Поэма

«Почему я не взял её адрес?» – мучило сожаление.

«Но разве стала бы она отвечать? Обрадовал бы её мой внезапный приезд?»

Негодование и тоска были чужды моей натуре. Я понимал, что эта агония не вечна и рано или поздно рассосётся.

«Разве стоит себя ограничивать?» – повторял я её слова.

Мы прожили прекрасное лето – лето без условностей, которыми живёт общество. Но взгляды оторвались друг от друга, и мы увидели эти условности. Тогда я, как и Эмма, был слишком юн, чтобы понять: настоящим чувствам нет дела до рамок, они не видят и не боятся пропастей. Эмма решила, что каждому из нас пора заняться своим делом; ведь нельзя вечно смотреть друг другу в глаза. Я с ней согласился и был уверен: в Париж она не вернётся ближайшие годы. А если вернётся – всё уже будет иначе.

Поэтому ждать было бы глупо. Хотя в глубине души я чувствовал, что любимый образ не покинет моё сердце все же понимал: нужно жить дальше. Без предположений, замыслов и надежд. Нужно работать, действовать, жить по инерции, а там будь что будет.

Новых учеников становилось всё больше, школа снова обретала известность, и это немного подбадривало. Остервенение, с которым я поначалу бросался в работу, постепенно сошло на нет. Но даже тогда я не мог позволить себе сблизиться с ученицами – не из верности, а потому что сама мысль о мимолётных отношениях казалась пустой и горькой.

Настоящие знакомства – те, где соприкасаются души, – стали для меня невозможны.

Почти каждую пятницу я выбирался куда‑нибудь с Евой. После насыщенной недели я соглашался на любые её приглашения. Её общество по‑прежнему оставалось лёгким и приятным: у нас хватало тем для разговоров, мы смеялись, подшучивали, а временами она умела подбодрить и уверяла, что я «способен на большее». Впрочем, в последнее время Ева требовала внимания тоньше и настойчивее. В её разговорах начали появляться странные намёки. То она рассуждала, каким должен быть идеальный муж, между строк перечисляя мои качества, то намекала, что знает, как улучшить мои дела, но оставляла сказанное без объяснений.

Когда её уклончивость раздражала меня, я вспыхивал, но она не обижалась – просто переводила разговор, и во мне оставалась лёгкая тревога: чего она хочет на самом деле?

Тем временем самый неутомимый странник – время – заволок образ Эммы туманом. Птицы перестали петь её голосом, а бокал игристого вина больше не напоминал её смех. Но она не покидала сердца. Я всё так же верил: Эмма, как бы банально ни звучало, создана для меня. Раньше мне казалась нелепой сказка, где герою нужно узнать возлюбленную среди дюжины одинаковых копий. Но после встречи с Эммой я понял, что такое возможно – её взгляд невозможно спутать ни с каким другим, даже среди тысяч лиц. Эти глаза стали ключом ко всем тайнам моего мира.

Чувство, родившееся во мне тогда, оказалось неистребимым. Но его свет поблек, оно стало хронической болью, лекарство от которой – не замечать. Я не был астрономом, чтобы превратить Эмму в звезду, не был пиратом, чтобы сделать её сокровищем. Я был просто человеком, и, не осознавая, сделал её своей жизнью.

Сквозь привычку постепенно возвращалась прежняя бодрость; мне казалось, дни вновь обретают весёлость.

Как‑то вечером, в одном из баров, мы с Евой «вермутничали», как любили выражаться знакомые. Вино текло своим чередом, беседа – тоже. И вдруг, словно громом, прозвучал её прямой, тяжёлый, как корпус пехоты, вопрос:

– Джозеф, почему бы нам не жениться?

Я пожал плечами и попробовал отшутиться:

– Мой вариант брачного контракта тебе точно не подойдёт.

– Подойдёт! – парировала она. – Давай, пиши. – И, будто фокусник, достала из сумочки ручку и салфетку.

Я растерялся, но, поддавшись моменту, набросал пару пунктов, которые должны были сразу пресечь разговор, и вернул ей салфетку.

– Дакар [d'accord (фр.) – ладно, хорошо], я согласна, – сказала Ева.

– Но ты даже не прочла!

– Наверное, ты написал что‑то невозможное, – улыбнулась она. – Но люди женятся, чтобы вместе преодолевать невозможное. Впрочем, прочту – из уважения

Шутка перешла в странную серьёзность.

– Дакар, – спокойно повторила она, закончив чтение.

Ева вовсе не говорила о браке в обычном смысле. Она, как талантливый ученик, умела разглядеть перспективы не хуже учителя. Я вдруг увидел, какие пути открывает этот союз: новые вершины, новые возможности. Мы оба понимали, что это будет не любовь, а расчёт. Ева видела во мне инструмент для осуществления собственных дерзких планов, но и я ощутил азарт – как когда‑то, стоя на пороге очередной победы.

Она напоминала полководца, который, оказавшись на неудобной местности, всё же произносит: «Ладно» – и бросается в атаку, решив работать с тем, что есть.

И тогда я вдруг почувствовал тот давно забытый вкус стремления к вершине, вкус предстоящей борьбы и победы, от которого когда‑то началась вся моя жизнь.

XI

Предложения с кольцом не было – мне не хотелось играть роль Ромео, а для практичной Евы была важна суть, а не мишура. В тот вечер мы, словно заговорщики, много обсуждали: её слова – сладкий нектар описаний будущего – казались бальзамом для души.

Проснувшись под утро в её особняке, мы занялись планами. Не было ни пышной свадьбы (Ева согласилась бы на это лишь в случае моей славы), ни медового месяца, ни разговоров о детях.

Параллельно с перестройкой моей школы – после окончания аренды она переехала ближе к дому Евы и превратилась из студии в просторное помещение – жена стала активно знакомить меня со своими влиятельными друзьями. Мы решили, что вскоре я должен воспитать учеников, о которых заговорит мир. Я подал объявления о наборе, и через два месяца школа распрощалась со своей вывеской, превратившись в закрытое заведение для избранных.

Жизнь закружилась с новой скоростью. С тремя парами учеников – по числу мест на пьедестале – я проводил почти по четыре дня в неделю. Один день уходил на приёмы гостей, а два – на выезды и обучение. Каждый прожитый день обсуждался с Евой в спальне, которую я в шутку называл «ставкой».

– Тебе удалось назначить встречу с месье N? – спрашивала она.

– Да, он согласился показать мне на следующей неделе свой лучший отель, – отвечал я.

Этот «знаменательный день» заносился в календарь. Мы разбирали, чем живёт месье N, чего боится, чем гордится. Ева не терпела поверхностности. Она умела видеть людей насквозь – как самая настоящая ведьма.

Мы никогда не забывали о будущем. Я трудился над списками целей. Первое время Ева держала меня под своей властью, словно тренер, направляющий неопытного спортсмена; но делала это настолько искусно, что мои шаги казались мне независимыми. Я не был марионеткой – наоборот, она заставляла думать и действовать самому, лишь умело направляя энергию в нужное русло.

Я стал одеваться по‑деловому и производить впечатление уверенного во всём человека. Не менее восьмидесяти процентов наших расходов шло на представительские нужды. «Роскошь и безупречный костюм придают уверенности и настраивают на belle vie [фр. – красивая жизнь]», – любила говорить Ева.

За стенами дома и школы я постигал дела. Разбирался то в структуре гостиничного бизнеса, то в тонкостях ресторанного, то в строительных или туристических схемах.

Знакомые Евы охотно делились своими секретами успеха, зачастую не в силах скрыть гордость. Постепенно я научился различать «душу бизнеса» – ту невидимую силу, без которой любое дело превращается в груду оборудования и толпу сотрудников без воли.

Через год я владел основами множества сфер.

А за несколько дней до годовщины свадьбы мои ученики заняли весь пьедестал на международных соревнованиях. Новые победы и поддержка прессы вернули моему имени известность. Всего через два месяца после первых публикаций я сумел собрать средства на сеть из трёх школ, которые к концу года разрослись до семи.

– И это только начало! – с гордостью сказала Ева.

– Да, – ответил я, втайне вынашивая собственные амбиции.

Меня снова печатали в журналах: я писал о работе школ, методах подготовки, питании. Несколько интервью давал прямо у нас дома, и Ева охотно участвовала. Я всегда упоминал, что всем обязан жене.

Моё время ценилось всё выше. Я отказался от преподавания, иногда лишь проводил мастер‑классы для тренеров – эти вечера превращались в праздники. Штат школ состоял из старых знакомых и учеников чемпионов – людей надёжных и самостоятельных.

Внедрив в систему управления опыт индустрии гостеприимства, я сделал из своей сети успешное предприятие.

На Западе как раз набирало силу направление pro-am – соревнования профессионалов с любителями. Ещё в молодости, выступая в Америке, я понял, какое море возможностей открывает эта волна. Именно её я сделал краеугольным камнем своего проекта. Друзья Евы теперь становились и моими друзьями – а в деловом мире это означало, что «этот человек может помочь заработать». Я советовался с ними, мы вместе играли в гольф, охотились, устраивали обеды.

Именно им я рассказал о набирающем силу явлении в мире танцев. За полгода я рассчитал проект по всем правилам бухгалтерии, оценил рынок Франции и соседних стран и уверился: никто, кроме меня, не сможет выжать из этой возможности максимум.

Я обрёл не только капитал, но и внимание французской прессы.

В следующие три года я открыл свыше двадцати школ по всей Европе и создал организацию, проводящую соревнования. Вскоре мы с Евой переехали в просторный особняк: сад, беседка, качели, луга и лес. Ева, «маленькая хозяйка большого дома», была счастлива. Полгода она руководила ремонтом, а теперь могла устраивать настоящие балы.

Она не печалилась, что я стал самостоятельным. После первой годовщины наши «совещания» прекратились. Ева не жалела о потере влияния – ей был нужен рядом сильный мужчина, уверенный и уважаемый. Она хотела блистать в тени известного имени, слышать своё рядом с ним. С гордостью читала газетные заметки.

– Это же просто реклама, – посмеивался я.

– Ну и что? – отвечала она. – Зато реклама твоя.

Ева находила настоящее удовольствие в приёмах и поездках. Я по‑прежнему иногда просил её взглянуть на того или иного человека, и её суждения всегда удивляли точностью. Мы путешествовали – пусть недолго, но часто, и она радовалась каждому выезду.

Когда в доме всё устроилось, я подарил ей лошадь и собаку. В ответ Ева заказала костюм наездницы у известной портнихи и увлеклась верховой ездой. Иногда я сопровождал её; она то обгоняла нас с собакой, то возвращалась, смеясь, – как ребёнок, или скакала вокруг меня, как валькирия.

Теперь я мог позволить себе работать дома. Школы не требовали надзора, многие дела решались по телефону, а помощники брали на себя рутину. Но просторный кабинет не приносил радости. Вид из окна не вдохновлял, успехи перестали будоражить. Дела, дела, дела…

Иногда, в редкие минуты, я задавал себе самый опасный вопрос: «Зачем?» Мысли о погоне за достатком облепили голову, словно мухи. Планы множились, но их цель блекла. Отголоски пресыщения доносились издалека, как тёплый ветер весной, предсказывающий перемены.

И наш брак всё меньше удовлетворял меня. Он стал похож на удачный контракт: выгодный обеим сторонам, но без чувства. Мы объединились ради целей – и достигли их. Со временем необходимость в Еве стала меньше, но внешний порядок оставался безупречным. Спускался я к завтраку – прибранная и нарядная Ева, украшенная счастливой улыбкой, терпеливо ждала меня за столом; негодовал в сердцах на ту или иную неудачу – она подбадривала меня; отправлялся на званный обед – ехала со мной в ослепительном наряде. В обществе Ева всегда держала меня под руку, и это лишало меня лёгких флиртов, но я принимал это спокойно. Вечерами мы молчаливо расходились по своим комнатам.

Казалось, мы построили дом из тумана на песке. Между нами не было того самого чувства, что соединяет души. Может быть, его можно было заменить доверием и дружбой, если бы я, как раньше, делился планами и секретами, – но теперь это казалось пустой тратой времени. Ева обходилась и без моей откровенности.

Я гнал прочь тоскливые мысли и снова принимался за работу.

XII

В следующие два года я открыл фирму по работе с недвижимостью – покупка, продажа, риэлтерские, кадастровые и юридические услуги. Эта сфера давно манила меня: ясная структура, ощутимая прибыль. Ева была восхищена – не только моими способностями осваивать любую область, но и тем, что когда-то разглядела во мне эту гибкость.

Несколько месяцев спустя она начала направлять мой интерес к политике. За нашим столом стали появляться чиновники разных мастей.

– А что в этом плохого? – спросила Ева, поправляя мне бабочку. – Многие министры, между прочим, ездят с мигалками! – и лукаво блеснула глазами.

Она, конечно, знала все шаги наперёд – как мне, поочерёдно, занять кресла министра-делегата и министра. Министра, чёрт побери! Это действительно казалось внушительной целью. Настоящая власть, влияние, заголовки газет, борьба до изнеможения. Мы с Евой одинаково видели дорогу, ведущую к вершине. Денег хватало, инвесторы были не нужны. И всё же одна мысль не отпускала: «Действительно ли я хочу этого?»

Даже если представить, что я прошёл весь путь, стал премьер-министром, – «а дальше?»

Этот путь возвёл бы меня в глазах Евы и общества, но как далеко он отстоял от моих собственных желаний! У меня никогда не было тяги к политике. Да, можно воспитать в себе нужные качества, вылепить из себя кого угодно, но зачем ломать природу? Недавно Ева сказала, что не мешало бы поработать над речью – придать голосу большую «весомость». Что ж, возможно… но менять речь, чтобы каждое слово звучало как приговор?

Вечерами я мысленно заглядывал вперёд – на двадцать, тридцать лет. Если ничего не менять и идти туда, куда указывает её палец, не окажется ли мой брак самой нелепой ошибкой? Успех и богатство не приносили ощущения полноты жизни. Людям казалось, что мы с Евой счастливая пара – я и сам долго верил в это. Безусловно, радовало движение, новые сферы, уверенность, но радость оставалась без адресата. Еву впечатляли мои успехи, но в её глазах всё, что связано с танцами или недвижимостью, было лишь ступенью к большему. Эти миллионы не делали её равной с женщинами мира нефти, международных сетей и политики. Она смотрела на мои дела свысока и, кажется, ждала только одного – когда накопленный капитал откроет дорогу в «высшие сферы».

Меня же устраивало достигнутое. Результаты подарили финансовую свободу – при желании я мог больше не работать. Смешно было вспоминать годы, когда арендная плата висела дамокловым мечом, а короткий отдых дырявил бюджет. В хорошем предприятии я видел ту же гармонию, что и в танце: здесь победа имела длительный срок действия.

Теперь, обеспечив себя и Еву, я больше тянулся к семейному теплу, чем к новому золоту. Сидеть на золоте, есть с золота и спать на золоте – это напоминало мне ужасную комнату из детства.

Тем временем Ева стала чаще говорить о детях. Она мечтала, что маленькая дочка крепче свяжет меня с ней и вдохновит на карьеру в политике.

Мне же всё чаще хотелось, чтобы двери кабинета однажды распахнулись от усилия пухлых ручек девочки – очень похожей на Эмму.

Различие наших идеалов становилось всё очевиднее, хотя внешне мы казались прежними. Она хотела сделать из меня второго le petit caporal [фр. – маленький капрал] – не столь воинственного, но значимого; человека, который войдёт в историю. А мне всё больше хотелось простой домашней теплоты – не той, что рождается у огромных каминов, а той, что исходит от любящего сердца.

Однажды, раздумывая над выборами и собственной жизнью, я шёл пешком по центру Парижа – что теперь было редкостью – и неожиданно оказался у старой студии. Там, где впервые увидел Эмму.

«Где она теперь?» – прозвучало в мыслях, словно шум прибоя.

Ноги сами понесли меня по знакомому маршруту – тому самому, где когда-то ехали мы с Эммой на бал. Повернув на набережную, я вышел к мосту Неф. Эта каменная радуга, с её кармашками и фонарями, всегда была для меня местом покоя. Несмотря на зимнюю пору, Сена спокойно несла свои воды; я спрятался в одном из ниш и стал смотреть вниз. Пейзаж дышал грустью.

«Где сейчас Эмма?» – спрашивали волны.

Мне захотелось укрыться не только от прохожих, но и от самого себя, от размеренной жизни. Сена вытекала из-под моста – и вдруг показалось, что это моя жизнь уходит у меня из-под ног. Сердце разжимало пальцы, выпуская воспоминания: они возвращались, как морфий, сладкие и обжигающие.

Я редко позволял себе думать об Эмме, не вспоминал её, пожалуй, с первого дня свадьбы, но теперь вспомнил всё. Каждый день, каждый взгляд. Всё было далеко – в другой эпохе, в другой жизни, – и в то же время невыносимо близко. Сравнение пришло само: считанные дни с Эммой длились вечность, а пять лет успеха пролетели как одно мгновение. Первые наполняли сердце, вторые – лишь счёт в банке.

«Сколько желаний в моей жизни было действительно моими?»

Когда-то родители выбрали путь за меня – танцы. Потом обстоятельства и нужда держали на этом пути. Позже Ева убедила, что свадьба откроет новый успех, теперь толкала в политику. Неужели я всю жизнь исполнял чужие желания? Может, большинство людей живут именно так, подчиняясь навязанному?

«А чего хочу я сам?»

Думая обо всём этом, я понял: настоящее желание в моей жизни было лишь одно – Эмма. Это был первый выбор, первый сознательный зов души. Не безрассудная влюблённость мальчишки, а зрелое осознание красоты, которую невозможно назвать и забыть. Она была моей первой любовью и одновременно последней подлинной свободой.

«Почему же я тогда отпустил её?»

Мысли, как снежинки, превращались в лавину.

Я смотрел на прошлое и не узнавал себя. Радостные воспоминания обжигали, а груз утраты сжимал грудь. Проснувшийся эгоизм шептал одно: «её нужно найти.»

И я решил, во что бы то ни стало, разыскать Эмму.

XIII

Трудно описать, в какой ужас повергло Еву моё заявление о разводе.

– Джозеф! Боже мой, что ты говоришь? – воскликнула она. – Одумайся, прошу тебя! Нас ждёт прекрасная жизнь. Хочешь, заведём ребёнка? Ты ведь всегда хотел девочку. Вспомни, как здорово мы ладили… Ведь у нас всё только начинается.

Капризы и сцены были чужды Еве – жизнь попросту не научила её этому. И хотя негодование владело ею, в глазах уже рождался новый план. Через час она вполне успокоилась. Нельзя было не восхититься этой железной волей – способностью сносить любые лишения с внешней грацией.

– Жаль, что мы не успели завести детей, – тихо сказала Ева.

Она глубоко вздохнула, и мне показалось, что все воспоминания наших «ни светлых, ни печальных» лет на миг вспыхнули в её памяти и тут же угасли.

– Ты всё же собрался к ней, – произнесла она наконец. Потом, грустно улыбнувшись, добавила: – Иногда ты произносил её имя во сне.

Я воспользовался одним из условий, когда-то записанных на памятной салфетке, – правом в одностороннем порядке расторгнуть брак. Второе условие предпочёл забыть, так Еве остался дом с прилегающей территорией и всем имуществом; она могла продать его или свой прежний особняк. Свою долю в танцевальном бизнесе я разделил на три части: одну оставил Еве, вторую себе, третью продал партнёрам. Ева была обеспечена, а у меня появились средства для нового шага.

Через неделю после этого разговора я поселился в центре города. Нанятый мною лучший парижский детектив быстро установил настоящую фамилию Эммы и приступил к поискам. Информация из ведомств приходила невыносимо медленно; ещё больше времени ушло на розыски в России. Наконец, примерно через полгода, я получил точный адрес Эммы и сведения о её семейном положении.

Не желая терять ни дня, я отправился в Москву. Известно было, что она замужем, поэтому я решил сначала просто осмотреться. План был прост: пойти в одно из тех мест, где она бывала, и понаблюдать. Одним из них оказался роскошный ресторан в центре города.

Я отыскал его днём и пошёл гулять по окрестным улицам. Город поражал размахом; щедрое летнее солнце превращало фасады домов в ослепительные полотна. Спустя пару часов я вернулся и устроился в переулке за столиком на улице, заказал обед. Одна мысль крутилась в голове: «увижу ли я Эмму сегодня?» Я чувствовал – встреча неизбежна, но когда? В какой день? В какой час?

И вдруг в уши стремительно ворвались знакомые звуки. Слов я не разобрал, но мелодия голоса – этот тембр, эти интонации – отозвались во мне, как стук в родную дверь. Сердце подскочило, затрепетало, будто крылья огромной птицы готовились к взлёту.

На другой стороне улицы, спиной ко мне, стояла женщина. Рядом – мужчина, он качал головой, возражая; она слегка склонила голову, и, видно, убедительный взгляд сделал своё дело: спутник сдался и ушёл, а она спокойно скрылась в дверях ресторана.

Эмма. Не могло быть иначе.

Я замер, осажденный смесью радости и страха. Как чудовищно странно – встретить её так быстро, в таком огромном городе! И хотя походка казалась чуть степеннее, движения – мягче, чем у той, прежней девушки. Сердце моё не сомневалось.

Не помня себя, я поднялся и пошёл. Ватные ноги преодолели половину пути, и тут Эмма – настоящая, живая Эмма – вдруг сама вышла мне навстречу.

– Джозеф! – повторяла она в моих объятьях. – Джозеф… ты нашёл меня!

Я лишился дара речи. Мы сели за столик рядом. Эмма говорила без передышки, а я только смотрел и не мог отвести глаз. Она рассказала, что по возвращении из Парижа у неё в аэропорту украли телефон, а потом упрекнула меня, что я так быстро закрыл школу. Оказалось, что через год после нашего расставания Эмма приезжала в Париж.

И что же? Мне не хватило толики терпения? Какая глупая, злая насмешка судьбы! Я отдал бы всё, чтобы повернуть время – отказаться от всех своих «успехов», только бы снова оказаться на том перекрёстке, где выбрал не ту дорогу.

– Эмма… когда мы увидимся снова? – едва смог произнести я.

Я разорвал все свои оковы, но согласится ли она сделать то же? Была ли она счастлива с мужем? Или её радовало лишь само возвращение воспоминаний? Она ни слова не упомянула о муже – будто его не существовало. Может, просто не хотела мучить меня этими подробностями.

– На следующей неделе, в четверг, будет приём у одной знакомой, – сказала Эмма и мягко коснулась моей руки.

Я сжал её пальцы – те самые, тонкие, живые, когда-то послушные в танце. Хотелось вернуть этим прикосновением всё то, что потерял.

– Я что-нибудь придумаю с приглашением, – добавила она. – Где ты остановился?

Я назвал отель.

– Но до четверга почти неделя! – воскликнул я.

– Разве пять лет разлуки не научили тебя ждать?

Я лишь молча посмотрел ей в глаза.

– Мне пора, Джозеф, – тихо сказала она, пряча взгляд. – До четверга.

Я вскочил следом и схватил её за руку.

– Ты моя, слышишь? И всегда будешь моей!

Эмма вздрогнула, как пугливая птица, потом овладела собой, отвела взгляд. Волнистые волосы – те самые, прежние, каре без чёлки – скрыли половину лица.

– Мне пора, – повторила она едва слышно.

XIV

Оставаться без дела в отеле или бесцельно бродить по городу казалось невыносимо. Мысли давили, угрожая свести с ума. Мне нужно было хоть чем-то заняться, и я решил изучить дело моего единственного конкурента – мужа Эммы. Детектив сообщил, что тот занимался мебелью, – значит, оттуда и следовало начинать.

Через день я уже понимал, как действовать. Ещё сутки ушли на звонки парижским партнёрам: требовались фамилии и контакты московских дельцов. Я вызвал из Европы одного из поверенных, владевшего русским. До самого приёма дни прошли в деловых встречах. Часть здешних бизнесменов относилась ко мне с подозрением, других приходилось заманимавать словом «инвестиции» или намёками на выгодные тендеры. К четвергу я располагал всеми сведениями, чтобы развернуть полноценную партизанскую войну.

Конечно, где‑то в глубине понимал: виноват был я сам. Но разве человек способен охотно делать из себя врага? «Вот он, соперник, – настоящий противник», – постановил мой рассудок, и решение пришло с почти радостной ясностью. Годы с Евой приучили меня бороться, и теперь борьба обещала награду.

Я пока не думал, чтобы просто предложить Эмме сбежать; не знал, насколько она связана с мужем. Но привыкший побеждать я понимал: к любой партии нужно готовиться заранее.