Грёзы

В нос ударил запах затухающих костров, осмотрелся. Детвора хороводила возле крошечного костерка и шепча, вторили:

– Кыш, ведьмы, кыш…. Кыш детоубийцы, кыш.

Устремил удивленный взор в их направлении, детишки от девяти до тринадцати, взмахивали ладони к небу и потряхивая, резко опускали руки к огню. Словно повторяли некий ритуал.

– Верни, верни девочек.

Около десяти минут они резвились, пока их не разогнал внезапный хлопок, раздавшийся из костра, видимо, бутылка треснула. Вздрогнул даже я. Дети с визгом разбежались, кто куда успел, с криками:

– Мамааааа, ведьма пришла…

Будучи человеком не суеверным и глубоко неверующим, даже мое тело охватили мурашки. Неподалеку заметил женщину, стоящую у одного из домиков, она интересовалась у сынишки, кто я? Это было очевидно по невежественному тыканью указательным пальцем в мою сторону. Поднялся и направился к ней, уточнить, можно ли в этой глуши арендовать ночлежку?

– Доброго вам дня, – сказал я, еще не приблизившись к ней, а она уже настороженно смотрела, искоса.

– С добром ли в наши края, такие разодетые?

– Я ненадолго.

– Так и на коротко не надо.

– Простите, я что-то вам сделал? Не успев подойти.

– Свят, свят, – перекрестилась она по странному. – Не подходи ближе. Чужакам здесь не рады.

– Моя бабушка Аглая живет в соседней деревне, – протянул я руку, – там мне всегда рады…

– Поклон старшим! Так и счастливой дороги… – холодно выдала, развернулась и вошла калитку, – Мирон, живо домой, – пригрозила конопатому сынишке лет двенадцати в рваных тканевых тапках, из которых выпадали пальцы, и сером ситцевом костюме, выпачканном золой.

Женщина захлопнула входную дверь, а мальчик покрутился на крыльце и подбежал ко мне.

– Что вы там шептали у костра? – наклонился я, спросив.

– Нечистую изгоняли.

– Когооооо? – с усмешкой прошептал.

– Вальпургиева ночь сегодня, ведьмы прилетят, ночью был таакооой туман и снова будет. Детей уносит, если ночью выйти за калитку, – округлив глаза, будто сам все видел, рассказывал он воодушевленно.

– Мммммм, если туман каждый день, значит это ведьмы на метлах? И многих унесли? – прикусил я веточку сирени.

– Младенцев и девочек рослых. Александру тоже, прежде метку на ней оставили.

– Метку?

– Над верхней губой шипом акации полоснуло. Ровно через год унесла ее Алиса.

– Из-за шипа?

– Метка-то не зажилаа, кровила, – с грустью затянул малец.

– Не зажилааа, – иронично протянул я. – И не вернуть ее?

– Пятнадцать лет нет ее с нами – пацан что-то явно чудил, словно рассказывает историю с чужих уст взятую. – Путы времени не так легко размотать, если ведьма закружила. Сирень-то откуда ободрали? С кладбища?

– А что, помимо кладбищ, она нигде не растет?

– В наших краях точно нет. Верните откуда сорвали, либо дверь ей откроете с того мира, и она придет за вами.

– Кто, она?

– Алиса. Правнучка ведьмы с горы Воттоваара.

– Ага, и меня заберет?

«Алиииииииса», и здесь Алиса, прошептал я в уме. Понимал, что от скуки люди в деревнях ударились в суеверие, тем самым веря в это до мозга костей. Еще и запугивая детей.

– Тут есть место, где переночевать можно и поесть? Кафе, ресторан, бар… В этой нелюдимой деревне.

– Пивная у Тихона есть, – прошептал он прищурившись.

– Вот спасииибо. А как найти?

– Через три дома направо, ворота нараспашку, увидишь с песком золотым на пороге – не входи. Алиса в преисподнюю затянет.

– Мальчик, а время не подскажешь?

– Так у тебя часы на руке.

Я растерялся, потянул ладонь, протер пальцем корпус, полчетвертого.

– Ну и? – пытался он всмотреться на время на циферблате, но отсвечивало.

– Угадаешь, подарю тебе.

– А на что мне ваша железка?

– Велосипед купишь. Даже десять.

– Полчетвертого поди, – усмехнулся он. Я тут же огляделся, сразу мысль, где-то подсказка. Кругом только деревья и одиночные дома.

– Молодец, как догадался?

– По солнцу, – осмотрел он меня с ног до головы, от меня падала тень, указывая примерное время по солнечным часам. – Часы давай.

– Так не честно.

– Порой в честности нету смысла. И кому она нужна на этом свете, ведь не ясно, есть ли другой? Да и я время угадывал, а не в честность играл, – вытянул он ладонь внутренней стороной.

Я, проиграв в честной игре, расстегнул, положил подарок деда в руку сорванцу, он тут же рванул на крыльцо, видимо, побоявшись, что отберу.

Покачав головой, я направился в сторону пивной.

– Сирень верни на кладбище, – крикнул он мне вслед, иначе пожалеешь. Горько станет, да поздно исправлять будет.

Я поднял руку, не оборачиваясь и помахал цветком в знак протеста.

Обогнув три дома, наткнулся на широкий двор с распахнутыми воротами. Три присоединенные пристройки с черепичной крышей, деревянные, обшарпанные оконные рамы покрыты плесенью и сажей. Ни души. Только из одного флигелька издавался пьяный деревенский говор. Не раздумывая, направился в его сторону и без стука вошел внутрь.

Накуренное пространство, заполненное терпким запахом забродившего винограда и табака. Ожидал теплой встречи, либо наоборот в штыки. Но никто даже не оглянулся. Пару деревянных столиков с табуретами – все заняты. Что-то похожее на барную стойку, уже с более высокими стульями, также ни одного свободного места. Деревенские мужички все заняли, собравшись кучками по два-три человека, эмоционально размахивая руками, что-то обсуждали. Подошел еще ближе, оперся локтями о столешницу в ожидании кого-либо кто продаст спиртное. Эту мысль тешил с самого кладбища. Параллельно рассматривая огромные стеллажи с колбами. Не всматривался, что внутри, больше напоминало кабинет биологии.

Осмотрелся еще раз, все мужички от сорока и старше уставшие угнетенные, только первомай, а они уже загоревшие, пальцы рук потрескавшиеся. Но глаза их такие спокойные, или же, у некоторых, просто пустые и задумчивые.

– Здесь не принято долго смотреть на местных, – послышался жесткий голос. Я тут же устремил взор на высокого широкоплечего мужчину с бурой бородой, внезапно появившегося за барной стойкой. В сравнении с моими метр восемьдесят с копейками он казался горой. На нем была коричневая кофта странного кроя, а поверх фартук.

– А на незнакомцев тыкать пальцами у вас принято?

– Так ты чужак на тебя можно.

– Закономерно. Чужак, не чужак, плевать. Налей мне покрепче, да побольше, и куда бы присесть, ног не чувствую, – прошептал я и положил ветку сирени на шершавую столешницу.

– Где надрал цветок? – тут же кинул он взор на ветку.

– На кладбище.

– Выкинь или заберешь, когда уйдешь.

– Ладно вам, детей запугиваете и сами верите.

Он закатил глаза и направился на кухню. Погремев минут пять, выволок тяжелый стул, который с трудом нес несмотря на габаритное телосложение. Поставил напротив стойки.

– Извольте садиться, сударь, – сказал он с упреком. – Чего пить пожелаете? – обогнул он стойку и начал шаркать по полкам. Поставил передо мной стопку и пивную кружку. – Ну так что?

– Виски.

Он медленно поднял темно-серые мутные, выпученные глаза, поглядывающие из-под черных разросшихся бровей, поглядел по сторонам и расхохотался, что было сил. На его громкий смех тут же все оглянулись. Он схватился за сердце и тут же продолжил, – сударь вискУ изволил пожелать, а мы и знать не знаем, что это. Мужички тут же раззадорились, подхватили насмешку и стали перешептываться.

– К чему столько драмы? Предложите, я выберу, – с раздражением отреагировал.

– Вишняк, знаешь, что это?

– Судя по названию, напиток из вишни.

– Березовица?

И тут его игра одолела мою последнюю нервную клетку. Сжав кулаки, ударил о край стола изо всех сил.

– Почтеннейший! Прояви уважение к чужаку. Угости его тем, чего отведал бы сам, и побыстрее.

Он словно отрезвился, приняв прежний суровый вид.

– Лаан. не кипятись. Ездит тут один городской каждый день. Позабавил нас. Подумал…

– Хватит. Я не сплетни собирать пришел. Налей, и поскорее, – остановил его я, приподняв ладонь, одновременно взбираясь на высокий стул.

– Пива? Квасу?

– Ненавижу это пойло. Что еще есть?

Он наклонился и заглянул под стойку, двигая бутылки, достал одну неприметную.

– Настойка, – похлопал по темному стеклу, отвинтил крышку и плеснул мне в стопку.

Я поднес к носу, терпкий аромат малины и чего-то еще нежного, оглушило, тут же выпил, задержав дыхание.

– Еще, и побольше… – поставил стопку на столешницу.

Пока он наливал, я чувствовал, как напиток обжигая гортань пронесся вниз. Залпом выпил вторую и третью стопки.

– Может хватит? Выдержка-то нехилая.

– Телятам свои басни рассказывай. Наливай.

– Помер кто? Чего так заливаешь?

– Всееее умерли, – протянул я.

– Хм, слабаки вы городские, – пытался снова он задеть меня.

– Городскиееее, деревеееенские – ллллюди мыы. Созздателллль один у нннас.

Он усмехнулся.

Настойка уже проникла в кровь, разум воспринимал слова мужичка более отстраненно. Но боль утреннего разговора снова вспыхивала, словно разрывая внутренности. Я не знал, с чего начать.

– Переночевать, есть где? – поинтересовался уже с заплетающимся языком.

– Подсобка, только ночь. Но там висят копчености, вони-то. Либо хата баб Нюры покойной, вчера схоронили. Не пережила она пропажу внучки.

– Подсобка, куда презззетнабелллльнее, – еле выговорил я, сползая со столешницы.

– О, как подрумянились щеки-то, – слышал, словно издали. – Сирень выбрось.

– Хочу спаааааать, – шептал с трудом, не понимая, что так подкосило. Стресс, настойка, то ли ведьмы, будто вмиг я лишился всех сил.

– Постой, проветрю, – отошел он.

– Эй, Тихон, запиши на мое имя. До завтра, – прикрикнул худощавый старичок и вышел. Я только почувствовал запах запредельного перегара.

– Добро… – эхом донесся голос из подсобки, – тетрадка на столе, запиши сам, – но мужика след простыл. Я лишь интуитивно кинул взор на стопку тетрадей, стоявших рядом с бутылкой от настойки… Орнамент на черной обложке самой верхней расплывался, вместе с белыми буквами на темных листах, составляющими слово: «рёзы» только смог вычитать, мужичок убрал ее в сторону, ища тетрадь долговую.

Я попытался подняться, но ноги словно ватные. Тут же опустился на стул. Молчаливые посетители, сидевшие справа и слева от меня, также разошлись. Я скрестил запястья на столе и уткнулся в них головой, которая шла кругом. Заметил, что некто присел на табурет рядом.

– Тихоооон, – протянул мужчина средних лет, от которого несло керосином. – Тебе тут посетитель принес сирень, а не прочистить ли нам ему мозги и подлатать косточки? Былое вспоминать не хочется. Помнишь, кто еще сирень приносил?

– Не тронь гостя, – послышался спасительный возглас Тихона. – Принял на грудь почти пол-литра настойки той. С рассветом уйдет. Да и с тем вряд ли связан.

– Специально опоил?

– Сам напросился, а то вискУ, да вискУ подавайте. Пусть вкусит настоящий вкус горькой судьбы. Сейчас отоспится, а утром пусть отчаливает с наших дорог.

«Настойки той», «горькой судьбы вкус» доносилось в голове. Только и почувствовал, как меня подхватили за подмышки и поволокли в темную подсобку. Словно мешок закинули на скрипящую кушетку. Я в полудреме не мог даже сопротивляться. Только бормотал под нос, все, что диктовал опьяневший мозг… Смутно видно, как над головой болтались подвешенные на крюки копчености.

– Алисаааа, прости, Алисааааа, – шептал из последних сил.

Тишина минут десять.

– Вот оно принесло же нечистую. Не зря же говорят, за ночь история пишется. В ночь ведьм и гостя принесло, – послышался тоненький женский голосок. И тут же отдалился, дверь захлопнулась, лишив помещение единственного источника пожухлого света.

Похолодало. Скрутился, обняв плечи руками. Дрожь пронзила тело. Зубы застучали, знобило так, что кушетка тряслась.

– Что за чертовщина происходит со мнннной, – спрашивал у себя будто знал ответ.

Слышал, какой силы поднялся ветер и водил ставни из стороны в сторону, постукивая о стены.

– Марья, закрывай двери на засов. Туман, снова туман, – доносился со двора уже встревоженный голос Тихона.

– За ворота того, с сиренью, зло принес на наши головы. Гнать надо было его с порога. Такого мглистого тумана сколько лет не было. Видимо, время пришло отдавать долги.

– Не неси ерунды бабьей. Не верю я в это. Каждый год в их Страстную неделю такой ураган. Ветер пыль с полей поднимает. Потом и дожди, и урожай.

– А что ж он Алиса вторил? Ураган – это не туман.

– Сплетни это, сплетни… – еле слышно доносился голос мужчины, который заглушал подвывающий ветер.

– Если ты отрицаешь, еще не значит, что ты прав – упрекнула женщина.

– Глазами не увижу своими, до тех пор не поверю.

Ночь была безвременно длинной. Не знаю, до скольких ворочался, но утром открыв глаза, увидел стену, которая была на расстоянии вытянутой руки. Протер глаза, тело было словно в невесомости.

Крошечное пространство нагромоздилось над головой, поводил глазами по потолку и стенам, маленькое окно сорок на сорок, наглухо забитое, мешки, замотанные проволокой, стояли в одном углу, а на бетонном полу ящики с картофелем. Также улавливался запах копченостей, но их я не замечал.

С трудом сел, голова трещала. Еле поднялся, потянул ручку и дверь распахнулась. Вышел в помещение, где вчера выпивал с новой компанией. Но все выглядело иначе… Более современно: аккуратные резные столики и стулья с плетенными спинками и подлокотниками. Светлые полы. Белоснежная кружевная занавеска трепыхалась на зачищенных до блеска окошках, выкрашенных белой краской…

Подошел к стойке, осматриваясь, и из кухни тут же вышел мужчина, протягивая мне правую руку, двигался в моем направлении.

– Тихон.

– Матттвей, – прошептал заикаясь. Он выглядел иначе, свежее, опрятнее, но седина зияла на висках.

– Будем знакомы, выспались? – сжал он мою ладонь.

– Как сказать.

– Марья, накрой гостю завтрак, – прикрикнул он, повернув взор в направлении кухни.

– Как деревня ваша называется?

– Марьинка, – ответил он серьезно.

– А пивная ваша?

– Ну какая ж это пивная, кофейня это.

– А чем вы меня вчера угощали, я немного опьянел.

– Так ты уже таким явился, дали тебе сироп и дотащили до подсобки.

– Ураган, ночью был ураган? – протянул я руку в сторону двора.

– Ну был.

– И туман мглистый?

– Туман? – удивленно протянул он.

Я пошарил по карманам, нашел купюры, положил на столешницу и направился к выходу. Вспомнив еще кое-что, вернулся.

– Веточка сирени была со мной?

– Была, вон она, – устремил он взор на край столешницы, где в стакане стояла увядшая ветка сирени.

– А разве можно с кладбищ носить сирень в такую ночь?

– Какую такую?

– Вальпургиеву.

– Ты где таких суеверий набрался, вроде городской, – удивился он.

– Мальчик сказал, первый дом их на въезде.

– Хм… Чудной… На въезде? Так там часовенка сгоревшая. Мож обознался?

– Сгоревшая?

– Ну сгоревшая.

– А молиться куда ходите?

– В соседнюю деревню, – усмехнулся он.

– Сейчас имя вспомню. Ммм. Максим. Маа. Макар. Мирооон, то есть не живет здесь?

– Мирон, был пацаненок, помер лет с пятнадцать, Макар отец мой девяноста лет уж у реки живет, других нет.

– Как умер? А я ему часы подарил дедовские, – опешивши прошептал я.

Тихон лишь развел руками.

– Тебе б домой, выспаться, отдохнуть… Уставший ты. Поникший.

Я соображал, что произошло со мной за ночь?

– «Алиса»… Ваша супруга говорила, что я в ночи шептал имя «Алиса».

– Чудной, какая еще Алиса?

– До встречи! – утвердил я и направился к выходу.

– Добра тебе…

Я вышел за распахнутые ворота. Пацан, что-то говорил про ворота, песок, какой-то, но я ничего не помню. Виски пульсировали, побрел по пыльной дороге. Изысканный и дурманящий запах сирени смешался с ароматом шашлыков. Детвора носилась по дворам на велосипедах.

Подошел к домику, у которого вчера отдал мальчишке часы, на его месте стояла старенькая деревянная часовня после пожара. Осмотрелся, единственное что стояло на прежнем месте, это была скамейка… Домишки редкие и народу на пальцах сосчитать.

Настойчивые лучи нагрели голову до невозможности, который час не знаю, но солнце определенно было в зените.

Направился вдоль по трассе, вокруг поля – простор. Жара стояла неимоверная и душила сознание. Шел и выдыхал. Солнце сегодня настойчиво давало знать о себе.

Неожиданно подъехала машина и резко затормозила рядом, от внезапности отскочил. Заглянул в уже запыленное окно машины Кости. Он вышел и захлопнул дверь. Его светлая кожа порозовела, серые глаза помутнели от злости, очерченные губы напряжены, а светлая щетина переливалась на солнце. В ярости он зачесал уже влажные волнистые волосы назад. Был зол, явно агрессивно настроен.

– Ну что, Матвей, наигрался в жертву, поехали домой. Папа с минуты на минуту приедет. Он в бешенстве.

– Надо же, как его занесло-то в родной дом?

– Следи за речью.

– Пусть подпалит особняк и выместит пыл, как обычно в моменты негодования, – с равнодушием прошептал я.

– Пожалей маму.

– Ты хочешь поговорить о жалости? – развел руками.

– Сейчас не время… На работе серьезные проблемы. Дома.

– Плевать, – направился я дальше. – Я все равно домосед. А вы трое финансистов, и зачем я вам – романтик-алкоголик?

– Куда ты сейчас? У тебя вся кожа обгорела, садись довезу хоть к бабушке. «Кто тебе шею расцарапал?» – спросил внезапно он.

И тут я интуитивно приложил ладонь на шею, которая заныла острой обжигающей болью. Недоумевал, что могло произойти ночью?

Я резко остановился и подошел к машине.

– На кладбище вези.

– Опять? На кладбище часто не ходят. Души затянут.

– Поэтому мы никогда не ходили? Всерьез думаешь, что мы бессмертные?

– Ничего не думаю, просто не люблю кладбище, как и все нормальные люди.

– До того момента, пока там не окажется человек, который дороже всех живых.

– Да брось ты, какая драма. Алиса была тебе так дорога? Узнав о смерти из газет, ты явился на девятый день после похорон и место могилы тебе показал Тимур. А теперь спустя пятнадцать лет, напомни сколько раз ты навещал «свою» Алису? Матвей, ты просто эгоист. И вчера всем снова доказал это. Любил бы, никому не поверил бы, и ей бы не пришлось топиться, поперек твоим амбициям. Ты довел ее, не поверив. У тебя претензии к Роме? Иди и поговори на чистоту, а не превращайся в убогое вонючее существо, шляющееся по кабакам, зная, что журналисты у тебя на хвосте. Алису не вернуть, но можно потерять остальное: уважение и значимость в глазах семьи и общества.

– То есть, я виноват!? – прикрикнул от обиды.

– Хватит с нас твоего нытья. Тогда тебе было девятнадцать, все вошли в положение. Сейчас тридцать четыре… Угомони свой подростковый максимализм. Все отлично помнят, до чего ты докатился. Хочешь повторить? Из наркологической клиники тебя доставать больше никто не будет.

– С твоих слов, во всем виноват я? Вы изначально невзлюбили ее, – ярость моя лилась через край.

– У вас была разница почти в девять лет. Ты был на третьем курсе. И вдруг приводишь домой кого? Оборванку, увлеченную эзотерикой. Странную, учитывая все твои увлечения до. Да. Ее никто не принял всерьез, так как за неделю до нее были, Светы, Кати, Марины, и даже темнокожая Стефания. И это не вина Алисы, это твоя была вина. Ты никогда не уважал женщин.

– Ты не сказал главного, что после Алисы больше никого не было. Никогда.

– Потому что благодаря тебе и твоей беспечности ее втянули в игру Рома и Тимур. Итог – она бросилась с моста.

– Это тоже по моей вине? Они позарились на мое.

– Вот видишь, – расхохотался Костя, – «на мое», тебе было плевать на нее, как на личность, она была для тебя просто вещью, тешущей амбиции в глазах старшего брата и Тимура.

– Ненавижу вас! Все было не так, – прикрикнул снова я.

– Все выглядит так по твоей вине, Рома защитил свою Веру, а ты не поверил Алисе. А если Алисе не поверил ты, значит и мы не должны были верить.

– То есть, ты знал все о подставе Ромы?

– Догадывался, но бабушка разъяснила вчера все. Все в прошлом, пойми, поговори и забудь. Алису не вернуть.

– А что на счет того, что Вера была с Тимуром в ту ночь, об этом тоже рассказала бабушка?

– Прекрати! – кинулся ко мне брат и вцепился в грудки пиджака. – Рома пятнадцать лет счастлив в браке.

– Ой-ли, так переживаешь будто о Майе речь, – не успел я договорить и сильнейший удар в челюсть оглушил. Затем второй и третий. Костя рассвирепел и оттолкнул меня.

– Вот так ты должен был отстаивать права своей «любимой», а не говорить: «это правда, Алиса? Как ты могла, Алиса? Я же так тебя любил, я же». Я, я, я. Везде «я». Ты просто любил себя. И спился ради себя, чтобы пожалели. Как это так, тебя «предала» любимая с другом. А то, что она умерла, это карма… – схватил меня брат за запястье и стал тянуть в сторону машины.

А я, отдернув руку, закрыл лицо запачканными ладонями, впитывал каждое сказанное им слово. Которое разбивало сердце на кусочки.

– Слабак!

– Достаточно, – резко поднялся и направился в сторону кладбища, вымаливать прощение у земли и мрамора.

– Ты ничтожество! Ты настоящее ничтожное существо, Матвей. У тебя никогда не будет семьи и детей! Ты – эгоист… Даст Бог наступит день, и ты поймешь, что значить защитить, ту, что действительно любишь сердцем. Но не сможешь. Тогда поймешь, в чем разница – закричал Костя мне вслед.

Спустя пару секунд пронесся на бешенной скорости мимо меня, окутав в пыльное облако, будто нарочно… Я раскашлялся, вытянул ворот пиджака, нырнул в него носом и пошел дальше вдоль по запыленной трассе.

Прошло пятнадцать минут, и я оказался у ворот кладбища, не раздумывая, кинулся по знакомым тропам в сторону трех берез. Выбежал к могиле. Вчерашнего розового куста не было, положил руку на поверхность затвердевшей земли, и намека не было что там были корневища цветка.

Не знал, что сказать Алисе. Со вчерашнего дня столько произошло. Все не умещалось в голове. Я признаю, что виноват. Но лишь в одном, что не поверил. Мучает другое, она погибла из-за меня. А самое ужасное, признаю… Я не поступил бы сейчас так ни с одной женщиной, заметив голодный оскал брата и друга в ее отношении. Уберег бы ее, остановил бы их. Но эгоизм и осознание того, что она выбрала определенно меня. И то, что это вводило в ярость Рому и Тимура, приводило в восторг. В итоге. Рома женат на… и счастлив. Тимур счастлив и ведет разгульный образ жизни, несмотря на свои прилично за сорок.

Все это еще проходило какой-то хронологический анализ. Но что произошло со мной в эту ночь? Почему такая путаница? Пристрастия, шок, алкоголь?

Я поднялся и вышел к тропе ведущей к выходу, еще раз оглянулся, осмотрев могилу.

– Прости, Алиса, прости, – побежал в сторону ворот, опустив голову. Затем замедлив и расширив шаг, побрел, растирая пальцами глаза. Почувствовал, что кого-то задел плечом. Словно сознание пронзила молния, какие-то странные отрывки всплыли в голове, ароматы, которых не ощущал ранее, поднял глаза, помотал головой. Показался образ девушки.

– Перед собой смотри, а не на землю, – недовольно оглядела она и направилась в противоположную моей сторону. В руках у нее была охапка сирени, аромат которой оглушал.

Я подбежал, попытался схватить ее за руку, почему-то захотел извиниться, но она резко откинула мою ладонь.

– Прошу прошения, я не нарочно.

Она резко подняла темно-карие с невесомой лукавинкой глаза, сжав недовольно пухлые губы с опущенными уголками, на верхней губе c правой стороны заметил пятнышко, не похожее на родинку, возможно царапина или зарубцевавшийся старый шрам. Темные волосы, вплетенные в косу, прятались под белой косынкой. Румяное лицо тут же окрасилось в исступление.

– Принимаю прощение, но не за что просить, – отвернулась она.

– Девушка, – тут же остановил ее я, – вы из деревни Марьинка?

– А что? – резко повернулась она, и только стоило поднять глаза, всматриваясь в мои, будто проникала в мозг, оголяя душу, я опешил.

– Не подскажете, как пройти в соседнюю, я заблудился.

– Совсем, что ли немощный? Путеводители для кого стоят на перекрестках?

– А, да? Не обратил внимания. Простите, еще раз.

– Слишком много просишь прощения. За грехи вымаливать надо. А не за задетое плечо, – усмехнулась она и отвела взгляд и тут меня отпустило напряжение.

– А как вас зовут?

– Ты что, дяденька, у каждой встречной спрашиваешь? Лучше не лезь в чужую душу, оттуда дороги назад нет.

– Дяденька? Я лишь имя…

– Имя – дверь в душу… – шептала словно не шевеля губами. Приковав внимание к голосу.