Спортивное пиратство для начинающих

Разобрав свечи и по примеру путешественников в горах привязав себя друг к другу рукавами одежды, отправились мы в экспедицию. Спускались очень медленно. Не без волнения углублялись в недра трюма, где с момента крушения не бывал ни один человек. Занятые своими думами, почти не разговаривали. Мысль, что в заполненных водой проломах пола – точнее, потолка – под ногами могут обитать чёрные каракатицы и другие опасные твари, заставляла соблюдать осторожность.

Преодолели мы уже более тридцати футов, но, увы, так и не обнаружили ничего, заслуживающего внимания. Далее пути не было: нос «Росинанта» оказался сильно повреждён, палубу здесь сорвало от борта до борта, и теперь перед нами расстилалась непреодолимая водная гладь. Все надежды были потеряны…

– Смотрите, что это? – сказал вдруг Патрик.

У самой кромки воды лежали две бочки, канатами привязанные к большому сундуку.

– Да понятное ж дело… Где-то неподалёку корабль утонул, а имущество, значится, уцелело… – сказал Крюк, выковыривая из бочки пробку и принюхиваясь. – Морская корова меня подои, если это не первосортный ром!

– Вода!.. Пресная вода! – кричал Патрик, одолевший пробку другой бочки.

В сундуке же обнаружился богатый ассортимент мяса, птицы, рыбы, колбас, сыров, молочных продуктов, круп, фруктов, овощей и кондитерских изделий. По счастливой случайности отыскался там и походный таганок для камбуза, свечи, набор кастрюль и сковород, тарелки, чашки, столовые приборы. На самом дне лежали раскладной стол, стулья и четыре подвесных гамака с полным набором постельных принадлежностей. Но более всего обрадовала меня многотомная библиотека справочной и развлекательной литературы.

Так, благодаря торжеству человеческого разума над природной стихией, удалось нам привести нашу маленькую колонию к процветанию и благоденствию. Всю следующую неделю провели мы в заслуженной праздности и лени. Д’Арманьяк священнодействовал над благоухающими кастрюлями. Патрик изучал справочник по парусному вооружению и судовождению. Я в который уже раз перечитывал «Таинственный остров». Крюк, прихлёбывая ром, с интересом листал брошюру «Промышленное попугаеводство в условиях тропических широт».

Лишь по ночам, вместе со сгустившейся тьмой, пробирались в голову невесёлые мысли. Снился мне далёкий городок, светящиеся окна родительского дома, милое лицо Дженни…

– Питер Фаулз, ты чёртов идиот!

От неожиданности я даже проснулся. Открыл глаза. И тут же на всякий случай закрыл их обратно.

– Д’Арманьяк, – спросил я шёпотом, – из чего именно было сделано то вчерашнее блюдо? Которое чего-то-там де гренуиль?.. Кажется, мне после него как-то нехорошо…

– Не смей притворяться, что спишь, Питер! Ты хоть отдаёшь себе отчёт в том, что было бы с твоими родителями, явись этот твой дурацкий призрак им, а не мне?.. Это я уж молчу о том, что не испытываю ни малейшего восторга от необходимости неделями трястись в дилижансе и летать на воздушном шаре.

Хочешь не хочешь, пришлось открывать глаза повторно.

– Привет, Дженни… Рад тебя видеть.

Хотя и было это чистой правдой, ещё больше радовало, что пока нас разделяет узкая щель в потолке. И потому угроза немедленной физической расправы на некоторое время откладывается.

– О, бонжур, мадмуазель! Неописуемо счастлив видеть вас в нашей скромной обители!

Д’Арманьяк приступил к выполнению комплекса сложных и, надо полагать, особо галантных упражнений со шляпой.

– Что?.. Кто?.. – заворчал спросонья Крюк. – Женщина, да?.. Очень хорошо. Эй, женщина, тащи нам завтрак. Да смотри, не какой-нибудь континентальный, а чтоб яичница была, свиная грудинка и всё такое… И рому, рому не забудь!

Патрик, до ушей залившись краской, молча изобразил нечто среднее между приветственным кивком и реверансом.

– Кто. Эти. Люди? – тон Дженни не предвещал этим людям ничего хорошего.

– Это моя пиратская команда, – сказал я с тяжёлым сердцем.

– Питер Фаулз, ты чёртов идиот.

К счастью, говорила она теперь гораздо спокойнее. И гораздо увереннее, к сожалению.

– Во-первых, я не дурацкий, – обиженно сказал призрак, являясь по обыкновению из ниоткуда. – Во-вторых, я не его призрак, а свой собственный. В-третьих, вы, персонажи, могли бы хоть чуточку благодарности проявить. Стараешься ради вас, стараешься, ночей не спишь… У вас, между прочим, и вода и еда на исходе. И даже ром. Нет, мне просто интересно: а дальше-то вы что собирались предпринять, не доставь я сюда эту юную леди?

– Что?! – рявкнула юная леди. – То есть предполагается, что я их ещё и кормить должна?.. И не надейтесь. Я вам не сестра милосердия. Сейчас я эту команду идиотов, так и быть, оттуда вытащу. А дальше пусть что хотят, то и делают.

– Нет, но какая женщина… – сказал Крюк. – Валькирия!

– Я всё слышу. И у меня тут есть топор, предупреждаю. И верёвка.

– Угу. И она умеет ими пользоваться, – печально кивнул я.

Будто в подтверждение моих слов, на нас посыпались куски дерева. Щель в потолке быстро расширялось. Лишь только обрела она способность пропустить сквозь себя человеческое тело, к ногам моим упал конец верёвки. Подёргав за неё, я убедился: закреплена надёжно. Поплевал на ладони, ухватился, начал подтягиваться. Патрик вознамерился меня подсадить. Совместные усилия наши привели к тому, что я вдруг обнаружил себя оседлавшим его шею. Некоторое время покачивались мы в неустойчивом равновесии, затем обрушились на пол.

– Ох, горе ты моё… – Дженни, наблюдавшая сверху за нашими эволюциями, страдальчески качала головой. – Я что ж, опять тебя на себе вытягивать должна?.. Хотя погоди-ка… Тут рядом какой-то корабль причалил. Схожу к ним за помощью.

Стыдно мне было настолько, что поначалу я даже не понял, о чём она толкует. Затем страшное подозрение сверкнуло в мозгу.

– Дженни, подожди!.. Остановись!.. Паруса!.. Какого цвета у него паруса?

– Хм… Я бы сказала, что по исходной задумке они должны были быть антрацитовыми, но в реальности это что-то ближе к маренго с переходом в айгенграу и лёгкими нотами кафе нуар.

– А сейчас это на каком языке? – спросил Крюк.

– Не очень уверен, но мне кажется, что в переводе это означает просто чё… Чёрные паруса?!.. Дженни, стой!.. Не приближайся к нему!.. Беги!

– Хвала богам, Питер, что я не состою в твоей так называемой команде и твоим – противоречащим друг другу, надо заметить, – приказам не подчиняюсь. Не болтай ерунды и жди здесь. Сейчас вернусь.

Переубедить Дженни в чём-либо и в лучшие-то времена было задачей, превосходящей возможности человеческие. Мои возможности, во всяком случае. Отчаяние заставило меня вцепиться в верёвку, дюйм за дюймом погнало вверх непослушное тело. Руки проскальзывали, мускулы разрывались от напряжения. «Ну!.. Давай же, – упрашивая я себя, – ещё один рывок!.. Держись, Дженни, я уже иду!..»

Из последних сил впиваясь ногтями в дерево, выполз я на солнечный свет. Несколько секунд лежал на животе, судорожно хватая ртом воздух. Поднял голову, огляделся.

Крошечный, едва возвышающийся над водой рукотворный островок. Вот всё, что осталось от «Росинанта». Длинная сходня вела к причалу. Ещё недавно путь на берег преграждала жёлтая лента с вышитой надписью «Не пересекать!» Сейчас она была порвана.

Из бухты Сан-Януарио на всех парусах уходила «Чёрная белая акула» капитана Клинта. Со стороны же города приближался вооружённый до зубов отряд стражников.

– Помогите! – кричал я, бросаясь им навстречу. – Похищение!.. Клинт, он… Задержите его!.. Не дайте выйти из…

Ловко и умело сшибли они меня с ног, уронили лицом вниз на землю.

– Капитан Питер Фаулз, вы обвиняетесь в злонамеренном оставлении места водно-транспортного происшествия, попытке уничтожения и сокрытия улик, – стражники уложили в мешок брошенный Дженни топор, – и сознательном воспрепятствовании осуществлению правосудия. Именем губернатора и по приказу его секретаря вы и члены вашей команды арестованы!

Пока мне вязали руки, тщетно силился я извернуться, чтобы ещё раз глянуть в море. Туда, куда уходила теперь уже едва различимая «Акула». Туда, куда уходила от меня Дженни.

Глава шестая. Как сидеть в темнице сухой и строить хитрые планы

Похожая на увеличенный в размерах гроб каморка без окон. Куча грязного тряпья на полу. Три стены из грубого, поросшего мхом и плесенью камня. Проржавевшая решётка с запертой дверью на месте стены четвёртой. По другую её сторону – тусклый масляный светильник и уходящий во мрак коридор.

Безучастный ко всему, неотрывно смотрел я в пол самого глубокого каземата Сан-Януарио. Патрик, не останавливаясь ни на секунду, метался из угла в угол – пять шагов туда, пять обратно – и бормотал:

– Должен же быть какой-то выход, должен же быть какой-то выход…

– Не мельтеши, – сказал Крюк, переворачиваясь на другой бок и зарываясь в тряпьё, – мешаешь.

– Чему?.. Чему?!

– Думать. О вечности. Которую нам тут предстоит провести.

– Пфф!.. Скажете тоже, сударь мой… – д’Арманьяк беззаботно подкрутил ус. – Впрочем, понимаю. В вашем возрасте я и сам жутким пессимистом был. Как сейчас помню: посадили меня, значит, впервые в Бастилию. А во времена те, смею доложить, тюрьмы нынешним не чета были. Строго всё. Маску железную сразу же надеть изволь, и больше одного слуги при себе иметь не разрешают. Вот я по неопытности и загрустил. Оно ведь как получилось?.. Только-только я тогда в Париж приехал и в мушкетёры поступил. Но сразу же себя на отлично зарекомендовал, король мною премного доволен остался. На квартире же состоял у куафёра одного старого. От него, кстати сказать, искусство это и перенял. А у того жена, понимаете ли. Марианной звали… Лет на двадцать его младше. Ну и втрескалась в меня до беспамятства. Ясное дело, я ж тогда орёл был: усы, шпага, ростом едва не восемь футов, с лошадью если… Уж я её и убеждал, и уговаривал, нехорошо это, мол, неправильно… А та ни в какую!.. Бегает за мной, что твоя собачонка. Тут-то её добрый товарищ мой, граф де Ланфра, тоже из мушкетёров, и заприметил. И, представьте себе, судари мои, влюбился как мальчишка… Лилии, помню, всё ей дарил. Едва-едва умом на этом не повредился: как где лилии увидит – так прямо не раздеваясь в пруд лезет и ну рвать охапками!.. И всё Марианне тащит. Мы его за это меж собой «лильским палачом» прозвали. Она же и носом не ведёт: желаю, мол, только д’Арманьяка, и весь сказ!.. Де Ланфра, бедняга, тут и загрустил. Придёт ко мне, знаете ли, вечером, заберётся с ногами на диван, в плед укутается, плачет и шоколад ест. Разнесло его с этого шоколада так, что перевязь шпаги сходиться перестала. Пришлось её простой буйволиной кожей надставлять. А потом и того хуже вышло: в религию ударился. Буду, говорит, аббатом. И что бы вы думали, судари мои?.. И впрямь уехал в монастырь. Тут кардинал тогдашний оказией воспользовался и стал его охмурять. Подучил супротив меня и короля гнусную политическую интригу возвести. В чём она заключалась, я, признаться, так и не понял, но драка, доложу я вам, была славная!.. В наши дни таких замечательных драк и не встретишь… В общем, очнулся я уже в Бастилии. Марианна, как о том прознала – это уж опосля мне рассказывали, – со всех ног к де Ланфра кинулась. И как пошла его корить да попрекать… Что ж ты, мол, негодяй этакий, натворил?.. Тот разом в себя пришёл, одумался и во всём раскаялся. Созвал верных товарищей-мушкетёров и пошли они, значит, на приступ, меня освобождать. Пока же шли, добрые парижане на них посмотрели да и решили, что по всей стране началось. И вот вообразите себе картину: выводят меня, как обычно, в мяч играть. Гляжу со стены, а на площади перед Бастилией – Марианна моя. Раскраснелась вся, шаль цветастую с себя стащила, над головой ею размахивает. Кричит: «Свободу д’Арманьяку, свободу!» Подле неё де Ланфра в гражданском платье и с мушкетом. А за ними… Народу, народу… Страшное дело!.. И все тоже такие: «Свобода, свобода!.. Веди нас, Марианна!» Король, лишь только прознал о том, перепугался весь. Подать мне, говорит, сюда графа д’Арманьяка, что так хорошо себя зарекомендовал, пусть бунтовщиков разгонит. Меня, ясное дело, в чинах сразу восстановили, шпагу вернули. Ну, я и разогнал всех… Только вот с Марианной нехорошо вышло. Я уж в качестве благодарности собирался шпагу и сердце ей предложить, а на неё там, на площади, словно затмение какое нашло. Сатрапом обругала и прислужником кровавого режима. Знать, сказала, меня больше не желает, а вместо этого уходит создавать с графом де Ланфра катакомбную революционно-семейную ячейку. И так, верите ли, решительно за дело это принялась, что я, как в отставку вышел, сразу же поспешил сюда перебраться. Ибо чует моё сердце: коли и впрямь во Франции беспорядки сделаются, оттяпает мне моя Марианночка голову за милую душу… Так что, судари мои, уж поверьте стариковскому опыту и волноваться не извольте. В самом скором времени какие-нибудь друзья всенепременно прибегут нас освобождать.

– Нет у нас здесь, в Сан-Януарио, никаких друзей, – решительно и зло, дабы не показать, что готов вот-вот заплакать, сказал я, – никто нас освобождать не будет.

– И кто же в этом виноват?.. А, Фаулз?

Мистер Тич вышел из теней коридора и остановился перед решёткой нашей камеры.

– Кто же плюнул в протянутую руку дружбы?.. Ну хорошо, пусть дружбу я тебе и не предлагал. Но вот уж что предлагал точно, так это предостережение и дружеский совет. Этого ты отрицать не можешь. Совет, который разом бы избавил и тебя самого, и – главное – тех, кто тебе дорог, от всех проблем и неприятностей. Потому что это и есть моя работа: хранить от бед Сан-Януарио и его обитателей. Пусть даже временных.

– Ага, конечно… Кабы так было, ты бы сейчас не болтал, а искал Клинта. Это из-за тебя Дженни оказалась в его лапах!

– Вот как? Из-за меня, значит. Очень хорошо. Стало быть, это я помчался за тридевять земель, туда, где указанная особа пребывала в совершеннейшей безопасности. Стало быть, я впутал её в эту историю и притащил сюда… Хотя погоди… Или же это был кто-то другой, а?.. Что ж до Клинта, то почему ты решил, будто я его не ищу? Смею напомнить: я единственный в Сан-Януарио человек, который хоть как-то – в меру своих ничтожных сил и возможностей – стремится пиратское безумие остановить. О, если бы мой голос был услышан!.. Никакого капитана Клинта здесь бы уже и в помине не было. Но ты ведь не желаешь меня слушать, Фаулз. И никто не желает. Видишь ли, в чём тут дело… Вы, пираты, – эгоисты. Вам некогда задуматься о благе окружающих. Мало того, если окружающим не посчастливится встать на вашем пути, вы, всё так же не задумываясь, перережете им глотку.

– Ха!.. И это говорит тот, кто без колебаний обрёк нас на мучительную голодную смерть!

– Вот, пожалуйста. Наглядный пример. Да, я не могу назвать себя добрым человеком. И если обстоятельства к тому вынуждают, готов карать по всей строгости закона… Закона, подчёркиваю!.. Но, в отличие от пиратов, вовсе не стремлюсь к бессмысленной жестокости. Скажи-ка, Фаулз, ты никогда не задумывался, откуда там, в трюме, взялся сундук с едой? Тебе это не показалось странным?

– Ты хочешь сказать, что…

– Да. Хочу. Именно так. И знаешь, почему я это сделал? Потому что я полагаюсь на здравый смысл. Он-то мне и подсказал, что произойдёт: рано или поздно примчится ваш дорогой призрак, начнёт вам помогать, наделает глупостей и тогда… Тогда вы свалитесь ко мне в руки, как перезрелый плод. На полностью законных основаниях, прошу заметить. А хочешь знать, что здравый смысл подсказывает мне сейчас?.. Скоро ты вдруг вспомнишь, что у тебя есть попугай, и с криком «ах, милый призрак, спаси-помоги!..» помчишься совершать новые глупости. Что ж, не трудись. Я сэкономлю тебе время… Эй, призрак, тебя не затруднит явиться?

Призрак казался смущённым и почему-то избегал встречаться со мною взглядом.

– Слушайте, персонажи, тут некоторая проблема возникла… Мне на какое-то время придётся из сюжета исчезнуть. Безотлагательная поездка, знаете ли… Ничего не могу поделать.

В отчаянии вцепился я в решётку.

– Но Дженни… Как же она?!.. Чем этот негодяй тебя запугал?

– Ах, если бы!.. Чем можно запугать призрака? Я бы и сам с больши́м удовольствием понаблюдал, как он меня будет вешать или сажать в тюрьму. Это было бы воистину презабавное зрелище… Но увы. Всё гораздо хуже. Он меня подкупил.

– Вот, значит, оно что… И во сколько же вы с ним оценили жизнь Дженни, подлые убийцы?

– Ты не понимаешь, дорогой персонаж. У того, что он мне предложил, нет цены. Ни один призрак в мире не в силах пред таким устоять. Это просто не в нашей власти… Билет на «Фауста» в парижскую Гранд-Опера́. На нас, призраков, это действует, как валерьянка на котов. Я даже не понимаю, как ему удалось раздобыть здесь, в Сан-Януарио, столь могущественный артефакт.

– На правах жителя и знатока Парижа, судари мои, – вмешался д’Арманьяк, – вынужден заметить, что здание Гранд-Опера́ там ещё не построено.

Призрак огорчённо всплеснул руками.

– Так ведь и опера «Фауст» ещё не написана!.. Вот потому я и не понимаю, как ему это удалось.

– Связи. На самом верху, – сказал мистер Тич и выразительно посмотрел в низкий потолок каземата. – Ну так что, нужен тебе билет?

– Нужен, – сказал призрак чуть слышно.

– И если я тебе его отдам, клянёшься ли ты никаким способом, методом, приспособлением, действием или бездействием не помогать и не способствовать тому, чтобы Питер Фаулз, а равно и члены его команды – в каком бы то ни было виде, состоянии или форме – покинули пределы самого глубокого каземата Сан-Януарио в настоящий или же отнесённый в будущее на не подлежащий уточнению срок момент времени?

– Да-да, клянусь… Простите меня, персонажи. Теперь вы сами по себе…

Призрак взял протянутый ему мистером Тичем конверт и стыдливо растаял в воздухе. Во всяком случае, мне хотелось бы верить, что сделал он это именно стыдливо.

По утверждению часов д’Арманьяка, на дворе стояла глубокая ночь. По утверждению же глаз и ушей моих, глубокая ночь здесь, в каземате, стояла круглосуточно. Мрачные думы переполняли меня, не давали провалиться в спасительный и столь желанный сон. Неужели Тич прав?.. Неужели я и впрямь всех нас погубил?..

Тишина вокруг была такая, что сомнений не оставалось: товарищи мои тоже не спят, а лишь притворяются. И лишь где-то в углу скребла мышь.

Как буду смотреть я им в глаза завтра?.. И послезавтра, и всю оставшуюся вечность?.. И как буду смотреть я в глаза Дженни, смотреть в которые не буду уже никогда?.. Будь проклят тот день, когда решил я стать пиратом, будь проклят день, когда приехал в Сан-Януарио, будь проклят чёртов призрак и будь во веки веков проклято это растреклятое неугомонное животное!..

Целясь на звук, что было сил запустил я в угол ботинком. Эффект превзошёл все ожидания. С грохотом посыпались камни и цветистая брань д’Арманьяка. Заверещал попугай.

– Призрак! – заорал Патрик.

– Ура-а-а, мы спасены! – заорал Крюк.

– Да нет, не наш призрак!.. Настоящий!.. В смысле – другой!

– Тогда – а-а-а, мы пропали!

Из стены камеры, едва различимый в тусклом свете коридорного фонаря, торчал молочно-белый сгусток неясной формы и природы. Сгусток вибрировал, извивался и напряжённо кряхтел.

– По-моему, он… оно… застряло…

Едва успел я это произнести, как вновь посыпались камни. С чпокающим звуком сгусток отделился от стены и рухнул на пол. Теперь стало ясно, что прибыл он сюда, протиснувшись сквозь узкий лаз. Да и не призраком он оказался, а высоким, бледным как покойник стариком. Но даже возраст, худоба и цвет лица не в силах были скрыть могучего некогда телосложения. Бороду без единого тёмного волоска он мог бы легко заткнуть за пояс, если бы его белая – точнее, грязно-белая – хламида до пят была чем-нибудь подпоясана.

Старик обвёл нас полубезумным взглядом, в раздумье потёр лоб, исполинской глыбой уходящий ввысь от мясистого крючковатого носа, и разочарованно всплеснул руками.

– Да что ты будешь делать, опять промахнулся!

Покопавшись в бороде, он вытащил свиток пергамента, сплошь покрытый письменами и рисунками, приложил к стене и начал вносить какие-то исправления.

– У вас есть план побега из каземата? – боясь поверить своей надежде, спросил я.

– Не болтай ерунды, юноша, – сказал он, не прекращая чертить. – Зачем, объясни на милость, мне понадобился бы план каземата, если я помню его наизусть, как таблицу алхимических элементов Эльфекехальаруба ибн Мендаля?.. Уж не говоря о том, зачем мне отсюда сбегать?.. Глупости, юноша, глупости… Просто меня вдруг осенило, что если взять множество счётных досок, находящихся в разных частях света, и соединить их меж собой так, чтобы даже при разрушении её части система в целом оставалась работоспособной…

Он смешался и быстро свернул пергамент.

– Положительно, я родился не в своё время.

Грустно покачав головой, старик достал из бороды часы, глянул на них и, словно кролик в нору, шмыгнул обратно в лаз.

– Вперёд, – скомандовал я, устремляясь за ним, – всем следовать за белым стариком!

Изнутри толща стен каземата напоминала сыр: невольный наш провожатый то и дело заныривал во всё новые и новые тайные ходы и лазы. Изо всех сил работал я локтями и коленями, стараясь не упустить из вида голые мозолистые пятки, что служили мне единственной путеводной нитью во мраке. Влево, вправо, вверх, вниз, наискосок, по диагонали… С трудом сдерживал я головокружение и уже начал опасаться, что так, неровён час, мы пролезем насквозь всю земную твердь, когда в глаза вновь ударил свет. Мы вывалились из стены в небольшой комнате, уставленной странными механизмами, пюпитрами с раскрытыми фолиантами, укутанными тканью мольбертами и книжными шкафами. Старик укрылся за каким-то сооружением, напоминающим детскую лошадку на колесиках, и встревоженно зыркал на нас оттуда.

– Что?.. Ну что вы ко мне привязались? Заняться вам больше нечем? Хулиганы!

– Лоша-а-адка… – зачарованно протянул д’Арманьяк. – Сударь мой, вы позволите?.. Я так давно не был в седле!

– Сам ты лошадка, – голос старика немного потеплел. – А это – эквестроцикл, удивительное изобретение, что навсегда изменит лицо человечества и распахнёт пред ним сияющие горизонты свободы перемещения в пространстве… Ладно уж, попробуй.

Упрашивать д’Арманьяка не требовалось. Одним лёгким движением оседлал он эквестроцикл, поставил ноги на выпирающие из его боков изогнутые рычаги.

– Но-о-о, пошла!

Механизм заскрежетал, тронулся с места и покатился по кругу.

– Извините, – сказал Патрик, – а что если сделать её менее массивной? И поставить на два колеса… Тогда число цепей, приводящих колёса в движение, можно будет сократить с четырёх до двух. Или даже до одной.

Старик распушил бороду и фыркнул от возмущения.

– Два колеса? Что за невежественная ерунда! Сразу видать, ничего ты, юноша, в механике не смыслишь. Если их будет два, то конструкция попросту упадёт. Об этом ты подумал?

– Это всё очень интересно, – сказал я, – но почему, вместо того, чтобы спасаться самим и спасать Дженни, мы обсуждаем механических лошадей?.. И кто вы вообще такой?

– Ах вот оно что, вы же просто не знаете, кто я… Ну да ничего, сейчас затрепещете от ужаса и наконец-то оставите меня в покое.

Он откашлялся и заговорил, подвывая:

– Содрогнитесь, несчастные, ибо стоите пред лицом наикровожаднейшего и наибеспощаднейшего пирата прошлого, настоящего, будущего и других грамматических времён! Грозы морей, океанов и внутренних водоёмов. Ни один человек в здравом уме не отважится бросить мне вызова. Никто не сумеет одолеть ни на воде, ни на земной тверди, ни в газообразн… Нет, это уже лишнее… Проще говоря, я капитан Монте-Винчи.

Патрик вежливо поклонился. Д’Арманьяк со счастливой улыбкой продолжал крутить рычаги лошади.

– Плюнуть некуда, чтоб в наикровожаднейшего не попасть… – буркнул Крюк вполголоса и добавил уже громче: – Если ты такой ужасный, то почему в каземате сидишь?

– Что, не страшно? – Монте-Винчи огорчённо вздохнул. – Подзабыл я уже, видать, как это делается… А с казематом всё правильно, никакого противоречия. Это ведь в честном бою меня одолеть нельзя. Но чёрные языки куда страшнее абордажных сабель. Я пал жертвой клеветы, произвола властей и коррумпированной судебной системы… Ох уж тот юнга… Самому дьяволу крючкотворства душу запродал, не иначе… Написал такой донос, что меня арестовали по подозрению в пиратстве. В пиратстве, вообразите только!.. В Сан-Януарио!.. Меня!.. Это как если бы римляне арестовали Цезаря по подозрению в императорстве!.. А я ведь его почти сыном считал, корабль ему мой хотел в наследство оставить, «Чёрную кархарадон кархариас»…

– Будьте здоровы! – сказал Патрик.

– А я и не чихал, юноша. Это латинское название. Благородное существо, которому оно принадлежит, неучи, вроде тебя, именуют «большой белой акулой».

– Стойте, стойте! – вскричал я, поражённый внезапной догадкой. – То есть вы хотите сказать, ваш корабль назывался «Чёрная белая акула»?.. А юнгу… Юнгу звали Клинт?!