к скоту.

Кириллу, чувствовавшему себя немощным и виноватым перед братом и мамой, пришлось резко повзрослеть, перешагнуть через свой страх. Заставив себя и абсолютно наплевав на то, как это выглядит со стороны, он, как чудовищно подвижная дрессированная обезьянка, вдруг потянулся-поскрёбся вверх по столбу. Должно быть, так проявилась его отчаянная любовь к матери. Мальчику было страшно. Страшно было всем.

Его рукам стало очень больно, тело дрожало от пронзительного напряжения, как осенний лист на ветру, из глаз текли обжигающие водопады слёз отчаяния и беспомощности, но этих нелепых капель ребёнок не чувствовал – сквозь пелену он выглядывал маму. Он даже пытался махать ей, пока ещё не видимой: весь свой вес он перекинул на левую руку, а правой разрывал воздух.

– Мама! Мама, где ты?! – кричал Кирилл, и в голосе его чувствовалась обида, ведь нечестно поступает с ним судьба – оставляет сиротой в столь детском возрасте! Но Светлана Матвеевна, полная страха и изумления, в эти мгновения смотрела в другую сторону.

Минута – и в воздухе голубем летит зов. Ей послышалось, что где-то вверху разносится голос её младшенького, его крик: «Мама!» Но она решила, что это – резкое помутнение рассудка, что голос сына ей только кажется. Она не догадывалась, что ей необходимо было посмотреть вверх, а не вокруг.

Охрипший Кирилл обращался уже не столько к матери, сколько к себе, прося не сдаваться, заставляя себя кричать что есть мочи.

Там, на столбе, он смотрел на крыши вагонов, хотя на самом деле это они на него глядели – жадно поглощали лучи дневного солнца и накрывали собой загнанных людей. Впервые всего за несколько секунд ребёнок заметил, как эти уродливые и мрачные железные коробки похожи на тюрьмы.

В последние несколько секунд Кирилл понял всё и ахнул: ненавистный поезд скоро отправится в путь. Последние заключённые, испытывая стыд и испуг, спотыкаясь, поднимались по ступенькам и пропадали во тьме вагона, бормоча себе под нос то ли молитвы, то ли проклятия.

Светлана Матвеевна, прикусив полные страдания губы, вертела головой в разные стороны, не в состоянии поверить, что где-то среди всей этой суматохи к ней взывает её сын, но лица Кирилла она не отыскала. Её била дрожь, дыхание струйками текло наружу.

Георгий и Кирилл перестали понимать, как им поступить дальше. Им хотелось, чтобы все заключённые просто остались на перроне. Всем прощающимся это хотелось. Хотелось самого простого – не расставаться.

Но на глазах всех оставшихся на платформе людей огромные грохочущие двери вагонов, вызывающих дурноту, закрылись. Светлана Онисина, как и все прочие заключённые, пропала в тёмном паршивом гробу на колёсах. Состав затрубил, а затем полетел вместе с ветром в никуда – куда дальше, чем должно было.

– Нечего тут смотреть… – выговорил мужчина, стоящий около Георгия.

– Вы знаете, куда поехал этот поезд? – поинтересовался у него юноша.

– В лагерь для жён изменников родины, в Акмолинск.

– А где это?

– Далеко, сынок. В Казахстане.

Страшное представление прошло, и толпа народа рассеялась. Тех, кто не прощался тут с родными, а был просто зевакой, охватило чувство облегчения и покоя, будто гора спала с плеч, и все страхи, кажется, прошли. А вот Георгий стоял на перроне, еле дыша и чуть не рыдая, ведь теперь они с братом, разлучённые с матерью, действительно оказались загнанными в угол.

– Слезай, Кирилл! Нам нужно идти! – крикнул Георгий брату.

– Нет! – плакал тот. – Мама уехала, бросила нас и больше не вернётся!

– Она не бросила нас! Она вернётся. Обещаю! – Георгий упёрся в младшего брата пронзительно пугающим взглядом.

– Ага… Я тебе не верю!

– Маме твоё поведение не понравилось бы! Слезай, я что-то тебе расскажу.

Кирилл, скользя вниз по столбу, стонал и причитал.

Георгий даже в мыслях понимал, что теперь ему предстоит быть родителем: опекать, охранять, обеспечивать младшего брата. Старший Онисин размышлял: можно ли жить и радоваться жизни на воле и одновременно так её ненавидеть? Отец велел ему держать хвост морковкой, но как? Эта мысль беспокоила парня.

Кирилл, оказавшись внизу, присел на корточки и прикрыл глаза, начав снова горько рыдать. Успокоиться не получалось. Георгий опустился на колени и, сильно нервничая, попробовал обнять брата. Они оцепенели и потеряли на какое-то время рассудок. Казалось, горе хотело удержать ребят, всосать их в себя. Навсегда.

Потом старший Онисин обхватил руками белое, как живая маска ужаса, лицо брата, повернул к себе и, не сводя с него глаз, произнёс:

– Я позабочусь о тебе, клянусь. Мы вместе, и мы непременно что-то придумаем. Мы сможем.

Кирилл перевёл дух и задышал ровнее, не сводя умоляющих глаз с Георгия. Несчастный ребёнок с трудом поднялся и, вцепившись руками в пояс старшего брата, крепко его обнял.

Вот и всё.

Георгию нужно было сосредоточиться и вернуть себе спокойствие. Быть как отец. Даже если он упадёт, то обязательно поднимется, каким бы трудным это ни было.

– Почему мама не предупредила, что уезжает? Она бросила нас? Да?

– Нет, – хрипло прошептал Георгий. Во рту у него пересохло. – Её заставили.

Он не признался Кириллу в своих опасениях, что, возможно, их мать заставили силой признаться в том, чего она не совершала. Говорить такое да и думать о страшном он себе запретил.

– Идём.

– Куда?

– Мы ведь так и не заработали денег на жильё.

Они направились к выходу с вокзала тем же путём, что и днём, когда бежали на перрон. Всё внимание Кирилла поглотила жажда воды и еды. Мгновение он молчал, глядя под ноги, загнанно дыша от спустившейся на город духоты. Она отрезала ему дальнейший путь.

– Я так пить хочу…

– И я, – машинально ответил Георгий.

Они минуту постояли, передохнули и снова пошли, пытаясь идти в прежнем ритме. Усталость выматывала. Кирилл рукой вытирал со лба пот и немного отставал от Георгия, как ни прибавлял ходу. Тот сильно спешил. Уже в сквере, недалеко от рынка, Кирилл позволил своим капризам вырваться на волю: он посмел себе хныкать, а прежде бледное его лицо теперь разрумянилось.

– За тобой не угнаться… Ноги болят. Понеси меня!

Георгий, находясь в апатии, сердито рыкнул:

– Нет. Я и сам уже устал. Потерпи. Пойдём-ка на вон ту скамью, видишь? Там и отдохнём.

Глядя на Георгия, Кирилл думал, что тот ещё что-то скажет. Но брат сохранял молчание. Задавать вопросы с пристрастием младший Онисин не намеревался. Обычная зона пеших прогулок с путаницей узеньких троп, гущей кустов и тенистых деревьев находилась в двадцати-тридцати шагах от ребят. Оказавшись там с побитым видом, они упали на скамью.

– Я голоден, – прошептал Кирилл с нотой истерии, опуская одну ногу со скамьи на землю.

Лицо Георгия напрягалось и выражало недовольство.

– Можешь помолчать? – он отозвался суровым тоном и с горячей настойчивостью смотрел в тот конец сквера, откуда доносилась весёлая музыка. Кирилл тоже прислушался и различил мелодии праздника и радостные возгласы детей. А Георгий вспомнил, что здесь неподалёку находится цирк, и вдруг идея словно влетела в голову Георгия и нарисовала там одну занимательную картину…

Глава третья. Цирк

Онисины разглядывали купол цирка – большой, слегка забавный и странный колпак, под которым скрываются чудеса.

Кирилл сидел на скамье, болтая ногами и засунув руки в карманы штанов. Он позволил себе тихонько спросить у брата, что они будут делать дальше.

Георгий оживился:

– А хочешь в цирк?

Кирилл засиял:

– Хочу.

– Тогда вставай.

– Но денег-то у нас нет.

– Вставай, говорю.

Со вздохом надежды Кирилл слез с лавки и направился со старшим братом в сторону цирка. Очутившись у входа, они увидели администратора – пожилого мужчину с добрым лицом. Именно он был обладателем голоса, зазывающего посетителей, и именно он проверял билеты, загородив собою вход. С посетителями он вёл себя обходительно:

– Ваш билет? Поторопитесь, представление начнётся через десять минут! Хотите купить билет? Один – пятьдесят копеек, будьте добры.

Онисины ходили туда-сюда, не решаясь подойти к администратору.

– Давай попросим впустить нас без билета?

– Только внимание привлечём… – Георгий размышлял: – Должен же быть хоть какой-то шанс попасть на представление? И как бы этот шанс не прошляпить…

Попасть в цирк им было очень важно. Это было первой и главной причиной отправиться на поиски служебного входа, поскольку центральный вход всасывал основной поток народа. За какую-то долю минуты перед Онисиными появилась та самая табличка с надписью: «Служебный вход. Посторонним вход воспрещён». Ребята изо всех сил старались быть незаметными.

– Входи, только тихо, – скомандовал Георгий.

– Но нас могут заметить! – лицо Кирилла покраснело от стыда.

– Ты хочешь в цирк или нет?

– Хочу.

– Тогда входи. Или мне нужно затолкать тебя туда?

– Нет, я сам.

Через некоторое время, придя в себя, Кирилл понял, что пробираться по тёмному коридору к зрительским местам не так уж стыдно и страшно. Здесь никого не было, ничьи глаза не могли уставиться на него с укором. В некоторых частях коридора хранился инвентарь. Если покопаться в цирковом барахле, то можно увидеть старые маски, костюмы гимнастов и эквилибристов, броские накидки на спины животных, клоунские парики и краски.

Неизвестно, сколько братья Онисины бродили среди декоративных наборов и мишуры; они спотыкались о вёдра и швабры, налетали на мешки с чем-то мягким и шелестящим.

В темноте появилось ощущение, что к ним кто-то подкрадывается, и Георгий заподозрил, что это были тот добрый администратор с сахарно-сладким звонким голосом и какой-то рабочий. Немедленно было решено спрятаться за шкаф: с бешено колотящимися сердцами ребята спрятались за ним и старались хранить молчание, бесшумно переступая с ноги на ногу.

Прошла минута. Вскоре братьям стало казаться, что прошло гораздо больше времени, а работники цирка не спешили уходить.

– Вадим, тебя же просили за слонами убрать. А ты чего? – администратор хотел было пристыдить рабочего.

– Про слона речи не шло, – возмущённо тот ответил. – Только про мартышек.

Администратор вздохнул:

– Мартышки сами за собой уберут, а слон нет. Ох, ну сейчас тебе директор задаст, Вадик.

Администратор и Вадим стояли так пугающе близко от Онисиных, что, понадобись им какая-то вещь из шкафа, они тотчас обнаружили бы ребят. Но вскоре разговоры работников цирка стали звучать тише и невнятнее, а затем и вовсе прекратились. Георгий и Кирилл прислушались и поняли, что те ушли дальше по коридору.

Осторожно, тяжело дыша и дрожа, первым высунул нос из-за шкафа нетерпеливый Кирилл. Он обтёр лоб.

– Слышал? Животные! Пойдём посмотрим! – оживлённо заговорил мальчик, и в возгласе его таилось безудержное веселье.

Георгий мигом приструнил брата:

– Да тихо ты!

– Пожалуйста, пойдём! Я так хочу их увидеть!

– Мы не знаем, где они. К тому же это опасно.

– Но они же в клетках…

Кирилл выбежал в коридор, но Георгий успел перегородить ему путь:

– Пойдём лучше представление посмотрим. Эти уже ушли.

Вместе они заспешили по коридору – ноги тихо шелестели по ковровой дорожке, которая заканчивалась за бордовой бархатной ширмой. Оказавшись возле ширмы, Георгий слегка приоткрыл её. С губ Кирилла не сходила улыбка радости. Онисины осторожно и зачарованно следили за тем, что происходило на арене цирка. Сначала показались гимнасты в своих сине-белых, расшитых золотой нитью костюмах. Из зрительного зала раздались аплодисменты, зазвучала волнующая неразбериха голосов, возгласов восторга и удивления. Плавные и грациозные движения гимнастов приятно завораживали братьев, но одновременно заставляли их быть начеку.

Георгий пытался рассмотреть скрытую темнотой публику. Среди зрителей цирка находился энкавэдэшник Черненко в компании девушки. На нём была кожаная куртка Андрея Сергеевича. Как обычно, вдавив голову в плечи, майор сидел и молча смотрел на круги, которые выписывали в воздухе гимнасты. Черненко не очень-то привлекало само представление, он как будто что-то выжидал. Дама рядом с ним была похожа на лису с вытянутой острой мордочкой и блестящими глазами-пуговками. По лбу у неё рассыпались пшеничные волосы. Она не сводила глаз с арены, кокетливо поправляя слетавшее с плеча платье.

Сливаясь в единую фигуру, переплетаясь ногами и руками, гимнасты встали почти перед глазами Георгия, так что он упустил из виду энкавэдэшника.

– Как это они так? – Кирилл понятия не имел о том, как людям в костюмах удаётся так сильно изгибаться и выкручиваться перед зрителями. Казалось, будто все части тела гимнастов были резиновыми, без костей.

– Что «как»? – спросил Георгий.

– Ты что, не смотришь?

– Смотрю. Не болтай! Заметят!

Никто из Онисиных понятия не имел, сколько сейчас времени, ведь время, особенно для Кирилла, потеряло всякое значение. Огни цирка светились ярко и маняще, как разноцветные драгоценные камни.

– Вы кто ещё такие? – сердито раздалось за спиной.

Ребята обернулись и увидели администратора, который стоял, подпирая руками бока. Его лицо теперь выражало злость. Пальцы работника цирка больно заплясали по ушам Онисиных.

– Дяденька, не надо! – взволнованно просил Георгий.

– Пристроились мне тут! Наглецы!

– Отпустите! Отпустите! – визжал Кирилл.

– Деньги платите, оболтусы! – кричал администратор.

– Простите нас! Простите! У нас нет денег!

– Сейчас к директору пойдём, а потом милицию вызовем. Ничего-ничего. Вы у меня получите…

– Мы не знали, что так нельзя… – попискивал Кирилл.

– Не надо милиции, – просил испуганный Георгий.

Руки мужчины были холодными как лёд и больно обжигали мочки ушей ребят. Пока он тянул их по коридору, Георгий пробовал ещё что-то сказать, оправдаться, но у дверей кабинета директора ему пришлось замолчать.

У директора цирка Семёна Петровича, грузного мужчины лет пятидесяти пяти, мальчишки вызвали небольшое удивление:

– Это ещё кто? – сурово и с недоверием спросил он.

Онисины растерялись и опустили головы вниз. Кирилл захныкал.

– А это, Семён Петрович, беспризорники и бесстыдники. Полюбуйтесь. За билеты не заплатили, но роток на представление разинули. Милицию вызывать будем?

Георгию захотелось протестовать. Он, открыв рот, пытался заговорить, но вышло так, что перебил его Семён Петрович:

– Вызывай, конечно. Раз у них денег нет, зачем ко мне-то привёл?

– Постойте! – выпалил Георгий. – Давайте мы отработаем стоимость билетов!

– Да, – согласился Кирилл.

– Хм. Работников у нас хватает, молодой человек, – сказал Семён Петрович.

– А как же клетки с животными? Кажется, их никто давно не чистил. Такая вонь стоит, аж на улице глаза режет, – продолжал Георгий.

– Как ты со старшими разговариваешь?! – ещё недавно добрый администратор цирка вмиг вновь побагровел от злости и скрутил ухо Георгия ещё сильнее. – Семён Петрович, позвольте выразиться, но мальчишек следует наказать. И по возможности сурово. Милиция наставит их на путь истинный.

– Помолчи, – прервал администратора директор. Пушистый котик по кличке Котэ, спящий на коленях Семёна Петровича, замурлыкал и повёл ушами. – Отпусти их, – мягко сказал он администратору. – Что же вы можете мне предложить, юноша? – обратился он к Георгию.

Георгий открыл рот, собираясь заговорить, сам не зная, что из его болтовни получится. Получилось вот что:

– Например, мы вычистим все клетки… Вдвоём мы быстренько управимся. А вы не вызываете милицию.

Хороший директор заботится о чистоте в цирке, поэтому идея парнишки Семёну Петровичу понравилась.

– Ладно, дипломат. У тебя есть два – точнее, уже меньше – часа, пока идёт представление. Где наш уборщик? – поинтересовался Семён Петрович у администратора. – Пусть всё покажет этим…

– Этот лодырь уволился, Семён Петрович.

– Тогда ты им всё покажешь.

– Но я… – изумлённо произнёс администратор.

– Что «я»? Мне показать? – хмыкнул директор.

Администратор попытался справиться с обидой в голосе и что-то возразить руководителю, но тут же самым жалким образом потерпел поражение и, склонив голову, покинул кабинет Семёна Петровича, потянув за собой ребят.

– Сюда, – указал администратор.

Онисины вошли в какое-то помещение – и вот они уже стоят перед клетками, пропахшими испражнениями зверей. Глаза затуманились от острого запаха. Кирилла даже затошнило.

Администратор ненадолго отлучился, а когда вернулся, то в руках держал инвентарь для уборки. Он бросил его под ноги братьев:

– Вот вам, работнички, мётлы, швабры и вёдра. Остальное – вы уже знаете где. Желаю обуздать этих «лошадей».

Ударив рукой по одной из клеток и злобно похлопав Кирилла по плечу, администратор удалился.

Как и полагалось, уборка происходила непросто. Пыль и не думала исчезать: стоило взмахнуть метлой – и огромные серые облака, описывая круги, вновь поднимались над головами.

– Чем тебе помочь, Георгий? – спросил Кирилл, отставив метлу.

Георгий, выкручивая половую тряпку, поднял глаза на брата и устало улыбнулся:

– Принеси ещё чистой воды.

– Угу.

Пока пол очередной клетки выдраивался до блеска в непроницаемом, не улетучивающемся смраде, Георгий думал о Кирилле: будь старший Онисин один, он не переживал бы так сильно за свою жизнь. Но брат… Мальчонка ведь зависел от него. Рядом с ним, да и на целом свете, у него почти никого не осталось – за это Георгий ругал на чём свет стоит майора Черненко.

До сдачи работы оставалось всё меньше времени. Георгия волной накрывало отчаяние. Пришлось заставлять себя работать ещё быстрее, но пальцы не слушались, уставшие руки тряслись от изнеможения. Ноги подкашивались – не то от голода, не то от напряжения.

– Столько времени потратили, а нам даже не заплатят, – произнёс Кирилл, ставя ведро с чистой водой возле Георгия. – Как мы к той женщине вернёмся? Ну, в тот сарай?..

В пустынном и уже чистом помещении вдруг показалась молодая дрессировщица. Она, как и её воспитанник – благородный красивейший тигр, шла тихо и грациозно. С замершим дыханием братья смотрели, как девушка заводит тигра в одну из пустых клеток.

– Теперь твоя очередь мыть, – скомандовал Георгий Кириллу.

Тигр повернул голову в сторону Георгия и лениво облизнулся.

– Смотри, Мусик, как у тебя здесь прибрано! Ты теперь у нас самый чистенький! – довольным тоном заговорила дрессировщица.

Кирилл широко улыбался от похвалы.

– Он сегодня спать будет крепче обычного! – отозвался Георгий, светясь от радости.

– Спасибо, мальчишки, вы молодцы! – похвалила их дрессировщица.

На заднем плане звучала и доносилась до братьев Онисиных беседа директора цирка с администратором. Последний что-то утверждал, а Семён Петрович только задавал вопросы приказным тоном. Его голос звучал громко, в то время как его подчинённый что-то невнятно бубнил.

Первым на горизонте появился Семён Петрович. Вошёл и осмотрелся, за ним нерешительно появился заносчивый администратор. Дрессировщица, напевая себе под нос задорную песенку, уже успела выпорхнуть из помещения, заведя и приласкав в клетке своего любимца.