Жизнь, которая словно навечно

– Боже мой, миссис Бристоль! Я, наверное, закрутилась. Мне так хотелось скорей приготовиться к приезду гостьи, – Грэйс непрерывно сыпала оправданиями, голос ее дрожал.

– Довольно, не мямли. И впредь будь повнимательнее, – снизошла, грузно выдохнув, Агата и через время, уже смягчившись, присовокупила: – Пожалуйста.

– Конечно, конечно! – словно ей только даровали не просто прощение, но саму жизнь, Грэйс воспрянула духом. – Желаете что-то еще?

– Благодарю, на сегодня мы сыты, – женщина вопросительно посмотрела на внучку и, получив в ответ одобрительный, скромный кивок, вышла из-за стола. – Дорогая, пойдем. Я провожу тебя в твою спальню.

Боясь перенять участь Грэйс, Катерина спешно проследовала за Агатой. Ее спальня, как и оная миссис Бристоль, а также еще несколько комнат, на осмотр которых у девушки не имелось ни сил, ни желания, приходилась на второй этаж.

«Вот и царское ложе», – Катерина смущенно, прилагая недюжинные усилия, улыбалась в ответ на речи Агаты. Девушка слушала красноречия и не слышала их: она страждала поскорее упасть и вдохнуть в себя сладостный сон. И хотя перед гостьей стояла кровать королевской роскоши, – с красным бархатным покрывалом, балдахином из золотисто-бежевого штофа – в том состоянии полусна, в котором сейчас пребывала Рудковски, она согласилась бы на постель из обычного стога сена.

Еще позже, оставшись одной, но еще не успев потонуть в таинственной глубине сна, Катерина на миг вдруг дерзнула подумать о будущем – то одновременно страшило и волновало, влекло ее и будоражило. Только где же набраться сил, чтобы ужиться с выходками миссис Бристоль? Как заставить себя уважать чужие правила?

Что ж, Рудковски сама обозначила для себя этот путь, и пройтись по нему стоит хотя бы для разнообразия. К тому же девушку в невероятный восторг привел факт: за всеми причудами миссис Бристоль и изюминками Геттинберга она совершенно забыла подумать о Генри.

Все это осталось теперь в Катеринином прошлом. Сейчас, покорившись выходкам настоящего, необходимо уверовать в будущее – искусного лоцмана человеческих жизней. И хотя то обнимал беспросветный туман, а Рудковски плыла по нему на ощупь, девушка знала: она непременно окажется в нужном ей месте в нужное время.

С такими надеждами Катерина вырвалась из хитросплетений лукавого дня.

Глава 2. Новая жизнь полна неожиданностей

Катерина проснулась по наитию рано. Ее переполняло чувство того, что происходящее накануне было лишь сказочным сновидением, наполненным призраками иллюзий. Боясь спугнуть затянувшийся сон, Рудковски не открывала глаз, но ладонями провела по постели. «Что ж, по крайней мере ложе реально». На всякий случай она больно прикусила губу, и, убедившись, позволила наконец глазам открыться.

Представ перед опьяненной усталостью девушки накануне, комнатушка не произвела на нее вау-эффекта. Сегодня же, распластавшись в ногах с головой отдохнувшей гостьи, покои стократно восполнили упущение.

Взгляд Катерины перебегал с обрамленных в золотые рамки картин на белые шкафчики, сделанных в стиле барокко; с чуть более грязного цвета, но такой же отделки кресел на очаровательный туалетный столик, стоящий по правую руку от девушки. Поковырявшись в памяти, Рудковски вытащила из нее убранство холла, с его греческим богом и вазами, и тихонько хмыкнула: «Меня, кажется, закружило в водовороте культур и столетий».

В отличие от первого этажа, покои второго были возведены из светлого, почти белого дерева. Благодаря контрасту создавалось ощущение, словно дворец аккуратно, будто тот – кусок шаткого торта, разделили на рай и ад. Причем ад, как и полагается, пролеживал на низах. Он представлял собой дом для прислуги и вмещал в себя комнаты бытовой направленности. Рай же служил в основном приютом для покоев миссис Бристоль, а также гостей, остававшихся у нее крайне редко.

Катерина прервала пассивное созерцание обстановки. День предвещал такое число интриг, тайн и загадок, что небрежное отношение к ограниченным его минутам казалось ей высшим грехом. Не то чтобы девушка являла собой воплощение набожности. Напротив, она не терпела настойчивых поучений матери об исключительной силе религии и при случае непременно язвила. Мол, та, видно, хочет пробраться в рай без собеседования. Рудковски не уставала повторять: «Есть рабы, скованные цепями, а есть те, чьи кандалы – одна из религий».

В то же время, как ни иронично, существовали и перекрестки, на которых мировидения Катерины сталкивались с оными библии. И та, и другая, хотя и в различных проявлениях, презирали леность и праздность. Библия утверждала: лень приводит к духовной, а после и физической смерти. Девушка вторила ей, свысока глядя на тех, кто позволял себе хоть минуту безделья.

Впрочем, так случалось в первую очередь оттого, что Рудковски не могла позволить эту же вольность себе. Многие годы назад она воспылала целью каторжного труда. Причем и того, который приносит деньги, – физического, и другого, духовного – какой сокрыт в воспитании себя. И теперь, строго следуя клятве, необдуманной, несущей губительные последствия в виде отстраненности от настоящей жизни, девушка слепо плыла по определенному ей же существованию.

Для того чтобы у нее хватало сил на дневные подвиги, Катерина всегда начинала день с завтрака. Неплотного, состоящего зачастую из чая и булочки, но питающего тем не менее ее худое тело. «Лишь насытившись, утолив базовую потребность, можно взяться за стремление к возвышенному», – повторяла частенько девушка.

Привыкшая к простеньким, посредственным утренним яствам, Рудковски впервые готовилась к ним с предвкушением необычного. Пища, подаваемая в стенах этой роскоши, никак не могла быть обыденной.

Катерина шустро впрыгнула в любимый наряд – черный топ и молочные брюки. Предметы одежды с грохотом провалили попытку соединиться друг с другом и кокетливо оголяли теперь ее талию. Подобным образом девушка одевалась, если к тому располагала торжественная приподнятость духа или когда намечался любой выход в свет. Первое условие выполнилось из-за пробуждения в очаровательных покоях – шанс для второго не замедлил бы подвернуться, столкнись Рудковски с авантюристкой Агатой.

Почти вприпрыжку спускаясь по лестнице, Катерина надумала себе и ароматы, и очертания. «Вероятно, на завтрак подали пирог. Вишневый, нет яблочный. И, наверное, эта Грэйс уже сбегала за горячим, хрустящим багетом. К нему подадут несколько видов джема – Агате ведь не угодишь, они будут стараться. Боже, если я сейчас не поем, я удавлюсь своей же слюной». Такими переживаниями сопровождался короткий путь Катерины.

Дойдя до арки – проводницы в мир кушаний, девушка остановилась, словно желая помучить себя еще больше и разогреть аппетит до полного его кипения. Она закрыла глаза, сделала глубокие вдох-выдох и с улыбкой на лице и трепетом на сердце шагнула в комнату чревоугодий.

Благоговейный восторг Катерины сменился на неприкрытое разочарование, когда вместо стола, заполненного, как накануне, всевозможными яствами, она застала за ним лишь вальяжно курящую миссис Бристоль. Девушка искренне верила, что предстанет к завтраку раньше всех – под взглядом бабушки она могла только невольно дергаться, не говоря уже о поглощении пищи. Но если Рудковски и баловалась привычкой подняться рано, Агата, казалось, пробуждалась, едва забрезжит заря. Причем в отличие от немощных стариков, которые просыпаются до рассвета, потому что на пару с ними устаревают и их биологические часы, ранний подъем миссис Бристоль был многолетней привычкой.

Стоя промеж навевающего мысли об одиночестве стола, на противоположном краю какого ютилась такая же одинокая женщина, и длиною почти во всю стену окон, что пропускали первые лучи солнца, девушка ощущала себя горной ланью – хищник загнал ее в смертоносную долину. Ущелье, еще недавно питавшееся властью ночи, медленно избавлялось от робости перед тайнами темноты и мрака. Оно наполнялось утренним светом, который обнаруживает картину во всей ее полноте, а значит, рассеивает страх перед до сих пор неизвестным.

Катерина смотрела на миссис Бристоль, не лишенную грациозности движений даже в таком простом действии, как курение, и слепла от ее сияния. Казалось, свечение проступает не от окон, а от самой женщины. Помимо сигарет рядом с миссис Бристоль стояли той же изящности бутыль вина, искрящегося при отовсюду льющемся свете, и бокал – гостиница для того же напитка.

– Доброе утро! Простите, я помешала. Я не знала, что Вы так рано встаете, – Катерина сочла невежливым вторжение в бабушкину зону недозволенного, а потому решила приукрасить нахальство старой как мир вежливостью.

На лице миссис Бристоль проступила загадочная улыбка, но смотрела женщина не на внучку, а куда-то в стену. И Катерина, повинуясь инстинктам, мельком проверила, нет ли там чего волнующего.

– Чем раньше я проснусь, тем дольше проживу, – выдав конструкт из нелепости и мудрости одновременно, миссис Бристоль еще сильней заулыбалось и жестом пригласила Рудковски за стол. Девушка и не думала ей перечить.

– Ну что, Катерина, готова ли ты сегодня попробовать новое?

Женщина взгромоздила оба локтя на поверхность стола, одной рукой раскачивая наполовину выкуренную сигарету, а кистью второй подпирая локоть первой. Рудковски присела рядом, и, словно этот промежуток не являлся достаточной близостью, Агата к тому же наклонилась в сторону девушки.

– Пускай новое ко мне готовится, – слегка самоуверенно произнесла Катерина. – Я только позавтракаю, и моя энергия его задавит.

Миссис Бристоль захохотала. Рудковски подумала, что причиной тому послужила уверенность девушки в своей персоне. Она ошиблась.

– Дорогая, пищу не следует поглощать авансом. Завтрак необходимо заработать физическим трудом.

Катерина смущенно поершилась.

– Мы не будем завтракать? Извините, но не рано ли в этом случае для вина? – недовольство Рудковски переходило в злость и протеста. Миссис Бристоль, напротив, не поменялась в лице. Она по-прежнему, как та роза в саду, цвела и пахла.

– Ну, детка, не говори ерунды, – тон ее звучал так, будто девушка просчиталась в чем-то банальном, а Агату, ее наставницу, колыхнуло волной досады. – Завтракать мы, естественно, будем. Только не здесь и не сейчас. Даже прислуга начинает работу значительно позже: я не требую от нее утренней готовки. А наряды – те лучше садятся, если мерить их на пустой желудок, – миссис Бристоль остановилась, словно вспоминая, на что она еще не дала ответа, и вдруг, точно прозрев, опомнилась: – Что до вина, каждый пьет напиток в свое время, – женщина бросила на Рудковски многозначительный взгляд.

Ситуация Катерину немало злила. Впрочем, что она могла сделать и какие решения принимать, находясь в чужом монастыре с окончательно утвержденным уставом?

В начале десятого женщины уже шагали, взяв друг друга под руки, по медленно оживающим улочкам Геттинберга. До городской черты ранние пташки доехали с мистером Уильямсом – дальше Агата настояла на пешей прогулке. «Ежедневная ходьба не даст твоим костям зачахнуть и рассыпаться, колыхни их порывистый ветерок». Катерине такая раскачка была в радость: прогулки окрыляли Рудковски, наполняли силой, энергией, возбуждали ее и без того игривое воображение.

Перед выездом миссис Бристоль, сама облаченная в новый великолепный наряд, добилась от внучки, чтобы и та «вырядилась во что-то приличное». Рудковски послушно натянула простенькое (для Агаты), но удобное (для самой девушки) платьице – не имей оно инкрустации жемчугом, платье вполне бы сошло за домашний халат.

Хотя Катерина привыкла всегда одеваться с иголочки, в платьях для этой миссии девушка не нуждалась. Ношение традиционно женских одежд не являлось привычкой Рудковски, так что теперь она чувствовала себя вдвойне неловко: во-первых, платье сковывало ее энергичные жесты; а во-вторых, Катерина не уставала сравнивать себя с бабушкой, чьи наряды выглядели куда солидней и сидели на женщине гораздо более «ловко». Тем не менее, деваться ей было некуда, и девушка изо всех сил пыжилась, скрывая дискомфорт.

– Это здание ратуши, а это – первый открывшийся здесь театр, – указывая на строения, с гордостью представляла сокровища города миссис Бристоль.

Катерину искренне восхищала живость построек. В Энгебурге здания красили в основном в траурные тона. Стоило яркому, красочному домишке встрять между ними – и его тут же, будто умышленно, уродовали рекламными вывесками, дешевыми и кричащими.

В архитектуре же Геттинберга читалась гармония. Каждое здание было в той же степени компактно и прелестно, как и все они в совокупности. Рудковски исчерпывающе описала сооружения следующим образом: «На них хотелось смотреть, смотреть неотрывно». Не без светлой тоски отметила Катерина и то, что Карла обязательно заставила бы подругу сделать для нее миллион фотографий, чтобы после на зависть публики запостить их в свой аккаунт.

– Катерина, детка, прости мне мою грубость, но я так и не поинтересовалась целью твоего приезда. Что заставило тебя бежать из Энгебурга?

Катерина ждала подобный вопрос, а потому заранее тщательно продумала ответ на него. И все же, услышав его, Рудковски замялась, открыла рот, порываясь что-то сказать, а после, точно обуздывая саму себя, вернула его в обратное положение. Лишь спустя время она неясно ответила:

– Хотела сменить обстановку.

Смышленый сержант распознал бы причину на раз. Агата, к несчастью внучки, являлась заслуженным здесь генералом.

– Ах вот как, – миссис Бристоль не стала торопить девушку с покаяниями и наседать на нее с обвинением в голословности.

– Да, я переросла то окружение, в котором когда-то чувствовала себя комфортно. Я не утверждаю, что все эти люди остались на месте. Они тоже росли, но в другом направлении.

В общих чертах Катерина не лгала: девушке правда наскучило старое общество. Однако резон этот числился в списке второстепенных. На деле Рудковски бегством спасалась от Генри, боясь, что от встречи с ним ее сердце разорвет на кусочки.

– Ну вот, дорогая, мы и пришли. Геттинберг только с виду такой необъятный. На деле же, если ты точно знаешь, куда идешь, и до детали прокладываешь маршрут, ты непременно достигнешь намеченной цели.

Женщины оказались перед стеклянной витриной, где на них свысока посматривали три волшебных платья. Одно из них, бальное, при желании могло стать свадебным. Должное оголять чью-то не лишенную изящества спинку, оно ювелирными вставками и жемчужным бисером так ярко отражало солнечные лучи, что казалось, платье уподобилось водной глади, на которую ниспадал луч полуденного светила. И лишь его цвет был не лазурно-морской и не иссиня-океанский, но скорее походил на жар детских щечек, разрумянившихся от мороза.

Его соседи смотрелись чуть поскромнее, но аккуратность не умаляла их шика. Напротив, за отсутствием лишних брошей да рюшей платьица выглядели вполне статусно. Белое не имело бретелей и рукавов, если не считать за оные два больших белоснежных «фонарика», начинающихся от груди. Доведись платью повстречать «ту самую» свою хозяйку – оно облегало ее стан, подчеркивая все достоинства женщины: от грациозных ног до полуобнаженной груди.

Не уступающий ему собрат цвета свежего гранатового сока придавал облаченной в него даме твердости и спокойствия. Разлетаясь от талии, он закрывал тонкие ножки женщины, превратившейся в девочку, до самых щиколоток. Впрочем, стоило непоседливому ветерку пронестись мимо наряда, как платьишко тут же летело вслед за обидчиком. Противясь, хозяйка силилась вернуть подол на место и удерживала его худощавыми ручками – те обрамлялись столь же летящими рукавами.

На этих «скромняг» и пал не без содейства Агаты выбор Рудковски. Решив, что свадьба – торжество абсолютно с ней несовместимое, девушка не преминула однако купить наряды, в которых ей было не стыдно разгуливать рядом с бабушкой. А заверившись комплиментами женщин из ателье, Катерина рассталась со страхом выглядеть в непривычных одеждах нелепо.

Приободренная видом себя в несвойственных, но таких приятных глазу нарядах, девушка звонко защебетала, обращаясь то к «прелестной» работнице с именем Сьюзан, то к довольной красотой внучки Агате:

– Боже, какой замечательный магазинчик! Его хозяева, я уверена, не жалеют ни сил, ни денег.

– Хорошее качество радует больше низкого ценника, – хитро усмехнулась Бристоль и, перешептавшись с работницей, сообщила: – Торжествуй, Катерина, идем на завтрак. А перед ним полюбуемся красотами городского парка, – Агата поднялась с кресла. – Благодарю Вас, – обратилась она к работнице и направилась к выходу.

– Погодите, мы не оплатили покупку, – воскликнула, обеспокоенная не то рассеянностью Агаты, не то предполагаемой ценой платьев, Рудковски.

– Дорогая, здесь все было оплачено еще до того, как материалы сюда привезли. Что до платьев, я скажу Бенджи, чтобы он за ними заехал, – миссис Бристоль таинственно подмигнула Сьюзан. Та широко улыбнулась в ответ.

– Носите на здоровье, – она дала напутствие девушке, а после спросила Агату: – Новые выкройки ждать в воскресенье?

– Да, Сьюзан. У них, как всегда, заминки с транспортировкой. Честное слово, еще одна такая задержка – и я нанесу этим бездарям личный визит.

Рудковски опешила. Сцену в ателье нажали на паузу. В мозг девушки, словно вредной искрой из камина, брызнула дикая мысль. Катерина бросила пытливый взгляд на Сьюзан, а затем выжидающе посмотрела на бабушку. Агата, не давая ответ на безмолвный вопрос, лишь кратко кивнула – значение вычлени сам.

Покидая загадочный магазинчик, Рудковски украдкой скользнула по вывеске – та гласила: «BrigAtta», явным образом намекая на скаламбуренное имя Агаты Бристоль. Катерине вдруг вспомнился совет Бенджи: «Не удивляйся, а привыкай», и она решила оставить бабушку без вопросов, каких накопилось уже на подробное интервью.

Домом парку, как это ни странно, служил самый центр города, и женщины находились сейчас на полпути к его зеленому жителю. Катерину поражала та аккуратность, с которой создатель подошел к Геттинбергу. Даже если не заострять внимание на незаконной красоты улочках, засаженных цветами и напрочь лишенных мусора, город легко возбуждал поэтическое воображение у всяк сюда приходящего.

В нем не стояло уродств в виде заброшенных строек, каким так и не посчастливилось стать возведенным зданием. Не наблюдалось здесь и облупившихся стен, давно отживших свой век. Напротив, городок искрился свежевыкрашенными домишками. Они обращали на себя взгляд мечтателя и безобидно жались друг другу, превращая прохожего в наблюдателя за рождением влюбленности.

В отличие от городов, чьи улицы змеились и, путаясь между собой, заставляли гостей блукать, улочки Геттинберга разбегались в стороны под линейным углом. Их проложили столь хитрым образом, что, стоя в начале одной из дорожек, внимательный пешеход мог заметить конечное здание, громоздившееся на другой. Словом, чтобы заблудиться среди прямых, строгих линий, требовалось постараться.

– А вот и парк, – миссис Бристоль окинула сквер рукой. – В летнюю жару он не иначе оазис в геттинбергской пустыне.

Парк и вправду бурлил жгучей страстью к жизни. И хотя час был довольно ранний, солнце уже припекало вылетевших с первым лучом его странниц. Вступив же в чертоги зеленых растений, которые хороводами окружали гостей, посетители окунались в такую прохладу, что даже невольно ежились, будто на улице стоял ноябрь.

Схема Геттинберга не имела изгибов – повиновался закону прямых линий и парк. От самого его начала струились параллельные тропы пушистых аллей. По сторонам дорожек росли высокие туи, а кое-где в них затесались липы и клены, насчитывающие не одну сотню лет. В середине парка, укрытое от пешеходов кустарниками, раскинулось неглубокое озеро. Его водных просторов с лихвой хватало, чтобы уместить в себе и осторожных уточек, и грациозных, уверенных в себе лебедей.

– Да, детка, – Катерина все еще не могла свыкнуться с тем, что Агата влетает в ее пространство для мысли небесным громом, – сегодня возвращается мистер Боуи. Ты помнишь, как в детстве он часто катал тебя на телеге, нагруженной сеном? О, это зрелище не оставляло равнодушным ни одного наблюдателя, – женщина заимела такой вид глубокой мечтательности, словно душа ее откатилась на многие годы назад.

– Правда? – в искреннем удивлении вскинула брови Рудковски. – Жаль, что я так мало помню о детстве…

– К сожалению, мы и впрямь очень редко помним первые годы. Позволь мне побыть твоим проводником в отдаленный мир детства.

Агата не спрашивала, она утверждала, и Катерина покорно кивнула.

– Мистер Боуи души в тебе не чаял. Он работал в моем саду еще до женитьбы Элеоноры и Джозефа. Мой муж умер и того раньше, а справиться с садом таких масштабов мне самой, работающей от зари до зари, было не под силу. Вот я и наняла мистера Боуи, тогда зрелых лет мужичка, который перебивался скудными заработками, но не жалел ни копейки на цветущие на его окне азалии – цветки особенной прихотливости. Случись неопытному цветочнику на градус отклониться от должного за ними ухода, как цветки тотчас гибнут. У мистера Боуи же эти капризные баловни благоухали.

Трепетность к своему делу – вот качество, какое меня дурачит и какое становится точкой в моем решении. Я предложила ему работу, подсластив должность жалованьем – о таком, будь уверена, мужичку и слышать не доводилось. Любимое занятие, поданное под соусом щедрого оклада, есть блюдо, отщипнуть кусок которого не преминет даже пресыщенный. Что говорить об изголодавшемся?

Мистер Боуи трудился на двести процентов. Мужичок просыпался раньше меня, а когда он ложился, мы так и не поняли. Сад находился в кладбищенском запустении, но мистер Боуи, будто волшебник, сумел вдохнуть в него жизнь. Садовник обнаружил покинутые руины и возвел на них в каком-то роде дворец.

За долгие годы мужчина стал подлинным членом семьи, и тебя он воспринял как родную внучку. Подравнивая траву в своей сокровищнице, он грузил ее груды на маленькую тележку и увозил в специальное, им отведенное место. Мистер Боуи утверждал: растительность, перегнивая, превращается в удобрение, и оно творит настоящее чудо с его цветками. Поверх этой травицы он усаживал и тебя. Ты так щебетала и смеялась настолько заливистым смехом, что живущие в саду птички видели в тебе конкурента.

Пышная зелень приводила в восторг Катеринины глазки, рассказы про детство – навостренные ушки. Рудковски казалось, она одновременно читает книгу, подслащенную пламенным красноречием, и слушает к ней профессионально записанную звуковую дорожку.

Катерину искренне огорчала утрата собственных воспоминаний, но вместе с тем приятно тешила и возможность их возвратить. Так, предаваясь знакомой ей светлой грусти, Рудковски плыла среди трав и деревьев, не вспоминая ни о недавних своих заботах, ни о терзавшем ее с утра голоде.

Но миссис Бристоль не думала ее обманывать – кафе поприветствовало дам, едва те покинули городской сквер.

– Нам сюда, – легонько поддернув девушку за руку, Агата направила ее в сторону заведения.

Перед входом девушка задержалась. Ее внимание привлек не лишенный уюта экстерьер кофейни: подвесные кашпо с пурпурными фуксиями; коврик, гласящий: «Make yourself at home!»4; миниатюрный фонарик – все это располагало к дружественной посиделке и разговорам, катающимся по душам.

От уютно оформленных декораций в груди Катерины разлилось приятное масло. В животе промелькнул волнующий трепет. Рудковски уже собиралась ступить в манящие к себе владения, но вдруг ощутила себя грубиянкой. Разве дозволено позаряться на чужую территорию, не спросив даже имя хозяина? Девушка смерила вывеску взглядом, и едва не нырнула в обморок – на дощечке парило известное ей «La clé».

Катерина явно почувствовала, как глотка сжалась в попытке не выпустить на волю крик. Разум девушки отказался вручить ее достойное объяснение происходящего. Рудковски никак не могла ошибиться. Ее ослепило, но девушка не ослепла – на табличке золотистым по светло-древесному было высечено «La clé».

– Дорогая, у тебя все хорошо?

Как случается всякий раз, когда жизнь швыряет в тебя потрясение, Катерина и думать забыла про ход и бег времени. Миссис Бристоль же, встрять на входе, не преминула напомнить девушке о своем присутствии.

– Да-да, я просто… – заикаясь, попыталась прийти в себя девушка. – Извините, иду.

Она еще раз мельком окинула вывеску – та, раскачиваясь от порывистого ветра, издавала писк. В этом звуке Рудковски считала насмешку над собственным сумасшествием, но, решив, что повадки ее, как минимум, странны, перехватила дверь и скорее зашла в помещение.

Девушка не могла не отметить: эта «La clé» выглядела представительнее, чем ее сестра из Энгебурга. «Если допустить, что кофейни принадлежат все же одной сети, не является ли геттинбергская главной?»

– Как тебе, Катерина? – вопрос, казавшийся женщине риторическим, прозвучал тем не менее с намеком на восторженный ответ.