Грёзы

Я, умываясь в своей рвоте, слегка приподнял лицо.

– Ты кто такая? – прошептал ей в лицо.

– Ты мне не нужен, только твое сердце.

– Ты сектантка? – застучали мои зубы… Она расхохоталась. Глаза ее становились зловещими. – Cущ, ты слышал?

– Что? Cущ? – ее злорадная улыбка исчезла с лица.

– Как ты оказался в этом никому неизвестном тоннеле? – поднялась она и стала расхаживать по непонятному мне помещению, похожему на курятник, стены которого были похожи на брус.

– Путешествовал.

Она резко подсела и ехидно вгляделась в глаза. Я точно видел их, эти карие глаза. Где, где? Прищурил свои, всматриваясь.

– На кладбище, ты видел меня, не томи пустые мысли… – прошептала она, практически не шевеля губами, буквально считав мои мысли.

– Кто ты? Наверное, чокнутая соседка бабушки?

– Баааабушки… – наполнились ее глаза гневом. – Костяяя?

– Что? Нет…

– Сброд старухи Нагаи… Кожа тонкая, полупрозрачная – пена молока. От тепла плавится. Глаза просвечиваются, ясных оттенков: серых, голубых, зеленых. Волосы, колосья овса, ржи, пшеницы. Высокие, стройные, словно тополя, ясени и березы. Взгляд волчий, орлиный, ястребиный. Мало овечьей крови вкусили?

– Ты что несешь? Полыни переела?

– Я ждала одного из Нагаи и одного темноволосого. Где они? Рома и Тимур. Должны были явиться к тоннелю, а не выползти из него.

– Ты вообще кто? – окинул взором стены обвешанные высушенными травами. – Знахарка, ведунья? Сумасшедшая?

– Для тебя – кто угодно. Хочешь, и божеством считай. За считанные часы, которые тебе выделено прожить, я разрешу все, Роман. Ты ведь Роман Исаакович Нагаи? А где твой раненный приятель с пробитой головой. Ты же направился с ним в госпиталь.

– Да, я Рома, а кто ты?

– Мне нужно всего лишь сердце, живое, твое. «Оно должно сокращаться в ладони», – прошептала она абсолютно спокойно, вытянув ладонь наружной стороной.

В горле пересохло.

– Развяжи. А ну быстро развяжи… – пытался выкрутить из оков ладони. А прутья будто впились в кожу глубже.

– Заговоренные путы, чем больше сопротивление, тем туже они… – направилась она к выходу, потягивая руки вверх.

– Эй, эй! Вернись. Мне нужно умыться.

– Тебя омоют перед изъятием сердца, Роман. Вот только Тимура до полуночи дождусь.

– Так ты знала, что приду я?

– Я звала тебя. Я ждала тебя доооооолго.

– Откуда такая уверенность, что я пришел бы?

– Бабка долго прятала тебя. Соскочил с защиты? Оберег потерял или травки не пьешь? Мало тебя прогревали в печи в детстве.

Недоумевал… Не верил, что это реальность.

– Сирень, сорванная с кладбища, что это значит? Это из-за сирени? Отпусти меня!

Она хитро взглянула. Будто читала меня, как книгу.

– Сирееееень. Нехорошо это…. Для вас, – расхохоталась она.

– Ты ведьма? Ведьма… – затылок онемел. Лицо ее словно переменилось, помрачнели глаза. – Сколько людей ты загубила.

Гордо вытянув осанку, опустив голову и приподняв суровые глаза исподлобья, она направилась в мою сторону. В руке у нее что-то было.

– Перевернись на спину.

– Зззачем?

– Я сказала, перевернись, – прикрикнула она.

– Нет. Силой мыслей заставь. Докажи.

Она стиснула зубы и поднесла ладонь к моим вискам, не касаясь миллиметра закатила глаза. Сердце словно скрутилось в грудной клетке…

– Ааааааааааааааааааах, – прикрикнул я от боли, голос мой сорвался. Она отдернула руку…

– Перевернись на спину…

– Время ведь… – не успел прошептать я, и острой бритвой проявился разрез на щеке, прищурился… Она удивленно взглянула.

– Ты знаешь, что это?

– О чем ты? – выдыхая прошептал.

– Как давно это происходит? Порезы.

– А что?

– Это проклятье.

– Миссионеров?

– Знать не могу. Все бы ничего, да вот шрамами твое лицо покроется. Если не поймешь причины их появления. А те, что уже есть, не заживут, никогда. Но уродцем не успеешь стать.

– А сердце проклятого разве подходит для ритуала.

– Прокляли не сердце, а то, чего ты лишился или чего коснулся.

– Ума, когда решил полезть сюда.

– Перевернись на спину… Хуже будет, – пригрозила она.

Я с трудом перевернулся, она схватила нож со странной рукоятью. Одним движением руки распорола майку у сердца, так незаметно. Стянула косынку с волос и накрыла грудь в этой области. Не касаясь, ладонью провела над тканью. По всему телу стало щекотно. Душа словно не подчинялась мне.

– Спи… – прошептала она.

Силуэт отдалился, скрип двери, уличный свет проник в помещение и резко тьма.

Открыл глаза от постукивания, которое, как я понял исходило от ударов чего-то в окошко и крышу. Шевеление ветвей деревьев и шум ветра отчетливо доносились с улицы. Лежал в том же месте. На том же месте со связанными запястьями и щиколотками, кончики пальцев уже онемели. Одно радовало под головой была свернутая ткань, от которой несло травами. Благо не в собственной рвоте.

Обежал глазами пространство, деревянные стены в буро-оранжевом цвете, исходящем от керосиновой лампы, висящей над окном. Затылком чувствовал присутствие, но никого не видел… Какая-то возня исходила из дальнего угла за изголовьем кушетки, но я не мог вытянуться и посмотреть. Если быть честнее, боялся.

Вот и настал любимый праздник матери – Пасха, а сын ее непонятно где.

Стало холодно. Глядя на томящийся огонек в лампе, и покусывая губу с внутренней стороны, словно успокаивая себя, снова вырубился.

День 2

Пение птиц, пронзающей стрелой вонзилось в сознание, резко открыл глаза и интуитивно осмотрел стены.

Раннее утро. Лучи солнца вяло пробивались сквозь закопченное стекло и щели деревянных брусьев. При свете дня страх немного улетучился. Но это гнетущее ощущение присутствия не отпускало.

 Послышались шаги позади двери. Зажмурился. Скрип, хлипкая преграда отворилась, через мгновенье захлопнулась, шаги приблизились.

Донеслось небрежное шептание, похожее на диалог, но слышался отчетливо шепот этой женщины с немыслимыми способностями.

Внезапно ее голос раздался невероятно близко, ее дыхание словно обволокло мысли, и я погрузился в туман.

Щелчок.

Резко открываю глаза… Карие глаза хитро улыбаясь, пристально смотрят на меня.

– Притворяешься спящим, меня обмануть вздумал?

– Не твое дело!

– Сны красочные снились?

– Черррти тебя разрывали в аду, как суточного ягненка, – проскрипел зубами. Глядя на ее безупречно чистую кожу в такой близи, сидела снова на корточках у кушетки, опершись локтями у моего лица. Ей лет, наверное, сто четырнадцать.

– Четыреста четырнадцать! Сядь, – резко поднялась она, продолжив мои мысли. Подол белого платья в мелкий цветок плавно увивался за ее шагами. Она была не обута. Подошла к порожку, подняла корзину, которую видимо занесла с собой. Поставила на кушетку возле моих ног. Я кинул взор на плетение, на вид из бересты прикрытое белым полотенцем.

Шаркая, приволокла пенек, покрытый моховым настилом, и села напротив, схватив корзину.

– Сядь! – приказным тоном повторила.

– Иначе?

– Иначе, будет иначе.

– Щи из меня готовить будешь?

– Свинина с черной душой в знахарстве не дело, – прошептала, скинув с корзины накидку. – Сяяяяядь, – протянула сурово.

Сколько было сил, приподнял корпус и оперся спиной к шершавой стене. Почувствовал, как маленькие заносы впились под кожу. Она достала глиняный горшочек, развернула тканевую салфетку из нее показалась деревянная ложка с замысловатым узором. Сняв крышечку, набрала на край ложки какую-то зеленоватую травяную кашицу, не различал по волокнам это трава или корни.

– Я не буду есть эту дрянь.

– Это мы еще посмотрим… – поднесла ложку ко рту.

Я стиснул зубы. Она вдавила ложку в губы. Увлеченно ожидая, что я непременно сдамся. Тем временем смотрел в ее переполненные искрами глаза, мгновенье. Она подняла свои… И тут же почувствовал вкус травы отдающей неуловимой горечью во рту.

– Сплюнешь, заставлю съесть все содержимое канопки. А потом и саму канопку.

С презрением проглотил, не разжевывая, она тут же поднесла вторую ложку. Молча открыл рот.

– Что это?

– Вех ядовитый, – ответила хихикнув, продолжая запихивать в меня сваренную траву. От горечи слюна застряла в горле.

Скормив мне примерно половину, она накрыла крышкой и убрала в корзину. Тут же достала кувшин, налила воду в белую чашу и поднесла к моим губам. Сделав пару глотков, резко отвернул голову.

– Хороша была роса?

– Ночью под кустом сидела и собирала ради меня?

– Я на замену собаки и на цепь тебя не посадила бы дом охранять.

– Долго ты меня здесь держать будешь? Если я и за собаку не гожусь.

– На рассвете день Бога грозы и молнии. Послезавтра Овсень. У меня на тебя такие плааааны. Торопиться некуда. Скучно? Считай овец или дни.

– В обратную сторону? – она искоса взглянула на меня.

– После Срединного дня опадет дурное себя, соберу его во что-нибудь оловянное и дождусь на рассвете вашего Дьявола. Задам ему вопрос, как отделаться от черных душ. А десятого числа… – взяла она паузу. – Тебе станет больно, очень больно. – стиснула зубы.

– Тебя посадят за черную магию! Сколько таких жертв у тебя?

– Вернусь со снегом, – прошептала она, схватив корзину направилась к двери.

– Через полгода?

Она хитро усмехнулась и вышла, поправив вечно сползающую косынку с темных волос. Только когда захлопнулась дверь, я сполз на кушетку. В дальнем уголке комнаты снова послышалась какая-то возня. Наверное, мыши, думал я, засматриваясь в окно. Как же я ошибался…

Пролежал так около часу, во рту томился вкус ее стряпни. Но головокружение, сопровождающееся шоком и голодом, слегка улетучилось.

За мгновенье на улице поднялся ветер и небо сковало стальными тучами. Захлопали ставни. Задребезжала крыша. Я думал домик развалится, как карточная башня, но он лишь скрипел, словно пыхтел старик. Напоминая человека, будто это единая материя. Ветер так раскачивал деревья, словно сейчас выдернет с корнями. Я попытался снова сесть и взглянуть, что такого с погодой в мае… В стекла застучали градинки. А спустя десять минут посыпал снег.

– Снеееееег… Ведьма вызвала снег, – удивленно протянул.

С обомлевшим лицом глядел на обильный снегопад, сыпавший с неба. Когда услышал отстукивание ногами у порога, резко повернул голову. Дверь отворилась, она вошла, занеся две корзины. Затем вышла, не закрыв дверь. И тут мне показалась абсолютно блаженная красота. Неподалеку стояла дикая вишня вся в цвету. Нежные лепестки вперемешку со снегом ветер кружа поднимал в бесконечность. Не верил своим глазам. Весь обзор нарушила она, волоча внутрь связку с тоненькими ветками и захлопнула дверь.

– Если топлива не хватит в лес пойдешь ты.

– Обнаглела? Сама и пойдешь… А хотя нет, силой мыслей топи.

Она, не глядя на меня подошла к стене, как мне показалось изначально просто зачем-то занавешенной. Стянула бурую ткань и под ней показалась печь из камня на полстены. Разве что, опорная плита была намного выше обычных каминов, очаг находился в метре над землей, а над ним широкая каминная полка. Она схватила метлу, закутанную паутиной.

– Полетать решила?

Молча подмела фаcад. Я раскашлялся от пыли.

– Я аллергик, открой форточку.

– Не сдохнешь!

Размотав веревку со связки, закинула ветки в основание печи, внутри которой по всей видимости уже было пару дощечек. Схватила какой-то пузырек с каминной полки плеснула вглубь и кинула зажженную спичку. Огонь тут же вспыхнул.

– Прыгни тоже. Гори-гори ясно, буду кричать, – прикрикнул.

Она была подозрительно молчалива. Придвинула пеньки из спила ближе к печи. Сама направилась к корзине.

Комната наполнилась теплом за считанные секунды. Заметил, как на деревянных узких полочках аккуратно расставлена диковинная посуда, яркий свет отливался на крышечках. Я увлеченно наблюдал за пламенем, пока она разбирала свои корзины и развешивала травы на крюки, а грибы нанизывала на нити. Я так увлекся камином, что и не заметил, как вокруг все стихло и только перевел взгляд к столу, где она хозяйничала. Увидел ее стоящую в метре … Дернулся с перепугу.

– «Огонь да вода все сокрушают» знаешь?

– Знаю.

– Смотри, как огонь поедает ветку, так и чернь поедает душу.

Я перевел глаза на пламя, слушая ее наполненный разными оттенками звучный голос.

– Смотри, огонь – это не твои мысли, в которые ты погружаешься, когда видишь языки… Это фиолетовый перетекающий в багровый, который утопая в красном растягивается в оранжевом. А оранжевый, словно взмахивая руками тянется к лучам солнца, превращая острые языки в золотой цвет. Там и твои мысли… – замолчала она и взглянула на меня, я же, открыв рот увлеченно слушал.

– Дааа…

– А я ведь тебя обманула… Вода и огонь – это движущая сила мыслей, советчик… в просвечивающихся языках пламени и торопящейся воде, нам приходит недосказанная истина, – прошептала и подсела к печи, преградив мне весь обзор. Еще долго что-то шептала. Я только и расслышал четверостишье, то ли отрывок, который она напевала, в особом ритме, с паузами, подкидывая веточки:

– Жнец на капище стоял

Да руками все махал,

До того он на махал

Что Богов всех распугал! – тут же она повернулась.

– Запамятовала?

– Забыла. Резко приподнялась и выбежала, позабыв закрыть дверь. Внутрь тут же влетел ветер, занося внутрь вихрь снежных хлопьев.

– Чудеса… – прошептал я. Видел, как она скрылась за деревьями. Тут же скрутился плотно в позу эмбриона с визгом от боли в запястьях, перевел руки вперед, еле просунув ноги меж обвязанных ладоней. Поднялся, подпрыгивая, еле удерживаясь на ногах направился в сторону печи. Протянул руки внутрь, обжигая кожу, огонь объял путы… Прутья ослабли, выкручивал запястья и отводил из стороны в сторону. Наконец они порвались.

Тут же схватил спички и начал подпаливать прутья на щиколотках. Освободил их и кинулся на улицу босой, схватив охапку снега, растер обожженные кисти.

Вбежал в лес, в противоположную той стороне, которой направилась она. Летел на одном дыхании. Не замечал, как наступал на острые камни, траву, засыпанную снегом. Чувствовал лишь боль в грудной клетке от скорости вдыхаемого ледяного воздуха, охватывающего легкие. Только и видно мелькающие стволы деревьев. Словно наперебой они вставали перед глазами, сбивая с толку. Несколько раз споткнулся, упал разорвав в кровь колени и ладони…

Выбежал из лесу на поляну… Слышен только стук замороженного дождя по моим плечам и незрелым листочкам… Закрыл глаза, среди шума ветра послышался приглушенный гул транспорта.

Где-то дорога.

Помчался в сторону, где, как показалось звук доносился отчетливее. Спустя три минуты выбежал к трассе. За несколько секунд промчались три фуры, ни одна не остановилась. Я бы сам не остановился.

Простояв еще пять минут, побрел вниз по дороге. И внезапно, рядом заглушил мотор грузовик. Я обреченно взглянул в опускающееся окошко.

– Чудной, ты откуда? – высунул голову мужичок на вид лет сорок.

– Заблудился, третий день в лесу. Довези до коттеджного городка, так отблагодарю, век не забудешь.

– Запрыгивай, – не раздумывая прошептал он.

Я с трудом забрался внутрь, захлопнув дверь, пряча обожженные руки меж коленей, и растирая заледеневшие стопы друг о друга.

– Только без фокусов, вырублю за секунду, – пригрозил мой спаситель.

– Мне бы домой, какие фокусы.

Он тут же завел двигатель, и мы тронулись с места.

– Вот погода дает, не помню такого в наших южных краях, как себя стал понимать.

– Понимать себя? Это возможно? – растерянно взглянул я на него и перевел глаза на дорогу, которую замело в прямом смысле слова.

Он в ответ лишь покачал головой.

Извилистая дорога несла меня домой. Не верил счастью своему. Еще немного и дом, тепло, уют. Золотом одарю этого человека.

Спустя час мы въехали в коттеджный городок. Только тогда я выдохнул.

– Подъедем, постой у ворот, – указал я на поместье, – я вынесу деньги.

– И чего вам богатым не живется спокойно, понесло же тебя в лес в праздники?

– Так вышло, – считал я секунды, как ввалюсь в свое пристанище и запру двери изнутри.

– У меня времени мало, – недовольно ответил он, – чтобы быстро.

– Времени у него мало… – не успел я закончить фразу и нечто острое полоснуло щеку снова, тут же приложил ладонь к лицу. Почувствовав, как теплая струя пронеслась вниз, но рука чистая крови нет. Необъяснимое ощущение, и тело словно перышко.

Машина резко затормозила у ворот, я выскочил, даже не закрыв дверь.

– Три минуты – прошептал я, вытянув три пальца интуитивно. Голова закружилась от волнения, набираю код вваливаюсь в калитку и падаю.

В голове сумбур, открываю глаза, вижу ее, сидящую у камина.

Я вернулся к ней…

– С добром ли? – прошептала она, резко взглянув мне в глаза.

День 3

Плавно поднимаю веки, лежу полубоком на кушетке, ладони связаны спереди, ноги затянуты в путы. Не успел обежать глазами комнату, увидел тень, нависшую над головой и невесомое дыхание. Она резко присела.

– Подышал воздухом?

– Кто ты, кто ты чччччччерт подери такая… – уже затрясся я, осознавая, что спасения от нее нет.

– Ведунья… – оголила зубы, рассмеявшись.

– А? – только челюсть задрожала.

– Ворожея, – оскал ее стал ярче. – Сядь. Уж вечереет, сутки спать нехорошо.

– Пппошла вввон.

Она опустила голову и злобно посмотрела из-под нахмуренных строгих бровей.

Я резко присел, свесив ноги.

– Мне б искупаться, поможешь? Спинку потрешь?

– Потру печенью, твоей, – усмехнулась, в руке у нее была глиняная тарелка. Она зачерпнула содержимое похоже на грибной суп.

– Сегодня я направлюсь в Париж, после твоей стряпни или на Канары?

– Рот открой, – поднесла ложку к лицу.

– В это время есть грибы?

– Для тебя созрели мухоморы…

Видимо, лицо у меня говорило за себя.

– Сморчкиии… – резво протянула она.

Я вынужденно открыл рот. Она скормила мне всю тарелку. И отсела к печи. Выбросив остатки стряпни за дверь, тут же вымыв тарелку с ложкой в небольшом ведре.

Тишина. Какие-то шевеления у дальнего угла и треск дровишек в печи. А она что-то вышивала и напевала.

– Долго ты меня истязать будешь? – спросил я, но она не реагировала. Отложив вышивку, скрестила ладони, опустив голову, что-то шептала себе под нос.

Я уже выучил наизусть каждую щелочку и текстуру древесных стен. Трещинки на полу, облупленность оконных рам, и стиль их создания, они были словно скрученные тоненькие стволы деревьев. Изучил каждый кирпичик на печи. Рисунок ее платья: синие цветочки с белой серединкой, вышивку на платке: узоры похожие на крылья птицы. Запомнил форму и размер ее изящной стопы, столько она маячила перед носом. Изучил посуду на столе, который был пристроен к подоконнику. Птичьи перья в углах избы. Потолок из балок, узор паутины в левом углу отличался от узора в правом. Один был словно закрученный, второй, как зигзагообразный и тут задумался, почему они разные и как…

– Это пауки-кругопряды, или, как в народе говорят, пероногие, – вмешалась она в мои мысли не поворачиваясь.

Я был просто в шоке, c трудом выдохнул:

– А?

– Тоже задумывалась, почему одни плетут так, а другие иначе, все по наитию. У них заложено здесь, – протянула она ладонь к голове, – либо здесь, – приложила к груди. – У них все проще. Они просто выживают. А людишки живут за их счет, за счет других. А собака просто живет на улице… просто живет… живет… выживает… Но как?

– Как ты это творишь? Проникаешь.

– Подумала о тебе, разум отвел в угол к паутине – все просто. Это вы усложнили.

Просидев еще полчаса, она резко повернулась. Я вздрогнул.

– Иди за хворостом, снег будет еще сутки.

– Сама иди.

– Нельзя.

– Бесы уведут?

– Кто страшнее для меня в ночной мгле?

– Дьявол?

– Мы течем в разных с ним параллелях… Я развяжу, – поднялась она и подошла ко мне, схватила за ладони, руки словно прогрелись и путы соскользнули с запястий, присела на корточки, обхватив мягкими ладонями щиколотки и они тут же прогрелись. Она поднялась, сжав веревки в руке, – подумаешь сбежать, кости наружу выведу и выброшу в лесу, на съедение волкам.

– Здесь нет волков.

– Правильно, не верь легендам.

– Пошли со мной. Темноты боюсь.

– Тебе до полуночи время. Задержишься, станет душе больно.

– В тыкву превращусь?

– В протертую кукурузу, – направилась она к огню и опустилась на пень.

– А лыжи какие или коньки, не предложишь? Или сплети лапти.

Она продолжала молчать.

Я вышел из домика, осмотрелся на этот раз. Перед ним стояло сухое дерево. Высокие корявые ветви будто крышей были. Мокрый снег валил. Было вроде и не холодно, откуда быть снегу в мае.

Рассматривая домик, кинул взор на подобие обувницы… На полке были мои кеды, и, наверное, ее странная обувь, похожая на сандалии. Тут же вспомнил про окарину, прощупал карманы и не нашел, в тоннеле потерял…

Нацепив на голые стопы обувь, направился вглубь леса. Ошиваясь полчаса по одинаковым тропам, бесцельно наломал две-три ветки, то тут, то там.

Не отпускала мысль о побеге. Постоянно оглядывался. Ее не было.

Примерно помнил дорогу к трассе. И все-таки, рискнул.

Выбежал окольными путями. Направился вниз по дороге. Ни одной машины. Тишина и подвывание ветра.

Шел минут тридцать, ни души, и она не хватилась, больше часу меня нет.

Вышел к деревне, вряд ли бабушкиной, домики располагались уж слишком далеко друг от друга. Подошел к одному. На козырьке мигала лампочка. Услышал голоса.

– Хозяева, – прикрикнул в калитку.

Спустя пару секунд ее отворила женщина средних лет.

– Добрый вечер, – оглядываясь выдал я.

– Так полночь.

– Заблудился я, мне бы позвонить. Можно телефон попросить, я при вас поговорю и уйду.

Женщина недовольно оглядела меня.

– На алкаша не похож вроде. Не наркоман?

– Заблудился я.

– Пусти человека, неприлично на пороге держать, – окрикнул женщину мужчина, стоящий на крыльце, прикуривая.

Я вошел в калитку и устоял, не потерял сознание. Хотя ожидалось. Подошел, протянул мужичку руку, приветствуя. Женщина поднесла мобильный, я набрал тут же матери, она не ответила. Рома сменил номер, наизусть его не помнил. Костя недоступен, и пришлось набрать Тимуру. Он ответил с первого гудка. Это его отличало от всех, он был более ответственен, но лишь в некоторых вопросах.

– Тимур, это Матвей, – прошептал я.

– Матвей, тебя все ищут. Куда ты уехал?

– Я не уехал. Подожди секунду. Скажите адрес и название деревни, – обратился я к женщине.

Она тут же продиктовала мне, а я Тимуру, он пообещал выехать …

Я выдохнул. Еще полчаса и все.

Меня пригласили внутрь. Я вошел в уютную кухню. Сел за стол. Женщина расставила чашки и разлила в стаканы горячий ароматный чай.

– Спасибо вам еще раз, – без устали повторял я и продолжал находиться на взводе. Считал секунды в ожидании, что Тимур вот-вот засигналит у ворот, но его не было.

– Давно в наших краях? – спросил мужичок, вряд ли его волновало это. Он просто хотел поддержать разговор, который не клеился минут двадцать.

– Дня три, – водил глазами по стенам и потолку кухни. И тут сигнал машины, раздавшийся с улицы.

– Приехал, – вскочил я и мужичок резко поднялся.

– Не рано он из пригорода явился? – причитал он, следуя за мной к калитке, я открыл дверь осмотрелся – тьма. Нет машины.

– Я же сказал рано еще и десяти минут не прошло.

– Как десяти. Полчаса уж прошло.

– Не больше десяти.

– Почему время… – прошептал я и земля тут же ушла из-под ног.

День 4

Пронзающая боль по всему телу встряхнула. Открываю глаза на кушетке лежа полубоком. Не могу даже головы поднять, болит каждая мышца. Еле перевел глазами по сторонам, подол платья промелькнул к печи. Чувствую чье-то присутствие, помимо нее.

Холодно, знобит.

В комнате темновато. Но уже видно, снегопад прекратился. Сгущенные тучи нависли над лесом.

Внезапно стены окрасились в багряный, за пару секунд воздух словно прогрелся. Я перестал дрожать. Боль в теле немного стала улетучиваться, но сильнее стала болеть щиколотка. Острой резью охватило по самое бедро. Я с трудом вытянул шею и закричал от увиденного. Оглушило.

Все помутнело, сознание провалилось во мрак.

Открываю глаза в полусидячем положении, на правой ноге словно гиря. Она сидит напротив и смотрит в лицо…

– Открой рот.

– Нет! – прикрикнул я.

– Какой же ты предсказуемый, – презренно прошептала. – Ты будешь есть, я сказала, – протянула она правую руку, схватив из миски, которую держала какие-то ягоды. – Открой рот, я сказала.

И тут я не выдержал! Скинул миску рукой, которые на удивление были не связаны, она тут же отвела глаза, и я всем телом, опираясь на левую ногу оттолкнулся от кушетки, вцепившись ей в шею, повалил на пол. Вонзил в горло пальцы. Она должна умереть, только так я спасусь.