Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма

Чему учиться, имея диплом

Факультет журналистики, как мне кажется, не может научить квалифицированно писать для газет или журналов. Как и, на мой взгляд, Литературный институт не сделает тебя писателем. Они просто дают общеобразовательную базу. Ещё там знакомят с лучшими профессиональными образцами. И там можно услышать высококвалифицированные оценки творчества тех или иных авторов, а также журналов и газет. Но чего я был практически лишён: на дневных отделениях студент постоянно вращается в среде амбициозных людей, жаждущих добиться успеха в выбранной профессии, низвергающих авторитеты и штампы; и заводит дружеские связи, которые впоследствии могут помочь в карьерном росте.

Мои же контакты с однокурсниками-заочниками были очень короткими – лишь в период экзаменационных сессий, так что узнать, кто что думает о жизни и профессии, было практически невозможно. Мне, выходцу с рабочей окраины и сотруднику далёких от журналистики организаций, очень не хватало общения в студенческой среде, которая в годы хрущёвской оттепели бурлила, критически оценивая коммунистическое правление, набираясь инакомыслия.

В остальном же я не ощущал каких-либо недостатков заочного образования. Ведь можно быть «заочником» и на дневном отделении, то есть и занятия посещать редко, и вообще относиться к учёбе спустя рукава. К тому же отличник в учёбе – это ещё не гарантия стать отличником в профессии.

Да и университетское образование – не вершина знаний, а только площадка для дальнейшего самообразования. К сожалению, в советское время этому не придавали большого значения. Конечно, если выпускник попадал в аспирантуру, а потом и в научную среду (это была мечта многих, поскольку учёная степень давала шансы на более высокий уровень жизни, поднимала статусность в глазах не остепенённых), то он практически всю оставшуюся жизнь только и делал, что повышал свои знания, расширял кругозор. Но эта прослойка была тонкой, а основная масса дипломированных специалистов прекращала свой рост, ограничиваясь студенческими познаниями.

Лишь в конце существования советского режима, наиболее продвинутые люди – из системы научно-технических обществ – обратили внимание на то, что наша страна отстаёт во многих сферах. И не в последнюю очередь из-за отсутствия дополнительного образования. Стали об этом публично говорить. Но централизованная, командная система слишком неповоротлива. И дальше благих пожеланий дело не сдвинулось.

Второй диплом получить было можно. По другой профессии. Но продвинуться по своей основной, обновить знания, которые в наше быстроменяющееся время, устаревают всего за несколько лет, было не реально. Это теперь при рыночных отношениях и открытых границах, появилась возможность (и мода!) поступить на всевозможные курсы, в академии и т. д. В том числе и за рубежом. А тогда всё зависело лишь от настойчивости и целеустремлённости каждого индивида – читать новейшие профессиональные публикации, следить за технологическими, творческими новинками в других странах, получать другое образование.

Может показаться, что журналистика не ядерная физика, не органическая химия, не генетика, а потому поучиться тут у более продвинутых стран нечему. Было чему. Я уж не говорю об отставании в техническом оснащении наших журналистов. Мы не имели: диктофонов, раций, высококачественной фото- и видеоаппаратуры, тем более – персональных компьютеров и интернета. Мы ещё отставали в уровне информационного обеспечения и свободы слова. Только после разрушения коммунистической системы и принятия ныне действующего закона о СМИ страна поднялась на более высокую ступень цивилизации.

…Несмотря на редкие встречи с заочниками, тем не менее, именно однокурсница привела меня в профессиональный журналистский мир. Но об этом – в другой главе.

Все работы хороши?.. Пусть меня научат!

«Вот великая заповедь, которую часто приводит Платон: “Делай своё дело и познай самого себя”. …Кто достаточно знает себя, тот не посчитает чужого дела своим, тот больше всего любит себя и печётся о своём благе, тот отказывается от бесполезных занятий, бесплодных мыслей и неразрешимых задач…»

Мишель де Монтень, «Опыты»

«Цель нашей жизни – стать счастливым».

Далай-лама

«Хочу стать балеруном»

Прежде чем стать журналистом, я прошёл витиеватый трудовой путь…

Сын хирурга становится хирургом. Сын военного – военным. Сын учёного – учёным. Сын музыканта – музыкантом. Сын генпрокурора или члена Совета безопасности РФ – крупным бизнесменом… Так бывает не всегда, но примеров немало. А кем стать сыну столяра-краснодерёвщика и неграмотной домашней хозяйки? «Столяру хорошо», – утверждал Владимир Маяковский ещё за десять лет до моего рождения. «А инженеру – лучше»?

Возможно, как ко всем детям, ко мне приставали взрослые с этим дурацким вопросом: кем ты хочешь стать? Ну, кем хочет стать ребёнок, скажем, в пять – семь лет? Ответ на такой вопрос ожидается на потеху. Сын одного моего коллеги журналиста отвечал в этом возрасте однозначно: «Великим писателем». Без обиняков: великим! Наверно, потому, что звали этого ребёнка Михаилом Юрьевичем. Над ним потешались. Кем он стал, не знаю. Но, вряд ли – великим, как Лермонтов. И даже вряд ли – вообще писателем.

В нежном возрасте дети просто неосознанно копируют кого-то. Реагируют на какую-то информацию, на эмоциональный всплеск, на общественное мнение, наконец…

В советское время были, например, такие пожелания. Один четвероклассник в сочинении на тему «Кем хочу быть?» написал: «Хочу быть, как мой папа, ответственным работником ЦК КПСС. Он ездит на черной “Волге” и может все достать…» Этот факт мною не выдуман, а взят из газеты…

В середине семидесятых годов минувшего века я при подготовке книги «Этюды о профессиях» (Якутское книжное издательство, 1975 г.) проводил самостийные опросы учеников в некоторых школах Якутии – в столице республики и в заполярном посёлке оловодобытчиков Депутатском. Разумеется, полученные мною две сотни ответов, как говорится, не презентабельны и не претендуют на научную достоверность, но во многом отражают предпочтения подрастающего советского поколения.

На вопрос «Кем ты хочешь стать?» каждый четвёртый ответил: не знаю. Причём среди ещё не определивших свой жизненный путь мальчиков вдвое больше, чем девочек. По социальному происхождению (из семей рабочих и служащих) – делятся поровну. С возрастом происходит любопытная эволюция. Пятиклассники почти все уже определились. Но в восьмом классе уже каждый третий не знает, какую профессию выберет. И к выпускному классу четверть завтрашних «тружеников» тоже ещё не определились.

А кто уже якобы определился? На первом месте по предпочтениям – работа учителя. В этом ничего удивительного, так как это первая профессия, с которой ежедневно сталкиваются школьники. И если учителя уважают, то это и влияет на выбор. Причём в наибольшей степени такому эмоциональному влиянию подвержены девчонки. На втором месте также «девчоночья» профессия и тоже тесно связанная с детскими восприятиями – врача.

Но пугаться такому предпочтению не стоит. Всего в опросах было названо более пятидесяти профессий! У девочек наибольший интерес вызвали профессии (кроме названных) следователя, воспитателя, инженера-строителя, артиста, журналиста, стюардессы, химика, инженера-фармацевта, закройщика, художника, продавца, археолога, геолога. У мальчишек – лётчика, шофёра, инженера-механика, моряка, военного, речника, электро- и радиотехника.

В пятых классах преобладали романтика, героика и… «компанейство». Видимо, в каждом классе под каким-то частным влиянием складывалась своя мода. А к выпускному классу уже преобладал реальный расчёт.

На выбор, естественно, влияли семейные традиции: «Мой дедушка был лётчиком…», «У меня дедушка и дядя работают на машинах…», «Папа и мама – ГИПы…» Не каждый взрослый знает, что ГИП – это главный инженер проекта.

Более половины школьников связывали свою будущую профессию с учёбой в вузе. В меньшей степени – со средним специальным образованием. И лишь девять процентов утверждали, что хотят стать рабочими на производстве, и вдвое меньше было тех, кого привлекала сфера услуг. Желание учиться в вузе в принципе похвально, но желание появляется не от знания выбранной профессии. На мой провокационный вопрос о профессии маляра восьмиклассница Лариса ответила: «Я не хочу быть маляром, потому что у меня нет призвания к профессии маляра. Я хочу стать кинематографом». Пятиклассница Галя, мечтавшая стать геологом, о работе маляра категорически пишет: «она грязная». Неужели ей не известно, какая «чистая» работа у геолога, особенно в полевых условиях? Забавно звучат признания двух пятиклассниц, которые решили стать «артисками».

Мечты, как и мост, должны на что-то опираться. Прокрустово ложе реальных потребностей неумолимо: не все желающие стать инженерами, на самом деле ими станут. А потому: «Если не поступлю в вуз, буду шофёром». Ну, хоть так. Или: «Буду маляром, как мама». Это – не завышенная мечта, а реальная данность ситуации. Но некоторые вообще не знали, что это за профессия – маляр. А такая, казалось бы, видная для всех работа, окружающая с первых дней жизни… И не только про маляра, но и про другие профессии многие не имели представления. Потом жизнь, разумеется, заставит окунуться в реальность…

В постсоветское время на первых порах были такие мальчишки, что всерьёз задумывались стать как папа или старший брат… бандитом, рэкетиром и т. п. А в начале двадцать первого века, с усилением роли государства, на первые места по престижности вышла профессия чиновника. Не важно, какого, главное – чтобы было тёплое местечко в госучреждении… Вот так менялись приоритеты в соответствии с политической и социальной ситуацией в стране.

Впервые публично на вопрос «кем быть?» я ответил в четвёртом классе.

Это было вскоре после окончания войны с нацистской Германией. Жили мы тогда все под впечатлением героических подвигов Красной Армии, под впечатлением фильмов про войну, где наши только побеждали. Ну, и конечно, мальчишки восторгались нашими танками. Самыми быстрыми, самые крепкими – как нас уверяли и в чём мы не сомневались. К тому же на мою неокрепшую эмоциональную душу подействовала популярная песня «Три танкиста», исполненная любимым актёром Николаем Крючковым в лакировочном фильме «Трактористы».

И на уроке, где зашёл разговор, кем быть, я не задумываясь, одним из первых выскочил: «Буду танкистом!». А пока отвечали другие, я задумался, вспомнил про недавний культпоход класса в Музыкальный театр имени Станиславского и Немировича-Данченко на балет «Доктор Айболит», который мне запал в душу. И вдруг выпалил: «Хочу стать балеруном!». Класс захохотал: то ли из-за моего словечка, то ли из-за моего внезапного поворота от грозной машины к порхающему на мирной сцене человечку.

Потом я оказался под впечатлением книг о фантастических путешествиях, книг о реальных путешествиях и путешественниках, о минералах и т. п. И моё целомудренное сознание повернулось в эту романтическую сторону.

После шестого класса, в летние каникулы, прочитал познавательную книгу астронома Бориса Воронцова-Вельяминова о Вселенной. И стал подолгу всматриваться в небо, пытаясь отыскать созвездия и самые яркие звёзды по книжке…

В небогатое послевоенное времечко выбор профессии чаще всего определялся реальными возможностями и финансовыми потребностями. Поэтому многие дети из бедных семей шли в ремесленные училища и в школы фабрично-заводского обучения, чтобы побыстрее получить специальность и зарабатывать средства на жизнь. После седьмого класса и я решил дальше в школе не учиться, а поступить в техникум – и стипендию начнёшь получать, и через четыре года – самостоятельный человек с дипломом и заработком. Виртуальному герою стихотворения Владимира Маяковского «Кем быть?» автор предлагает поразмышлять о выборе профессии в семнадцать лет. Я же должен был ответить на этот наиважнейший в жизни вопрос в четырнадцать.

На астронома в техникумах не обучали. На геолога – тоже. Был в Подмосковье геодезический техникум, но геодезия – это не геология, это, казалось, слишком приземлённо, никакой романтики. Хотя в геологических экспедициях геодезисты нужны. И даже – водители, повара…

Ну, какая же романтика в обучении на инструментальщика в ближайшем к нашему дому техникуме, что при заводе «Фрезер»? А романтика была – встреча с неизвестным, с металлом. Поскольку мы жили в посёлке деревообрабатывающего комбината, то дерева было у нас вдоволь, как его обрабатывать мы знали сызмальства. С металлом другая история. Да, его было полно вокруг – на свалках. Но обрабатывать мы его не умели, да у нас и инструментов для этого тогда не было, даже напильников.

В общем, будущая профессия меня привлекала, и учиться в техникуме мне было интересно. Я охотно постигал теоретические и практические азы металлообработки, с изнуряющим старанием делал чертежи для курсовых проектов.

В день четырёх пятёрок

Но однажды… А это случилось, точно помню, 5 мая 1955 года, то есть в день 5.5.55. Символично, да?! Мы сидели в самой неказистой, угловой аудитории на уроке литературы. Мой взгляд не затуманился от образа Наташи Ростовой (или пушкинской Татьяны), а упирался в белёную кирпичную печку, отнимавшую у аудитории добрую четверть скромного пространства. Обратив внимание на символическое совпадение пятёрок, я дал себе, внутренне, что-то вроде клятвы – стать писателем.

Конечно, желание, загаданное в символический «пятёрочный» день, обещало быть исполненным. Но я мог бы загадать, скажем, стать известным артистом, директором завода или депутатом Верховного Совета. Но ни того, ни другого, ни третьего я не возжелал, а почему-то – писателем…

Под влиянием урока литературы? Нет. Эти уроки у нас проходили скучно. Анемичная учительница Екатерина Петровна Мосунова вела их без выдумки, без эмоций. Больше эмоций случалось на сугубо технических уроках. Вспоминается, например, как преподаватель по резанию металлов Давид Абрамович Локтев, энергично жестикулируя, вдруг резко повышал голос: «И заготовка подаётся вперёд! К шпинделю!!!» Его торжествующий крик был впечатляющим. Он станки превращал в живые существа. Мы вслед за энергичным взмахом руки преподавателя летели к шпинделю – от задней бабки к передней бабке. Мы начинали как-то по-другому относиться к станку – будто это живое существо и у него есть душа. Ну, а сердце у стального зверя непременно есть – это же, как в бодрой песне пелось, «пламенный» мотор. А вот души и сердца в литературных произведениях, в интерпретации нашей доброй, но унылой учительницы, мы не ощущали. Тем не менее, меня не увлекла перспектива стать крупным специалистом в области резания металлов. А будто наперекор всему – профессии отца, неграмотности мамы, выбору учебного заведения – непременно писателем!!!

И чего же меня потянуло в литературу? Да, в детстве я много читал. Но, учась в техникуме, то ли из-за бездарности учительницы, то ли из-за загруженности по профильным предметам, то ли из-за горячей увлечённости шахматами, то ли из-за не менее горячей увлечённости девочками, я художественной литературы читал очень мало. Вообще это был период катастрофического пробела в моём культурном развитии.

В школах была хоть самодеятельность. Начальная школа к праздникам готовила сценки для нашего местного клуба. Но об артистической карьере я не помышлял.

И всё же мечта, пустая, без явных признаков таланта, без каких-либо попыток что-то написать, мечта стать писателем оставалась. Почему?

Когда мне было десять лет, я вдруг стал сочинять стихи. Реакция подрастающего организма на интерес к девочкам? Возможно. Но стихи был плохие, примитивные, без искорки, без мысли, без образности. То есть внутри-то у меня что-то там искрило, коли я исписывал страницу за страницей, но качество стихов это не повышало. Тогда были проблемы с блокнотами, и для стихов я сам смастерил блокнот из какой-то синей бумаги огромного размера – видимо, где-то достал обёрточную. И ведь писал, писал, писал (ударение на втором слоге!). Но потом это графоманство так же внезапно прекратилось, как и началось.

Почему-то в моей памяти первый толчок, первый позыв к писательству у меня связан с одной и той же картинкой. Я в деревне у бабушки. Напротив нашего дома, по другую сторону реки – очень пологий коренной берег, засеянный пшеницей и рожью. Когда эти злаки подрастают, ветер волнами гуляет по этим полям. Как на море. Море, так сказать живьём, я тогда ещё не видел. Но именно с морем сравнивал эти поля. Мне тогда хотелось как-то описать мои восторженные ощущения от этой картинки и вообще о степи. Чеховскую «Степь» я тогда ещё не читал. Я одухотворял нивы, всю окрестную природу. Может, просто в детской душе отразилась тогда ещё неясно выраженная, а впоследствии довольно сильная моя тяга к странствиям?

Ответ на свой нынешний вопрос я нашёл у себя же. В своём дневнике за 1955 год я обнаружил нечто неожиданное для меня самого. Да простит меня читатель, ответ на главный вопрос моей жизни оказался длинным. Зато каким заковыристым:

«19 апреля. Ещё, когда учился в школе, мне захотелось передать всю радость нашей жизни, всё её замечательное, но и не забывать ошибки, а учиться на них, в книге. Конечно, тогда даже и мысли не было, что я могу написать книгу или хотя бы рассказ. Мне не хватало самого главного – жизненного опыта [и грамотности, как видно, тоже!]. Всё мне представлялось ещё в «розовом свете». Да и сейчас я не совсем избавился от этого [хорошо, хоть в этом признался].

Сегодня на уроке «Станки» у меня появилась мысль, которую я развивал, постепенно превращая в определённый сюжет. Мне захотелось показать, как выходили в герои на войне и в труде из крестьянских и рабочих семей. Семья одного крестьянина переезжает в Москву, где живут во время войны, а также в послевоенное время, а после уезжают на целину [ну, как же без героической страницы нашей жизни?!]. Отдельные члены семьи после окончания институтов, техникумов уезжают работать на Урал, в Томск и др. места (буду выбирать города, которые смогу узнать или знаю). На II съезде союза советских писателей один из писателей (не помню кто) отметил, что до сих пор не создан образ равный по силе образу Павла Корчагина. Это правда! Почему получилось так. Как-то многие писатели размельчают образы своих героев. Разве у нас нет людей-героев, а патриоты, уехавшие на целину, а сколько новаторов производства. Мне бы, конечно, очень хотелось написать такую книгу, чтобы люди смотрели на неё, как на что-то очень драгоценное, очень нужное, чтобы её не просто прочитали и позабыли, а волновались бы, переживали, когда её читали, спорили между собой о её героях, учились у них. До этого ещё далеко. Пока надо работать (прежде всего над собой). Ведь и дневник-то я пишу, чтобы натренироваться, т. е. суметь выразить свои чувства, чувства товарищей, все переживания на бумаге…»

Прочитал я сейчас, в двадцать первом веке, все эти «сопли с сахаром» и в полной растерянности, в смятении противоречивых чувств. Весенняя шизофрения??? Но всё это было сказано очень искренне. Я так, именно так и думал. О жизни, о писательском предназначении. Продукт пропаганды.

Эпоха была такая – хотелось изображать героев и героизм. А то, что матери, потерявшие на войне своих мужей, с героическими усилиями выхаживали в голодное время своих детей – это недостойно пера и бумаги? Впрочем, если бы я всё же принялся писать «книгу» о выходцах из крестьянской семьи, я бы столкнулся с этими фактами ежедневного бытового героизма советских людей. И про несправедливость бы пришлось писать. В частности, про несправедливость отдельных начальников. Но я верил в справедливость всей нашей государственной системы. Верил, что мы построим коммунизм, где не будет несправедливости, нищеты и голода. Я жаждал участвовать в этом строительстве: личным примером и написанием таких вот «книг», которые волновали бы читателей, помогали им становиться лучше, «правильными».

Простите меня: мне же было только шестнадцать лет. Боже мой, мне тогда исполнилось УЖЕ шестнадцать! Я – уже владелец советского паспорта! А такая сладкая каша в голове!!! И при этом – какая амбициозность!

В дневнике нашёл удивившую меня запись. Оказывается, 18 декабря 1955 года я отправил по почте в «Московский комсомолец» рассказ «На устах мёд, а в сердце лёд». Совершенно забыл про этот свой «героический поступок». Не помню, о чём я накропал сие произведение. Что за сюжет? Какой повод подала жизнь, чтобы я решился-таки наконец что-то сочинить? Почему – в «МК», а не в какой-нибудь журнал? Естественно, не помню также, какова была реакция «МК». Да и ответили ли мне? В ведении дневника у меня тогда возник большой перерыв – почти девять месяцев (подготовка диплома, его защита, распределение и пр. текущие заботы отдалили меня от бумаги), так что об ответе «Комсомольца» ничего не знаю. Но, думаю, если и ответили, то весьма формально: лишь бы отстал от редакции этот графоманчик.

Вероятно, я рассчитывал не на публикацию, а на оценку профессионала. Ведь при газете тогда было литобъединение. Через несколько лет, когда во мне вновь забурлила поэтическая кровь, я набрался храбрости и поехал с тетрадкой стихов к объявленному в газете часу для встречи с его представителем. В общем-то, я уже стал отчётливее осознавать свои реальные способности, но (на всякий случай!) решил получить оценку профессионала. И получил. Поэт Феликс Чуев, полистав тетрадку, сказал то, что в таких случаях и говорят: «Если можешь не писать, то не пиши». Я не обиделся. Ни на жёсткую оценку, ни на то, что дал её мне человек моложе меня. Со стихами было покончено. С писанием.

Но читать стихи не перестал. Познакомился и с творчеством моего «обидчика». Не понравилось. Не из-за того, что я ему задним числом «отомстил» своим непризнанием за суровую оценку моих стихов. Просто такая его поэзия меня не зацепила. Уж слишком она показалась мне вычурно пафосной. При всём моём тогдашнем коммунистическом воззрении и при том, что я любил читать про войну, в его плакатном творческом подходе не почувствовал притягательности поэтического слова. Тем более что в стране начиналась поэтическая революция: на сцене, в прямом и переносном смысле, появились Евгений Евтушенко, Белла Ахмадулина, Роберт Рождественский, Андрей Вознесенский, Булат Окуджава и другие свежие голоса наступивших перемен. Вот это – поэзия!! А в 1990-е годы мы с Чуевым вообще оказались в противоположных идеологических лагерях. Я возглавлял антикоммунистическую газету «Куранты», а он клепал книжки про большевистских деятелей – Молотова, Кагановича, видимо хотел их защитить от нападок «очернителей-дерьмократов».

А у постоянного автора «Курантов», поэта-«пересмешника» Александра Иванова нашёл эпиграммы, где упомянут Чуев. И вот оценка творчества этого не железного Феликса:

«Покамест Пушкин есть и Блок,литература нас врачует.Литература нам не впрок,покамест Кобзев есть и Чуев».

Это не запоздалая моя месть Чуеву, просто констатация его личности и творчества. Тем не менее, повторюсь, оценку Чуева моего поэтического «дара» считаю абсолютно справедливой. Графоманов надо вовремя останавливать. Нечего бумагу изводить. Хорошо, что теперь можно создавать «шедевры» в электронном виде. По крайней мере, российскому лесу легче будет…

Перестав писать стихи и больше не придумав никаких «сюжетов для небольшого рассказа», переключился на самообразование. Стал покупать книги. Я потом перечислю, какой идеологической мишурой я заполнял свои полки, тратя последние рубли. Но были и дельные приобретения. По литературоведению, о языке, об опыте маститых авторов. Все эти книги я выбирал сам, меня никто не заставлял – ни школьная программа, ни родители.

Мне, например, тогда понравился Михаил Пришвин. А ещё более – Константин Паустовский. И я написал ему письмо с желанием получить совет. Личного адреса, конечно, не знал, отправил в редакцию «Литературной газеты», членом редколлегии которой он тогда значился. Понятно, что в редакции моё наивно-глупое письмо выбросили в корзину (правильно сделали!), и никакого ответа я не получил.

После техникума я, естественно, работал на заводе. Жизнь закрутила, завертела – как-то неожиданно для меня стал комсомольским активистом. Не до литературы было. Но однажды сильно потянуло в эту среду. Москва готовилась к Всемирному фестивалю молодёжи. И власть, чтобы перед прогрессивной общественностью мира не ударить тоталитарным «фейсом» в грязь, стала делать кое-какие идеологические послабления. Так, в Москве, в Доме культуры промкооперации (был такой в переулке недалеко от Чистых Прудов) открылся творческий молодёжный клуб «Факел». Там организовали множество кружков по интересам: иностранных языков, фото, кино, театральный, эстрадный, искусствоведческий, туристический, литературный… Причём иностранных языков для изучения выбрали с добрый десяток: хотели натаскать юных москвичей, чтобы они могли помочь будущим участникам фестиваля в контактах с нашим населением. Ну, и для пропаганды наших достижений тоже.