Эх, хорошо в Стране Советской жить. От Сталина до Путина, от социализма до капитализма

Пришлось мне воспользоваться служебным положением. Поскольку работал тогда в областной газете, обратился за помощью в государственное объединение «Мосавтотехобслуживание». Направили меня в Загорск (Сергиев Посад), там, говорят, можно приобрести по гарантии. Но это не магазин, поэтому я заплатил не только за эти резинки, но и якобы за их установку. И всё это мне обошлось в десятки раз дороже.

Но приключения с тормозами не закончились. То ли некачественно мне их восстановили, то ли уже такая родовая болезнь была у этой машины, вновь случилось непредвиденное и страшное.

На девятого мая поехали мы посмотреть бывшую усадьбу Шахматово, в которой жил Александр Блок. Взяли с собой девочку, дочь коллеги Лены по работе. Поездка сразу же не задалась. На Ленинградском проспекте, когда надо было мне нырнуть в тоннель, ведущий на Волоколамку, меня никак не пускал в нужный мне ряд какой-то упёртый придурок. В результате я заехал правыми колёсами на сплошную разделительную полосу. А тут стоит строгий гаишник. Судя по всему, призванный из провинции в столицу на праздник помочь наводить порядок. Мои объяснения, что мне мешали перестроиться, что никакой угрозы не создал, не возымели действие. Он выписал штраф. Я поблагодарил его за подарок в честь Дня Победы. Настроение перестало быть праздничным.

В центр из Подмосковья мы возвращались по Ярославскому шоссе. На первом перекрёстке после МКАД случилось то, что обычно приводит к трагическим последствиям. Перед красным светом я нажал на тормоз, педаль провалилась, и «Москвич» поехал дальше. На наше счастье, перед нами не было машин, а из боковой улицы никто ещё не успел выехать, и пешеходов не было.

Это не нынешнее время, когда можно вызвать эвакуатор. На тросе же вряд ли кто согласился бы тащить в центр в праздничный день. Бросить машину? Разделают под орех, один кузов останется.

И я на ручнике так и ехал до Пушкинской площади. Машин было очень много. Но не они были главной угрозой, их поведение я мог спрогнозировать, а пешеходы. Меня бесило, что люди пытались во что бы то ни стало перебежать перед движущимся автомобилем в неположенном месте. Словно все с ума посходили. От праздничного застолья, что ли? Неужели им своя жизнь не дорога?

Тверская была перекрыта, и пришлось оставить машину у кинотеатра «Россия». Ночью, я вернул её на обычное место – под окном на Суворовском (Никитский теперь) бульваре…

Однако и родное место не давало гарантии на безопасность.

Попробуйте сейчас найти свободное местечко на Никитском бульваре. Не всегда это удастся. С вводом платы за стоянку, стало чуть свободнее. Но не кардинально. А в 1980-е годы на всём этом бульваре стояла лишь одна наша машина. И, разумеется, она всем мешала. Например, чистильщикам улиц от снега. Они проезжали, держа отвал на минимальном расстоянии от нашего кузова. Так что царапины от комков снега были обеспечены. Да и выехать из-за завала без лопаты невозможно. Чистили, как правило, ближе к полуночи. И, едва заслышав грохот чистильщиков, я стал выбегать из дому, чтобы переставить «Москвич» на очищенное место.

Кстати, в те годы частники старались не пользоваться машиной зимой. Считалось невыгодным её эксплуатировать в морозы: быстрее изнашиваются двигатель и ходовая часть. Не было зимней резины. Я, чтобы не застревать в сугробах, купил цепи на колёса… К тому же с приходом больших холодов советские машины заводились с трудом. Помню, мне надо было Лену встретить в аэропорту рано утром. Было минус шестнадцать. Нынешние машины (тем более иномарки) завести при таком морозе с нормальным аккумулятором не проблема, а советские не одолевали морозы. Для гарантии воспользовался якутским методом: вывинтил на ночь свечи, а в моторный отсек залил немного бензина. И всё равно утром еле-еле завёл.

С приходом зимы частники ставили своих «ласточек» на прикол: снимали колёса, подставляли кирпичи или брусья – для сохранности резины и чтобы машину не увели. Может, поэтому так долго и выживала советская техника, создавая иллюзию своего высокого качества! Но я-то пользовался круглый год. Иначе зачем собственная машина?

Мешал мой «Москвич» и пешеходам. Хотя на тротуар я никогда не ставил. В этом просто не было необходимости.

Как-то перед ежегодным техосмотром я потратил половину выходного дня, чтобы навести марафет. Почистил моторный отсек, протёр все стеклянные детали, промазал кузовные царапины мастикой. Утром собирался поехать в ГАИ. Не удалось. Какая-то сволочь оставила «автограф», прочертив всю левую сторону чем-то твёрдым! Ведь этот борец с «буржуями» не поленился сойти с тротуара на проезжую часть и изобразить своё негодование волнистой полосой – гвоздём или ключом.

Пришлось проблему решать кардинально. Начал ставить машину в Калашном переулке. Из окна не видно. Но зато там – круглосуточно охраняются посольства. И долго стояли только две машины – «Мерседес» Ильи Глазунова, жившего в угловом доме-«Моссельпроме», и наш скромный «Москвичок».

Но и это не спасло от супостатов. В то время была «мода» вытаскивать из машин радиоприёмники. Они тогда были редкостью, далеко не во всех машинах, так как заводы не всегда укомплектовывали ими, это не было правилом. Водители сами покупали. И вот какой-то «любитель» музыки ночью вскрыл машину. И занялся выемкой «сувенира». В это время дежурный милиционер у посольства заметил, что в кабине загорелся свет и спугнул вора. Я отблагодарил офицера.

Трудно поверить, но машина мне надоела. Постоянные страхи за то, что разукомплектуют, оцарапают. Десять лет служил нам ижевский «коник», и мы решили с ним расстаться. К тому же у меня появилось ощущение, что он так постарел, что того гляди споткнётся на дороге. Купить машину вызвался сосед – авиадиспетчер.

Надо было напоследок привести машину в божеский вид. Я сдал её на покраску в автосервис в Тушино. Тогда сервисов было очень мало, выбирать было не из чего. Где свободнее, туда и едешь.

Через несколько дней машина была готова. Мастера похвалили кузов: благодаря толстой «броне» его можно было шлифовать и шлифовать, не боясь продырявить. «ИЖ-комби» блистал свежей краской и… молчал. Не заводился. Аккумулятор сел. Когда после покраски сушили машину в камере, не догадались снять аккумулятор. В нём выкипела жидкость. С собой электролита у меня не было. У них тоже не оказалось. Что делать? Поздний вечер, автосервис закрывается, и ни один автомагазин уже не работает. Оставлять машину на ночь не хотелось: вдруг кто царапнет или вообще разукомплектует. Удивительно, но сами ремонтники о такой опасности предупреждали, не гарантировали сохранность, хотя дежурство у них было круглосуточное. Надо как-то выбираться из этого тупика. Эвакуатора не было. На тросе никто не согласился везти меня в центр. Решил ехать на генераторе. Дали «прикурить». Подтянул акселератор, чтобы обороты были побольше. «Ну, только не заглохни!» – напутствовали меня ремонтники.

Путь по Ленинградке до дома – почти прямой. И машин уже не так много – это не нынешнее столпотворение в любое время суток. На подъезде к Белорусскому вокзалу я на очередном перекрёстке не рассчитал время переключения светофора, и на красный свет резко тормознул. Двигатель тут же заглох. Но я быстро среагировал. Поскольку машина ещё не остановилась, я отпустил тормоза, включил скорость, и «Москвич» сам завёлся – от колёс, так сказать. Я вспотел – проехал-то на красный свет! Но пешеходов не было, я рисковал только наказанием, если бы тут оказался гаишник.

Система купли-продажи была строго регламентирована. Только через государственный автомагазин, чей специалист устанавливал цену. Разумеется, с этим специалистом можно было «договориться» о такой цене, которая бы устраивала обе стороны сделки. Для снижения налога.

Купивший нашу машину сосед вскоре сообщил мне, как радуется его жена: «Едем и слушаем музыку!» Через неделю – менее радостное сообщение: только он тронулся с автостоянки – колесо вывалилось: изношенный за десять лет эксплуатации в суровых московских условиях шаровой узел не выдержал.

Вот насколько водитель сживается со своей машиной, живёт с ней душа в душу: я же чувствовал, что с моим «Москвичом» скоро произойдёт что-то нехорошее! И оно произошло, но уже без меня. И, слава богу, не на полном ходу. Но сосед не унывал. Ремонт не такой уж и разорительный, и ещё долго продолжал ездить, слушая музыку. А что – пробег-то при купле-продаже был всего тысяч шестьдесят.

Без машины спокойнее, а с машиной комфортнее?

Полтора года мы жили без машины. Крепко спали по ночам, не тратились на бензин и ремонт. Но началась перестройка. Она коснулась не только общественно-политического устройства, но и быта каждой семьи. Когда я стал главным редактором газеты «Куранты», понял, что без машины сложно успевать за всеми делами.

Мэрия, в соответствии с решением Моссовета, обязана была нам обеспечить техническую базу, в том числе и автомобилями. Выделила «Волгу». На какой свалке металлолома её нашли, не знаю. Её сильно ухайдокали предыдущие «эксплуататоры». Старушка доживала последние километры. Она нас постоянно подводила. Надо ехать в типографию, а она вставала, как упрямый осёл. Или просто не желала выехать из автобазы. Так что очередь до главного редактора воспользоваться этим чудом советского автопрома практически не доходила. Да я и перестал претендовать. Решил, что надо снова обзаводиться собственными колёсами.

Однако ещё шло советское, распределительное время, и запросто, по первому своему желанию купить новую машину было невозможно. Обратился за помощью в мэрию. С аналогичной просьбой обратился и главред «Независимой газеты» Виталий Третьяков. Это издание тоже ведь учредил Моссовет. Одновременно с «Курантами».

Нас пригласили к Лужкову. Обсуждали вопросы укрепления производственно-технической базы новых редакций, в том числе и транспортом. Показали бумажку: «Курантам» выделяется «Нива», «Независимой» – «Жигули-шестёрка».

Когда-то реклама «Нивы», запечатлённой фотографом на фоне Итальянского домика кусковского музейного комплекса, произвела на меня очень сильное впечатление. Необычная по советским меркам машина. Эффектная внешне. И по ходовым качествам отличная – почти вездеход! С возможностью привода не только от задних колёс, но и совместно с передними. И более или менее надёжная.

Произвело впечатление и то, что ею заинтересовались на Западе. Много лет спустя я сам в этом убедился, увидев замызганную соотечественницу на севере Франции, где её использовали как «боевую единицу» на стройплощадке возле южного входа в железнодорожный тоннель под проливом Ламанш. Но ещё раньше убедился в популярности «Нивы», когда её приобрёл наш друг, представлявший в Москве датское телевидение. И при этом он не чертыхался, а очень даже хвалил её.

«Нива», как считают специалисты, первая отечественная легковушка, не скопированная с западных образцов, а оригинальная разработка наших конструкторов. Она действительно во многом хороша. Однако у неё типичный для советской техники недостаток – она очень прожорлива. И я засомневался. «Может, нам – “Шестёрку”»? – неуверенно спросил я Лужкова. «А чем “Нива” вам не нравится?» – вступил в разговор присутствовавший на встрече глава Департамента транспорта Алексей Пешков. «Много ест», – объяснил я. «Вашей редакторской зарплаты хватит её прокормить», – парировал транспортник. Может, я бы и дальше настоял на своей просьбе, но тут подсуетился Третьяков: «Дайте “Ниву” нам!» Это меня насторожило: «такая корова нужна самому». Я понял, что лучше иметь высокую, более проходимую «Ниву», чем более экономичную, но низкорослую «Шестёрку».

Выделение машин тогда делалось на организацию, распределял их в трудовом коллективе профсоюзный комитет. Профкому я объяснил, что машина выделена мэрией именно мне, как главному редактору, чтобы я не пользовался арендованным транспортом. И профсоюз не возражал.

Получал я «Ниву» в техцентре, что расположен возле МКАД, в конце Варшавского шоссе. Вместе со мной по техцентру, оформляя покупку, бегала популярная в те годы артистка Ирина Муравьёва, блистательно сыгравшая в фильме «Самая обаятельная и привлекательная». Она покупала «Шестёрку», и, судя по беспрестанно улыбающемуся лицу, «самая обаятельная» была вполне довольна приобретением дефицита.

Постоянный бич для автомобилистов – угон машин. В советское время этим тоже активно занималась «знатоки»: для перепродажи, для разукомплектования на запчасти. «Нивы» тоже любили угонять. Но нашу – ни разу не пытались. А вот нанести урон…

Про кражу колпачков, зеркал и щёток я уже говорил. Однажды это случилось на моих глазах. Далеко за полночь. Я сижу за письменным столом. За окном – шумит проливной дождь. Вдруг вижу: подходит парень к нашей «Ниве» и деловито, не спеша снимает щётку.

Крали и бензин. Крышки бензобака были в то время примитивными. Подошёл и откручивай. Стал покупать со специальной защитой. Но и это не спасало. Выцеживали до последней капли…

А бензин в советское время был большим дефицитом. Автозаправочных станций было чрезвычайно мало. Я знал их всех в Москве. Всех! У меня были их телефоны. И я обзванивал: а у вас есть 92-й бензин? Если скажут, что есть, это вовсе не означало, что ты там заправишься. Пока доедешь, он может кончиться. А если и не закончился, то иногда надо было отстоять очередь в сотню метров и более! А за пределами МКАД – вообще трагедия. И АЗС мало, и часто бензина вообще никакого нет, даже 80-го. Одна из крупнейших нефтедобывающих стран мира, не могла обеспечить себя бензином!

В таких условиях у нас был лишь один выход: мы запасались бензином впрок, особенно когда отправлялись в дальний маршрут. У меня на даче хранилось семь двадцатилитровых канистр с бензином! А десятилитровую я всегда возил с собой! Это на случай, если окажешься посреди пути с пустым баком: тогда можно будет или попросить у проезжавших автомобилистов (и ведь давали, хотя бы литр), или «сбегать» на АЗС.

Когда в нашу страну хлынула лавина зарубежных авто, дефицит резко усилился. Но при этом начавшаяся перестройка экономики позволила продавать бензин частникам. Нет, они ещё не владели заправками и не успели их понастроить (ведь на согласования уходили годы!!), они воспользовались самым быстрым способом: продавали бензин прямо из бочек. Как квас или вино. В Москве и её окрестностях появились десятки, если не сотни бензовозов, торгующих, где попало.

Это на время улучшило обеспечение горючим. Но – качество?! Я однажды видел, как мужик (скорее всего, сам водитель-продавец), вышел из подъезда с наполненным ведром, залез на бензиновую бочку и вылил в неё принесённую воду! Ну, не бензин же он принёс из квартиры!

Впрочем, и на АЗС бывал такой бензин, что машины, особенно появившиеся в продаже импортные, чуткие к качеству горючки, вставали как вкопанные. И надо было сохранять чеки, чтобы предъявить претензию.

…К нынешнему дню за моими плечами почти сорок с лишним лет водительского стажа. Девятую машину эксплуатирую… С каждой «старушкой» расставался, как с родным человеком: ведь вместе было столько пройдено, столько увидено и столько приключений. Порой не знал: то ли она меня возит, то ли я её вожу – на ремонт или после внезапного выхода из строя какой-нибудь детали; то ли я машину спасал от гибели, то ли она меня… Вспомнишь все дорожные перипетии и удивляешься, что жив, что не загремел в каталажку…

И неоднократно подставы были – однажды даже вынужден был заплатить бандитам, но немного… И гонялись за мной на отдалённой, глухой дороге, тоже, вероятно, вымогатели или грабители… И наезжал на старушку, которая буквально бросилась под машину, выскочив из-за трамвая, и получила лёгкую травму, врезавшись в мою машину, – еле-еле отсудился от этой чеченской семьи с минимальными потерями… И закрутило-завертело, бросало из стороны в сторону на снежной, нечищеной трассе – внезапно отключилась подача бензина из-за плохо закреплённого тросика на новой (!) машине, спасло от аварии то, что я ехал впереди общего потока… И чуть не загорелась тоже новая (!) машина из-за плохо закреплённого провода на аккумуляторе – едва проехал несколько километров от автосалона… И уснул однажды за рулём машины на скорости сто двадцать (!) километров – устал после долгого пути, когда возвращался с родной Тамбовщины. Оставалось несколько сотен метров до конца Ново-Каширского шоссе, далее был крутой вираж на Старую Каширскую дорогу. Повезло, что на широченном дорожном полотне не оказалось рядом машин и что очнулся до поворота… И по непонятной причине потерял сознание за рулём – и тоже повезло: у светофора въехал в зад грузовичку, а не «Мерседесу», и на пути следования не оказалось пешеходов, отделался лёгким сотрясением мозга и разбитым «носом» «Матиза»… И пьяный водитель-финн в центре Москвы, на пустой Арбатской площади, около полуночи, врезался в мою машину почти в лоб, сделав её совершенно непригодной для эксплуатации, а у меня – сотрясение мозга и три сломанных ребра… И сколько потрачено нервов и времени при контактах с доблестными гаишниками…

И тем не менее, я не жалею, что в далёком 1977 году связал свою жизнь с этой главной, на мой взгляд, мужской игрушкой… Чтобы я без неё делал?! Кем бы я себя чувствовал?

Наше образование лучшее в мире?

«Мы все учились понемногу

Чему-нибудь и как-нибудь».

Александр Пушкин, «Евгений Онегин»

В первый класс – в сорок пятом

Советское образование было особенным: оно накачивало знаниями и понятиями для жизни и карьеры в тоталитарном государстве. Даже если это было специальное обучение – ведь оно готовило кадры для предприятий и учреждений абсолютно централизованной системы, охватывающей все сферы…

В школу я пошёл в победном 1945 году!

Мы с мамой тогда жили у бабушки, в Сергиевке. Ничего не помню про то, как встретили сельчане победу. Видимо, каждый в своей избе порадовался, горюя о потерях. Но никакого общего ликования не было, никакого митинга. Иначе это я запомнил бы. Не исключаю, что из-за отсутствия радио и газет (не помню, чтобы в селе было много подписчиков на прессу, газетная бумага оказалась в дефиците даже на курево), жители узнавали о великом избавлении от военной беды не сразу, и радостная новость проникала в избы постепенно.

А вот начало сентября запомнилось. Ещё где-то догорала Вторая мировая война. Но фронт на Дальнем Востоке, после гигантских, кровопролитных и разрушительных битв с нацистской Германией и её европейскими сателлитами, как-то не очень волновал население. После капитуляции Гитлера всё остальное уже не имело такого рокового значения. Градус человеческого настроения, несмотря на нищету и полуголодное состояние, стал более высоким, с надеждой на скорое благополучие, на сытую жизнь.

В начале сентября сорок пятого на Тамбовщине хорошему настроению способствовала и природа – заполыхало бабье лето. Ярко светило солнце. Паутина, опутавшая Сергиевку и её окрестности, не угнетала, а напротив создавала сказочный антураж. Хотелось бегать, резвиться…

А бегать было не с кем. Скучно. Почти все ребята – на занятиях. Кто-то из них, вернувшись с уроков, спросил: «Ты почему в школу не ходишь? Тебе семь лет есть? Тебя примут!».

Я пришёл домой и твёрдо заявил: «Завтра пойду в школу!»

В те годы как-то не торопились отправлять детей в первый класс: пусть побегают, ещё намаются. Раньше-то вообще в школу принимали с восьми лет, потом разрешили с семи, но некоторые родители, да и сами дети всё равно откладывали учёбу на годик. Вот и меня не спешили «закабалять». И уж никак тогда родители не заставляли своих чад учиться с шести, как это пытаются делать ныне некоторые особо озабоченные образованием своих отпрысков родители.

Дома меня тоже не торопили. Возможно, мама хотела, чтобы я начал учиться в Москве. А никакие РОНО (районный отдел народного образования) мною не интересовались – это было отдано на откуп семье. Так что я мог бы лишний годик проболтаться на улице. Но я вдруг захотел учиться! Почему – и сам не знаю. К книжкам меня не приобщали. Их вообще не было в доме – ни в московском, ни в сергиевском. Об учёбе ничего не знал и знать не хотел. Хотя Миша (младший бабушкин сын, который всего на пять лет меня старше) учился в четвёртом классе, но почему-то никаких притягательных впечатлений о школе от него я не получил.

Единственное воспоминание о его учёбе было неприятным. Он сидел за столом над тетрадью, но ёрзал, отвлекался, явно не хотелось ему делать домашнее задание. Бабушке надоело его кривляние. В сердцах она дала ему подзатыльник. Миша держал ручку пером вверх, оно вонзилось в лоб. Хорошо, толчок был лёгким, символическим. Крови почти не было, но перо ткнулось рядом с глазом. Бабушка очень испугалась… Возможно, и этот эпизод как-то подсознательно повлиял на моё неблагожелательное отношение к учёбе, и я не думал о школе.

Но теперь я неожиданно и твёрдо решил учиться. На следующее утро бабушка и мама стали собирать меня в школу. Помню, вдвоём долго натягивали на меня серые вязаные рейтузы. Про тетради и портфель ничего не врезалось в память, наверно, мне что-то досталось от Миши.

В школу надо было идти через всё село. Мы жили не только на другом краю, но и на другом берегу. Моста через узкую речку Вяжля тогда не было, только плотина, которая соединяла берега под известняковой горой, за противоположной окраиной Сергиевки. А потом ещё по левобережной части топать. Всего, думаю, километра полтора.

Где школа, я знал. Там – наш сельский центр: кроме школы ещё сельсовет, почта.

Школа – бревенчатый дом. Стою на крыльце – никого. Где-то внутри раздаются голоса. Что делать? Идёт мимо женщина с коромыслом к колодцу: «Опоздал? Ну, жди, не уходи, а то накажут…» – «Я в первый раз». – «В левой комнате твоя учительница».

Когда позже я прочитал рассказ Льва Толстого «Филиппок», удивился: да это же почти про меня.

Наконец, внутри зашевелились. Ребятня высыпала на улицу. Стыдясь, что опоздал, и, дрожа от волнения и неизвестности, я вошёл в класс.

Учительница, первая моя учительница, Полина Тимофеевна посмотрела на меня своими добрыми серыми глазами, и я вмиг успокоился. Эти глаза я запомнил на всю жизнь. А ещё – её мягкий, спокойный голос и веснушки… Молодая, не по-деревенски стройная и культурная. Не замужем, а было это тогда почти обычным делом, женихов не хватало: кого покосила война, кого – сталинские опричники… Жила в соседней деревне Ольховке, у кого-то там снимала угол.

Записала мою фамилию, нашла для меня букварь, и я – первачок.

В нашем классе, по деревенским меркам, было немало учеников – не меньше десятка. Ещё в одной учебной комнате занимался третий класс. У второго и четвёртого занятия проходили в тех же комнатах – во вторую смену. В четвёртом классе как раз и учился Миша. Он, насколько помню, в учёбе особо не блистал. Но и угрозы остаться на второй год у него не возникало. Да и кто бы этого допустил, если учительницей была Софья Романовна – его родная тётя.

Определяли начало и конец урока по ходикам, которые висели в комнатушке нянечки. Это такие настенные часы с крашеным жестяным циферблатом, с гирей, висящей на цепи, и с маятником, который качается туда-сюда, отмеряя вечность. Нянечка звонила в колокольчик, и мы выбегали на улицу. Или, наоборот, неохотно возвращались с лужайки в классы.

Но на Покров вернулся с затянувшейся войны мой отец. Он подарил мне трофейные карманные часы. Я носил их в школу. По ним Полина Тимофеевна и определяла конец и начало уроков. Часы были тогда редкостью, и вся ребятня хотела посмотреть их, потрогать. Дотрогали до того, что они стали ходить только тогда, когда мирно лежали на столе циферблатом вниз. Тут появилось всеобщее желание докопаться до причины их плохого поведения. Уселись на лужайке кружком. Отвинтили перочинным ножичком крышку, посмотрели на колёсики и пружинки, подули и попытались собрать, а винтики-то скатились в траву-мураву. Не нашли мы винтики. Часы замерли навечно, я перестал их носить в школу. Потом они вообще куда-то исчезли. Возможно, просто мне надоела эта «игрушка».

Тем более что во второй класс я пошёл уже в Москве. А в столице такой острой проблемы с часами не было. Дома были громогласно тикающие по ночам ходики, на улицах висели городские электрические часы. Ну, а до наручных или карманных часов – нос ещё не дорос. Такие часы даже у отца появились не сразу. Это в те годы считалось признаком благополучия. Недаром грабители, нападавшие на улице, непременно отнимали часы.

В сельской школе было печное отопление. Дров в степной местности не хватало. Барскую рощу ещё в конце войны всю вывели под корень. До ближайшего леса, где пилили деревья на дрова, было слишком далеко, чтобы можно было себе позволить часто привозить. У колхозников денег не было. Школа тоже не располагала достаточными финансами. Крестьянские дома отапливались соломой или кизяками – это смесь коровьего говна с соломой, а то и вовсе подсохшими коровьими «лепёшками», которые мы собирали на лугах. Школе и такого добра не хватало. В большие морозы в классе было так холодно, что мы сидели в верхней одежде и в специально связанных для занятий перчатках, которые закрывали пальцы лишь наполовину.