скачать книгу бесплатно
XV
На следующий же день Жанна принялась хлопотать по вопросам задолженности.
Прежде всего, она отправилась к господину Сарреду, бывшему нотариусу, очень богатому, который был дружен с её отцом.
Он принял ее хорошо, но как только она изложила цель своего визита, господин Сарред скорчил озабоченное лицо, показывая как он относится к данному вопросу.
– У вашего отца хранилось сто тысяч франков, – сказал он, – я решительно не знал, что его дела так плохи.
– Но ведь я объяснила, вам, сударь, что он стал жертвой гнусного преступления.
– Да, я слышал и охотно вам верю, – продолжал он тоном, говорившим, что его нельзя обмануть подобными россказнями. – Но вы понимаете, мадмуазель, что сто тысяч франков это не один су… Я не могу принять такую потерю.
На все мольбы Жанны, на все напоминания о его прежней дружбе с покойным банкиром, Сарред отвечал:
– Конечно, ваш отец был моим другом, но дела останутся делами… Я посмотрю… обещать ничего не могу… Это деньги составляли часть приданого моей дочери…
Жанна так и не добилась от него обещания, что он поможет ей при ликвидации дел её отца.
С этого момента для бедной девушки начались ужасные страдания. Целые дни она бегала, по два и по три раза возвращаясь в один и тот же дом, добиваясь, чтобы ее приняли, ждала в передней среди прислуги, с любопытством оглядывавшей ее с головы до ног. А когда она объяснила цель своего посещения этим Брикам, Жерейрам, всем этим князькам финансового мира, которым стоило только поднять палец, чтобы спасти честь её отца, обычно наталкивалась на однообразное холодно-вежливое равнодушие. Эти люди, приезжавшие к ним, восхищавшиеся её красотой, ухаживавшие за ней на балах еще в начале этой зимы, принимали ее теперь с надменной горделивостью выскочек, которые ничего не допускают кроме успеха и преклоняются только перед ним.
Жанну Ласеда, дочь миллионера, еще несколько дней тому назад окружали всевозможными почестями. Бедная девушка, робкая и умоляющая, являясь теперь к ним, и встречала только на пренебрежительную вежливость. Ей часто приходилось даже бороться с холодной злобой человека, который чувствует, что его финансовые дела могут пострадать и ради решения готов на все. Иногда она догадывалась, что за недомолвками иных богачей, скрывается постыдный торг, который они готовы были ей предложить. Не могла же молодая девушка такой поразительной красоты безнаказанно являться к этим людям, без чести и совести, которые может быть и согласились бы лишиться своих денег, если бы эта потеря была вознаграждена чем-нибудь другим.
Сколько разочарования, унижения и, горя пришлось ей испытать на протяжении этих мучительных пяти дней, которые она использовала на бесплодные хлопоты.
Однако она дошла до конца, не теряя надежды спасти честь отца и сохранить незапятнанным его имя, которое достанется со временем её дорогому брату Жоржу. Что для неё лично значила потеря состояния? Ведь у неё скоро будет покровитель надежный и любящий! Она не дорожила роскошью, среди которой жила до сих пор. К тому же ей казалось, что после ужасных страданий, пережитых за эту неделю, для неё уже не может быть в жизни ни радостей, ни удовольствий. Она мечтала только о тихой и скромной жизни с тем, кого выбрало её сердце.
Когда она сделала все, что только было в человеческих силах, для спасения чести своего отца и видела, что разорение неизбежно, она решилась продать дом со всей обстановкой в улице Офемон, чтобы ни минуты лишней не пользоваться имуществом, которое отныне принадлежите кредиторам её отца.
XVI
Жанна планировала отыскать небольшую квартирку и жить там с маленьким Жоржем до самой своей свадьбы.
За все пять дней этих мучительных хлопот. Рауль де Вивероль был у неё только два раза, но не застал ее. Она уходила, поскольку могла навестить Жоржа только утром, и только на несколько минут.
Ей хотелось видеть только своего жениха и своего брата. На этих двух существах сосредоточивались для неё теперь все привязанности в мире. Вот почему она очень обрадовалась, когда вечером, по окончании её утомительных переговоров с деловыми людьми, Франсуа доложил ей, что госпожа де Вивероль ждет ее в гостиной.
Она была уверена, что и Рауль тоже здесь. Но каково же было её удивление, когда рядом с графиней она увидала своего брата.
Её первой мыслью было, что Жорж не здоров и что поэтому его привезли домой.
И вот, прежде чем поцеловать мальчика и поздороваться с госпожой де Вивероль, Жанна с волнением воскликнула:
– Жорж, ты не болен?
– Нет, милая, – отвечал он.
Он встал и обнял ее крепче обычного.
– Мне страшно, – сказала Жанна, взглянув на госпожу де Вивероль и как бы прося у нее объяснений. – Я не рассчитывала видеть тебя…
Ее поразил серьезный вид мальчика и она увидала, что глаза у него заплаканы.
– Жанна, – сказал он таким серьезным тоном, что она вздрогнула, – отчего ты мне не сказала, что наш папа умер.
– Сударыня! – вскричала Жанна с печалью в голосе. – Зачем вы ему сообщили?
– Это не я, мадмуазель, – с удивлением возразила госпожа де Вивероль, – я не понимаю, как он узнал…
Действительно, никто не говорил Жоржу о постигшем его несчастии, и госпожа де Вивероль изумилась, как он об этом узнал…
Но за последние дни так часто говорилось о господине Ласеда и его дочери, что нечаянно вырвавшееся слово могло объяснить ребенку печальную истину.
Однако у него достало храбрости и гордости затаить свою грусть перед этими людьми, чужими ему, и только ночью он предавался своему горю, рыдал и орошал слезами подушку.
– Да, Жорж, – сказала Жанна, поднимая свои прекрасные глаза, – наш бедный отец покинул нас. Теперь кроме меня у тебя никого нет, кто бы любил тебя и заботился о тебе.
Мальчик, с рыданиями, прижался к сестре.
– Я попрошу вас, мадмуазель, забрать этого ребенка, – прозвучал через несколько минут сухой голос, вернувший их к действительности. – Мне надо серьезно поговорить с вами.
Хотя госпожа де Вивероль никогда не была особенно нежна и дипломатична, но обычно она называла ее «дитя мое, дорогая моя», причем стараясь смягчить свой резкий тон. Жанну удивили её слова, и она подумала, что-то это будет непростой разговор. Однако, чтобы исполнить её желание, она звонком вызвала Клару и попросила ее увести Жоржа.
Оставшись наедине с молодой девушкой, госпожа де Вивероль сказала самым надменным тоном, играя своими белокурыми, локонами:
– Мадмуазель, теперешний разговор наш может быть покажется вам неприятным, но дело идет о будущности моего сына и материнское чувство заставляет меня объясниться с вами. Вы знаете, конечно, что после смерти господина Ласеда распространились известные слухи. Я должна вам сказать, что сперва мы отрицали их с энергией, с негодованием. Речь идет о вещах слишком серьезных… Мы должны были обратить на это внимание и навести справки… К несчастью, мы убедились, что слухи эти не были следствием недоброжелательства или клеветы. Ваш батюшка оставил дела очень запутанными и ваше богатство вероятно уменьшится.
– Можете сказать, сударыня, что мы окончательно разорены, – просто ответила Жанна.
– Я не думала, что несчастье так велико, мадмуазель, – сказала госпожа де Вивероль, смерив ее гордым взглядом.
Наступило продолжительное молчание. Жанна боялась понять, к чему клонит графиня, но ей пришлось недолго ждать дальнейших объяснений.
– При жизни вашего отца, – продолжала госпожа де Вивероль, играя лорнеткой, – была речь о ближайшем соединении наших семейств. План этот был приятен нам, мадмуазель, и нечего и говорить, с каким нетерпением мой сын ждал той минуты, когда он назовет вас своей женой. Вот почему ему было очень нелегко, поверьте, принять окончательное решение, которое он просил меня передать вам…
– Довольно, сударыня, довольно, – перебила Жанна, быстро вставая… Я понимаю, что вы хотите сказать. Ваш сын удостаивал меня своей любовью, пока я была богата и счастлива. Теперь я бедна, и в горе, и он отдаляется от меня… Действительно, я слышала, что такие поступки совершаются иногда, но я не думала, чтобы он… Впрочем, я столько видела за эти последние дни, что должна была ожидать чего-то подобного, – продолжала она с негодованием, которого и не думала сдерживаться. – Все кончено между нами, сударыня, и вам больше нечего делать у меня!
Она указала не дверь повелительным поворотом головы. Но так как госпожа Вивероль стояла вне себя от изумления, молодая девушка снова повернулась и, устремив на нее гневный взор, сказала дрожащим голосом:
– Я не хочу более видеть вашего сына, никогда! Скажите ему, что я его презираю настолько, насколько уважала раньше, и что я его ненавижу столько же, сколько любила прежде… Скажите ему, что теперь у меня одно желание: чтобы и он был когда-нибудь так же несчастлив и также одинок, как я в настоящую минуту, и отдайте ему это кольцо, оно недостойно быть на моей руке!
С этими словами она кинула в лицо госпоже де Вивероль свое обручальное кольцо, которое сняла с пальца.
– Мадмуазель! – с негодованием промолвила графиня, подходя к ней на два шага.
Но Жанна уже схватилась за звонок, и когда вошел Франсуа, она сказала ему, указывая на мать Рауля:
– Проводите графиню.
И вышла сама, бросив на госпожу де Вивероль последний презрительный взгляд.
XVII
Через несколько дней после этого разговора Жанна сняла небольшую квартирку на верхнем этаже одного из домов на бульваре Клиши. Она перевезла туда кое-что из мебели: обстановку своей спальни, кроватку Жоржа и другие самые необходимые вещи.
Прислугу она распустила. Лакей Франсуа и кухарка Катерина, расставаясь с ней, плакали и говорили:
– Мы не прощаемся с вами, барышня, мы уверены, что наступит день, когда вы будете счастливее, чем теперь, и тогда вы снова возьмете нас.
Одна только Клара ни за что не хотела расстаться с ней.
– Я буду служить барышне даром, если нужно, – сказала она рыдая, – когда Жанна стала ее рассчитывать, – но я вас не оставлю.
Молодая девушка должна была уступить её просьбам и взять ее с собой на новую квартиру.
В тот день, когда ей пришлось расстаться с домом в улице Офемон, где она жила так счастливо, Жанна снова пережила тяжелые минуты.
Она простилась с этой гостиной, где принимала столько преданнейших друзей, которые теперь пожалуй и не отвесят поклон при встрече. С рабочим кабинетом, где она так долго привыкла видеть веселое и ласковое лицо своего отца. С розовенькой комнаткой, свидетельницей её первых девичьих грез.
Когда она вышла из этого дома, держа за руку маленького Жоржа, ей казалось, что она оставляет часть и своей души. А когда она очутилась в маленькой квартирке, в которую вела узкая черная лестница, увидела нагроможденную мебель, остаток прежней роскоши, казавшийся ей теперь таким же бедным, как и она сама, – она не могла сдержать слез.
Теперь она одинока в мире, совершенно одинока и не у кого просить поддержки или совета.
Среди друзей её отца она знала только одного, преданного ей безусловно и искренне. Он, конечно, не изменит ей как другие, и в его дружбе она никогда не усомнится. Это Мерантье, старик, посетивший ее в то памятное утро, за несколько часов перед её поездкой в морг, и горевавший вместе с ней.
Мерантье был отставной капитан, много плававший на своем веку. В Америке он познакомился с Ласеда и искренно полюбил его.
Но на другое же утро после похорон ему необходимо было уехать заграницу и была Жанна лишена его утешений, которые были бы так необходимы ей и, настоящую минуту так как он давно знал её отца, очень любил его и с ним она могла бы говорить о дорогом человеке.
Однако, эта слабость была мимолетна. Её сильная и энергичная натура была не способна спокойно переносить удары судьбы. Её пылкая душа не боялась борьбы и была готова приложить максимум усилий. Двойное несчастье, разразившееся над ней, не сломило ее. Она готова была вступить в борьбу с жизнью, к которой была так плохо подготовлена, и которая теперь заявляла о себе.
Она продала все, что принадлежало её отцу, все без исключения, а себе взяла только бриллианты матери, которые продала тысяч за двадцать. Вот все, что у неё осталось.
Она планировала работать, и Клара тоже, чтобы увеличить этот мизерный доход и дать образование Жоржу. Она чувствовала в себе мужество и силы быть главой семьи, от которого зависит будущность дорогого существа. Ко всему человечеству она чувствовала теперь глубокое презрение, свойственное высшей натуре, которой выпало на долю несправедливое преследование. Ей хотелось бы обладать какой-нибудь властью, таинственной и ужасной, чтобы наказать всех, кто причинил ей страдания. Убийцы её отца, – богачи-эгоисты, оттолкнувшие ее, – недостойный человек, которому она отдала свое сердце, и который так подло изменил ей, – она всех их ненавидела, против всех закипала её злоба.
А потому она не теряла надежды свершить правосудие и законное отмщение.
Дня через два она окончательно устроилась в своей скромной квартирке. Здесь все было очень просто, но во всем виднелся вкус парижанки, привыкшей к роскоши. С помощью смышленой Клары, она обила свою спальню розовой кисеей, как это было раньше, и расставила вокруг себя все маленькие безделушки, придающие комнате ощущение радости и надежды.
Когда все эти хлопоты кончились и жизнь пошла по установленному порядку, её мысли обратились к странному существу, явившемуся к ней в самые тяжелые минуты горя и преданность, которого так сильно тронула ее.
Теперь у неё была одна цель в жизни: отыскать убийц отца и отомстить за ужасное преступление.
И вот, в одно прекрасное утро, когда она сидела за своим письменным столиком, она крупным, быстрым почерком написала письмо.
Едва она надписала адрес:
«Господину Бидашу, в Кламар», – как у дверей раздался тихий звонок.
Минуту спустя Клара доложила ей, что ее желает видеть какой-то господин.
Это был сам Бидаш, по обыкновению неловкий и застенчивый. В руках у него был букет белых роз, завернутый в чистую, тонкую бумагу.
– Это я, мадмуазель, – сказал он, кланяясь несколько раз и глядя по сторонам, чтобы найти, куда бы ему пристроить свою шляпу и тросточку. – Я был у вас дома и мне сказали, что вы переехали… Вот цветы из моего сада… рождественские розы… я сам открыл этот сорт розанов… они самые ранние.
– Благодарю вас, господин Бидаш, – сказала Жанна, искренно тронутая таким вниманием.
Она взяла цветы и поставила их в вазу перед собой, затем усадила молодого человека, и взяла у него шляпу и палку.
– Я только что писала вам, – добавила она, показывая письмо.
– Извините меня, мадмуазель, что я не явился раньше. Но, во-первых, я думал, что вам необходимо отдохнуть после таких тяжелых потрясений, а во-вторых, мне самому надо было заняться кое-какими розысками…
– Нашли вы что-нибудь? Можно надеяться на успех?
– Я расскажу вам все, что знаю, мадмуазель. Собранные мной сведения еще довольно неясны… но все-таки начало положено.
– Ах! Сударь, говорите, – с жаром воскликнула Жанна. – Мне так хочется знать все поскорее.
Бидаш подумал с минуту, провел рукой по своему лысому лбу, потом начал свой рассказ.
XVIII
– Прежде всего, мне надо выяснить вот что: зачем господин Ласеда, человек богатый, счастливый и примерного поведения, снял в окрестностях Парижа этот уединенный домик, где его убили? Когда он его снял? И кого он там принимал?
На последний вопрос ответить легче всего, подумал я, и попытался допросить не соседей, так как домик этот, если помните, лежит совершенно особняком, шагах в пятидесяти от других строений, – а тех, кто живет поблизости.
Я спрашивал у них, не видели ли они, чтобы в этот дом ходили посторонние. Также пытался найти сведения о привычках господина Ласеда.
К несчастью, обитатели этой части Кламара – крестьяне, не любопытные от природы, а зимой и вовсе целыми днями сидят взаперти… Будь это мелкие буржуа, эти деревенские зеваки, которые любят из окна смотреть на прохожих, тогда дело мое подвинулось бы несравненно быстрее…
Я смог узнать только, что по утрам дом этот всегда был заперт. Ваш отец появлялся там часа в три пополудни, и не каждый день. Бывал довольно редко.
Что же касается тех, кто его навещал…
Здесь Бидаш замялся и Жанна попросила его говорить все, без стеснения.
– Вы должны знать все, мадмуазель, – сказал он с некоторым замешательством, порядочность господина Ласеда вне всякого сомнения и нам незачем останавливаться на наружных признаках. Так слушайте же! Через несколько дней после того как был снят этот домик, часа в четыре пополудни, к Пьеру Жуаньо, живущему в улице Шменвер, явилась женщина, иностранка, и попросила показать ей, где живет господин Родриг. Под этим именем знали вашего отца в Кламаре.
– Женщина! – с удивлением воскликнула Жанна.
– Да. Я попросил, конечно, чтобы мне описали её внешность. Это была дама высокого роста. Лица её рассмотреть не могли, так как она была под густой вуалью. И кажется, говорила она с иностранным акцентом.
– С каким?
– Здесь-то и начинается путаница. В тот день у Пьера Жуаньо были в гостях два его приятеля, явившиеся к нему поболтать и выпить рюмку вина. Жена его была тут же. Она и дверь открывала незнакомке. Так вот, Пьер Жуаньо, который во время войны был в плену в Германии, заявил, что у незнакомой дамы немецкий акцент. Жена его, долгое время прислуживавшая одной англичанке в Кламаре, предположила, что незнакомка принадлежит именно к этой нации. Один из гостей Пьера уверяет, что узнал гасконский акцент, другой, работавший на железной дороге с целой партией итальянцев, принял эту даму за итальянку.
– И часто она приезжала?
