Ольга. Огонь и вещая кровь

Тонущая ладья одним боком оказалась в море, вода перехлестнула через борт. Гридни едва успели завершить пересадку и отцепить крюки. Пополнив ряды гребцов, вторая ладья резво сдвинулась с места. А первая уже ушла довольно далеко от берега, и Заваги направил свой струг к ней. На расстоянии пятидесяти шагов гридни на ладье Олега забрались на лавки, в борта ладьи беглецов полетели крюки. На той стороне их старательно приладили. Олег вскочил на лавку вместе со всеми.

– Княжич, ради всех богов, укройся за бортом! – крикнул Олегу Заваги. – Фудри с нас шкуру живьём сдерёт, коли тебя порешат!

Зацепив ладью, Заваги развернулся на юг и отошёл туда, где стреломёты не могли достать их. Малый отряд греческих всадников проследовал за ними по берегу и встал напротив. Греки принялись стрелять, и княжич, наплевав на боль в руке и предупреждения Заваги, начал стрелять в ответ. Он не мог приказывать, но подчиняться приказам был не обязан. Спуская тетиву, Олег не чувствовал ни восторга, ни страха, как во время своего первого боя в Копах. Лишь леденящую сердце злость, желание отомстить. До берега было далеко, но его стрелы дважды поразили врагов. Всё-таки его долго и хорошо учили. Когда ненужные чувства были отброшены, рука обрела надлежащую твёрдость.

Между тем вторая ладья, изрядно потрёпанная, лишённая части вёсел тоже была взята на буксир. Гребцы налегли на вёсла, и ладьи двинулись по проливу. Греки пошли вдоль берега. По пологому наволоку они двигались большим отрядом. Когда берег стал повышаться, отряд остановился. Несколько всадников взобрались на тропу в скалах и сопровождали ладьи ещё какое-то время, пока тропа, сделавшись слишком крутой и узкой, не заставила их прервать погоню.

– Княжич Олег! – окликнули с буксируемой ладьи. – Знаешь, кому ты подсобил? – бойко спросили и тотчас ответили довольно: – Ты своему дядьке подсобил!

Олег бросился на корму.

– Где он?

Гридень указал на лавку, Олег вытянул шею, чтобы разглядеть.

– Помогите мне сесть, – прохрипел лежавший на лавке человек, в котором княжич с трудом признал дядьку.

Турдва подняли, усадили. Его борода обгорела, одна щека багровела ожогом. Болезненно прищурив красные отёкшие веки, Турдв поднял руку и махнул. Лицо его мученически исказилось, но губы сложились в слабую улыбку. Чувствуя, как от нахлынувшей жалости перехватило дыхание, Олег заставил себя улыбнуться в ответ.

– Не красавец нынче, – сипло хмыкнул Турдв.

– Нехай, княже, – успокоил бойкий гридень. – Главное, живой.

– Уложи князя и поведай, что произошло, – велел Олег.

– Мы вытащили князя с горящей ладьи и пошли на закат. Шли, покуда не ткнулись носами в берег. Выслали разведку. Всё было в дыму. Потому и не узрели вражин. Да и греки на виду не стояли. – Парень замолчал, отвёл глаза, вздохнул. – Выскочили будто бесы из-под земли. Разведка едва успела дать знак, как греки повязали парней. Прочее вы видали…

– Греческие всадники, они ведь не отстали от нас, – то ли спрашивая, то ли утверждая, промолвил Олег. – Идут, поди, за нами в обход.

– Ясно дело, – согласился Заваги. – И не одним отрядом идут.

– Успеем ли предупредить Фудри и остальных?

– Надеюсь на то. По морю всяко ближе, чем по горам…

Как только берег начал понижаться и прогибаться в залив, рог на ладье княжича возвестил об опасности, а Заваги проорал несколько раз:

– Конное войско на подходе!

Призывая вернуться на ладьи, загудели прочие рога. Нагруженные добром гридни заспешили к берегу. Сундуки, ковры, посуду, скот, ткани – всё, что было изъято в домах, дворах и храме – спешно перемещалось на ладьи. Прошло совсем немного времени, как с горной дороги по улочкам посёлка потекли отряды конных воинов. Греки метали копья, разили с коней мечами тех, кого успевали догнать. Сурожане торопливо стаскивали струги в море, залезали через борта, налегали на вёсла.

Сам Фудри долго не покидал берег. Он взобрался на одну из последних отчаливавших ладей, занял место рядом с кормчим и с невероятной быстротой одну за другой посылал стрелы в подходившего врага. Княжич со своей ладьи наблюдал за предводителем сурожан и дивился, отчего Фудри не торопит ватагу отойти от берега? Когда греки подступили к самой кромке, Фудри, стоя на возвышении на корме, раскрутил и метнул аркан. Петля опутала одного из греков, верёвка дёрнулась, вырвав всадника из седла.

– Подсекай! – раздался крик, и гребцы дружно налегли на вёсла. Греки ринулись в воду, занесли мечи, но не успели. Сурожане отогнали всадников стрелами, ухватили верёвку. Аркан потащил пленника по воде и вскоре едва не захлебнувшегося греческого воина подняли на борт.

Дружина Фудри отошла к противоположной стороне пролива и соединилась с ладейной ратью Алвада. На восточном берегу Боспора вражеского войска обнаружено не было. Сурожане разместились в одной из бухт, где их и отыскали воины, отобранные Свенельдом в отступившей на восточный берег рати и посланные за Иерион – варяги, червонные гридни и руяне из плесковско-изборской дружины.

Восточное побережье Боспора, монастырь Архангела Михаила, Мокадион

Много раз Игорь просыпался от собственного стона, от терзавшей тело боли, от навязчивого красного мельтешения, поселившегося во снах. Заставлял себя открыть воспалённые глаза. Над ним склонялись Любояр, черноволосый лекарь-грек, ещё кто-то из его людей. Князя поили, пытались кормить, подносили поганый горшок, обтирали влажными тряпицами. Грек трогал лоб, растирал тело уксусом, смазывал ожоги, заставлял пить кислый красноватый цветочный отвар, давал вино с дурманящими травами, что-то объяснял Любояру. Тот понятливо кивал. Когда боль отступала, и жар немного спадал, Игорь вновь проваливался в забытьё.

Ему снился один и тот же, на диво яркий и явственный, сон. Князь видел себя молодым, и те, кого он любил в ту пору, те, кто давно покинули этот свет, были во сне рядом с ним. Дядька Олег. Высокий, светловолосый, весёлый. Даже неудача на Хвалыни не сумела погасить исходящую от него силу, лишь притушила. Он посмеивался и похлопывал племянника по плечу. Мать. Ефандра говорила что-то наставительное, чуть нахмурив точёные брови – лицо матери часто принимало подобное выражение при общении с сыном – так она проявляла заботу. Вельда. Её князь видел во сне дольше остальных. Она улыбалась ему и, поманив рукой, убегала. Юный князь бросался за ней, бежал по залитым солнцем цветущим лугам. На миг его сердце тревожно учащало биение – он терял девушку из вида. Но Вельда вновь возникала, будто соткавшись из солнечных лучей, её смех звенел серебром, а синие очи сияли. Игорь ловил девушку за руку и притягивал к себе, стремясь коснуться нежных алых губ поцелуем.

И вдруг тлеющим пеплом налетала чёрная с красным краем туча. Сверкающие молнии рассекали воздух. Со свистом и жутким клёкотом вырывалась из тучи огненная стая. Раскаляя воздух, птицы неслись прямо на князя, на девушку. Игорь выхватывал меч, разил им во все стороны. И не мог уберечь Вельду. Она сгорала мгновенно, словно сухой лист. В этот миг князь просыпался от стона, с телесной и душевной болью, с тоскливой уверенностью в том, что успей он поцеловать девушку, он остался бы рядом с ней среди ароматных цветов и шёлковых трав, и не было бы никаких огненных птиц.

До появления тучи сон был прекрасен и светел, а явь приносила лишь боль и тьму. Князю не хотелось бороться, ему казалось, что ничего не держит его на сём свете. Он не способен был полюбить с прежним юношеским пылом, и ещё менее склонен был верить тому, что кто-то любит в нём человека и мужа, а не раболепствует повелителю. Но тело заботами приближённых и усилиями лекаря-грека постепенно возвращалось к жизни. И в какой-то раз Игорь, наконец, уснул без сновидений, а пробуждение оказалось не таким мучительным.

Игорь прислушался к себе. Тело было тяжёлым от слабости. Ожоги ныли, но вполне терпимо. И красные птицы впервые со дня огненной бойни в Суде не терзали мозг, не метались перед глазами. А значит, жар спал. Князь ощутил приятную прохладу, царившую внутри толстых каменных стен клетушки, в которой он находился. Келья – так её называли монахи.

– Княже, ты проснулся. Изволишь чего? – услышал Игорь знакомый голос своего стольника.

– Микула? Откуда ты взялся?

Челядинец сопровождал князя в походе. Во время боя в проливе, ладья, на которой он находился, шла в самом конце судовой рати.

– Прибыл намедни из стана у моря. Ходить за тобой. У нас ведь тепереча гонцы туда-сюда ездят. Вот я и приехал с ними…

– Остальное войско… оно нашлось?

– Да. Ещё три дня назад. Я тамо и был. На морском берегу у речки Ривы. А третья часть твоей рати в заводи за Ерионом стоит.

– Сын? – с тревогой спросил Игорь.

– Жив наш, Олег Игоревич, здоров. Он ведь здесь нынче, ожидает, когда ты очнёшься, позовёшь, – Микула расплылся в улыбке. – Братец твой, Турдв Фастович, выжил. Ранен и хвор, но жив. Его тоже сюда свезли, как и прочих раненых. Княжич и спас дядьку.

– А Карень?

– Не сыскали. – Микула помотал головой.

– Сколько дней прошло после битвы?

– Четвёртый сегодня.

– Уже четвёртый… – пробормотал Игорь. – Сколько погибло людей, подсчитали?

– Давай-ка, княже, облегчимся, умоемся, поедим, выпьем настоя, и я позову боярина Любояра. У него и расспросишь всё про браные дела, – будто обращаясь к малому дитю или немощному старцу, сказал Микула и принялся обихаживать князя. – Хотя сперва лечца надобно бы… Мину… Так его звать. Чтоб осмотрел. Дюже умел грек. Прямо, как наш Евтихий… – И Микула принялся рассказывать про греческого лекаря, который, при всей своей молодости был на диво учён и опытен. Обещал, что князю полегчает на четвёртый день. Так и случилось.

Микула, ранее не отличавшийся разговорчивостью – оттого Игорь и держал его при себе много лет – на сей раз болтал без умолка. Видно, так проявлялись переживания челядинца о хозяине, несколько дней находившемся на грани жизни и смерти. А может, своей болтовнёй он пытался отвлечь князя от тяжких мыслей, от ощущения беспомощности. Потому как от расспросов о войске Микула уклонялся, зато с охотой делился впечатлениями о христианском храме, описывал внутреннее убранство и распорядок жизни монахов. Микула был сыном славянского воина и гречанки, пленённой в походе Олега. Ещё и этим обстоятельством объяснялось нынешнее столь горячее его любопытство.

Так за разговорами челядинец выполнил все необходимые пособия, даже, осторожно, стараясь не касаться перевязанных ожогов, поменял Игорю рубаху и расчесал волосы. Бороды, как выяснил князь, у него не было: часть её опалил жидкий огонь, а всё что осталось, ему сбрили.

Игорь послушно похлебал куриного отвара, заел его сухарями, запил кислым красным напитком. Ему хотелось увидеть сына, но браные дела не терпели отлагательств. Игорь велел позвать Любояра.

В стане, устроенном на берегу Греческого моря, находилась рать числом пятнадцать тысяч, в бухте за Иерионом стояли четыре с половиной тысячи сурожан и варягов Свенельда, а здесь в монастыре и посёлке неподалёку разместилось ещё три тысячи. Четверть его воинов погибли в огне, но три четверти выжили. Войском руководил Свенельд.

– Казни за своеволие, княже. Я отважился речь, что таков твой приказ, – Любояр повинно склонил голову. – Требовалась железная рука и холодный рассудок, кои удержали бы разношёрстный люд под твоим стягом в единстве. Иначе разбежалось бы войско, рассеялось… Северные наёмники твоего сестрича Игоря Новгородского успели отличиться, – оправдывался Любояр, как будто Игорь имел возможность его укорить. Ныне князь и телесную нужду не мог справить без помощи, чего уж говорить о руководстве войском.

– Довольно виниться, Любояр, – оборвал Игорь. – Повествуй о делах насущных.

– Да, княже, – Любояр склонил голову. – Греческие корабли вернулись к Иериону. Но более они не могут причалить к тамошней пристани. Наша дружина намедни взяла крепость, разбив затворившийся там отряд. В Иерионе и здесь в монастыре мы захватили коней. И ныне два десятка верховых ездит между частями нашего войска. На восточном берегу Суда греческого войска замечено не было. На западном же берегу стоит лёгкая конница из Македонии и Фракии. Сурожанам удалось пленить грека и вызнать число врага. По словам пленника там семь тысяч верхоконных воёв. Кроме того, имеется ещё и тысяча кованных в броню всадников – василевсовы тагмы. Я и ранее тебе о том говорил, а полоняне из Иериона подтвердили.

– Роман подготовился к нашему приходу, – задумчиво сказал Игорь. – Четыре с лишним тысячи на море с влажным огнём и восемь тысяч на стороне Царьграда.

– Да, он успел, – согласился Любояр. – Все силы, кои можно было, стянул к Константинову граду. Только восточное войско и не подошло. Оно и понятно. С восточных границ путь неблизкий.

– Ясно, что Романа предупредили. Кто? Болгары? Херсониты? – Игорь вопрошающе поглядел на Любояра.

– Весть о нас опередила нас самих тогда, когда мы стояли в устье Дуная, дожидаясь сурожан и червонную русь. Думаю, болгары. Корсунский стратиг Иоанн клялся, что зла нам не желает.

– Врёт, поди, – бросил Игорь.

– Иоанн – малодушен и труслив. Он боится твоей мести, боится брани. Он будет держаться в стороне, как и в войне с хазарами.

– Значит Пётр[2], собака! Я ведь слал ему грамоту в пору стояния на Дунае, просил не влезать в мои дела. Олежка, мой наследник, – сестрич ему. Мог бы не гадить родичу. Пётр тогда не отказал – тебе же известно, Любояр.

– Он не отказал, но и не согласился. Роман ведь ему тоже родич, – напомнил Любояр. – Через супружницу. Дед княгини Марии[3]как-никак.

– Так то не кровный родич, а мой Олежка кровный! Внук Симеона, а Пётр – сын.

– Сам же знаешь, князь, что братьев царя Петра от печенежкой жены его отца Симеона в Преславе[4]не жалуют. Одного порешили, другого отдали в тальбу в Царьград. А про то, что имелась сестра – уж и позабыли, верно.

– Пётр тоже труслив, – заключил князь. – Просто Романа он боится больше, чем меня. Как скоро может подойти василевсова рать с востока?

– От восточных рубежей до Царьграда семьсот-восемьсот вёрст. Не меньше месяца пути, мню. Свенельд также мыслит. А ему довелось самому проделать сей путь.

– Свенельд… – пробормотал Игорь и замолчал, заиграв желваками.

– То будет лучший выбор, княже, – уставив взор в стену, сказал Любояр безо всякого выражения.

– И как дальше вести брань вы мыслите… со Свенельдом?

– Разорять округу. Как и прежде затевали. Восточный берег Суда.

Князь вновь задумчиво замолчал. Дверь приоткрылась, осторожно заглянул Микула.

– Княже, там лекарь пришёл. Пускать?

– Пускай, – позволил Игорь. Любояр находился ныне при нём – а значит, было кому перевести молвь грека.

Микула распахнул дверь, пропустил вперёд одетого в чёрный монашеский наряд лекаря с увесистой сумой в руках. Мина поставил суму на пол, ополоснул в имевшемся в келье рукомойнике руки и приступил к осмотру. Потрогал князю лоб, послушал дыхание, перевязал рану на сгибе локтя.

– Долго ещё меня за хворого держать будешь? – хмыкнул Игорь. – Огневица прошла.

Лекарь негромко ответил.

– Он говорит, что огневица ещё вернётся, княже, – перевёл Любояр. – Тебе надобно пребывать в покое.

– Лечцов слушать – год из постели не вылезешь, – фыркнул Игорь. Князь пытался бодриться, однако, когда Мина принялся промокать обожжённые места уксусом, не смог не морщиться, хотя лекарь и действовал крайне осторожно.

Обеззаразив раны, Мина нанёс на них пряно пахнущую миртом и роданом[5] мазь, перевязал. Затем склонился над князевой лодыжкой, пощупал повязки. Из приоткрытой оконницы узкого окна полились церковные песнопения. Мина что-то сказал. Любояр велел Микуле разжечь огонь в большой серебряной лампаде, стоявшей на столе. Лекарь извлёк из сумы железные щипцы, полоски ткани и небольшой горшок. Он поставил его на решётку, положенную поверх лампады. Некоторое время все молчали, слушая тягучее, слитное пение и вдыхая запах разогреваемых смолы и воска.

– Мой челядинец заходил в церкву. Молвит, вы молитесь богу с крыльями и мечом, – внезапно сказал Игорь. – Переведи, Любояр.

– Это не Бог, это Михаил, старший из ангелов, помощников божьих. Он низверг сатану – главного врага Бога. Потому греки зовут Михаила архистратигом, то есть верховным полководцем воинства Христова, – прозвучал ответ Мины из уст Любояра.

– Этот Михайло-полководец, он управляет огнём? Его меч как будто огненный? Может, это он усмирил ветер и волны и позволил греческому войску сжечь часть моей рати?

Мина с любопытством взглянул на князя. Но ответил не сразу. Прежде он бросил в горшок повязки, утопил их щипцами, а потом заговорил долго, не прерываясь.

– Он рассказывает баснь про одно из чудес Михаила, – доложил Любояр.

– Переведи, – велел Игорь. – Желаю послушать.

– Трижды являлся Архангел Михаил в самой западной из земель Греческого царства – феме Лагуардия[6]. Дважды он заставлял местных жителей прекратить приносить в жертву быков в пещере. И как только они уразумели его волю и вместо капища устроили в пещере христианский храм, он помог справиться им с врагами-язычниками. Когда захватчики подступили к городу, Михаил явился с огненным мечом, исторг из него молнии и сжёг язычников. Было то в стародавние времена, но христианское святилище в Лагуардии существует до сих пор[7].

– Михайло уже сжигал огнём неугодных, и возжелал сделать это вновь… – задумчиво произнёс Игорь. – Я бы решил, что он не сумел меня одолеть, коли бы не лежал нынче немощным в его храме… Не одолел или пощадил? Вот, о чём я мыслю. А коли пощадил – то зачем? – Игорь требовательно поглядел на Любояра, и тот послушно перевёл.

Пока князь рассуждал, Мина достал из сумы новую поклажу – миску и свёрток, внутри которого оказались куриные яйца. Лекарь стукнул по одному из яиц и стал отделять белок от желтка в миску.

– Давай, я, лекарь, – предложил Микула, забрав из рук Мины остатки яйца.

Мина кивнул, вытер руки, а затем ответил.

– Лекарь говорит, что о таком достоит спросить у игумена Агапия. Однако он слыхал, как Агапий молвил, что росы, то есть мы, княже, посланы ромеям в наказание. А прежде о том говорил один блаженный провидец, предрёкший нападение росов. Ведь ныне духовная власть в Константиновом граде стала насмешкой над верующими.

– Что не так с той властью? – удивился Игорь.

– Самый главный ихний жрец – патриарх – сын Романа, – пояснил Любояр уже без помощи грека. – Он стал патриархом, будучи отроком, и не имеет заслуг иных, кроме рождения в семье василевса. На конюшнях и скачках он проводит времени больше, нежели на службе в храме.

Щипцами Мина извлёк повязки из горшка, окунул их в миску с белками, оставил, чтобы ткань впитала содержимое, и занялся приготовлением очередного лекарства – утоляющего боль питья. Налил в серебряную чару вина из кувшина, добавил в неё какие-то порошки, извлечённые из сумы, и, размешав, поставил на огонь.

Пока питьё грелось, лекарь принялся наматывать повязки на лодыжку Игоря, сдабривая слои ткани смесью из горшка. Старую ткань он перед тем срезал. Занимаясь делом, Мина исподволь задумчиво поглядывал на князя. Завершив, огласил наставления.

– Двигать ногой нельзя, – перевёл Любояр. – После того как повязка затвердеет, он придёт и закрепит древесной корой.

Сняв питьё с огня, Мина передал его в руки Микуле. Челядинец испробовал из княжеского кубка и поднёс питьё князю.

– Оставь на столе, – велел Игорь.

Лекарь проследил взглядом за Микулой, неодобрительно покачал головой, что-то проворчал.

– Говорит, если не выпить – боль усилится, – сообщил Любояр.

– Что ты кладёшь в питьё, лекарь? – полюбопытствовал князь.

– Отвердевший и растолчённый маковый сок и толику сухой белены.

– Зелье знатно дурманит голову. А мне надобен ясный ум. Позже выпью, – постановил князь.

Мина засобирался: сложил свои орудия, скляницы и горшок в суму, подошёл к двери и вдруг замешкался, обернулся и вновь сказал нечто взволнованно-долгое, а Любояр перевёл:

– Он говорит, что божье наслание руси в наказание грекам – то мысль Агапия. Сам же он мнит, что Михаил поразил тебя огнём, чтобы привести в свой храм. Ты – князь, сильный мира сего, и можешь понести слово божье по подвластным тебе пределам. Мина слыхал, что прежний правитель Руси обещался крестить свой народ, за что и получил выгоды от греков. Но он не сдержал обещание. Вот потому кара божья и пала на тебя, его наследника. Бог отправил против тебя воинство, однако убивать не велел. Из того он выводит, что Бог очень сильно желает крестить Русь.

– Христианский Бог карает меня, чтобы я склонился под крест? Что за нелепица?! – воскликнул Игорь.

– Не карает, а смиряет. Даёт повод задуматься – тем ли путём идёшь ты, человек, имущий власть и силу. Точно так же, наслав на ромеев твоих воинов, он заставляет их усомниться в себе.

– Вот даже как, – пробормотал Игорь изумлённо и тотчас остыл. Он вдруг понял, если христианский Бог и хотел заставить его задуматься – его замысел вполне удался. – Благодарю, лекарь. Ступай.

– Кого ещё изволишь принять, княже? – спросил Микула, когда дверь за Миной закрылась. – Княжича звать?

– Погоди с сыном… Зовите… Свенельда. Но сперва, Любояр, отыщи мне какое-нибудь седалище. Мочи нет лежать.

[1] Пешим

[2] Царь Дунайской Болгарии.

[3] Царица Болгарии, жена царя Петра, внучка императора Романа Лакапина.

[4] Столица Дунайской Болгарии.

[5] Розой.

[6] Земли в южной Италии.

[7] Сейчас это римско-католическая святыня Монте-Сант-Анджело на горе Гаргано на юго-востоке Италии.

Глава 5 Полководец

Восточное побережье Боспора, монастырь Архангела Михаила, Мокадион

У порога княжеского покоя Свенельда встретил Любояр.

– Князь желает дать тебе руковожение войском, – шепнул Игорев соглядатай, пока воевода расстёгивал ремень с оружием. – Будь благоразумен и почтителен

Отдав перевязь стражнику, охранявшему келью, Свенельд склонил голову и шагнул в дверной проём. Тяжёлая дверь тихо затворилась за его спиной.

Князь, причёсанный и одетый в чистую рубаху, полулёжа сидел на застланном одеялом кресле, изъятом гриднями у игумена. Поломанная нога, обёрнутая лубками, покоилась на двух подушках. Замотанная тряпицами рука висела на перевязи.

Всё то время, пока Игорь боролся с хворью, Свенельд не навещал его. Воеводе было довольно дел в эти дни. И сейчас, посмотрев князю в лицо, он не сразу узнал Игоря. Князь исхудал, осунулся. Опалённая огнём борода была сбрита, ожоги на правой щеке и челюсти закрывал густой слой мази. А левая щека и лоб отливали влажной восковой бледностью. Трудно было поверить, что князь целый месяц провёл на воздухе под лучами солнца, следуя с войском из Киева в Царьград. Морской огонь и лихорадка выжгли с лица Игоря краски и чувства, оставив лишь бледность на челе и муку в глазах – князь явно страдал от боли.

– Скажи мне, воевода, ты знал? – задал вопрос Игорь, после того, как они обменялись приветствиями. Голос его слегка хрипел, но Свенельд распознал в нём знакомые оттенки гнева. – Ты знал, что так будет?! Знал про огонь?! – Игорь возвысил голос и следом поморщился от приступа боли. – Ведь ты и те, кто был рядом с тобой, не пострадали…

Свенельд почувствовал, как вспыхнул в нём ответный гнев. Игорь забылся, что он не у себя в Киеве, а во враждебной греческой земле, беспомощный и израненный. Не время и не место было являть власть. Войско союзников Игоря стояло за несколько вёрст. При князе была лишь горстка ближней дружины. Монастырский двор заняли гридни, подвластные Свенельду, а на берегу у наволока стояли касоги и плесковичи, люди Ольги. Случись чего, они тоже не вступятся за князя Киевского. Дружина Войслава не просто так оказалась в бою позади ладейной рати Свенельда. «Коли воевода желает быть мне полезен, пусть позволит моему братаничу идти в рати ему во след», – промолвила Ольгу Фролафу на прощанье в день, когда оружник привёз ей весной дань. Тот же самый наказ княгиня, вероятно, дала и своему родичу.

Свенельд про себя усмехнулся. Умела Ольга, восхотев того, пользоваться расположением неравнодушных к ней мужей. Воспоминание о княгине остудило его гнев.

– Я знал про огонь, знал об огненосных трубах, – спокойно сказал Свенельд. –Но какая то мощь, я не знал… А если б и знал… Прятаться от битвы – не в моих правилах… Надобно выпить утоляющий боль настой, – добавил воевода, заметив, что князь сжал зубы и смежил веки.

– Не время дурманить разум зельем! – огрызнулся Игорь.

– Боль – не лучшая пособница разумных поступков.

– Что ты знаешь о боли! – рыкнул князь. – Всю жизнь я слушал песнь о щите на вратах Царьграда! Всю жизнь грезил повторить подвиг Вещего! И вот я пришёл на Суд почти с тысячей ладей и был разбит в первый же день… – Игорь вжался в спинку кресла и стиснул кулак перевязанной руки.