Каталина

Пауза. Каталина приподняла бровь, молча заставляя его услышать собственный тон. Вино в бокале замерло, словно сцена застыла. Аника, сидя рядом, подняла глаза, недоумённо глядя то на Джона, то на Каталину, и не вмешалась – как ребёнок, случайно ставший свидетелем ссоры. Джон сжал челюсти, пытаясь собраться, и тихо произнёс, почти себе:

– Я насторожен. Мы в городе, где за нами следят. А ты приносишь домой подарок от человека, чьё имя даже не знаешь.

Каталина спокойно отвела взгляд – холодная, непроницаемая, её вовсе не задело. Он остался один со своей тревогой, жгущей изнутри. Аника сидела рядом, молча наблюдая. Внутри неё горело странное чувство – ревность и острое желание быть на месте Каталины, ощущение, что даже ссора с Джоном может быть желаннее её спокойного присутствия. Сердце стучало быстрее, дыхание стало чуть поверхностным. Каталина достала из сумки книгу и положила её на стол, неторопливо, как нечто куда важнее розы.

– Вот это главное. Не цветок, – сказала она с лёгкой улыбкой. – Книга от женщины с рынка. Гадалка. Странная, говорит лишнее, но знала моего отца… и передала его дневник.

– Тот самый с фотографии? – глаза Аники вспыхнули любопытством.

– Но как же… если там что-то важное? – Каталина слегка удивлённо посмотрела на него.

– Да. Я собиралась начать сразу после ужина.

– День и так был тяжёлый. Оставь до утра, – вмешался Джон. – Просто отдохни. Мы все устали. Завтра с утра вернёмся к нему. За ночь ничего не изменится.Он подошёл ближе, скользнул ладонью по её руке и мягко забрал дневник.

– Ладно… – тихо согласилась. Сопротивляться было бессмысленно.

Темнело. Усталость давила на всех. Аника и Джон разошлись по комнатам, оставив Каталину одну с неугомонным желанием открыть дневник. Она подошла к столу, осторожно взяла книгу и прижала к груди. Тёплое, почти родное ощущение разлилось по телу, как будто книга несла частицу того, чего ей давно не хватало.

Поднявшись на несколько ступенек, она собиралась продолжить путь наверх, когда вдруг наткнулась на чью-то фигуру. Подняв глаза, встретила ухмыляющееся лицо Джона. Его взгляд прыгал от её глаз к дневнику, словно проверяя, не причинит ли книга вред её неспокойной натуре.

– Каталина, помутнение рассудка гарантировано, – сказал он почти шутливо. – Ты же не хочешь стать как местные – видеть чудовище в лесу?

Она устало закатила глаза, но в уголках губ проскользнула лёгкая улыбка:– Ладно, ладно. Высплюсь. Ночью дневник не открою.

Он мягко остановил её, взял дневник и положил на стол, затем взял за локоть и уверенно повёл к её комнате.

Пока они шли, Каталина невольно вспомнила слова гадалки. Раньше они казались странными и далекими: «Его присутствие успокаивает, рядом с ним надёжно, словно за каменной стеной.»

Слова пробежали в памяти холодным шёпотом, и в груди что-то защёлкало: словно гадалка видела Джона, его природу – смесь заботы, скрытой тревоги и глубинного напряжения, которое он не позволял проявить.

Они шли по тёмному коридору. Половицы глухо скрипели под ногами, будто кто-то подкрадывался. Лампа в руке Джона отбрасывала дрожащие тени на стены, на её плечи, на лицо. Он не смотрел на неё напрямую, но каждый светлый блик на скулах, изгиб губ, поворот головы ловил. Не разглядывал – запоминал.

У её двери он замедлил шаг, словно стараясь оттянуть момент, когда она исчезнет. Он посмотрел на неё с мягкой, почти осязаемой заботой, которая нарушала привычную дистанцию.

– Спокойной ночи, Каталина, – прошептал он тихо, почти беззащитно.

Девушка задержалась в проёме, её взгляд стал мягче, почти доверительным. Она заметила в нём что-то новое – ту тень силы и тайны, о которой говорила гадалка. Лишь когда дверь закрылась за ней почти бесшумно, он остался один с лампой в полумраке. Внутри остро ощущалось, насколько близко они были – и всё же так далеко.

Каталина оказалась в тёмной комнате. В голове вновь всплыли слова гадалки: «Его свет не способен согреть твою тьму, Каталина.»

– Мою тьму… – тихо прошептала она. Лёгкая улыбка вечера исчезла, оставив холодное спокойствие и тревожное предчувствие.

***

Ночь опустилась на дом, закрыв всё тёмной, плотной ширмой. Луна залила комнату серебристым светом, который ложился на лицо Каталины, обнажая каждую черту в почти мистическом сиянии. Она ворочалась в постели, и сны возвращали фрагменты детства: строгие голоса учителей, её молчание, долгие одинокие прогулки по лесу после школы… а затем огонь – яркий, прожигающий и ослепляющий, от которого сердце сжималось даже во сне.

Головная боль пришла незаметно, сначала лёгкая, а затем сдавливающая и режущая. Она распахнула глаза. В ушах глухо зазвенело, а потом донёсся тихий, едва различимый шёпот:

– Я хочу быть ближе…

Холодный пот выступил на лбу. Каталина подскочила, сердце бешено стучало. Словно от ужаса, она бросилась к окну. Раскрыв его, почувствовала, как ноябрьский ветер ударил в лицо, обжигая щеки и скулы, пронизывая до костей. Лёгкое головокружение смешалось с адреналином.

Она оперлась на подоконник, вдыхая резкий, морозный воздух. Дыхание постепенно приходило в норму, но взгляд метался по пустоши, пытаясь зацепиться за что-то. Тьма казалась густой, плотной, словно сама ночь наблюдала за ней, играя с воображением. Где-то вдали, среди колышущейся травы и редких деревьев, возник силуэт. Он двигался медленно, почти неестественно; в первые мгновения Каталина подумала, что видит призрак. Сердце сжалось, в венах закипела смесь ужаса и любопытства. Каждый вдох холодного воздуха отдавался ледяной болью в лёгких, но взгляд от фигуры отвести было невозможно.

Силуэт остановился, светлая одежда развевалось на ветру. Холод пробрался по позвоночнику, когда она медленно повернула голову в сторону окна. – Аника! – вскрикнула Каталина, но ветер срывал слова, и звук тонул в ночной пустоте. Фигура не шевельнулась. Паника сжала грудь, и Каталина молниеносно схватила плед со стула и бросилась к подруге.

Вереск цеплялся за ноги, царапая щиколотки, а морозный ветер с шуршанием пронизывал одежду и волосы, мешая дышать. Каждый шаг давался с усилием: ноги вязли в траве, дыхание рвалось прерывистыми порывами. Каталина звала Анику снова, но её голос растворялся в темноте.

Фигура в белом медленно шагала в даль. Душа сжалась от страха за подругу: что с ней случилось? в такой час?

Наконец, едва не задыхаясь, Каталина достигла Аники. Она замедлила шаг, боясь спугнуть подругу или вызвать неожиданную реакцию. Осторожно взяла её за локоть и медленно повернула лицом к себе.

То, что она увидела, заставило кровь стынуть: лицо Аники было мертвенно-белым, глаза – чёрные, стеклянные, безжизненные. Каталина вздрогнула, но не отпустила подругу, сжимая её локоть обеими руками, как будто удерживая на грани между жизнью и смертью.

– Милая, что с тобой? – прошептала она, голос дрожал, а сердце стучало, словно готово вырваться из груди.

На лице Аники медленно расползлась ехидная, чуждая и зловещая улыбка. Тело подруги слегка дернулось, дыхание стало прерывистым, лёгкий холодный туман, казалось, опустился на её плечи.

– Думаешь, церковь поможет? – низкий, чужой голос Аники прозвучал в темноте. – Иди… молись. Но знай… ты недостойна спасения. Твоя душа не для молитвы… а для меня.

С этими словами она рухнула на землю без сознания. Каталина вскрикнула, но мгновенно наклонилась, проверяя дыхание подруги, ловя каждое дрожание её тела. Сердце стучало бешено, пальцы онемели от страха и холода.

Через несколько мгновений Аника открыла глаза, испуганные, растерянные:

– Где я?

Каталина осторожно помогла ей подняться, укрыла пледом, взяла за руку и медленно повела обратно в дом. Внутри всё нарастало: страх, тревога, и с приездом в Гриндлтон голос звучал не только в её голове, становясь сильнее и выходя за рамки привычных приступов.

Уложив Анику в кровать, Каталина села рядом, наблюдая за подругой и держа руку на плече, словно пытаясь передать хоть частицу своей защиты. Сон не приходил; каждое движение за окном казалось подозрительным, каждый шорох – предвестником чего-то ещё.

Спустившись вниз в гостиную, чтобы хоть немного отвлечься, она подошла к столику, надеясь взять дневник, успокоиться и вернуть себе ясность. Но стол перед ней был пуст.

Холод пробрался в спину, обжег руку, которая должна была ощутить кожаный переплет. Она обыскала все полки, столы, каждый угол, но дневник исчез. Сердце забилось быстрее, в груди сжалось чувство обречённости: всё, что могло пролить свет на тайны, культ и исчезновения людей, исчезло вместе с ним.

В темноте комнаты она ощутила тяжесть неизвестности, давящую сильнее, чем усталость. Шепоты ветра за окнами, недавний страх за Анику, тихое эхо собственной тревоги – всё смешалось в почти осязаемую пустоту. И с этой пустотой осталась только одна мысль: дневник был её единственным ориентиром. И теперь его нет.

***

Утро встретило дом тусклым светом, бледным и холодным, словно и солнце не решалось войти в эти стены. Аника медленно села на кровать, её движения были слишком плавными, непривычно точными. Она подошла к зеркалу. Несколько секунд смотрела в отражение неподвижно, будто пытаясь узнать саму себя. Глаза на миг стали глубже, темнее – словно чёрная тень мелькнула в них и спряталась. Лёгкая, чужая улыбка скользнула по её губам. Она поправила волосы, заправила прядь за ухо, задержала взгляд на отражении, и тихо выдохнула, как будто удовлетворённая.

Потом повернулась, расправив плечи, и пошла вниз, в гостиную. Каждый шаг отдавался странной уверенностью – словно кто-то вселил в нее это чувство.

Глава 6

Джон проснулся первым – и сразу понял: что-то не так. Отсутствие чего-то важного. Или кого-то. Комната Каталины была пуста. Дверь – не заперта. На столе – записка.

«Пошла на утреннюю службу. Хочу пообщаться со священником. Вернусь до обеда. Не волнуйтесь.»

Аккуратный почерк. Ни одного лишнего слова. Он ещё не успел отложить лист, как за спиной тихо раздались шаги. Аника. Свежа и красива, будто и не помнила ночной «прогулки». Лицо собранное, взгляд – цепкий.

– Даже не разбудила нас, – прозвучало не как вопрос, а как упрёк.

– Кэт знает, что делает, и не обязана всё докладывать, – глухо прозвучал ответ, невольно оправдывая её.

На мгновение воцарилась тишина. Глаза встретились.

– Пойдём в архив? – тон её был ровный, но сквозила нетерпеливая острота.

– Да. Нужно проверить кое-что.

Они вышли в холодное утро, туман стелился низко, цепляясь за землю и скрывая мостовую. Гриндлтон казался вымершим, лишь изредка слышался звон колокола издалека – оттуда, куда ушла Каталина.

Джон шёл впереди, в руках сжимая ключи от архива. Его мысли снова и снова возвращались к её записке. «Не волнуйтесь». Слово прилипло к сознанию. Как – не волноваться за неё?

Аника шагала рядом, ступая точно в его следы. Лицо – собранное, почти безупречно спокойное. Но глаза выдавали иное: настороженность, отстранённость, что-то острое, новое. Время от времени она бросала короткие взгляды на Джона – не просто смотрела, а будто изучала, проверяла, где его слабое место.

Архив встретил их гулкой тишиной и пустыми коридорами. Воздух был неподвижен, пах старыми чернилами и холодным железом. Джон двигался быстро, как человек, который знает что искать. Пальцы безошибочно тянулись к нужным книгам. Аника шла за ним, не нарушая тишины. Это было их первое утро вдвоём. Без Каталины. Без её взгляда – пристального, слишком внимательного, от которого в последнее время внутри копилось раздражение.

Он остановился у массивного дубового шкафа, провёл пальцем по выцветшей книге. – Не жалеешь, что пошла?

– Нет. Я хочу понимать, с чем мы имеем дело. А ещё… – она задержала взгляд на его лице, – мне было интересно, какой ты, когда рядом нет Каталины.

Он обернулся. – И?

– Холоднее, – усмехнулась та. – Но всё ещё внимательный. И всё такой же спокойный.

– Вот этот знак, – он указал на символ. – В нескольких текстах встречается упоминание креста со змеями. Он напрямую связан с этим культом. Ищи любые документы с этим символом.

Аника кивнула, но бумаги волновали её меньше, чем он.

– Ревнуешь её к тому незнакомцу? – выпалила вопрос, будто кто-то диктовал его ей.

Взгляд встретился с ним.

– Не доверяю тем, кто появляется из ниоткуда.

– А ей доверяешь?

– Всегда.

Сказано без колебаний, чётко, будто даже не было секунды сомнения. Это простое «всегда» неприятно её кольнуло.

– Она многое скрывает, – сказала Аника. – И делает это слишком часто.

– Мы все что-то скрываем.

Где-то в глубине архива резко захлопнулось окно, отозвавшись пустым гулом. Тишина стала гуще, и это мгновение будто подчеркнуло смысл слов.

– Иногда, – произнёс Джон, глядя на текст, – мне кажется, ты знаешь больше, чем говоришь.

– Возможно, знаю, – отозвался голос.

Взгляд скользнул по Анике – наблюдательный, изучающий, словно впервые видящий её. Под спокойствием пряталось напряжённое ожидание.

– Ты не замечаешь? – спросила она тихо. – Иногда Каталина… уходит в себя. Словно её нет рядом, даже если она находится в комнате.

Джон поднял взгляд.

– Ты о чём?

– Я не знаю, как это назвать. Но рядом с ней кто-то есть. Как будто смотрит изнутри. И самое страшное – она не пытается это оттолкнуть.

На мгновение замолчала, словно прислушиваясь к себе.

– Чужие глаза – в её глазах. Она чувствует это. – Наклонясь ближе, голос стал тише и острее. – Может, именно поэтому она холодна к тебе…

Взгляд Джона оставался спокойным, но голос прозвучал ледяным:

– Осторожно, Аника.

– Я не обвиняю, – поспешно заговорила она. – Просто пытаюсь понять, что с ней происходит. Потому что ты, похоже, не хочешь этого видеть. Может, стоит оставить её в покое?

– Каталина сильнее, чем ты думаешь. – В его тоне звучала непоколебимая твёрдость. – Если с ней что-то происходит – она справится.

– А если не справится? – тихо бросила та, ядовито. – Ты всё ещё будешь сидеть рядом, цепляясь за веру в ту девочку, которую когда-то чуть не убил? А может, узнав её лучше, захочешь убить наверняка? – едва слышно усмехнулась она.

Мужчина медленно повернул голову, взгляд становился опасным:

– Откуда ты это…?

– Знаю? – как будто между делом продолжила она, – знаю всё то, что люди предпочитают скрывать. Ты правда считаешь, что Кэти – агнец божий? – почти насмешливо, продолжая листать книгу. Пауза растянулась.

– Я подожду, – наконец выдохнул он. – Сколько потребуется. Пока она сама не решит рассказать. Без давления. Не потому что должна – а потому что доверяет. И я буду рядом.

Он отступил к столу, вернулся к документам.

– А от тебя жду другого. Если ты ей подруга – не ищи трещины. Храни то, что осталось целым. Даже если не понимаешь. Особенно если не понимаешь.

Аника прищурилась из-подлобья.

– Я не хотела её очернить, – произнесла сдерживая раздражение. – Лишь показать, кто есть кто. А ты… слишком спокоен. Будто всё в порядке.

– Всё не в порядке, – ответ прозвучал резко. – Но пока Каталина сражается – она не проиграла.

– Знаешь, иногда тьма выглядит как сила. И тогда уже не понимаешь, за что борешься.

– Я понимаю, – твёрдо сказал он. – Очень хорошо понимаю.

Он снова склонился над записями, перебирая бумаги быстро и точно – будто разговор не задел вовсе. Но едва заметное движение бровей выдало обратное. Разговор для него был окончен.

Аника посмотрела на него оценивающе, с лёгким разочарованием, словно проверяя – и видя, что он слишком спокойно выдержал то, что должно было его подкосить. Она наклонилась к полке, достала свёрнутый пергамент и положила на стол перед ним.

– Вот оно… – произнёс он вполголоса. Джон развернул его, задержал взгляд на первых строках. На листе чётко вырисовывались слова: «Культ Святого Искупления». В записях говорилось, что его следы тянутся сквозь несколько столетий, хотя точная дата основания нигде не зафиксирована. Иерархия культа скрывалась под маской церковной общины, а в основе их учения лежала странная догма – искупление грехов народа ценой одной жизни.

Согласно тексту, раз в несколько веков на этой земле рождается человек с «меткой тьмы». Культ утверждал: его нужно уничтожить, иначе наступит разрушение и падение мира. Для этого они проводили «Ритуал Искупления» – сожжение жертвы на костре. Одна смерть, по их вере, возвращала равновесие и обеспечивала процветание для многих.

– Выбирая меньшее зло, они не замечают, что это всё ещё зло, – произнес тихо Джон.

Он поднял взгляд и уловил мгновенное изменение в её лице – резкое, холодное отвращение. Будто сама тьма, притаившаяся в ней, не терпела упоминания о культе. Но стоило её глазам встретиться с его, выражение мгновенно сменилось на спокойное.

Она быстро отвернулась, делая вид, что ищет что-то на полках, и тихо спросила:

– Что произойдет, если жертва не будет принесена?

Джон снова опустил глаза на бумагу. Провёл пальцем по пожелтевшей строке, и голос его стал ниже:

– Здесь есть запись за сороковые годы… случай с мужчиной, которого сочли одержимым демоном. Ритуал так и не довели до конца. Он сбежал. Сила, которую пытались обуздать, лишь возросла. Последствия коснулись всего города: смерть, бедствия, пожары… Тогда пострадало слишком много людей. Аника промолчала. Её пальцы медленно скользнули по краю стола, и в уголках губ мелькнула тень странной улыбки. – Похоже, история имеет привычку повторяться, – тихо произнесла она и почти неслышно хихикнула.

Джон продолжил листать свитки и наткнулся на описание символа – крест с двумя змеями. Читал вслух, медленно, всматриваясь в строки:

«Крест со змеями – знак “Искупления” и вечного баланса. Две змеи оплетают перекладину: одна мертва, другая жива. Мертвая олицетворяет жертву, чья жизнь уходит в огонь; живая – тех, кому дарована жизнь. Так утверждают учения: если одна погибает, другая сохраняет жизнь, но обе составляют единое целое; без них крест утрачивает силу. Подобно кресту, город остаётся живым лишь тогда, когда кто-то платит цену.

На полях дрожащей рукой, было дописано:

«Они покупают процветание кровью».

Спустя несколько минут Аника вздрогнула – словно кто-то отпустил её из невидимой хватки. Ощутив, как грудь на мгновение разжалась, но вместе с этим пришла слабость, обволакивающая каждую мышцу. «Что… что это было?» – пальцы побелели, вцепившись в полку, тело дрожало, а мысли путались, расплывались в дымке. В памяти остались лишь обрывки – слова, чувства, ощущения – всё смешалось в хаос. «Это не я… не совсем я…» – шептало сознание. Сердце стучало слишком быстро, дыхание застряло между лёгкими и горлом. Взгляд скользнул по бумагам, по столу – и резко поднялся к нему. «Он видел?» – пронесся страх. «Видел, что это было со мной…»

Она понимала: это была не она. Или не совсем она. Чужая сила пробежала через тело, оставив отпечаток – холодный, но живой, словно кто-то наблюдал и одновременно контролировал каждый её шаг. Каждая клетка кричала: «Удержись! Держись, не упади…»

Постепенно сознание начало возвращаться, кусочек за кусочком. «Я здесь. Это я… это я…» – убеждала она, собирая себя обратно. Слабость отступала, образы распутывались, разум снова пытался взять контроль.

Опершись спиной о полку, глубоко вдохнув, она закрыла глаза на мгновение. «Что это было? Почему я не могу вспомнить полностью?» – шептала внутренняя тревога.

Собравшись, подошла ближе:

– Я пойду, – тихо, почти шёпотом.

Он не сразу отреагировал, будто слышал, но не спешил отвечать.

– Всё хорошо?

– Д… да. Просто устала.

Он кивнул, не произнеся ни слова. Она вышла. Тихо, как тень.

У ступеней остановилась. Воздух резал лёгкие, грудь сдавило. Она смотрела в никуда – и вдруг мелькнула ясная мысль:

А может, это и была настоящая я?

***

Дорога до поместья заняла пятнадцать минут.

По ощущениям Аники – вечность. Небо было – бесцветным. Не серым, не белым – никаким. Тишина не звенела. Она давила. Как перед чем-то страшным. Когда она вошла, в доме было пусто. Лестница в полумраке. Скрип дерева под ногами. Сняв пальто, она прошла вглубь дома. Остановилась. Что-то изменилось. Не воздух. Само пространство.

Густое, липкое напряжение обвило стены, будто дом сжал её, втянул в себя. Каждая комната казалась живой – следила, дышала, наблюдала. Как перед землетрясением. Как перед тем, когда приступ боли изнутри разрывает сознание. Что-то ждет. Что-то внутри шепчет, что она не одна.

– Ты Боишься?

Голос. Чужой. Низкий. Будто шёл из-под пола. Внутри всё сжалось, как от сильного испуга.

Она обернулась. Пусто. Сердце начало стучать слишком громко.

– Кто здесь?

– Тот, кто сегодня отлично провел время. Ты накормила меня досыта своим страхом. Завистью. Ревностью. Притворством. Ты звала – и я пришёл. —Голос стал ближе. Почти в ухе – Ты ведь всегда знала, что однажды это случится.

– Кого ты боишься, Аника? Её… или себя?

Слова впивались в виски. Скребли череп изнутри.

– Что скрывается в этой очаровательной головке? Какие жестокие мысли питают зависть?

Аника пошатнулась.

Всё существо требовало бежать. Но ноги не слушались.

– Ты ненавидишь её, потому что она стала тем, чем ты не смогла. Ты строишь из себя свет. Но я вижу, как ты тухнешь. Ты знаешь, что медленно гниёшь. И теперь я пришёл посмотреть, как ты до конца распадёшься.

В углах шевельнулись тени. Нечто недочеловеческое, без лица. Без формы.

– Ты не особенная, Аника. Никогда не была. Джон смотрит на тебя как на надоедливую мошку, на Каталину он смотрит иначе: ради неё готов всё отдать, простить ей всё, принять её любой. А ты… тебе достаточно оступиться всего раз – и его взгляд изменится. От нежности не останется следа, только холод и отвращение. Такова участь нелюбимых: жить в тени, сдерживать себя и знать – никогда не станешь центром чьего-то сердца.

Она не могла вдохнуть. Сердце Аники застряло где-то в горле.

Пальцы сжались в кулаки, ногти впились в ладони.

– Когда Каталина услышала меня впервые ей было 14 лет— она не закричала. Просто спросила: ты – смерть? И была готова ее принять. А ты, Аника, ты бы завыла. Как щенок. Потому что ты – не сталь. Ты воск.

Боль вспыхнула резко, как острый ледяной гвоздь под глазницей. Мир задрожал. Пол ушёл из-под ног.

– Ты кормила зависть. Ухаживала за ней, как за цветком. И всё надеялась: никто не заметит. А я заметил. И я здесь. Я пришёл смотреть, как ты сжираешь себя заживо.

Она упала на колени. Дыхание оборвалось, как струна. Голова будто лопалась изнутри.

– Что ты… такое?

– Я твое зеркало. Только в отличие от тебя – я не лгу. Ты мне не интересна. Но твоё разрушение – да. Оно будет долгим. И очаровательным.

Тени зашевелились. Проползли по полу, по стенам. Шёпот поднимался по дереву.

– Я рядом. И ты больше никогда не будешь одна. Даже во сне.

Смех. Глухой, сухой, как звук рвущейся ткани.

– А знаешь, в чём твоя правда? В том, что ты всегда хотела быть ею. Но ты – тень. И всегда ею останешься.

Она закричала. Вскочила, спотыкаясь, бежала по лестнице. Пальцы срывались с перил.

Дверь распахнулась, она ворвалась в комнату, заперла её, трижды повернула ключ. Рухнула к стене, отползла к углу, прижала колени к груди и крепко обхватила их руками.

Тишина. Но внутри головы всё ещё звучало. Шёпот, будто изнутри черепа:

– Я здесь. Ты от меня не спрячешься.

Аника завопила в истерической агонии, сжимая голову руками. От этих слов ей стало невыносимо – захотелось выцарапать себе сердце.

***

Церковь стояла в стороне от главной улицы – старая, потемневшая от времени. Фасад местами облупился, в трещинах застряла грязь, плющ обвил основание, придавая зданию вид могильного памятника. Двор был вычищен, трава подстрижена, но её цвет выдавал не жизнь, а угасание – серо-зеленая, сухая, будто лишённая корней. На лавках у входа лежали засохшие венки, в которых больше не осталось ни аромата, ни красоты. Внутри пахло воском, пылью и чем-то тёплым, почти телесным – словно остатки чужих молитв впитались в камень. Свечи едва мерцали, бросая зыбкий свет на иконы: краски на них потускнели, лики почти стерлись.

Каталина вошла бесшумно, скользнула по проходу, как тень. С каждым шагом её не покидала мысль о дневнике. Где он теперь? Если бы она только забрала его в комнату, а не оставила в холле… Представление, что ночью кто-то мог проникнуть в дом, вызывала в ней тошнотворный холод.

Несколько человек уже сидели в полумраке – старики, женщина с ребёнком, двое мужчин. И фигура в дальнем углу…Она узнала его сразу. Юноша сидел в тени колонны, не двигаясь. Не ждал, а словно знал, что она придёт.