Жизнь, которая словно навечно

– М-м… довольно мило, – насильно выдавила из себя Рудковски.

Не то чтобы миссис Бристоль осталась довольна скромной репликой Катерины, но омрачение первого дня ее внучки на «родине» не входило в планы.

Следуя наставлениям коврика, который покоился у двери, женщина вела себя точно как дома. Она поприветствовала всех, кто им с Катериной встретился, и победоносной походкой направилась к столику у окна. Сцена разворачивалась так, словно посетители собрались здесь на праздничный бал и ожидали не что иное, как снисхождение к ним его хозяйки. На мгновение девушка даже забыла о том, что печалило ее разум, но, усевшись в уютное, мягкое кресло, она снова предалась глубоким раздумьям.

– Миссис Бристоль, мы Вас не заметили, – подоспела к столику рыжеволосая официантка.

Она убрала табличку «Reserved»5 и вручила «гостьям» меню. Надпись на нем отвлекла Катерину от сервиса и вогнала в сравнения – в энгебургском «La clé» клиенты обслуживали себя сами.

– Как у вас дела, Маргарет? – добродушно спросила Агата. Катерина смотрела на девушку исподлобья.

– Все замечательно, миссис Бристоль! – восторженно начала официантка. – Правда, вчера один из посетителей заявил, что ему продали каменный круассан… – она запнулась, но, заметив, как поползла вверх бровь миссис Бристоль, спешно добавила: – Но мы разрешили конфликт и остались без жалоб, – закончив, Маргарет затрясла головой, будто без жеста слова ее не имели веса.

По ответу работницы Катерина смекнула: спрашивая о делах, бабушка обращалась не к самой девушке, но ко всему персоналу. Волнение Рудковски стало стремительно перерастать во всепоглощающий страх. Девушка не могла объяснить мотив чувства, но нутро ее словно шептало: «Агата командует пусть и не целым Геттинбергом, но значительной его частью».

Еще бо̜́льшие беспокойства пробудил в Катерине список вопросов:

1) правда ли миссис Бристоль – хозяйка «La clé»?

2) существует ли нить между двумя кофейнями, или название – это чистой воды совпадение?

3) если связь все же имеется, зачем женщине вдруг понадобилось открывать «благородное» заведение в недостойном его Энгебурге?

Эти вопросы кружили вокруг Рудковски назойливыми комарами, и девушке не удавалось от них отмахнуться.

– Могу я принять ваш заказ? – Маргарет с осторожностью обратилась к Агате и Катерине.

– Да, дорогая, – отозвалась миссис Бристоль. – Будь так добра, принеси нам, пожалуйста, по миндальному круассану. Для проверки на черствость и хорошего настроения моей компаньонки, – Агата таинственно подмигнула внучке. – На «второе» мне латте, а девушке…

– Чай, – обрубила заказ Катерина.

– Заказ принят. Ждите, пожалуйста, – отчиталась Маргарет и удалилась.

Агата смотрела на внучку, то опускающую взгляд, то устремляющую его же на причудливую деталь интерьера, и умилялась. В детстве девчушка страдала застенчивостью, проявляюшей себя исключительно в незнакомых компаниях. Тогда Катерина терялась, лепечущий рот ее закрывался, а сама девочка пряталась за юбку бабушки. Когда же девочка постепенно знакомилась с обстановкой, язычок ее вмиг развязывался и слова, насколько позволял малышке возраст, лились сплошным бессвязным потоком.

Сейчас Катерина сидела угрюмой как тень, и миссис Бристоль ужасно расстраивал факт, что они теряют возможность забавной беседы.

– Дорогая, нельзя держать переживания в себе. Они прорастают в тебе, как больной зуб, который долго томится, а потом, незалеченный, причиняет тебе нестерпимую боль, – Катерина подняла на миссис Бристоль глаза, и та продолжила: – Возьмем в пример ненависть. Когда мы терпеть не можем оппонентов, о, какой силой, какой властью над нашей терпилой-душой мы их наделяем! Мы не спим, не едим – они захватили наш ум без остатка. Сколько удовольствия наши враги испытали бы, доведись им узнать, как мы мучимся. Причем даже без выходок с их стороны – от одного факта их наличия.

А мы что? Отравляемся собственной злобой, она пожирает нас изнутри. Чувству вручают жилплощадь в телах, и оно распространяет по нашим клеточкам ядовитые вещества; стучит в дверцы наивных органов, а когда те, обманувшись, впускают его, разжигает в них неизлечимую хворь.

Это смерть, Катерина, смерть медленная и мучительная. Все от гордыни, высокомерия, будто это другие не могут справиться в одиночестве, но вот ты обязательно сможешь сама. Такой подвиг не стоит затраченных жертв. Затоптав чувства, ты от них не избавилась – отодвинула на задний план. Они неизбежно себя проявят, хотя ты и силишься удержать резвых лошадок в тугой узде. Так что будь аккуратна, дорогая, и помни: делиться душевными муками совершенно законно. Если не знаешь с кем, начни с меня.

Миссис Бристоль ужасно хотелось облегчить ношу Рудковски. Она порывалась вывести внучку на разговор. К несчастью Агаты, ответить девушке не удалось. К собеседницам подоспела официантка, и на этот раз на руках ее красовался деревянный поднос.

– Благодарю, – отвесила женщина, откликаясь на поданные ей круассаны с напитками. От Катерины до Маргарет долетело нечеткое, сухо-вежливое «спасибо».

– Катерина, поверь мне, видавшей виды: таких вкусных напитков тебе не подадут больше нигде. Однажды испив чашечку чаю-кофе в «La clé», ты навсегда забудешь дорогу к невзрачным «кафешкам».

Девушка начинала уже привыкать к словотворчеству бабушки. Миссис Бристоль имела талант нарисовать словами почти живую картинку. Она брала за основу стихийную массу слов и лепила из хаоса их общий образ, так что на выходе обязательно получались причудливые словоформы.

Как лингвиста, Катерину не могли не влюблять эти пышные речи и – что являлось следствием – их прародительница. При каждой новой словесной лавине Агаты девушка наполнялась безмерным восторгом. Рудковски впивалась в звуки так, словно за долгие годы она истосковалась по красноречию, а слова бабушки были его последним присутствием на земле.

Отпустив Маргарет, миссис Бристоль сделала сочный укус, и хруст потерявшего первозданный вид круассана напомнил девушке треск лесных веточек. Она всегда силилась их обойти, но всегда неизбежно на них наступала.

– Именно такие завтраки и хотят, чтобы их заслужили, – лицо женщины запылало удовлетворением, с уст сорвался блаженный стон.

Агата отхлебнула от латте, испускающего тонкую струйку пара, и жестом пригласила девушку присоединиться. Не то чтобы Катерина ждала это приглашение, но прежде чем наконец приступить к еде, она все же хотела расправиться с неуемными мыслями.

Приняв решение начать с малого, Рудковски взялась за чай, и миссис Бристоль уставила на нее пристальный взор. Первый глоток заставил девушку озадаченно нахмурить брови.

– Этот чай… он… – Катерина прервалась, чтобы вдохнуть пары напитка – упущение, немыслимое для той, кто делал это каждый раз перед тем, как притронуться к яствам, – такой сладкий.

– Здесь в напиток по умолчанию добавляют фирменный натуральный сироп. В зависимости от времени года меняется и его состав, – гордо поделилась секретами кофейни миссис Бристоль, но заметив скептическое лицо девушки, уточнила: – Тебе не нравится?

– Нет-нет, на вкус довольно неплохо, – спохватилась Рудковски. – Просто я предпочла бы напиток без добавок. Я люблю чувствовать оригинальные вкусы.

Не будучи поставленной в известность об изюминке здешнего «La clé», первоначально Катерина не могла и не пыталась возражать. Теперь однако девушка чувствовала себя оскорбленной: как такое возможно, что в вопросе забыли учесть ее мнение?

– Ну, дорогая, ты же не диктуешь солнцу, с какой силой ему светить. Так и здесь, попробуй оценить не ту пьесу, которую ты ожидала увидеть, а ту, что тебе предложили.

Катерина недоверчиво, но не без любопытства посмотрела на бабушку, а затем уже с иной настроенностью прикоснулась к чашке губами.

– Это тропа, ведущая к породе хронически недовольных людей! – присовокупила резко Агата, словно нечто поистине стоящее неожиданно всплыло вдруг в памяти. От этой внезапности девушка едва не пролила на себя горячий чай. – Летом они стонут оттого, что солнце чересчур обжигает их змеиную кожу, осень проливает на них слишком много дождей, зима метет в окна холодный снег, а весной они снова что-то придумывают. Ей-богу, злость на то, над чем мы не имеем контроля, напоминает крик на чайник, который вскипел до положенной ему температуры, – бессмыслица!

Катерине не требовались старания, чтобы заметить в бабушке страсть поучать других жизни. И хотя девушка не выносила нравоучений, время от времени греша указаниями на чужие несовершенства сама, сейчас она просто молчала. Силы и без того черпались из запасных их резервов и уходили на нечто отличное от пререканий. Тем более вещи Агата говорила «вполне себе дельные», с какими Рудковски была в большей степени солидарна.

На счастье обеих и на беду той тучи молчания, которой не дали затянуть все небо целиком, к столику подоспела услужливая – иные возле Агаты, по-видимому, не задерживались – Маргарет.

– Миссис Бристоль, мисс… – на бегу выкрикнула официантка, но тут же осознала, что привычка – и почти обязанность – уделять в присутствии Агаты основную порцию внимания именно ей помешала Маргарет поинтересоваться именем «застенчивой» спутницы женщины.

– Рудковски, – довершила за девушку миссис Бристоль. Катерина почти безразлично глянула на виноватое лицо Маргарет, и губы обеих слегка качнулись в улыбке.

– Прошу меня простить, – извинилась официантка и не без опаски спросила Агату: – Миссис Бристоль, мне неудобно вмешиваться… Я только хотела у Вас уточнить: помните ли Вы о моей просьбе?

– Дорогая, – делового тона Агаты было достаточно, чтобы расставить все и всех по местам, – к моему великому сожалению, я помню обо всем, что так или иначе касается меня и моих… – она запнулась, мельком глянула на Катерину, словно убеждаясь в ее присутствии, и аккуратно добавила: – дел. Так что до времени тобой выклянченного отпуска не забивай, пожалуйста, голову чем-то, помимо рабочих обязанностей и планов на путешествия.

После исчерпывающего ответа Агата с таким снисхождением посмотрела на Маргарет, как если бы женщина собственнолично организовывала ей предстоящий отдых: нашла жилье, определила маршруты и вдобавок проспонсировала поездку из пункта А в пункт Б. И тем не менее официантка расплылась в улыбке и принялась осыпать «покровительницу» благодарностью. Миссис Бристоль же, будто работница к тому времени испарилась, продолжила разговаривать с Катериной:

– Ну а что же твоя привереда-душа скажет насчет наш… здешних круассанов? – оговорки Агаты, догадки Рудковски – все это напоминало игру, участники которой знают разгадку, но не произносят ту вслух, продлевая игорный антураж.

Катерина, любитель оценивать полноту вкусовых качеств в одиночестве, почувствовала: на ее плечи свалилась обязанность сиюминутно попробовать «бабушкин» стол. Немного неловко, смущаясь под устремленными на нее взглядами, она осторожно притронулась к круассану ртом, так редко сегодня себя открывающим.

– Боже, как вкусно! – через мгновение искренне заключила девушка.

– А ты думала, – у Агаты, по-видимому, не имелось сомнений касательно здешних, яств. И все же после слов внучки тело миссис Бристоль расслабилось еще сильней. – Булочек «настоящее» не найти даже в самой Франции.

Маргарет, растопленная теплыми новостями о скором отпуске, без намека на злобу хихикнула, и Агата одарила ее столь обескураженным взглядом, что бедняжка попятилась.

– Простите, – официантка сейчас предпочла бы спуститься в саму преисподнюю, чем оставаться под тяжким взором миссис Бристоль. – Я просто подумала, в мире, верно, не найдется бо́льших француженок, чем Вы и Ваша… – Маргарет снова замялась; о статусе Катерины она могла только строить догадки, – гостья, – решив, что такой вариант сойдет за наиболее безопасный, на нем работница и остановилась. – Я хочу сказать, при ваших стройных фигурках есть булочки без последствий – не иначе, как колдовство.

В обычное время что женщина, что ее внучка невероятно бы возмутились, доведись кому обсудить их формы или характеры. Но сейчас, услащенные комплиментом, дамы не возражали против оценки. Впрочем, скоро Агата пустилась в рассуждения.

– Ах, люди склонны думать, будто за красивым подтянутым телом стоит либо магия, либо же непосильный труд. Глупцы! – при слове она так резко выдвинулась вперед и до того гулко ударила по столу, что вместе со стеклом задрожали и перепуганные девушки. – Человек напрочь отказывается верить в безоговорочное «все гениальное просто» и веками чурается простого баланса: меры в еде и присутствия в каждом дне простой прогулки.

Оставь из двух ведер корма одно. Освободи себя от убивающих тренировок. Голодать, гробить здоровье под штангой – какой благодарности ты ждешь в ответ?

Выбрать простое там, где оно правда облегчит жизнь? Черта с два! Жизнь тяжка, забудьте про легкость. Они в лепешку разобьются, лишь бы взвалить на себя очередной булыжник страданий. Через тернии к звездам, ха. Нас учат: родились – придется добыть свое кровью и потом. Оно, возможно, и верно, но если речь идет о достижении чего-то, не относящемуся к тебе и твоему телу. Да и то – семь раз подумай, а лучше восемь.

Борьба с собственным духом, разумом, телом, борьба с самим собой – это оксюмороны6, образы, существование которых аномально. Ты борешься с собой и думаешь, что двигаешься к совершенству? Ты ошибся, дружок, – ты себя губишь. Ты сделал тело врагом для себя, и отношения ваши приводят только к страданиям. В конце концов один вовсе погибнет – наличие одного значит невозможность присутствия другого. Так ты надеешься стать лучшей версией себя?

Твое тело, разум и дух – единственные, если использовать грубейшее в своей наготе слово, вещи, которые ты проносишь с собой от рождения и до самой смерти. Они питают тебя, защищают, направляют, одергивают. И единственное, что эта троица просит взамен, – безусловной любви к себе, трепетного внимания.

Единожды не получив от тебя взаимности за свои тяжбы, она махнет на неблагодарность рукой. Прояви бескультурье второй раз – задумается. Но если ты чинишь хамство изо дня в день, если ты ежечасно, ежеминутно уводишь себя в могилу – мои поздравления: ты ступил на дорогу в ад.

Маргарет, как это всегда случается с теми, кто вздумает пошутить с миссис Бристоль или, упаси боже, выказать при ней мнение, крупно пожалела о преступной неосмотрительности. Катерина же, перепуганная пылкой речью, старательно делала вид, что к беседе она не причастна, и лишь с сожалением поглядывала на официантку, лишенную дар речи.

Агата и сама, войдя во вкус и порядком разгорячившись от собственных нравоучений, перестала различать, говорит ли она о стройности или о чем-то, выходящем далеко за ее пределы. Очевидно было одно: женщина вконец выдохлась и попутно «выдохла» своих жертв.

– Что ж, нам, пожалуй, пора, – скомандовала миссис Бристоль. И не глядя на то, что завтрак остался почти нетронутым, такой исход осчастливил всех трех персонажей.

Бенджамин доложил хозяйке о своем местонахождении, и Агата назначила ей новый маршрут. Она не взяла Катерину, как прежде, под руку, справедливо полагая, что и без того сполна напугала неподготовленную к ее красноречию девушку.

Водитель остановился в нескольких кварталах от «La clé»: во-первых, он прекрасно знал о любви миссис Бристоль к пешим прогулкам, а во-вторых, к тому часу – время стремглав приближалось к обеду – в центре города не протолкнуться.

Путешественницы шагали до места в атмосфере довольно тягостной. Причем в тягость давалось не само молчание, взятое ими для уменьшения накала, но те мысли, которые каждая дама вела за собой.

Катерина размышляла обо всех слугах бабушки – молодых девушках, из каких Агата растила армию, сотканную по ее вкусу. Сама миссис Бристоль помимо гаданий о том, не излишни ли были речи, думала о причинах внучкиной замкнутости. Женщина грязла в сомнениях и задавалась вопросом: «Расколется ли кремень, обнажив родной душе раны?»

Остаток дня дамы старательно избегали присутствия друг при друге. Они встретились лишь за обедом и ужином, проклиная при этом желудки за потребность время от времени требовать пищу. Не особенно выручало и умение Бенджи молниеносно разряжать, как ни абсурдно сочетание этих слов, обстановку.

Кто была эта женщина, ранее представлявшая собой бабушку Катерины? И кто эта девушка, прежде щебечущая внучка Агаты Бристоль?

Так, упиваясь переживаниями и уповая на завтрашний день, словно он представлял собой ясное после грозы небо, стирал предшествующие казусы и даровал художникам чистый лист для написания новых картин, Рудковски и Бристоль донесли оставшиеся часы поодиночке. Когда же пришло время отклониться ко сну, они послушно отправились в спальные комнаты, предварительно обменявшись натянутым «доброй ночи».

Глава 3. На рассвете дня и расцвете юности

За ночь, как это обычно случается, эмоции Катерины заметно повыветрились, а те, что остались, заимели другую направленность. Так потрясения от новой жизни сменились на интерес к ней, а волнения по поводу собственных догадок умерила установка «пусть все идет своим чередом».

В том-то и заключается суть не познанной человеком ночи: ее проклятье в том, что порой она добивает страдающих, а прелесть таится в умении исцелять обессиленных.

Катерина обладала бесценным даром учиться на ошибках, а потому сегодня поднялась значительно раньше, чем за день до этого. Помня о спокойной ясности, которая разливается в воздухе в утренний час, девушка аккуратными шагами спустилась во двор, а затем, обогнув просторы Бристольского дворца, очутилась в оживающем садике.

Сад и впрямь являл собой божественное творение, а затаенное в нем обладало чудотворной, возрождающей к жизни силой. Очарованная, Катерина страшилась нарушить его покой, еще не тронутый приходящим утром. Стоя на самом краю тропинки, что ужиком тянулась по всему насаждению, девушка с восторгом смотрела на то, как беззаботно радовались первым лучам солнышка молодые листочки и как трусливо прятались за полузакрытыми бутонами горделивые розы.

Впрочем, все это было лишь вершиной айсберга. Катерине же не терпелось войти в подводный простор. Преисполненная благоговейным трепетом, девушка осторожно шагала в глубину сада. Вернее сказать, Рудковски не шла, но парила. Поведение Катерины напоминало ловкость и грацию кошки: сперва она тихо кралась по ступеням дворца, норовя не поднять на уши спящих его обитателей; теперь силилась не спугнуть волшебную атмосферу сада.

Скользя под аркой из нависшего можжевельника, девушка постепенно проникала в густеющую чащу, которую вековые деревья бережно укрывали от чужого глаза и в которой мысль Рудковски могла работать, не опасаясь вторжения.

Что касается истинной должности Катерины, для более «плавного обживания» здесь девушка вырвала месячный отпуск, а учеба – она переходила на четвертый (и последний) курс – еще не началась. Так у Рудковски появилась возможность по капле освоиться на новом месте, не отвлекаясь на посторонние заботы и не терзаясь о чем-то, потенциально упущенном.

Девушка безмерно благодарила себя за принятое ею решение передохнуть от рабочих дел, хотя выбор ей дался совсем непросто. Катерина не умела отдыхать и, выдайся у нее хотя бы минута безделья, принималась сурово корить себя в лености. Потому девушка и имела привычку переносить часть дел на выходные – таким образом она бежала от отдыха.

Не любила Рудковски минуты «простоя» и оттого, что они давали волю ее мыслеблудству. В эти моменты девушка рыла глубоко в себя, но даже там есть предел, перейти за который опасно. Мысли и суждения, какие находятся по ту сторону от границы, превращаются в якоря и утягивают любопытных на самое дно человеческой сути.

Труд Катерины не был физическим. Но ошибочно полагать, что только видимая работа имеет ценность, а остальное зовется праздностью. Порой воистину рабская деятельность остается незаметной для глаза, но приводит к чудеснейшим результатам, будь то становление личности или рождение живописного шедевра.

Справедливости ради, Рудковски не всегда слыла добросовестной работягой – ощутимую часть жизни Катерина провела в прокрастинационном запое. Однако чем старше девушка становилась, тем чаще замечала: жизнь несется вперед, а она бестолково топчется на одном месте.

Решив, что «это не дело», Рудковски тотчас расписала свой день поминутно («планирование – ключ к успеху») и в этот миг пала заложницей собственного плана. Катерина стала одержима дисциплиной, словно последняя являла собой панацею от всех болячек, а при любом отклонении от собою прописанных правил переживала минуты неописуемой тревоги.

Для девушки не существовало большей опасности, чем прерванный труд или нарушенный распорядок. «Дисциплина – это завидная привычка. Но у нее есть противная сторона – ее утрата. Не удели рутине день, не сделай шаг вперед – и ты откатишься на несколько оных назад».

Приводило строгое следование правилам и к потере жизненных кусочков в виде встреч и посиделок с близкими. Поистине значимо умение видеть вещи, не занесенные в записную книжку. Рудковски об этом совсем, к сожалению, не думала, но продолжала (все меньше) радоваться новой галочке в списке дел.

Если нарушения все же случались, то лишь оттого, что были четко вписаны в распорядок – нарушение правил, заранее и сознательно установленное Катериной. Таким образом, даже случайности имели в жизни девушки свое место и вносили в нее, хоть и странный, но образцовый порядок.

В свободные от занятий минуты девушка начинала безостановочно отрывать свои несчастные волосинки, покусывать ноготки или, что самое страшное, мысленно осуждать других людей. Это делалось не столько от вздорных привычек и склочного характера, сколько для того, чтобы избавиться от клейма бездельницы. Когда дела не наваливались, Катерина наваливала их себе сама.

Иной раз казалось, будто девушка сходит с ума от усталости, какую она ощущала в конце забитого делами дня. Сумасшествие это объяснялось тем, что под вечер не удостоенные за день вниманием мысли водили в голове хороводы. И если одну за одной думы удавалось выдворить и вздохнуть, слетись они вместе, мало что поддавалось контролю. В таком случае Катерина без сил падала на постель и неподвижно лежала. От неспособности переварить винегрет девушка позволяла мыслям просто носиться.

Лень для Рудковски равнялась смерти, а беспрестанный труд, даже изнуряющий, – дорогой к духовному росту. Так, зная отношение Катерины к работе и отдыху, можно представить, каких усилий стоил ей этот дарованный себе отпускной.

На удивление девушки, от выкроенной передышки планеты не повернулись вспять. И теперь, обласканная дуновениями легкого ветра, который вместе с приятной утренней прохладой навевал чувство довольствия жизнью, Рудковски жадно внимала шептанию раскидистых крон.

Счастливая от осознания, что она, не считая законных обитателей сада, бродит по нему в совершенном одиночестве, Катерина принялась тихонько напевать. Пребывая в блаженстве, она сияла, пела, порхала, перебегала от кустика к кустику, чтобы поближе разглядеть всю его прелесть – одним словом, Рудковски цвела. Так случается: погрузившись в цветущее окружение, начинаешь и сам проникаться увиденным жизнеобразом.

Катерина вырисовывала очередной вираж, как вдруг, оборвав фигуру на полпути, камнем застыла. В шагах десяти от нее, под тенью яблоневого дерева вальяжно расположился старик. Изумительно нежный, его взгляд внимательно наблюдал за пируэтами девушки. Лицо старичка показалось Рудковски донельзя знакомым, хотя и едва узнаваемым.

Катерина нервно сглотнула: девушка негодовала, когда ее застигали врасплох. Тем более Рудковски не переносила надзор в те минуты, в какие она позволяла себе роскошь отдаться власти эмоций.

– Я… Вы… – Катерина, как рыбка, открывала рот, но не могла вымолвить ничего толкового.

– Доброе утро, Катерина, – хриплым, доброжелательным голосом поприветствовал девушку старичок. Удивленная тем, что он знает ее по имени, Рудковски ответила:

– Здравствуйте… – она повысила тон, приглашая мужчину назваться.

– Мистер Боуи, – представился, хотя выражение «напомнил о себе» сгодилось бы ничуть не хуже, садовник. Он выплыл из тени, и теперь на славном лице стала заметна озорная улыбка. Глаза мужичка лихорадочно заблестели.

– Мистер Боуи?! – почти вскричала Рудковски, и за одно лишь мгновение отношение ее переросло из недоверительно оценивающего до трепетно полюбовного.

Девушка, движимая неким природным инстинктом, рванулась вперед, но, сделав пару шагов, резко остановилась. Туман импульсивных эмоций рассеялся и передал бразды правления силе разума. Катерина спросила себя: «Не глупо ли бросаться с объятиями на того, кто мгновение назад был таинственным незнакомцем?» В конце концов, даже если детство девушки и окрашено их взаимной друг к другу симпатией, за шестнадцать лет эти двое могли так измениться, что сейчас воистину приходились один одному никем.