скачать книгу бесплатно
– Я хочу быть как он! Я буду как он! Я тоже слепой!
Над толпой взлетела чья-то рука, свет луны блеснул на лезвии ножа. Крик человека утонул в реве толпы. Слезы и кровь потекли по множеству лиц.
– Веди нас! – кричал каждый пронзивший свои глаза, и кто-то выхватывал из его руки окровавленный нож, чтобы тоже стать как все.
– Веди нас! – кричала толпа. – Веди нас! Веди!
Вождь стоял на балконе, слушал стоны и крики внизу. Слезы текли по его щекам. Вцепившись руками в золотое ограждение балкона, он повторял шепотом:
– Благодарю вас, дети мои… Благодарю вас…
Много дней продолжался порыв массового ослепления. Специальный солдатский легион рыскал по всей планете, отыскивая тех, кто хотел избежать общей участи. Когда не осталось ни одного человека, способного видеть солнце, солдаты легиона под звуки торжественной молитвы ослепили себя на площади перед Золотым Дворцом и пали ниц к ногам слепого вождя.
Так на Маленькой Планете началась эпоха Великой Священной Тьмы…
Ветер и время превратили в пыль грандиозные памятники великому вождю, строения древних городов, книги и механизмы. Слепцы заново осваивали во тьме свою планету, учились сопротивляться стихиям и болезням, привыкали по-новому двигаться и существовать. К тому времени, когда они придумали письменность и стали по крохам восстанавливать свою историю, в общей памяти почти ничего не осталось. Подробности далекого прошлого, передаваясь от поколения к поколению, постепенно затушевались, исказились и в конце концов исчезли совсем. Повинуясь непререкаемому закону, люди ослепляли своих младенцев. Много веков подряд слепые мужчины и слепые женщины во тьме зачинали и рожали детей, пока наследственность не сделала свое дело:
младенцы стали рождаться уже слепыми, слепыми же росли, слепыми взрослели, слепыми рождали новых слепцов…
Общество Тьмы двигалось наощупь, спотыкаясь на каждом шагу. Годы удач и стабильности перемежались веками ошибок и блужданий в неизвестности. Но мало-помалу накапливались, наслаивались друг на друга изобретения и открытия, увеличивался запас полезных знаний, полученных с великим трудом. В последние времена прогресс Общества стал особенно заметен – появился телефон, усовершенствовалась письменность, в полную силу заработали общеобразовательные школы и научные институты, канули в прошлое болезненные последствия опустошительной гражданской войны, в результате которой слепцы избавились от старых вождей – диктаторов и самодуров, – а вместо них избрали Великий Кворум, высший орган, руководящий всей жизнью Общества. Великий Кворум зорко следил за соблюдением законов и норм, карал преступников и отщепенцев, стоял на страже идеалов Великой Тьмы. Граждане Общества научились производить все, что требовалось для нормальной жизни, свое государство они называли страной процветания и были бы вполне счастливы, если бы…
Если бы не эти проклятые тросточки!
До сих пор слепцы не придумали ничего, чтобы обеспечить себе уверенное перемещение в пространстве. Только в своих жилищах да на привычных местах общественной службы они могли позволить себе передвигаться без опасения сломать шею или разбить лоб о незнакомый предмет.
С давних пор среди специалистов темноведения шла борьба мнений о возможных путях выхода из «двигательного тупика».
Примерно сто лет назад возникла школа профессора Лезьё, учеником которого был доктор Бьен. Сторонники Лезьё и Бьена доказывали, что человеческий глаз обладает скрытой способностью доставлять в мозг информацию об окружающих предметах и таким образом помогать ориентироваться среди них. Правда, «глазная информация», как показали исследования, дает несколько искаженное представление о предметах, представляя их в перевернутом виде. Этот факт послужил поводом для уничтожительной критики всей «глазной теории». Но главное препятствие на пути ее распространения состояло в том, что «глазники» поднимали руку на основные заповеди Общества, предлагая вместо Священной Тьмы запретный свет.
Доктору Бьену уже после смерти учителя удалось провести несколько удачных операций с глазами своих сотрудников-добровольцев. В результате этих операций три человека обрели способность к световосприятию. Восторги прозревших по поводу своих ощущений молниеносно распространились в народе, и доктор Бьен вскоре не знал, как отбиться от желающих подвергнуться такой же операции. В этот момент Юранд, бывший тогда уже известным магистром столичного темноведческого колледжа, выступил в печати с предупреждением. «Стабильность Общества под угрозой!» – так называлась его статья. В противовес идеям Бьена он предлагал собственную теорию, упирая главным образом на лояльность своих взглядов с точки зрения основных заповедей Великой Тьмы. Но тогда голос Юранда почти никто не услышал, а популярность Бьена день ото дня росла. В операционной бьеновского института еще несколько человек получили способность осязать световые волны при помощи глаз. Публичные признания этих людей взбудоражили общественную атмосферу. Именно в это время родилось новое словечко – «очевидцы». Словцо это было тогда почти что запретным, люди произносили его с некоторым опасением за свою репутацию. Когда в Обществе стали возникать нелегальные «кружки» и «братства» в поддержку идей доктора Бьена, Юранд еще раз выступил в печати с пропагандой собственной теории. И опять мало кто прислушался к его словам…
* * *
К счастью, научная война между Юрандом и Бьеном пришлась на то время, когда Великий Кворум усилил борьбу с очевидением в целях укрепления сплоченности Общества Тьмы. Новая Конституция поставила очевидцев, уклоняющихся от ослепления, в разряд государственных преступников. Угодил в опалу и доктор Бьен.
Его лаборатория была расформирована, и вскоре Юранд сделал из нее один из филиалов своего института. Для этого пришлось уволить многих бывших сотрудников, не согласных отречься от идей Бьена, и в Обществе их тоже постигла незавидная участь. А Юранд получил от Кворума сан профессора и полную свободу действий.
Правда, с тех пор суперпсихические исследования вряд ли продвинулись вперед хотя бы на один заметный шаг – старый профессор с трудом, но признавался себе в этом. Наверное, слишком уж просто все было задумано. Простота сообщала идее заманчивость. А идея состояла в том, что при помощи настойчивой индивидуальной тренировки можно заставить органы чувств реагировать на внешние раздражители в десять, в сто и тысячу раз острее. По мнению Юранда, это был единственный путь к избавлению Общества от надоевшей трости – научиться обостренно и сверхчутко воспринимать сигналы от окружающих предметов.
В этом сверхвосприятии должен быть задействован одновременно весь психический комплекс – осязание, обоняние, слух, плюс интуиция…
Увы, многолетние опыты не дали желаемого результата.
Единственная польза, которую профессор извлек для себя лично, состояла в том, что он постепенно привык худо-бедно управлять психическими процессами в собственном организме. В последние годы он все чаще пользовался этим средством, чтобы избавиться от дурного настроения или навязчивых мыслей. Вот и теперь…
Сидя за столом в своем кабинете, Юранд ощутил приступ тоскливой апатии. Не в силах сдвинуться с места, старик пустился в спасительные рассуждения.
– Итак, – спросил он себя, – в чем дело?
Сухой ладонью потер лоб.
– Виноват Агесандр, это ясно. Первая зацепка. Теперь дальше… Почему я не хочу спускаться в лабораторию? Потому что это лаборатория Агесандра? Ну естественно…
Дальнейший ход мысли зашел в тупик. Очень долго старик путался в клубке возможных причин своего настроения, пока не ухватил конец тонкой нити, которая постепенно привела к разгадке. Итог размышлений следовало тщательно сформулировать, чтобы смысл разгадки уложился в короткую и точную фразу. На это ушло еще несколько минут. А теперь вполголоса и очень четко произнести эту фразу…
– Если Агесандр не вернется в лабораторию, я не смогу довести работу до конца.
Оставалось последнее: усмехнуться и поверить в абсурд сказанных слов. По лицу профессора прошла напряженная, словно бы чужая ухмылка. Он еще дважды твердым голосом произнес целебную фразу, попытался облегченно вздохнуть… Защитный механизм не срабатывал.
«Да, – тяжело размышлял Юранд. – Я слишком доверился этому юноше, слишком далеко отпустил его вперед… Что мне известно? Только идея Агесандра, и даже не идея. Почти полгода он мне ничего не докладывал. Уверял, что все идет по плану, что пора готовить фанфары и репетировать торжественный гимн… В дурацкое же положение поставит он меня, если не вернется к работе!
Лучше бы мне молчать на последнем заседании Кворума. Старый тщеславный дурак… Теперь они ждут, теперь спросят… Похоже, Агесандр уперся твердо. Но Кон Формен должен его переубедить, должен, должен…»
От этой надежды болезненное давление в голове постепенно уменьшилось, душевное равновесие возвращалось. Он вздохнул и шевельнулся, похрустел суставами пальцев.
«И что за прелесть находят очевидцы в осязании света? Даже Агесандр не устоял. Неужели это в самом деле так соблазнительно?»
– Не понимаю, – прошептал старик. – Не понимаю, не понимаю…
Звякнул телефон.
– Что-нибудь случилось, шеф? – спросил встревоженный голос Мува Шлехтеля. – Вы обещали спуститься к нам, я давно жду.
– Нет, ничего. Я иду.
В камеру они вошли вдвоем. Мув аккуратно придерживал профессора за локоть. В полной тишине остановились, и старик сморщился, напрягая слух.
– Я ничего не слышу, – сказал он. – Они что, передохли тут все?
– Всё в порядке, – успокоил Мув Шлехтель. – Эти твари летают абсолютно бесшумно, у них вместо перьев такие перепонки на крыльях, и еще они могут…
– Знаю, – перебил Юранд и спросил как будто некстати: – Сколько тебе лет?
– Мне? – удивился Мув. – Двадцать восемь. А что?
– Окончил спецколледж?
– Три года назад.
– Готовишь диссертацию?
– Так точно. Пишу.
– Давно в группе Агесандра? Ты его ассистент?
– Да, то есть… Я работаю в должности четвертого помощника.
Вот уже восемь месяцев.
– Это правда, что все эксперименты с летучими мышами Аге-сандр проводил в полном одиночестве и никому не говорил о результатах?
– Да, это так… С тех пор как ему наловили этих мышей, он запирается у себя в лаборатории и никому не позволяет входить.
А что с ним?
– С кем?
– С Агесандром. Вы спрашиваете о нем так, будто его уже…
нет в живых, – пробормотал Мув и поспешно добавил: – Извините, профессор, мне по должности не положено…
– С ним все в порядке. Небольшая простуда, температура и тому подобное. Через пару дней он приступит к работе. – Юранд неловко умолк, признаваясь себе, что его слишком навязчивые вопросы могут кого угодно навести на тревожные мысли. – Просто я давненько не заглядывал к вам в седьмой корпус. Непростительное невнимание для директора института, верно?
– Да нет, ну что вы, – смутился Мув. – Все знают, что вы очень занятой человек и не всегда можете… К тому же недавно вас избрали членом Великого Кворума.
– Вот именно, – проговорил в задумчивости Юранд. – А скажи, пожалуйста, в процессе исследований Агесандр вел записи?
– Да, научный дневник.
– И где он?
– В лаборатории, в шкафу.
– Это хорошо… Проводи-ка меня к этому шкафу. Здесь у вас как-то по-новому переставили столы, зачем это?
– Агесандр приказал, – объяснил Шлехтель, осторожно поворачивая профессора к выходу из мышиной камеры. – Он сказал, что так всем будет удобней.
– Ты должен был меня об этом предупредить. Я прихватил бы тогда свою трость. Там у входа какой-то стеллаж, что ли, я ушиб колено.
– Простите, профессор, не догадался… Вот он, этот шкаф, перед вами. Прямо два.
Юранд сделал шаг вперед и протянул руку.
– На верхней полке, – подсказал Мув.
Профессор взял с верхней полки толстую папку, сорвал печать, достал пачку плотных листов и начал читать, прикасаясь пальцами к выпуклым строчкам.
– Черт знает что, – пробурчал он. – Ну и почерк…
«Это совершенно безобидные твари, мягкие и теплые. Вчера в институт доставлена первая партия, двенадцать штук. Они будут жить в просторной камере, кормить их будут дежурные по корпусу, я попросил директора издать приказ…» Нетерпеливой рукой старик перевернул сразу несколько страниц.
«Шестое марта. Все идет по плану. Вчера приказал усилить вентиляцию в камере – похоже, что мыши начинают задыхаться.
Профессор Юранд предоставил мне полную свободу экспериментов и согласился с моим предложением хранить в тайне ход дела и результаты. Чем меньше народу будет совать сюда нос, тем лучше…» – Тоже мне научный дневник! Полное нарушение инструкции, – проговорил Юранд, перевернул еще страниц десять.
«Все-таки это судьба, и я ее избранник. Как это было?.. Надо вспомнить. Все получилось почти случайно… Я читал энциклопедию позвоночных и наткнулся на описание этих самых мышей.
Они проходили в одной главе с птицами, что меня удивило. Единственное, что делает их похожими на птиц, – крылья. Да, крылья.
Но какие же это птицы? Помнится, я долго размышлял об этом, и вдруг до меня дошел потрясающий смысл строки, всего одной строки, на которой в тот момент остановилась моя рука. Эти мыши летают в холодное время суток, когда исчезает солнце. Когда солнце исчезает!» На последней странице было всего четыре строки.
«…и все это к лучшему, несомненно. Через пару недель можно будет идти к директору с докладом о первом успехе эксперимента.
Но что-то моя голова сегодня… Никогда раньше у меня так не болела голова».
На этом записи обрывались.
– Больше ничего нет? – спросил Юранд.
– Нет.
– Точно? Подумай хорошенько.
– Нет… Больше ничего.
– Так, – сказал Юранд. – Ну хорошо… Я пойду к себе.
– Я провожу?
– До двери, а дальше я сам.
Профессор аккуратно сложил в папку листы дневника, завязал тесемки, сунул папку под мышку и поймал руку Шлехтеля.
– Дневник я беру с собой, – предупредил он.
– Понял, – отозвался Мув. И предложил уже в дверях лаборатории. – Может быть, до лифта?
– Ладно, – согласился старик. – Давай до лифта.
«Но что-то моя голова сегодня… Никогда раньше у меня так не болела голова…» Когда пальцы Юранда вновь остановились на этих строчках, прошло часа два с того момента, как он поднялся из седьмого корпуса к себе в кабинет, чтобы спокойно и не торопясь изучить дневник Агесандра. Как будто намеренно тот записывал свои эмоциональные впечатления и пространные рассуждения, не имеющие прямого отношения к делу. Лишь в одном месте сквозь мешанину пустяковых заметок просочился слабый намек на первые результаты эксперимента. Речь шла о пересадке мозжечковой ткани летучих мышей в организм ослепленных подопытных кроликов.
– Что за чушь, – вслух сказал Юранд и с раздражением оттолкнул дневник.
Знакомая тяжесть вошла в его тело, в суставах появился нервный зуд, а в затылке – пульсирующая тупая боль…
– Если Агесандр не вернется в лабораторию, я не смогу довести работу до конца.
Как и прежде, фраза не принесла облегчения. Вместо целебных свойств Юранд уловил в ней свойства приговора. Бессильно отдаваясь тоскливой волне, он со странным злорадством очень медленно повторил фразу и прибавил к ней несколько слов.
– И никто. Никогда. Не сможет, – произнес он, выделяя каждое слово.
Потом он долго молчал в своем кресле. Отчаяние и надежда боролись в нем, не давая покоя. Надежда и тоска. Томительное, злое предчувствие… и все-таки надежда.
Взорвалась телефонная трель. С минуту он обреченно слушал звонки, вынул из кармана часы, поднял крышку и быстро ощупал пальцами стрелки. Без четверти двенадцать… Дрожащей рукой поднял трубку.
Подробное сообщение доктора Фалька он выслушал, не проронив ни слова. Наконец доктор умолк. Молчал и Юранд, сердце его колотилось. Он судорожно перевел дыхание и прохрипел в трубку:
– Приготовьте там все, что нужно.
