Фьямметта. Пламя любви. Часть 1

Фьямма помнила, как к воротам Дуомо-ди-Сант-Агата-де-Готи[197] приползали люди, похожие на ходячие скелеты. Как голодные дети отбирали еду у бродячих собак. Как больные и истощенные умирали прямо на улицах.

Голод и последовавшая за ним эпидемия унесли в общей сложности от трехсот до четырехсот тысяч человек. Некоторые деревни почти полностью обезлюдели. В одной столице в ту зиму умерло около пятидесяти тысяч неаполитанцев.

Альфонсо де Лигуори организовал пешую экспедицию по епархии, раздававшую хлеб бедным по низкой цене. Он договорился с пекарями, чтобы те каждый день в один и тот же час выдавали голодающим определенное количество буханок. Все расходы по этому предприятию оплачивал из собственного кармана.

Маркиз де Велада и маркиза Гверрацци поздоровались с епископом и отправились в отведенные для них комнаты, чтобы переодеться и освежиться.

Ужинали они вместе с Альфонсо Лигуори, который, как выяснилось, возвращался из Ватикана в епархию и по пути туда остановился в палаццо своего родственника Карло Ланцы.

За столом завязалась дружеская беседа, какая случается всякий раз, когда коренные жители страны сталкиваются с чужестранцами. Епископ расспрашивал испанского гостя о том, что уже удалось посмотреть в Неаполе и окрестностях и какое впечатление произвела на заморского гостя столица южноитальянского королевства.

– Неаполь – рай земной, – сказал маркиз с улыбкой. – Напитываясь морским воздухом, дивными ароматами растений, растворяешься в состоянии хмельного блаженства. Отчетливо помню, как в прошлый приезд сюда поймал себя на этом и подумал: «Либо я всю жизнь был сумасшедшим пьяницей, либо сделался таковым здесь, в Неаполе». Лазурное море, вулканы, роскошная природа, остатки древности вперемешку с цивилизацией и дивная опера в Сан-Карло. Нигде в мире больше не встретить подобного сочетания.

Альфонсо Лигуори ответил Луису Игнасио понимающей улыбкой:

– Да, Неаполь дивный город. Недаром у нас говорят: «Взгляни на Неаполь и затем умирай»[198].

Де Велада рассмеялся:

– Вы, неаполитанцы, умеете расхваливать красоты своего королевства, как никто другой. Мне кажется, у вас самое ходовое слово «диви́но»[199] – «божественный». О чем ни зайдет речь, только и слышно «дивино» да «дивино». Караваджо – божественный, Скарлатти – божественный, Фаринелли – божественный, Бернини – божественный, Торквато Тассо – божественный[200].

Впрочем, погрешу против правды, если скажу, что не восхищен рукотворными и нерукотворными красотами Неаполитанского королевства и творениями великих детей его.

– Вы были в Геркулануме и Помпеях? – спросил с интересом епископ Лигуори.

– Что я там забыл? Города-кладбища не входят в спектр моих интересов. Тем более что всё более или менее ценное, что было найдено в них, давно перекочевало в богатые неаполитанские палаццо, которые я с удовольствием посещаю.

К примеру, в этот приезд запланировал побывать в Палаццо-дельи-Студи[201], где выставлены предметы из археологических раскопок.

– Но, ваша светлость, позвольте! – воскликнула Фьямметта. – По-моему, вы совершенно не правы.

Де Велада иронично изогнул бровь.

– Надеюсь, вы оставите за мной это право?

– Какое именно, позвольте узнать? – лицо девушки выражало искреннее непонимание.

– Право быть неправым, конечно, – ответил маркиз с лукавой улыбкой.

Немного помолчав, он развил мысль:

– Нет ничего более скучного и унылого, чем постоянно и во всём быть правым. Однообразие не красит нашу жизнь.

– А вот, на мой взгляд, Помпеи и Геркуланум – самое любопытное, что мне довелось увидеть, – вклинился в диалог священник. – Ощущение, что на волшебной машине времени переносишься в античность, о которой читал в книгах. С удовольствием посетил бы раскопки еще раз. Думаю, с момента моего последнего визита туда они продвинулись гораздо глубже.

Когда Альфонсо Лигуори предложил маркизу взглянуть на редкую по красоте статую из Геркуланума, которую сумел приобрести владелец этого палаццо, де Велада пошутил:

– Надеюсь, в этом случае не получится как в том анекдоте, который передается во всех гостиных Неаполя из уст в уста.

– Какой анекдот вы имеете в виду? – вновь подала голос притихшая было маркиза Гверрацци.

Женский интерес, по обыкновению, заставил де Веладу распустить павлиний хвост. Он развернулся к девушке и принялся говорить вкрадчиво и доверительно:

– Один английский знаток древностей, путешествующий по Италии, захотел познакомиться с этрусской вазой, найденной при раскопках Помпей. Он пришел в палаццо некоего маркиза Икс с желанием узреть античную находку.

К большому сожалению, хозяина дома не оказалось, но дворецкий за полученную мзду с радостью провел его к вазе. Ученый муж дивился ее формам, орнаментам и отличной сохранности, потратил время на зарисовку, а когда прощался, слуга предложил зайти завтра поутру. На вопрос «зачем» мажордом ответил, что тогда его сиятельство маркиз сможет продемонстрировать ему оригинал вазы.

Оказалось, что тот керамический горшок, который с таким радением зарисовывал англичанин, был не слишком искусной копией, сделанной руками хозяина палаццо, желающего повторить оригинал. Посрамленный сноб просил мажордома никому не рассказывать об этом казусе, но, как водится, уже назавтра о забавном случае судачил весь Неаполь.

Фьямма и епископ посмеялись, после чего Альфонсо Лигуори спросил, как долго гости собираются пробыть в Капуе. Услышав, что утром путешественники отправятся в сторону Мондрагоне[202], посоветовал осмотреть перед отъездом достопримечательности городка, для чего предложил воспользоваться услугами мажордома палаццо Ланца.

– Лоренцо Альгарди – человек весьма начитанный. Он сможет стать для вас лучшим чичероне.

Маркиз на это лишь усмехнулся:

– Уверен, что рассказ вашего чичероне в первую очередь будет посвящен истории о том, как Ганнибал потерял в Капуе половину войска. Я читал Марцелла и знаю эту легенду[203]. Мне вот другое интересно: что такого особенно есть в капуанках, чего нет в остальных жительницах вашего королевства? Неужели их тело устроено как-то иначе? Ответ именно на этот вопрос для меня гораздо интереснее любования церквами и дворцами.

Пикантность поднятой маркизом темы заставила Фьямму покраснеть, а епископа Лигуори приумолкнуть. Однако в это самое время слуги подали десерт, и Луис Игнасио, пользуясь случаем, заговорил о другом:

– Я заметил среди неаполитанцев большое пристрастие к холодным сорбетам[204], в особенности лимонным и шоколадным. Их у вас обожают до безумия! Мне интересно, где в таком жарком климате берете столько льда?

Фьямметта решилась ответить первой:

– Признаться, особо не задумывалась об этом. Знаю только, что у нашего повара лед хранится в хладнике. А вот каким образом он попадает туда, надо расспросить нашего кастеляна.

Альфонсо Лигуори улыбнулся:

– Думаю, смогу приоткрыть для вас завесу тайны. В разгар зимы предприимчивые неаполитанцы поднимаются за льдом на вершину Везувия. В специальных холстинах они спускают ледяные глыбы к подножию вулкана и набивают колотым льдом холодильные цистерны. Эти цистерны опускаются в специальные хладохранилища, которые у нас называют невьерами[205]. И вот уже из них лед попадает в хладник вашего повара, дочь моя, – произнес епископ, обратившись к Фьямметте Джаде.

Разговор о хладнике стал последним, что Фьямму действительно интересовало. Когда беседа зашла о политике, она заскучала и поймала себя на мысли, что разглядывает брата Хасинты.

Подруга говорила, что он ровесник ее мужа. Джанкарло Марии тридцать шесть лет. Значит, маркизу тоже тридцать шесть. Но если у герцога Маддалони в каштановых кудрях проступила ранняя фамильная седина, то волосы маркиза де Велада черны как смоль. Как и у Хасинты Милагрос, они густые и шелковистые. Как и у нее, длинные и вьющиеся.

Фьямма не могла не отметить, что между братом и сестрой есть заметное сходство. Их кожа смугла. Носы прямые и ровные, без каких-либо видимых изъянов. Губы красивые и пухлые. Донья Каталина называет такие губы грешными. Жгуче-карие, почти шоколадные, очерченные по контуру бархатной каймой густых черных ресниц глаза очень выразительны. Но если у Хасинты они светятся добром и нежностью, то у маркиза – горят огнем искушения. Настоящие ojos diabolicos – дьявольские очи.

Маркиз де Велада, на взгляд Фьяммы, от кончиков длинных аристократичных пальцев до кончиков густых смоляных волос выглядел исключительно безупречно.

Фьямметте не приходилось видеть ранее таких красивых мужчин. Нет, когда брат представил ее в свете, эффектных мужчин она видела, но вот такого сочетания красоты и соблазна не встречала ни в ком.

В кабинете отца висела копия картины испанского художника Эль Греко[206] «Христос, несущий крест». Так вот, маркиз внешностью напоминал отчасти героя этой картины. Отчасти, потому что в нем было больше обольщающе-совращающей красоты Асмодея[207], чем божественно-жертвенной красоты Иисуса.

От блуждающих мыслей Фьямметту Джаду отвлек вопрос маркиза, который она никак не ожидала услышать от легкомысленного, как ей показалось, брата Хасинты:

– Ваше преосвященство, а как вы относитесь к реформам Бернардо Тануччи[208]?

«Его и впрямь интересует это?» – с удивлением подумалось ей. Из рассказов подруги о старшем брате она создала в голове образ завзятого вертопраха, развлекающегося женщинами. Между тем маркиз с непоказным интересом стал слушать ответ епископа Лигуори:

– Будучи истинно верующим человеком, я не могу быть сторонником этих реформ, а как гражданин своей страны должен принимать нововведения как заботу о благосостоянии нашего королевства. Маркиз Тануччи всеми силами стремится отмежеваться от института Церкви. Оставаясь заклятым врагом Его Святейшества, он шаг за шагом ограничивает папу римского в правах и привилегиях на территории королевства. Крестовый поход маркиза против Ватикана повлек за собой целый ряд декретов, последствия которых вряд ли пойдут на пользу стране.

– Что вы имеете в виду?

– Не знаю, насколько глубоки ваши познания о жизни Неаполитанского королевства, но наверняка слышали, что епископам запретили занимать гражданские должности. У нас за истекшие два-три года существенным образом сократилось число монастырей, а пару лет назад из страны были изгнаны иезуиты. Да и бракосочетание всё чаще становится гражданско-правовым актом.

– Насчет последнего я с маркизом Тануччи солидарен, – откликнулся на рассказ священника маркиз де Велада. – При всём моем уважении к институту Церкви подготовка к обряду венчания стала слишком замороченной. Если когда-нибудь решусь вновь связать себя узами брака, не хотел бы снова проходить пре-кану[209] и прочие сопутствующие этому событию нудные процедуры.

– А вы, маркиза? – Луис Игнасио неожиданно обратился к Фьямметте, отчего она вздрогнула и покраснела. – Какое у вас мнение на сей счет? Вы хотели бы венчаться или просто засвидетельствовать брак в муниципио?[210]

Задав вопрос, маркиз отчего-то слишком пристально посмотрел на девушку. Под прицелом внимательных глаз Фьямметта Джада покраснела еще сильнее. По какой-то неведомой причине ей показалось, что этот мужчина раскрыл ее секрет, что он знает, с какой целью она едет в Рим и чего хочет добиться там.

Заметив смущение девушки, епископ Лигуори пришел на выручку:

– Я видел, что маркиза заносила в палаццо гитару. До меня долетали слухи, что дочь герцога Маддалони обладает дивным голосом. Было бы чудесно, если бы этот приятный вечер завершился красивой песней. Синьорина Фьямметта, дитя мое, побалуйте меня, старика.

Юная маркиза Гверрацци отказываться не стала, тем более что петь для нее было гораздо привычнее, чем говорить с посторонними людьми на столь щекотливые темы. Когда слуга принес гитару, Фьямметта Джада спела короткую ариетту композитора Антонио Кальдара[211]:

Роща-подружка, цветы и поле —Лучший приют для души одинокой.Сердце влюбленное горестно ропщет,Молит избавить от боли жестокой[212].

Голос певицы звучал невероятно чисто. Он искрился, рассыпался звенящим колокольчиком, расцвечивался виртуозными руладами. Во время исполнения Фьямма всей кожей ощущала взгляд маркиза. Этот взгляд казался обжигающе-горячим. Она чувствовала его каждой клеточкой, каждой мурашкой, каждым волоском на теле.

Петь под неотрывным, изучающим взглядом было непросто, поэтому, закончив ариетту, девушка поблагодарила слушателей и поспешила удалиться. Но и в спальне еще долго ощущала на себе следы, оставленные этими дьявольски-завораживающими жгуче-темными глазами. Еще долго прислушивалась к биению всполошенного сердца.

Уже в постели Фьямма подумала, правильно ли поступила, отправившись в поездку с таким неоднозначным мужчиной. Но, поразмыслив немного, решила, что не будет зацикливаться на этом вопросе. Маркиз – брат Хасинты и приятель Джанкарло Марии. Вряд ли он захочет ссориться с ними и потому вряд ли обидит ее. А остальное не должно волновать ее в принципе. Главное теперь – вернуть помолвку с любимым человеком. Всё прочее – мелочи жизни.

Вспомнив разговор маркиза с епископом Лигуори, Фьямма сделала зарубку в памяти узнать подробнее о возможности скрепить брак иным способом, нежели обручением и венчанием. Она готова пойти и на такой шаг, если на то согласится Анджело Камилло. Это могло бы стать выходом в их случае. Интересно, допускается ли такая форма брака в Папской области?

Фьямма привыкла не только мечтать, она примеряла грезы к реальной жизни. И то, что видела в фантазиях, ей очень даже нравилось. Она представляла себя женой Анджело Камилло, представляла, как будут вместе жить в Кастелло Бланкефорте, унаследованном от отца, и не могла с уверенностью сказать, какая роль ей нравится больше: жены или хозяйки замка.

Повертевшись еще какое-то время без сна, Фьямма расслабилась и представила, что вошла в реку и легла на воду. Сначала она ничего не ощущала, а потом вдруг течение увлекло ее вместе с собой, сделав тело легким, невесомым. Такой, почти бестелесной, она пересекла границы реальности и утонула в мире грез и сновидений.

Маркиз де Велада в это время лежал в спальне без сна. Да и могло ли быть иначе? Эти пара дней принесли много сюрпризов: рождение племянника, внезапная поездка в Рим. Но главное – чудесная материализация фантома, который преследовал его целый год. И нужно признаться, это воплощение призрака в девушку пришлось ему по душе.

Мог ли он предположить, что огненно-рыжая красавица, закутанная в траурные одежды, которую видел на поминальной мессе, – родная дочь герцога Маддалони? Почему он не задумывался о значении имени маркизы Гверрацци?

Герцог неспроста назвал любимую дочь Фьямметтой. Это имя на итальянском означает «маленькое пламя», «огонек». Почему же у него никогда не возникало мысли, что та рыжеволосая незнакомка из церкви и есть Фьямметта Джада, подруга Синты, о которой так часто писала сестра? Ведь он помнил, что именно таким именем называл медноголовую возлюбленную Джованни Боккаччо[213]. Поэт упоминал ее в «Декамероне» и назвал в ее честь одно из произведений[214]. Более того, Луис Игнасио прекрасно знал, что такое же имя носила знаменитая рыжеволосая куртизанка Фьямметта Микаэлис[215]. Так почему ни разу не соотнес это имя и свое видение?

Как бы то ни было, де Велада был рад, что всё вышло именно так. Это тот случай, когда оригинал намного ярче грезы.

Глава 4

Утро следующего дня началось с известия о том, что одну из лошадей срочно требуется заново подковать. Епископ Лигуори, прощаясь после завтрака с гостями, посоветовал им заглянуть на мессу в Кьеза-ди-Сант-Амброджо[216], расположенную, по его словам, совсем неподалеку.

– Поверьте старику, вы ни капли не пожалеете. На мессе будет звучать орган.

Маркиза Гверрацци загорелась этой идеей. Маркиз де Велада не посмел ей в этом отказать.

К большому сожалению Фьямметты, они успели лишь к окончанию мессы, однако дивным звучанием капуанского органа насладиться всё же удалось. На выходе из церкви остиарий с гордостью сообщил им, что великолепный инструмент – дело рук знаменитого мастера Донато дель Пьяно[217].

Покинув здание храма, Луис Игнасио и Фьямметта Джада оказались на площади, заполненной прихожанами, расходящимися по делам после поздней литургии. Среди многочисленных горожан сновали прыткие лоточники, пытающиеся всучить ходовой товар за мизерную плату. У торговца сладостями Луис Игнасио купил для спутницы кулек с цукатами и засахаренными орешками.

Заприметив щедрых плательщиков, стайка оборвышей-шуша[218] стала наперебой предлагать почистить обувь, поймать корриколо[219], донести до дома еще не приобретенные, но вполне возможные покупки. Мальчишки в надежде заработать законный медяк выражали готовность оказать знатным господам любую услугу.

Чтобы отбиться от назойливого внимания сорванцов, Луис Игнасио предложил Фьямме пройти к городской стене, видневшейся в проулке. Погода была чудесная, солнце пока не набрало полную силу, поэтому Фьямметта Джада с радостью согласилась и ничуть об этом не пожалела, так как с городской стены открывался чудесный вид на реку Вольтурно, огибающую город змеиной петлей.

Фьямма, на руках которой в этот момент не было перчаток, лакомилась угощением и любовалась открывшимся пейзажем. Ее лицо выражало полное довольство происходящим.

Неожиданно идиллия момента была нарушена замечанием маркиза:

– Мне очень нравится, с каким аппетитом вы поглощаете эти сладости, но всё же вынужден спросить: орехи в таком количестве не повредят вашему голосу? Мне бы не хотелось, чтобы из-за меня возникли какие-либо проблемы с ним. Вчера вечером мы с епископом Лигуори имели удовольствие слушать вас. Вы рано покинули нас, я не имел возможности выразить вам восхищение. Надо сказать, что пели вы превосходно. Ваш голос – сокровище, которое нужно беречь.

Фьямметта Джада улыбнулась, как разомлевшая на солнце рыжая кошечка.

– Приятно услышать от вас столь высокую оценку моих вокальных данных. Хасинта Милагрос говорила как-то, что вы неплохо разбираетесь в оперном искусстве. Зная это, вдвойне лестно выслушать неожиданную похвалу.

А что касается орехов, насколько знаю, они полезны для певцов, потому что помогают укреплять голосовые связки. Повредить может ореховая шелуха, которая оседает на них. Именно она вызывает першение в горле, раздражение и даже воспаление связок. По крайней мере, так объясняли мои учителя.

В этих орешках, как видите, шелуха облита сахарной глазурью – она совершенно не опасна. Если не верите, попробуйте сами. Хотите, дам парочку?

Не дождавшись ответа спутника, Фьямметта Джада взяла двумя пальчиками самый крупный орех и поднесла к мужским губам. Луис Игнасио перехватил запястье и, удерживая его в захвате, аккуратно зубами подцепил угощение, после чего чувственно облизнул девушке пальцы. Всё это он проделал, не отрывая взгляда от ее лица.

Де Велада не мог не заметить, что прекрасные глаза юной маркизы в этот момент стали размером с кофейные блюдца, а щеки и уши залились таким ярким румянцем, что с легкостью могли посрамить алеющие в пойме реки маки. Луис Игнасио разжал пальцы и выпустил плененную руку. Разжевывая орех, замычал от удовольствия:

– М-м-м… Как же вкусно!

Фьямметта сильно смутилась, потому как не могла понять, чему адресовано это «вкусно»: ореху или ее пальцам. А де Велада, словно не придав всему этому никакого значения, продолжил разговор, как ни в чем не бывало:

– На гитаре вы тоже неплохо играете. Неидеально, конечно, но весьма и весьма.

Теперь уже он сам залез пальцами в кулек, подхватил оттуда оранжевый цукат и забросил в рот. Прожевав, спросил:

– Не пробовали сочинять что-нибудь сами?

Фьямметта Джада, сбитая с толку таким фривольным обращением, сначала пришла в замешательство, но, дав себе мысленный подзатыльник, предпочла не заострять на этом внимания. Она ответила маркизу так, будто непристойной сцены с облизыванием ее пальцев не было вовсе:

– Моя фантазия, как нерадивая мать, нарожает идей, а потом бросает их, не доводя до ума. Всякий раз бежит от ответственности. Ускользает от меня и летит в поисках нового вдохновения. Так что нет, если стать оперной певицей у меня еще есть шанс, то композитором мне не быть точно.

Луиса Игнасио последние слова девушки изрядно изумили.

– Вы желаете стать оперной певицей? Вот удивили так удивили! Интересно, что думает на сей счет ваш брат?

– А я Джанкарло Марии о своем желании пока не говорила.

Маркиз хмыкнул.

– Представляю реакцию герцога, когда афиши Театро-ди-Сан-Карло украсят именем единокровной сестры.

– Реакция брата может быть разной. Она зависит от степени его подготовленности. Если проделать хорошую предварительную работу, то такой поворот событий вполне может сойти мне с рук.

Луис Игнасио окинул девушку взглядом, сочащимся иронией, как перезревшая груша соком.

– Как понимаю, спрашивать, начата ли вами такая предварительная обработка или нет, – всё равно что интересоваться у трактирщика, есть ли у него неразбавленное вино. Ответ будет таким, что введет спрашивающего в полное заблуждение.

– Отчего же? Я честно отвечу, что нет, такая работа мною пока не ведется.

– И по какой же причине не начинаете, позвольте спросить?

– Причина проста: сегодня моим опекуном является брат, а завтра им вполне может стать супруг. Так зачем же зря расходоваться? Когда будет понятно, с кем именно проводить такую работу, тогда и начну прикладывать старания.

Луис Игнасио снова хмыкнул.

– Что ж, вполне резонно. Только, наверное, речь в этом случае должна идти не о старании, а об изобретательности. Ведь что брата, что мужа, уговорить будет непросто.

– При должном усердии изобретательность не потребуется. Капля за каплей пройдет сквозь скалу[220]. А если и нет, я вольна поступать так, как велит мне сердце. Так что это, скорее всего, брату или мужу придется приспосабливаться к этому обстоятельству, а не мне учитывать их мнение.

Бровь Луиса Игнасио от такого заявления поползла вверх:

– А вы, однако, та еще штучка!

Развить мысль маркиз не успел. За неспешной беседой парочка не заметила, как вновь вышла на площадь перед Кьеза-ди-Сант-Амброджо. Их тут же обступили шуша, которые опять начали наперебой предлагать свои услуги. Окрик сбира[221], наблюдавшего за общественным порядком, заставил босоногую ребятню разлететься, словно стайку воробьев, в которую бросили камнем.

Отойдя от спутницы на пару шагов, Луис Игнасио купил у проходящего мимо веннеторе[222] еще один кулек сладостей в дорогу.

По возвращении в палаццо Ланца маркиза де Велада и маркизу Гверрацци ждала приятная весть: слуги уже перенесли вещи обратно в карету, лошадь была переподкована, и экипаж полностью готов, чтобы двигаться дальше.

Луис Игнасио прекрасно знал, что маршрут от Капуи до Рима во многом совпадает с Аппиевой дорогой[223]. Все пункты, которые предстояло преодолеть по пути следования, были внесены в Итинерарий Антонина Августа[224]. Да и сама эта дорога, усеянная по обочинам памятниками античности, представляла собой довольно занимательное зрелище для любого путешественника.

Не будь у маркиза задачи как можно скорее добраться до Рима, он с удовольствием воспользовался бы случаем, чтобы ознакомиться с самыми выдающимися из них. В особенности это было бы приятно сделать в компании такой очаровательной девушки, как Фьямметта Джада.

Впрочем, им обоим вряд ли хватило бы целой жизни, чтобы окинуть взором каждый сохранившийся вдоль Аппиевой дороги исторический памятник. Летопись этого пути хранит всякое, и в ней немало как победоносных, так и мрачных страниц. Последнее связано даже не с тем, что дорога стала вечным пристанищем захороненных вдоль нее людей[225], а с тем, что здесь, на участке между Капуей и Римом, в наказание за участие в восстании Спартака были распяты более шести тысяч плененных рабов. Так что тут каждое пальмо[226] земли буквально дышит впечатляющей историей.

Луис Игнасио выглянул в окно кареты. Равнину, простирающуюся по правую руку на много мильо вокруг, ограничивала длинная горная гряда Монте-Массико[227], начинающаяся от склонов вулкана Роккамонфина и тянущаяся вплоть до Тирренского побережья.

– Антонио, долго еще ехать до Мондрагоне? Как ни погляжу, пейзаж не меняется, – спросил маркиз у возничего.

– Так мы, ваша светлость, объезжаем Вольтурно. Видите, она петляет крутыми изгибами по левую сторону от дороги. А до Мондрагоне, по моим прикидкам, часа полтора, не меньше.

Луис Игнасио и в самом деле видел, как пойма реки, поросшая ивняком и прочей растительностью, буйно и радостно зеленеющей из-за близости воды, извивается на равнинной местности гигантской серебристой змеей.

Фьямма в это время смотрела в противоположное окошко. Она любовалась голубыми островками цветущего льна посреди утопающих в зелени долин. Издали они казались нарисованными маслом озерами.