Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма

В общем, отделался сравнительно легко. Но, как потом оказалось, в моей жизни это было не последнее «клеймо»…

В нашем техническом бюро было со мной шесть работников. Руководитель – инженер Яков Михайлович Шпинер. Еврей средних лет. С кудрявой головой. Толковый и порядочный. Добросовестно относившийся к своим обязанностям. Но иногда чрезмерно возбуждаемый.

Из старожилов особо запомнилась женщина без технического образования – Надежда Устиновна. Имея за плечами лишь школьный аттестат, она заслужила техническую должность своим опытом. Когда-то была станочницей. В годы войны с нацистской Германией в этом цехе изготавливали артиллерийские стволы. Она работала на станке, где сверлили эти длиннющие изделия! Очень ответственная работа. Вот на таких женщинах (а ещё на детях) и держалось производство в военное лихолетье.

Как ветеран, эта женщина позволяла себе несколько фамильярные отношения с начальником техбюро, который годился ей в сыновья. Его это иногда раздражало, но он вынужден был терпеть. Заводской ветеран Надежда Устиновна многое помнила, многих знала, и в этом смысле её опыт был нужен цеху.

Ещё были женщины средних лет и со средним, конечно техническим, образованием. Приятные, не скандалёзные, а потому, может быть, я и не запомнил их имён и фамилий. Зато не забуду двух самых молодых особ.

Галина Галинская – модная девушка с Арбата. Как её занесло в эту индустриальную отрасль? Мне, парню с рабочей окраины, тогда казалось, что девушки из центра столицы – это что-то возвышенное, недосягаемое, что они выбирают более интеллектуальную сферу. А тут занимает примитивную технологическую должность. Впрочем, она была более продвинутой, чем мы. И у неё была ещё одна должность, общественная – комсорг цеха.

Вскоре и меня избрали в комсомольское бюро. Однажды Галина преподнесла мне важный политический урок. Мы с ней в чём-то разошлись во мнениях. Я со свойственной мне тогда юношеской прямотой высказался по этому поводу на собрании. После собрания более мудрая Галина вполне миролюбиво заметила: «А зачем наш спор надо было выносить на всеобщее обсуждение? Ты думаешь там, в верхах, полное единство? Думаешь, они не цапаются друг с другом? Но они же всё решают между собой!». Ей видней, она жила ближе к Кремлю.

С тех пор я стал несколько иначе смотреть на кремлёвское единодушие. Хотя до поры до времени никаких разногласий между ними по-прежнему не замечал. Конечно, Никитка взбудоражил страну докладом о культе личности Сталина, но это воспринималось как переоценка роли «вождя», а не как распри в верхушке. Да и удаление с правящего Олимпа «английского шпиона» Лаврентия Берия тоже прошло по периферии моего политического сознания: просто разоблачили врага. Большее потрясение было вызвано потом – разоблачением группировки Маленкова-Булганина. Но и оно не поколебало моих комсомольских воззрений.

Вторая юная коллега – моя однокурсница Света Исаева (теперь – Зенина). Она сыграла в моей судьбе очень большую роль. Нечаянно.

Раздвоение личности

«Когда страна быть прикажет героем, —

У нас героем становится любой».

Василий Лебедев-Кумач, «Марш весёлых ребят»

На заводском отчётно-выборном комсомольском собрании Светлану, как уже имевшую общественный опыт в техникуме, выдвинули в комитет комсомола. А она, чтобы ей не было одиноко в малознакомой обстановке, выдвинула и меня. По просьбе собрания, встал, чтобы показать, что я есть, что руки-ноги и голова целы, что не стиляга. Я промолчал, отказываться не стал, не было серьёзных аргументов против: нет опыта – дело наживное, никто наводящих вопросов не задал. Кроме нескольких выпускников нашего техникума нас со Светой никто не знал, но охотно избрали. По принципу «лишь бы не меня». Никому не хотелось иметь дополнительную и не оплачиваемую нагрузку. Если, конечно, человек сознательно не выбирал общественную работу в качестве трамплина для карьеры. Но открытый карьеризм осуждался.

Особенно острой была проблема общественной нагрузки для сдельщиков: недовольно и начальство, и сам работяга, который терял в зарплате. Поэтому старались выдвигать в активисты главным образом молодёжь не от станка.

Мой начальник без радости воспринял наш со Светой общественный рост. Первого апреля 1957 г. в моём дневнике записано:

«Сегодня состоялось очередное собрание комитета комсомола. Сначала Яков Михайлович наотрез отказался отпустить меня. Пришлось вмешаться парторгу завода. После этого комитета я стал секретарем, т. к. Максимов ушёл в отпуск до 19 апреля».

Вот такие барьеры местного значения приходилось мне преодолевать, чтобы выполнять общественную нагрузку. А когда меня вдруг избрали постоянным секретарём заводского комитета комсомола и я ещё больше времени тратил на общественную работу, мой начальник вообще поставил вопрос ребром: или ты у нас технолог, или увольняйся, мёртвая душа мне не нужна. Его поведение мне было понятно, но что делать мне-то?

Секретарём я стал совершенно случайно. До меня комитетом комсомола руководил взрослый, по юношеским понятиям, человек – двадцативосьмилетний работяга от станка, выдвиженец парткома. Без парткома никакие кадровые вопросы нигде не решались. Даже в «независимых» профсоюзах, а тем более в коммунистическом союзе молодёжи. Владимир Максимов со свойственной простому работяге прямотой критически высказался на каком-то районном совещании, что, мол, райкому нужны только взносы и всякие отчёты, а судьба молодёжи, её повседневная жизнь не интересует. Что было сущей правдой. Райком критику запомнил. Райком поинтересовался повседневной жизнью нашего секретаря. И обнаружил, что на районных совещаниях он сблизился с секретарём другой комсомольской организации. Слишком сблизился с этой девушкой. Стал встречаться с ней и вне общественной работы. А поскольку был женат, то его, защищая коммунистическую мораль, тут же взяли в оборот, сняли с секретарской должности за аморалку.

Ещё один важный жизненный урок: не критикуй и не критикуем будешь! Или так: критиковать начальство, что плевать против ветра. Урок-то был наглядный, только вот я его окончательно усвоил только тогда, когда сам поплевал против ветра.

Вот так совершенно случайно в восемнадцать лет я стал руководителем комсомольской организации, где насчитывалось примерно триста человек. Честно говоря, я пытался отказаться: у меня не было общественного опыта, мне ещё надо было набираться опыта профессионального. К тому же мне приходилось разрываться на два фронта: производственный и общественный. Ставку освобождённого секретаря наш завод не заработал, для этого надо было иметь в организации не менее четырёхсот комсомольцев. Но, видимо, я не слишком сильно отбрыкивался, а добровольцев из действующего состава комитета занять столь ответственный пост не нашлось.

На комсомол многое тогда возлагалось. Укомплектуй все запланированные тематические политкружки (политучёба была обязательной!), следи за «социалистическим соревнованием» комсомольско-молодёжных бригад, собирай и сдавай металлолом, подготовь к ноябрьскому и майскому праздникам лозунги и бумажные цветы для демонстрантов, организуй шефство над призывниками, участвуй в каких-то мероприятиях в подшефной школе, организуй выезд молодёжи в подшефный колхоз, а также в загородный пионерлагерь, на заводские и городские субботники, на встречи с иностранными молодёжными делегациями (в Москве в 1957 году состоялся Всемирный фестиваль молодёжи), и ещё – культурные и спортивные мероприятия на самом заводе, туристические походы по Подмосковью…

На нас, активистов, возлагалась и индивидуальная работа с комсомольцами. Вот запись, которую я сделал явно в связи с инструктажем представителя райкома комсомола:

«1. Вызывать на комитет вставших на учет комсомольцев и проводить с ними беседу по ряду важных вопросов [каких – я не уточняю, но “важность” определялась решениями компартии и комсомола]. Выяснять кругозор комсомольца, его возможности и потребности. В случае какого-нибудь недостатка этого комсомольца через некоторое время снова побеседовать с ним.

2. Проводить беседы с бывшими комсомольцами, снятыми с учёта по возрасту – или рекомендовать в партию, или заставить учиться политучебой и пр. для расширения кругозора».

Всё эти заботы и проблемы были в моей повседневности!

В дневнике за 1957 год нашёл ещё несколько записей относительно моей комитетской деятельности:

«27 марта. Ухожу в райком на совещание… Второй секретарь райкома Харламов говорил о стройках г. Москвы, как должна молодёжь помочь в вопросе жилья. Он уделил внимание также вопросу подарков к фестивалю и подарков строителям – бывшим москвичам – Красноярского края. Совещание закончилось быстро. В отделе учёта я получил ещё 600 лотерейных билетов на наш завод (всего получено около 5300 бил.).

1 апреля. Половина второго, зашёл к директору, и мы поехали на его «Победе» в райком КПСС. Нас вызвали по вопросу изготовления подарков к фестивалю. Нам показали некоторые образцы подарков, сделанных своими руками на предприятиях нашего района».

К Всемирному фестивалю молодёжи комсомол готовился очень активно. В начале мая 1957 г. отдел агитации и пропаганды нашего Сталинского РК ВЛКСМ подготовил вопросник, который рекомендовалось использовать для проведения вечеров, бесед. А составлен сей назидательный документ был на основании «некоторых вопросов, задаваемых иностранными делегатами и туристами». Из 30 вопросов я сейчас выбрал наиболее любопытные:

«Какие у вас органы власти на местах (например, в районе), есть ли там представители молодёжи, если есть, то как они отстаивают права молодёжи?

Кто может учиться в советских вузах?

Как у вас в Москве с жильём? Как будет развёртываться жилищное строительство в ближайшие годы?

Правда ли, что замена слова «советский» словом «русский» рассматривается как контрреволюция?

Как совместить понятие демократии и однопартийности?

Что имело место в Венгерских событиях – помощь или интервенция? [Восстание венгров осенью 1956 г. против просоветского режима, жестоко подавленное советскими войсками.]

Что изменилось в Советском Союзе после ХХ съезда? [Съезд КПСС, на котором первый секретарь ЦК КПСС Н. Хрущёв выступил с докладом о культе личности Сталина.]

Чем так хорош пятилетний план?

Как осуществляется автоматизация на вашем предприятии. Влияет ли это на занятость рабочих и их заработке?

Как вы боретесь с культом личности (и в масштабах государства, и на вашем предприятии)?

Правда ли, что в Москве, как и в Париже, есть нищие?

Есть ли у вас в комсомоле хулиганы, и как с ними борются?

Почему в Советском Союзе есть стиляги? Откуда они берутся?

Верно ли, что комсомол запрещает девушкам красить губы?

Есть ли в МГУ церковь, и имеют ли студенты время, чтобы посещать её?

Пьют ли студенты вино, играют ли в карты?

Как обеспечиваются студенты работой после окончания вуза?

Как вы понимаете понятия «сталинисты» и «титоисты»?»

Уточню для нынешнего поколения: Иосип Броз Тито – лидер коммунистов Югославии, во время Второй мировой войны возглавлял партизанское движение, активно сопротивлявшееся фашистским оккупантам. После завершения Второй мировой войны позволил себе независимую от Кремля политику, а потому из союзника превратился во врага, тем более что Югославия возглавили движение «независимых государств», то есть тех, что не примкнули ни к одному из лагерей: ни к НАТО, ни к «Варшавскому договору» и лавировали в своей внешней политике. Помню карикатуру в нашей прессе: портрет маршала Тито и стопка тридцать сребренников.

Да, иностранцы могли задавать и задавали такие «неприятные» для советской власти вопросы. Но одно дело, когда они их задавали нашим гидам, которые знали, как надо отвечать на подобные «провокации», а совсем другое дело, если бы разговор на эти щекотливые темы зашёл в гуще обычной, «не подготовленной» молодёжи. Вот комсомольские активисты и должны были дать отпор «провокаторам», правильно объяснить участникам дискуссий (прежде всего, советским) суть наших проблем в духе преодоления препятствий при построении «первого в мире социалистического государства». Справились ли наши активисты с «прозападной пропагандой», мне трудно сказать. Так получилось, что во время фестиваля я был на встречах с восточными немцами, а это почти свои, почти комсомольцы или коммунисты. Хотя и от них сыпались недоумённые вопросы о нашей действительности.

На нашем заводе, как и на всех остальных крупных московских предприятиях, был создан оргкомитет по осуществлению фестивальных заданий. В него входил весь административно-общественный «четырёхугольник», включая меня, и ещё несколько активистов.

Заводу дали задания (сведения взяты из моей записной книжки, а не из головы): организовать курсы иностранных языков, купить разговорники и сто голубей, изготовить пять «основных подарков» (видимо, те, что посолиднее) и тридцать «общих», фотоальбомы с советскими артистами и с видами Москвы, шашки с видами Москвы, вышивание, набор слесарного инструмента, посадить на территории пионерлагеря цветы для ста букетов.

Вот так-то: все предприятия выделяли людей и деньги, чтобы провести фестиваль на должном уровне, чтобы показать представителям молодёжи всех стран мира, какие мы гостеприимные. И это за счёт средств предприятий, а не из государственной кубышки.

И потом ещё удивлялись, что производительность труда на советских предприятиях в несколько раз ниже, чем в передовых странах. Там хозяева считают каждую свою «копейку», а у нас всё вокруг «колхозное»…

Но лотерейные билеты, конечно же, покупали за свои собственные деньги – так собирали средства для проведения фестиваля. Сколько собрали, нам не сообщили.

А ещё надо было сопровождать делегации на районных мероприятиях. Все делегации фестиваля были закреплены за определёнными районами. У нашего «подшефными» были делегации ГДР и ФРГ (всего совместно в них было тысяча триста пятьдесят человек!), Канады (сто пятьдесят), Ямайки (пять), Малайи (тридцать человек; позже эта страна стала частью Малайзии), Лаос (тридцать), Филиппины (пять), Таиланд (пять), Йемен (пять).

Более всего мы контактировали, разумеется, с немцами. Из-за их большого количества у них было много разнообразных мероприятий, встреч. Особо запомнился совместный вечер немецкой и советской молодёжи в Доме культуры строителей, что стоит на Первомайской улице (как он теперь называется, не знаю).

Собственно говоря, запомнились не выступления и концерт внутри ДК, а то, как мы шли от него в сторону станции метро, которая тогда располагалась точно напротив Дома культуры. Выйдя на свежий воздух, разгорячённые тёплым приёмом, немцы запели какую-то бравую песню. В темпе марша. Я не знаю, о чём она. Но у меня по телу пошли мурашки: так это громогласное, гортанное пение на ночной улице напомнило германские мелодии из советских художественных и документальных фильмов, где их использовали для усиления нацистского фона… Но мы шли рядом, как друзья…

«Мы покоряем пространство и время…» А время покоряет нас

Особое задание комсомолу – найти добровольцев для строек коммунизма в Сибири и в других плохо обжитых регионах необъятной страны. Как говорили тогда – мобилизовать. Почти по-военному. Как известно, на все «стройки коммунизма» – от Комсомольска-на-Амуре до Братской ГЭС и БАМа мобилизовали не только военных, но и заключённых. При этом рабочих рук всё равно не хватало.

Мне пришлось искать добровольцев для начавшегося строительства Западно-Сибирского металлургического комбината возле города Новокузнецка Кемеровской области. Вывесил объявления у заводских ворот, ходил по цехам и разговаривал с парнями. Двое согласились. Причём из одного цеха.

Из-за этого возник скандал с их начальником. Мало того, что Оганьян в силу своего южного темперамента был чрезвычайно вспыльчивым, он ещё мнил себя большим руководителем – до этого возглавлял партком завода. И своими связями он воспользовался в полной мере.

Узнав о двух добровольцах из своего цеха, он пришёл в бешенство. «Ты забираешь у меня двух станочников. С кем я буду план выполнять?», – заорал он на меня. Со станочниками действительно всегда была проблема. И практически на всех заводах страны. Даже на оборонных предприятиях, где платили побольше. Оганьян потребовал, чтобы я не подписывал рекомендации этим парням-добровольцам для получения ими комсомольской путёвки. А только она давала право не только на безоговорочное и немедленное увольнение, но и на гарантию возврата в ту же московскую квартиру. Грозный ор на меня не подействовал. Парировал уверенно: они – добровольцы, и это их выбор. Тогда он (вот парадокс) стал меня убеждать, что они пьяницы и прогульщики. Я только усмехнулся: если они такие плохие, то зачем за них надо так сильно держаться?

Он чуть ли не силком посадил меня в свою машину, привёз в райком партии (не в комсомол!) и доложил, что я подрываю производство! Инструктор был в растерянности. С одной стороны, нельзя не прислушаться к мнению бывшего парторга и влиятельного производственника: план-то надо вытягивать. С другой стороны, надо выполнять решение партии о строительстве новых объектов в Сибири и привлечении туда молодёжи. Ему удалось смягчить гнев разбушевавшегося Оганьяна, взяв с меня обязательство, что из этого цеха больше никого я не мобилизую. Я пообещал. Это было сделать легко: больше никто ни из этого цеха, ни из других не захотел отправиться на неизвестную далёкую «стройку коммунизма» – Запсиб.

Попутно замечу, что несколько месяцев спустя в этом же цехе случилось ЧП. Строили антресоли, где собирались разместить техбюро. То ли конструкцию неправильно рассчитали, то ли всё делали тяп-ляп – уложенные плиты рухнули. С высоты второго этажа упали и трое строителей, у всех – переломы. А если бы там уже расположились сотрудницы техбюро? Наказали ли Огяньяна или кого-либо на заводе, не знаю…

После драматического развития событий, когда меня за благородные, патриотические действия чуть не обвинили во вредительстве, я долго не мог прийти в себя. Это был какой-то абсурд. Раздвоение сознания: партия и комсомол требуют одно, завод – прямо противоположное. Я чувствовал себя не героем, который не прогнулся перед грозным и наглым начальником, а оплёванным. Мне, восемнадцатилетнему пареньку, только-только вошедшему во взрослую жизнь, в политическую среду, было трудно свести концы с концами. Единственно, что я понял тогда на всю оставшуюся жизнь: лозунги и практика не всегда совпадают. Более того, чаще всего не совпадают. И надо учиться лавировать.

А по радио и с экранов гремело:

«Шагай вперёд, комсомольское племя,Шути и пой, чтоб улыбки цвели!Мы покоряем пространство и время,Мы – молодые хозяева земли».

Хм, «хозяева земли»… Молоды-зелены ещё быть хозяевами.

Комсомольцы помогали строить не только в отдалённых районах страны, но и в самой столице. Субботники – то в заводском пионерлагере, то на районных объектах, то на городских – были повседневностью. Относились к этому по-разному. Кто – терпимо, как к неизбежности, кто – без восторга: или вовсе категорически отказывался или делал вид, что выполняет комсомольский долг. Собрать нужное число «добровольцев», спущенное из райкома комсомола по разнарядке не всегда удавалось. Точнее, никогда не удавалось. Учение Ленина о том, что субботник – это прообраз будущего коммунистического отношения к труду и государственным заботам, увы, не вошло в плоть и кровь «передового отряда молодёжи». Тому свидетельство моя запись в дневнике:

«6 апреля. Машина уже была готова, а молодежь не показывалась. Вскоре пришли двое из цеха № 3. Из литейного цеха девчат пришлось уговаривать поехать. Всего собралось только 10 человек из 15. На машине доехали быстро. По дороге Михалин – слесарь из нашего цеха рассказывал, как он работал на целине прошедшим летом.

На стройке нам выдали рукавицы, указали место работы, показали, что сделать. Один из наших рабочих пришел в хороших полуботинках, в хорошем пальто и в шляпе – отказался работать. Тогда я ему предложил уйти, пообещав ему обеспечить его прогулом».

Вот так мы поработали на доме, который готовили для гостей фестиваля. Обычно убирали мусор. А этот гегемон – в шляпе! Ну, а в чём должен быть советский рабочий после законного трудового дня?!

По уставу ВЛКСМ каждая первичная организация обязана была проводить общие собрания ежемесячно. Такая регулярность была нереальной. Собрать даже не триста, а необходимый для принятия решений кворум – хотя половину списочного состава, не представлялось возможным. Даже в маленьких организациях, где по 20–30 комсомольцев, это проблемно. Да и что обсуждать, когда все на виду, все «узкие места» известны, «исторические решения» – это для съезда страны. На МИЗе хорошо, если за отчётный год пройдёт хоть одно общее собрание. И это уже большой плюс комитету.

И вот мы назначили такое собрание. Повестку не помню. Зато помню, как на комитете накачивали комсоргов всех цехов и отделов, как партком «мобилизовал» своих подотчётных общественников и начальников цехов, чтобы не задерживали станочников. Обычная подготовительная суета. Минут за пятнадцать – двадцать я решил посмотреть зал, всё ли там готово. И с ужасом понял, что зал заперт, а ключа нигде нет. Попросил коллег по комитету поискать ключ. А сам… полез в окно.

Комитет и зал на одном этаже. Между моим окном и окном вестибюля – один пролёт. Внизу карниз. Вряд ли я был уверен, что окно вестибюля открыто (это можно увидеть только с улицы), пошёл наобум. Ширина жестяного карниза – у́же ступни. Я без колебания, не глядя на землю с высоты четвёртого (производственного, не жилого!) этажа, встал на него и весьма осторожно стал продвигаться, прижимаясь ладонью к углу оконного проёма. Но дошёл до точки, когда левая рука уже не могла держаться за угол кабинетного окна, а правая рука ещё не доставала проёма вестибюльного. Но продолжал двигаться, буквально расплющиваясь на шершавой стене здания. Опасался: лишь бы под обувью не оказался камешек. Когда правая рука коснулась оконного проёма, глубоко вдохнул, чтобы успокоиться, радость не затуманила мозг и я не ускорил движение…

Окно оказалось открытым, я проник в вестибюль, подошёл к двери и увидел, что дверь была закрыта изнутри на… крючок. Ключ не требовался. Распахнул дверь. А в это время сзади раздались возбуждённые голоса, открылась запасная дверь и в зал вошли мои коллеги, которые безо всяких ухищрений добрались до зала через первый этаж по чёрному ходу. Они смотрели на меня с удивлением, с непониманием, без восторга и аплодисментов.

Собрание состоялось. Я поставил «галочку» в плане выполненных мною формальных мероприятий…

Я часто езжу по Большой Семёновской улице, на которой по-прежнему стоит то здание, где я едва не расстался с молодой жизнью. Смотрю снизу на четвёртый этаж и с ужасом думаю: а если бы оступился? Внизу нет мягкой «подушки». В «лучшем» случае стал бы инвалидом, в худшем (а может, это был бы лучший вариант?) – полный капец. И ради чего? Ради «галочки»? Придурок, думаю я теперь. Но, честно говоря, тогда о «галочке» даже не думал, и ни перед кем не красовался, просто решил не срывать намеченное мероприятие, тему которого даже не помню…

К счастью, мой «подвиг» повторить уже не получится, после облицовки фасада новыми материалами, тот карниз, заманивший меня в опасную «одиссею», исчез, его закрыли…

У комитета было полно повседневных задач – сбор взносов, разбор персональных дел: кто-то прогулял, кто-то напился, кто-то подрался, кто-то ребёнка крестил, кто-то забросил вечернюю школу… Поскольку я старался честно относиться к своим обязанностям и к поручениям партии и райкома комсомола, то крутиться приходилось быстрее белки в колесе. И нередко с тем же эффектом для продвижения в пространстве. Моя проблема начинающего руководителя: крутился в основном сам. Я не мог заставить так же интенсивно крутиться других: и из-за моей неопытности, и из-за первобытной совестливости и природной застенчивости, которую тогда ещё не сумел преодолеть. Да и как заставить человека покинуть рабочее место, если он прямо заявляет: мне некогда, у меня план, срочное задание, а после работы – вечерняя школа, старенькая мать, молоденькая жена (ревнивый муж), крохотный ребёнок и т. п.?

Зачастую это были просто отговорки, но как не верить, да и рычагов воздействия у меня было маловато. Выговорешник влепить за неисполнение поручения? Да плевать он хотел на выговор, даже если и «с занесением в личное дело». Но те, кто собирался поступать в вуз, куда требовалась комсомольская характеристика, кто стремился вступить в КПСС или сделать административную карьеру, выговоров опасались и, скрепя сердце и скрипя зубами, поручения выполняли. Конечно, были и честные общественники, искренне желавшие трудиться на «благо общества», но всё же их производственные обязанности не позволяли им в рабочее время уделить много внимания комсомольским делам.