Ольга. Огонь и вещая кровь

Свенельд не чувствовал никакой угрозы. Вряд ли что-то случится, если они задержатся на здешнем берегу на несколько дней. Не уступая просьбе Любояра, он спорил не с ним, а сам с собой. Свенельду не хотелось хлопотать о здравии Игоря. Он и так сделал для князя довольно. Однако войну следовало продолжать. Зря ли он рисковал собой? А с князевых ближников станется и без его помощи обойтись – отнести князя в монастырь самостоятельно, выбора-то особого у них нет, князь и вправду плох.

Что ж, раз так, он отправит людей за Иерион. Он пришёл брать добычу, выигрывать, покорять… Если служба Любояра получить греческих выгод для русской земли, то его, Свенельда, служба – воевать…

– Будь по-твоему, Любояр. Но на ладье мы туда не пойдём – берег скалист и крут, с ранеными не взберёмся. Лошадей и повозок в селе нет. Местные угнали скот. Так что пойдём пешком. Готовьте носилки князю и прочим раненым. Я разделю людей – кто с нами, кто здесь, и двинем к этому самому Михайле.

Восточное побережье Боспора, монастырь Архангела Михаила

Тропа, ведущая в монастырь, петляла между сосен и взбиралась на гору. То по правую, то по левую руку сквозь стволы деревьев просматривалось затянутое чёрным дымом море. Раненых несли на носилках, сооружённых из полотен ткани, натянутых между копий. Для князя наспех сколотили лежанку из частокола. Игорь был в забытьи. Ему снова дали ценного руянского зелья. На очередном повороте стали видны черепичные крыши монастырских построек. Одни из них имели форму полукруга, другие напоминали шатры. Самый широкий купол и самая высокая башня были увенчаны крестами.

Ещё несколько поворотов, и тропа пошла по прямой. Показались обнесённые мощной каменной стеной постройки, сложенные, как и было принято у греков, из слоёв плинфы и обработанного дикого камня. И вдруг, знойную тишину, нарушаемую звуком шагов и стрекотанием цикад, разорвал душераздирающий крик. За ним последовала вспышка грубого мужского хохота и женские вопли.

За стенами, несомненно, укрывались жители прибрежного села. Местные искали в монастыре прибежища себе и своей животине. Свежие кучи конского и козьего навоза на тропе были тому подтверждением.

Свенельд сделал знак остановиться и отправил двоих гридней на разведку. Они вернулись скоро.

– Воевода, там, похоже, наши заправляют…

– Кто?

– Кажись, северяне из новгородской дружины.

– Там тако-ое… – протянул второй гридень, округлив глаза. – Лютуют людишки…

– Сколько их? Больше, меньше, чем нас?

– На глаз – больше, но вместе с гриднями из стана на берегу – нас будет больше.

– У них, поди, тоже стан на берегу имеется, – проворчал Берун.

– Пошли! – приказал Свенельд.

Выстроившись цепочкой, дружина Свенельда двинулась вдоль монастырской стены. Они дошли до того места, где стена поворачивала на север. Открылся вид на высокий обрывистый берег. Недалеко от ворот, на площадке, обращённой к морю, возвышался большой крест, будто плющом увитый… человеческими телами, вернее останками тел… Две полуобнажённые, окровавленные, утыканные стрелами фигуры были привязаны лицами в сторону ворот. Ещё одно тело угадывалось с противоположной стороны. Толпившиеся вокруг гридни по очереди вскидывали луки и стреляли в тела на кресте. Каждое попадание в цель сопровождалось бешеным ором.

Свенельд вновь велел остановиться. Взяв небольшой отряд, он направился к кровавым потешникам. Увлечённые своим жестоким занятием и, судя по диким крикам, изрядно пьяные, гридни не сразу заметили приближавшихся к ним воинов. А заметив, тотчас развернулись и нацелили луки уже в их сторону.

– Что-то вы шибко расслабились парни! – крикнул Свенельд. – Ни дозоров не выслали окрест, ни стражу на стенах не расставили.

– Хёвдинг Свенельд! – Крупный парень с гривой рыжих волос, заплетённых в небрежную косичку, вышел навстречу.

Его лицо, покрытое бурым загаром, лоснилось от пота. Как бы не были беспечны не озаботившиеся дозорами наёмники из новгородской дружины, кольчуг они не сняли даже на солнцепёке. Свободной рукой гридень махнул ватаге, чтоб опустили луки. Вторая его рука была занята – он держал в ней кувшин. Хальв, так его звали. Один из тех хирдманов, которых Свенельд сам же и позвал с Готланда в Ладогу, а потом оставил в Новгороде в дружине Игоря Молодого.

– Ты уцелел, хёвдинг! Вот же ты удачливый! – весело воскликнул Хальв, приблизившись. – А какого йотуна нам бояться? Задерживаться тут мы не мыслим. Возьмём добычу и на ладьи.

– Ваши ладьи в низине за горой, надобно думать, – Свенельд качнул головой на север.

– Да. Мы увидели берег, годный для причала, и подошли.

– Сколько вас? Там вроде наволок не большой. Неужто всё северное войско уместилось?

– Не всё, – уклончиво ответил Хальв. – Вина не желаешь? – Он протянул кувшин.

– Стой тут, – велел Свенельд увязавшемуся за отрядом Дохше и, не поглядев на хирдмана, направился в сторону креста.

– Не хошь – как хошь. – Хальв пожал плечами и сам приложился к горлышку. Красная жидкость потекла по бороде, закапала на кольчугу. – Ну и жарень, – посетовал он, утерев с лица пот, и последовал за Свенельдом.

Воевода обошёл крест по кругу. Вокруг вился рой чёрных мух. Пахло кровью и испражнениями. Тело, обращённое к морю, было привязано за раскинутые руки к поперечине лицом к кресту. Умелыми ударами жертве раздробили рёбра и через рассечённые на спине мышцы вытащили их наружу и изогнули. Поверх этих торчащих наподобие крыльев костей свешивались два мешочка. Это были искусно извлечённые через надрезы лёгкие. Кое-кто из гридней согнулся пополам, не сумев удержать рвотные позывы. Взгляд Свенельда скользнул по лицу Любояра – лоб князева советника покрылся испариной. Стоявший рядом с ним Берун, коснулся ладонью рукояти меча, но Свенельд покачал головой.

У подножья креста лежали ещё два истерзанных тела. Чуть поодаль связанные спиной к спине, полуживые от ужаса ждали своего часа новые жертвы. Судя по одежде чёрного цвета, это были монахи.

– Где твой воевода, Хальв? – бесстрастно осведомился Свенельд.

– Тормуд? – уточнил гридень и, увидев кивок, показал в сторону монастырского двора. – Он там. По кладовым рыщет. А мы с парнями тут, значится… Допрашиваем… – Он посмотрел в сторону монахов и хищно осклабился.

– Веди меня к нему.

Монастырский двор был разгромлен. В лужах крови валялись тела. С одной стороны доносилось визгливое блеянье – там резали овец, с другой – раздавались женские стоны и вопли, перемежаемые вспышками возбуждённых мужских криков и хохота – там развлекались с поселянками. Монахи и уцелевшие сельчане – самые крепкие и молодые – связанные по рукам и ногам, сидели у стены. Старцы и юнцы выносили из построек монастырское имущество и укладывали в две кучи – снеди отдельно, драгоценные ткани и чаши отдельно. Вокруг этого добра, озабоченный, будто ключник на княжеском дворе, расхаживал Тормуд. Хальв подошёл к нему и негромко сказал на северной молви: «К нам нежданный гость, хёвдинг»

Тормуд оглянулся. На лице новгородского тысяцкого отразилась досада, но, быстро взяв себя в руки, он улыбнулся.

– Свенельд! Живой и здоровый! Рад тебя видеть!

– А я вот не рад видеть то, что вижу, – процедил Свенельд.

– О чём ты? – Датчанин посмотрел удивлённо.

– Отчего ты покинул строй и отделился от войска?

– Оттого, от чего и ты… – настороженно произнёс Тормуд.

– Не равняй нас. Я не мог убраться с пути огненосных кораблей. Ты же был далеко. Успевал отступить со всеми.

– По-твоему, я должен был уйти без добычи? Чем ты недоволен? Тем, что мы не поделились с тобой?

– Ты оставил войско! – резко ответил Свенельд. – И ради чего? Чтобы натащить серебряных чаш и показать грекам кровавого орла?! Ты нарушил приказ – не творить кровавых бесчинств! Ты новгородский тысяцкий, часть русского войска, а не викинг, грабящий Бритланд! Вот, что ты забыл, Тормуд! Якорь тебе в глотку! Вот, чем я недоволен!

Побледневший Тормуд молча смотрел на Свенельда. Князь Киевский, собрав тысяцких перед боем, действительно, велел им не проливать крови безоружных. Игорь пришёл заключить торговое соглашение и взять выкуп. Злить и пугать греков князь не собирался.

– Проклятый огонь отменил все приказы, – глухо сказал Тормуд. – Ты знаешь, какие картинки у них в храме? – Датчанин ткнул пальцем в сторону церкви. – Сходи, погляди. Воин с крыльями и огненным мечом…

– Перед кем ты оправдываешься, ярл Тормуд. Он такой же хёвдинг, как и ты, – проворчал Хальв и презрительно сплюнул сквозь зубы.

– Такой да не такой! – Любояр вышел из отряда и встал рядом со Свенельдом. – Покуда князь и воевода Ивор ранены, а княжич Олег не найден, воевода Свенельд руководит войском! Это приказ князя Киевского, которому воевода спас жизнь!

– А мы не слыхали! – развязано возразил Хальв. – Отчего мы должны тебе верить? Сдаётся, что, как и все остальные, грозный Свенельд сбежал от огня! И потому уцелел. А серчает, оттого что мы взяли добычу прежде него!

– Да ведь только дурак полез бы в тот огонь Муспельхейма[2]! И мы готовы поделиться, Свенд! – Тормуд поспешил смягчить слова подчинённого, заметив, как потемнело и без того уже сумрачное лицо воеводы.

Свенельд ничего не сказал, не сдвинулся с места, но в воздухе ощутимо запахло грозой. Ладонь Хальва осторожно коснулась рукояти меча. Он помнил, кто такой Свенельд, помнил, как он бьёт без упреждения. Об одном не вспомнил сейчас хирдман, что и, будучи трезвым, не смог бы тягаться с воеводой в быстроте. А уж хмельным и подавно…

Хальв даже не вынул меч из ножен, как клинок Свенельда взвился в воздух и обрушился ему на шею. Кровь брызнула во все стороны, запачкав и Свенельда, и Тормуда. Голова с застывшим на лице выражением предсмертного ужаса слетела с плеч и покатилась по камням, мостившим двор. Тело рухнуло с грохотом и бряцаньем – звякнула кольчуга и оружие. А меч Свенельда взметнулся вновь. Развернув кисть руки, воевода отклонил клинок вниз и, подавшись вперёд, рукоятью ударил датчанина в скулу. Он ударил несильно – не хотел ломать челюсть и лишать Тормуда зубов, но того оказалось довольно, чтобы отшатнувшийся датчанин потерял равновесие и упал. Острие меча Свенельда прижалось к шее Тормуда.

– За что?! – изумлённо заорал новгородский тысяцкий, сидя на земле.

К нему со всех сторон бежали гридни. На солнце поблёскивали лезвия топоров и ножей. Люди Свенельда тоже обнажили оружие.

– Услышьте все! – зычно крикнул Свенельд. – У меня три с лишним тысячи людей! И ваш вождь на острие клинка!

– Всем стоять! – рявкнул Тормуд на своих воинов. – Не мешать мне говорить с воеводой! – Обратив взор к Свенельду, он вновь возопил. – За что?! Объясни!

– Его – за наглость! Тебя – за самовольство!

– У кого мне было испрашивать воли? Мы видели, как греки сожгли ладью Ингора Старого!

– Надобно было идти вместе со всеми, сообща решать, что делать дальше! Искать князя, которому присягнули. Избирать нового воеводу, коли не нашли. Вот так действуют в войске! А лишь потом берут добычу и пьянствуют! Тебя следовало бы убить, Тормуд, но я пощажу. Нынче – не время для усобиц. И я сам поставил тебя воеводой, потому что знал, что ты не глуп и умел. Даю тебе возможность всё исправить. Монахов развязать! Убитых с креста снять! И убрать всё тут, – Свенельд отвёл меч.

Фролаф забрал клинок из рук господина, невозмутимый Дохша подал воеводе влажную тряпицу – утереть кровь.

– Выполнять, что велел воевода Свенельд! – гаркнул Тормуд. Ощупывая челюсть и морщась, он поднялся. – А с этим что? – Датчанин указал на кучу добра.

– Добро поместить под охрану. Раненых перенести в храм! Любояр, твой черёд.

– Да, воевода, – Любояр направился к связанным монахам и заговорил с ними по-гречески.

Через некоторое время Любояр подвёл к Свенельду двоих человек – седобородого сухощавого мужа с величавой осанкой и кудрявого темноволосого парня. Пожилой окинул воеводу внимательным, почтительным без подобострастия, взглядом. Чёрные живые глаза молодого воззрели на Свенельда с любопытством.

– Это игумен[3]Агапий, – представил Любояр старшего. – И лучший, невзирая на молодость, из здешних лекарей – Мина. Они окажут пособие нашим раненым.

Не дожидаясь позволения, Мина деловито заговорил.

– Рассказывает, как будет лечить князя, – пояснил Любояр. – Огневицу – настоем цветов из рода мальва, кажется так. На ожоги нанесёт смесь из жира, смолы, мёда, сухих миртов и масла родана[4].

В свою очередь Агапий тоже произнёс несколько слов.

– Игумен просит не убивать и не мучить жителей Мокадиона, посёлка близ монастыря. И просит отпеть убитых христиан. Похоронить по христианскому обряду.

– Убивать и мучить для потехи я запрещу. Бить жёнок тоже, но сношать – нет. Тому препятствовать не можно. Снеди и скотину, мы понятно, изымем. Хоронить христиан позволю после того, как наши раненые будут призреты, а гридни накормлены.

Любояр перевёл, Агапий покорно склонил голову.

– И знайте, монахи, сперва я сам проверю, как вы позаботились о моих людях, – добавил Свенельд, – и лишь потом вы позаботитесь о своих. Старайтесь изо всех сил. Наш архонт должен поправиться. Иначе вы быстро окажетесь на том же кресте, что и ваши собратья. Но вас уже никто не отпоёт…

Воевода произнёс речь по-гречески, медленно, но вполне понятно. Любояр уважительно поцокал языком и покачал головой. Агапий и Мина посмотрели на Свенельда изумлённо, едва ли не открыв рты.

– И не вздумайте, мстить. Если хоть кто-то донесёт мне о вредительстве любого из твоих людей, игумен… Я не буду повторять.

– Не тревожься, господин. Раз ты знаешь молвь ромеев, значит, знаешь и то, что наша вера велит нам прощать и врагов наших, – вымолвил Агапий и вновь поклонился.

– И славно, – кивнул Свенельд.

При монастыре обнаружилась конюшня. В ней стояли ослы и несколько годных для хождения под седлом коней. Сбруя тоже имелась. Свенельд выяснил у монахов, что до побережья, куда по его предположению отошла ладейная рать, было около десяти вёрст. Агапий готов был дать провожатого – шустрого парнишку-посыльного. Осталось выбрать умелых наездников, которые быстро преодолели бы путь туда и обратно. У Свенельда имелись касоги, но он оставил их в посёлке на берегу. Впрочем, недолго было и привести их.

– Воевода! – обратился к Свенельду Тормуд, услышав распоряжение послать за касогами. – Не трать время. У меня есть люди, что ладно держатся в седле. И они славянского роду, хоть объяснятся толком. Одного из них знают в новгородском войске. А второй – его челядинец, наставник хозяина в верховой езде.

Свенельд с подозрением посмотрел на Тормуда. Щека новгородского тысяцкого припухла, из-под светлой негустой бороды проглядывала краснота, обещавшая превратиться на утро в синяк, но в выражении лица Тормуда ничего, кроме желания услужить, Свенельд не увидел. Похоже, датчанин воспринял наказание, как должное, и человека в помощь предлагал искренне. Касоги, действительно, плохо владели славянской молвью, а гонец должен был подробно и внятно поведать войску нынешние обстоятельства.

– Имеется, правда, одна особица, – добавил Тормуд. – Этот гридень – тот самый, с кем Ингор Старый велел тебе драться прошлой осенью…

– Что-о? – насмешливо протянул Свенельд. – Собираешь под стяг войско обиженных?

– Ты напрасно язвишь над Тормом, воевода. Он с достоинством признал свою неправоту. И Желан, я уверен, не держит зла за проигранный тебе бой. Ведь то был поединок… – прозвучали напыщенные слова.

В разговор вмешался Сигфрид. Оставшийся без хирда хёвдинг прибился к новгородским наёмникам и всюду следовал за Тормудом – они были хорошо знакомы с Ладоги да и происходили из родственных народов – один из данов, другой из свеев, верили в единых богов. А высказывать своё мнение даже тогда, когда его не спрашивали, ладожский воевода никогда не стеснялся.

– Желан – умелый наездник. Он горяч, но честен, – продолжил разглагольствовать Сигфрид. – Да и как он может нам навредить? Навести врагов и без него есть кому. Место нашей стоянки – для греков не тайна.

Свенельду захотелось усмехнуться. Вот ведь ещё заступник нашёлся! И, главное, о ком хлопотал Сигфрид! О Желане, которого хёвдинг невзлюбил с того самого мига, когда новгородец устроил с ним драку на пиру в Ладоге! Парень, конечно, умел обращаться с лошадьми. И вредить не стал бы. Подлостью не отличался, только глупостью… Но одно лишь упоминание о новгородце бесило Свенельда неимоверно. А тот, как назло, был на слуху да ещё и лез на глаза.

Желан не участвовал в избиениях и насилии. Куда там такому-то благородному! Воевода самолично наблюдал, как новгородец успокаивал верещавшую выпью девку, которую поимел добрый десяток гридней. Едва кто-то к ней приближался, она билась в припадке. Гридни даже предлагали её пристрелить – так она утомила всех истошным вытьём. Свенельд не одобрил – убивать жён он не любил, хотя бойцов своих понимал. На войне было чем озаботиться, помимо печалей пленников и покорённых. Новгородский смазливец, верно, так не думал. Уговорил несчастную, она взяла из его рук кружку с водой и, напившись, наконец замолчала и позволила монахам себя увести.

Свенельду захотелось в сердцах сплюнуть. Но пройдоха Сигфрид только того и ждал. Догадался поди, кто стоит за неприязнью Свенельда к новгородцу… Сего подстрекателя хлебом не корми – дай помутить воду вокруг племянницы-княгини…

– Посылай его, Торм, – согласился Свенельд, едва не скрипнув зубами. – За него головой ручаешься. Не позднее завтрашнего полудня – неважно, найдёт кого, нет – он должен вернуться. А ты, Сиг, с кем ты, к слову, оставил Сибьёрна? С Эгилем? Хороша нянька! Немедля, ступай к нему и не отходи, покуда он не окрепнет!

[1] Здесь, слово «палаты» обозначает каменную постройку, а не привычные читателю больничные палаты.

[2] В скандинавской мифологии один из девяти миров, огненное царство.

[3] Настоятель монастыря.

[4] Роза

Глава 4 Архистратиг

Западное побережье Боспора

Миновав Иерион, ладьи под началом сурожского вождя Фудри пошли к первому удобному для причала берега на западной стороне Боспора. Надо было пополнить припасы и отправить людей на разведку. К восточному берегу с теми же намерениями направилась вторая часть сурожан, под руководством двоюродного брата Фудри, Алвада.

Вновь спасённый сурожанами Олег находился на струге самого Фудри. Княжич был ранен стрелой в руку – легко, стрела прошла по касательной, содрав кожу; и мелким камнем в голову – шлем смягчил удар, камень лишь оглушил Олега. На сей раз княжич уже не так переживал ранения. В нынешних обстоятельствах подобный урон можно было считать, если не удачей, то мелочью, не заслуживающей внимания.

Пытаясь отвлечься от тошноты и головокружения, Олег рассматривал приближавшийся берег. Светло-жёлтые домики выглядывали из пышной зелени холмов. Посредине посёлка раскинулся дивный терем с узорчатыми черепичными куполами, увенчанными крестами. Олег видел христианские храмы ранее, но столь значительный – впервые.

– То лишь начало Суда. За Иерионом прячется вся краса и богатство Греческого царства, – усмехнулся Фудри, заметив взгляд княжича. – И чем ближе к Царьграду, тем больше.

Внук Гудти имел весьма необычную внешность, явившуюся плодом смешения кровей его разноязыких предков – болгар, ясов, касогов, славян. Это впрочем, (так же как и его ясское имя) не мешало Фудри называть себя приморским русом. Славянская кровь проявилась в Фудри светлыми волосами, а степная – узковатым разрезом тёмных глаз и широкоскулым смуглым лицом. По обычаю присурожских народов Фудри носил длинные усы, серьгу в ухе, а его голова была обрита – одна лишь пышная прядь пшеничного цвета свисала с темени. Многие из сурожан верили в Христа, но Фудри оставался язычником, и почитал одновременно ясских и славянских богов. С недавнего времени он вроде как приходился киевскому княжичу роднёй. Олег, надолго расставшийся с княжной Аминат, взял себе в Сурожской Руси ещё одну жену, сводную сестру Фудри.

Ладьи причалили, соглядатаи разведали окрестности. Не обнаружив вражеских засад, сурожане сошли на берег и стали рассеиваться по посёлку. Те из них, кто исповедовал христианство, устремились в богатые дома. Подобные Фудри язычники отправились изымать храмовое добро. Христианских жрецов при этом не убивали и не калечили. Так, не мудрствуя лукаво, сурожане разрешали противоречия в вопросах веры и обогащения.

Три отряда Фудри намеревался послать в разведку: на юг – морем, на запад и север – сушей.

– Фудри, не гоняй пешцов вдоль берега. Дай мне ладью, я спущусь к Иериону и погляжу, что там да как, – попросил Олег.

– Я вытащил тебя из пекла, а ты хочешь вернуться назад? – хмыкнул Фудри.

– Я не полезу в пекло. Я бы и сам пошёл горой[1]да тяжко – голова трещит.

– Там всё в дыму. Ты не подойдёшь.

– Ветер поднялся, разве не чуешь?

– Ветер поднялся, – подтвердил Фудри насмешливо, всем своим видом показывая, что уж такой-то бывалый моряк, как он, не мог того не заметить. Он не хотел отпускать княжича, дело было лишь в том.

– Дым снесёт… Я только гляну… – Олег опустил глаза. Ушлый Фудри относился к нему не как к вождю или хотя бы к соратнику, а как к рождённому в рубашке баловню судьбы, вся ценность которого заключалась в его влиятельном отце. Дважды спасённому Фудри Олегу приходилось мириться с этим. – Вдруг кто из моих людей уцелел. Да и дядьки были на правом крыле…

– Ладно. Пойдёшь на моей ладье. Вторую дам в сопутствие. Но приказывать парубкам не моги…

По мере удаления от посёлка берег плавно выгибался в море и повышался, превращаясь в каменную стену. Серая пелена впереди рассеивалась. Ветер клочьями сносил дым на северо-восток, в мглистых разрывах проступали остовы догорающих ладей. Людских голосов слышно не было. Лишь треск пожираемого огнём дерева. Куски обшивки, вёсла, щиты – всё, что могло удержаться на воде – плыло на юг, в сторону Царьграда. Корабельные останки продолжали гореть и чадить и на поверхности моря. Ладьи княжича осторожно обходили их.

Когда они поравнялись с Иерионом – крепость на противоположной стороне Боспора видна была хорошо – скалы на западном берегу отступили, открыв песчаную заводь. Воздух почти очистился от дыма, и взорам ладейных ватаг предстало зрелище, заставившее кормчих остановить ход…

На пологом берегу у самой кромки воды стоял большой верхоконный отряд. В руках всадники держали луки, нацеленные в направлении моря, точнее в три ладьи, что в сей миг спешно удалялись от берега. С лихорадочной частотой взмётывались вёсла – гребцы прямо-таки рвали жилы…

– Наши! – воскликнул Олег радостно и осёкся.

Вражеские стрелы ливнем накрыли беглецов и знатно проредили их ряды. Движение ладей замедлилось.

– И греческая рать, – мрачно добавил стоявший рядом с княжичем кормчий Заваги.

– Греки привели войско. На случай, коли причалим… – пробормотал Олег внезапно охрипшим голосом. Отчего-то княжичу доселе не приходила мысль, что нынешний разгром на воде мог продолжиться бранью на суше.

– Вон в том граде, по всему, засели, бесы. – Заваги указал рукой вперёд и чуть вверх. На скале позади наволока виднелась каменная крепость – такая же застава как Иерион, только на западном берегу.

После очередного выстрела, всадники потеснились, пропустив вперёд телеги со стрелометательными орудиями. Княжич уже видел подобные сегодня на бортах греческих кораблей. Греки быстро дали залп по ладьям. Стреломёты били толстыми стрелами, имевшими бо́льшую убойную силу и летевшими дальше, нежели обычные стрелы. Вернее было бы назвать их не стрелами, а копьями. Заваги резко развернул и направил ладью в море. Вторая ладья пошла следом. Греки заметили их, но пока не трогали, сосредоточив усилия на беглецах.

– Скорее же, скорее! Уходите! – взволнованно приговаривал княжич, разглядывая людей в ладьях. Кажется, это были бойцы из дружины его дядьки Турдва.

Лишённые части гребцов ладьи шли медленно. Всадники по-прежнему стреляли из луков, а стреломётчики метили по бортам и вёслам. Одна из ладей, утыканная копьями заметно просела, накренилась. Рулевое весло, дважды поражённое стреломётом, разлетелось в щепки.

– Ко дну идёт, – проворчал Заваги и досадливо сплюнул.

– Мы ведь поможем? – с лёгкой тревогой спросил Олег – он помнил, что люди на ладье действовали, подчиняясь не его приказам, а собственному разумению. Вдруг решат, что опасно, и помогать не станут?

– Ясно дело… – к облегчению княжича согласился Заваги. – Ещё малость от берега удалятся и подойдем. Раньше нельзя. Иначе и сами сгинем.

Одна из ладей замедлила ход. В невероятном усилии гребцы тонущего струга подгребли к ней, зацепились баграми, начали перебираться. Пересадка шла под непрерывным обстрелом, и несколько воинов сорвались в море. Им бросили верёвки, но ни один не сумел выбраться. Раны и тяжёлые кольчуги утянули людей на дно. Спасать бедолаг из воды иным образом было некогда.