Фьямметта. Пламя любви. Часть 1

Ближе к полуночи гроза стихла. Тусклый свет взошедшей луны стал продираться сквозь тучи, словно огонь маяка, силящийся пробить густую пелену тумана. Нужно было готовиться ко сну.

Из-за того, что некоторые помещения постоялого двора были затоплены, Луиса Игнасио и Фьямметту Джаду разместили вдвоем в маленькой комнатке с альковом[256]. Для девушки хозяин установил раскладную кровать, обтянутую плотной парусиной. Это было всё, на что хватило его щедрости. О чистых простынях, ширме и ужине он сейчас даже слышать не хотел. Твердил:

– Потоп! Потоп! Какие простыни?! Какая ширма?! Какой ужин?! До утра не будет никакого ужина!

Однако маркиз, обустроив Фьямметте более или менее удобное лежбище, на какое-то время испарился, после чего вернулся, держа в руках бутыль, два стакана и тарелку с закусками.

– Как вам удалось раздобыть еду? – удивилась Фьямметта негаданной добыче. – Хозяин постоялого двора сказал, чтобы до утра и думать о ней забыли.

– Раздобыть еду – не луну с неба достать. Хотя, впрочем, и ее достать тоже можно, было бы на то желание.

– Ну, если так рассуждать, то для любого человека нет непреодолимых проблем, были бы только нужда и хотение. И всё же, как вы смогли переубедить хозяина, ведь он казался совершенно непреклонным?

– Хозяин – да, но вы забываете, что у хозяина есть хозяйка.

– Ах, да! Я совсем забыла. Хасинта говорила, что вы из породы тех людей, которые даже на кухню ходят через спальню, лучше через соседскую. Еще лучше, чтобы в той спальне в это время была соседская жена, а ее муж не подозревал о вашей способности делать такие крутые виражи.

Луис Игнасио рассмеялся.

– Но, согласитесь, такое умение в подобных обстоятельствах чрезвычайно уместно. По крайней мере, мне не придется всю ночь слушать рулады вашего голодного живота.

Спорить Фьямметта не стала. Она помогла Луису Игнасио сгрузить добычу на маленький столик возле окна и с большим удовольствием разделила со спутником ночную трапезу.

Когда закуски были съедены, а вино выпито, Луис Игнасио сказал, что обещал хозяйке вернуть посуду на кухню. Ее муж не должен заподозрить, что она действует за его спиной. Уходя, маркиз предложил Фьямметте отправляться в кровать первой. Этим предложением она воспользовалась с большой радостью и облегчением. На его вопрос, нужна ли помощь с раздеванием, девушка лишь фыркнула, чем вызвала у Луиса Игнасио весьма довольную улыбку.

Дав спутнице достаточно времени для того, чтобы она могла раздеться, де Велада вернулся в комнату. Ему было не привыкать обнажаться под пристальным вниманием женского взгляда. В этом конкретном случае он почему-то даже хотел этого, однако насмешница-судьба не предоставила ему такого шанса. Кровать в алькове, занятая синьориной Фьямметтой, была отгорожена ширмой, которая появилась в комнате, по всей видимости, благодаря изрядной настойчивости юной авантюристки.

– Правильно ли я понимаю, что вы воспользовались моим опытом, пытаясь раздобыть эту ширму? – задал ей вопрос маркиз.

– А вот и нет! – последовал ему ответ. – Если хозяйки постоялых дворов довольствуются мужскими комплиментами и улыбками, то их мужья предпочитают звонкую монету. Пара карлино с легкостью решила за меня эту деликатную проблему.

– Замечу, что, на мой взгляд, это не слишком выгодная сделка. За пару карлино можно было бы приобрести как минимум десяток подобных ширм, – заметил Фьямметте маркиз.

– В обычных обстоятельствах – пожалуй, но не теперь, – возразила девушка. – Подвал и весь первый этаж постоялого двора затоплены. Семейная пара, которую мы видели, вынуждена спать в одной комнате с тремя другими гостями. Так что мне, можно сказать, повезло.

– Именно по упомянутой причине вы легко могли бы обойтись и без этой ширмы. Нетривиальные обстоятельства требуют нетривиальных решений.

Фьямметта Джада замечание мужчины встретила хмыканьем.

– У нас с вами разное представление о нетривиальности решений. Вы находите мое нецелесообразным, я же считаю его единственно возможным. И вообще, давайте уже спать.

Довольно долгое время в комнате царила абсолютная тишина. Ночью Луису Игнасио до жути захотелось взглянуть на спящую девушку. Ему было любопытно, как эта спорщица выглядит умиротворенной. К тому же де Велада надеялся, что сможет увидеть тело юной маркизы в одной ночной сорочке. Но, когда он поднялся, чтобы зажечь свечу, половицы заскрипели так громко, что Фьямметта Джада, завозившись на кровати, сразу проснулась.

– Что-то случилось, ваша светлость? – спросила она озабоченно.

– Нет-нет, ничего. Спите спокойно. Хотел накинуть сорочку. Клопы кусают. Должно быть, вода в подвале вынудила полчища кровососущих атаковать второй этаж. Впрочем, раз уж проснулись, осмелюсь спросить: вас эти кровопийцы не домогаются?

– Я не раздевалась, ваша светлость. Надеялась, что, многочисленность надетого на мне охладит пыл этих тварей.

О том, что это может охладить пыл кое-кого еще, Фьямма подумала, но вслух ничего не сказала.

Ее расчет был верен. Маркиз, последовав примеру капитулировавших клопов, оставил девушку в покое, лег на кровать, повернулся к ширме спиною и в скором времени заснул.

Глава 5

Утром Луис Игнасио проснулся довольно рано, но покидать постель не торопился. Ему было интересно, как поведет себя синьорина Фьямметта. Станет ли одеваться при нем? Прибегнет ли к его помощи?

В былые годы он терпеть не мог утро в присутствии женщины, с которой провел ночь. Все они без исключения старались использовать одевание как прелюдию к утреннему соитию. Их не заботило, что в момент оного они оказывались еще более растрепанными, чем были до того, поэтому повторное одевание и приведение себя в порядок занимало гораздо больше положенного времени. И это его очень тяготило.

Но сейчас, взглянув на ширму, за которой смутно проглядывали очертания лежащей на кровати девушки, маркиз поймал себя на мысли, что ему безумно хочется, чтобы синьорина Фьямметта позвала его. Чтобы она попросила затянуть шнуровку корсета, заставила застегнуть все эти женские пуговки и крючочки, завязать потайные завязки. Бурная фантазия услужливо нарисовала такие картины.

Луису Игнасио вдруг до жути захотелось узнать, есть ли у маленькой Ямиты[257] веснушки на надплечьях. Он представил россыпь бурого сахара по матово-белой коже, и у него ощутимо потяжелело в паху. Как никогда ранее, захотелось облизать девичьи плечи, зацеловать каждую унцию алебастровой кожи, щекотать ее губами, нежно прикусывать зубами, касаться ее щекой.

Вдруг из-за ширмы раздался чуть глуховатый, с налетом сонной хрипотцы женский голос, который вмиг смел все фантазии, а вместо этого заставил учащенно биться сердце в предвкушении:

– Ваша светлость, вы уже проснулись?

– Утро доброе, синьорина Фьямметта, – отозвался маркиз самым воркующим из своих голосов. – Да, проснулся.

– Так рано? – в вопросе девушки послышалось легкое разочарование.

«Рано? – подумал маркиз. – Да я весь мхом и паутиной покрылся, пока ожидал, когда ты проснешься!» А вслух произнес:

– Вам требуется моя помощь?

– Признаться, да.

Луис Игнасио улыбнулся, как довольный кот, объевшийся сметаны.

– Если не затруднит, не могли бы вы спуститься вниз и попросить служанку принести теплой воды для умывания.

То разочарование, которое де Велада испытал, услышав просьбу девушки, было сравнимо с разочарованием голодного человека, перед чьим носом пронесли и отдали другому исходящее самыми аппетитными ароматами блюдо с желанными яствами.

Буркнув недовольное: «Да, конечно», – маркиз поднялся с кровати, спешно оделся и спустился на первый этаж. Там, как ни странно, практически нигде не было видно следов вчерашнего наводнения. Вода ушла, полы и стены немного подсохли.

Передав служанке просьбу спутницы, маркиз распорядился о завтраке. Тут же, внизу, цирюльник, пришедший обслужить клиентов постоялого двора, брил одного из троих вчерашних мужчин.

Потерев ладонью подбородок и щеки, Луис Игнасио решил, что и ему не мешало бы побриться. Заняв очередь, он справился у хозяина заезжего дома, где ночевал Антонио. Доменико Верардо ответил, что кучер вчера вечером допоздна находился в компании возничего пожилой пары. Оба коккьере оказались дальними родственниками. По словам владельца подворья, эти двое хорошенько набрались, поэтому теперь отсыпаются в каморке под лестницей.

Луис Игнасио заглянул в указанную комнатку. Два крепких мужика, улегшись валетом на довольно узкой лежанке, и впрямь спали сном праведников. Казалось, что даже трубы архангелов, затруби они сейчас, вряд ли бы разбудили их.

Маркиз попытался растолкать одного из спящих. В ответ послышалось недовольное ворчание, отдаленно напоминающее хрюканье кабанчика, которого пытаются за ноги вытащить из логова. Поняв, что это бесполезное дело, де Велада вернулся в общий зал. Там, к счастью, подошла его очередь к цирюльнику.

Когда с бритьем было покончено, из спальни спустилась синьорина Фьямметта. Локандьера[258] тут же накрыла для них завтрак.

Они выпили по чашке кофе, сваренного по-турецки, то есть вскипевшего и непроцеженного, а также съели по большому куску неаполитанской пастьеры[259], которая кухарке постоялого двора удалась на славу. Завтрак послужил неплохим возмещением не поданного накануне ужина. Впрочем, в том не было большой вины хозяев локанды. Главной причиной послужила гроза, в числе прочих помещений гостиницы затопившая и кухню.

За завтраком Луис Игнасио украдкой рассматривал Фьямметту. Она была свежа, но очень молчалива. Нахмуренные бровки говорили об усиленной работе мысли.

– О чем вы задумались? – спросил маркиз, не выдержав молчания.

– Да так, ни о чем конкретном, – ответила она не слишком охотно. Помолчав, добавила:

– Вы не знаете, сколько дней займет дорога до Рима?

– Если не будет поломок или каких-либо других происшествий, то дня четыре.

– Целых четыре! – воскликнула Фьямма.

– Всего лишь четыре, – ответил маркиз не без сожаления.

Он, так не любивший подобные длительные поездки, отчего-то сейчас возжелал, чтобы конкретно эта длилась как можно дольше.

– Как скоро мы сможем отправиться в дальнейший путь? – поинтересовалась у маркиза Фьямметта.

– Наш автомедонт[260] встретил вчера вечером какого-то родственника. Они, как я понял, засиделись допоздна за кружкой чего-то горячительного. Оба отсыпаются вон в той каморке.

Маркиз указал рукой в сторону лестницы.

– Так что предлагаю вам после завтрака прогуляться по окрестностям.

– Мне не хочется терять попусту время. Может, попробую его разбудить?

Луису Игнасио отчего-то совсем не понравилась формулировка «терять попусту время», сказанная в адрес прогулки в его компании. С языка так и норовили сорваться колкости, но он укротил это желание, произнеся нейтральное:

– Попробуйте. Попытка не пытка. Мне этого сделать не удалось.

К его удивлению, девушка решительно поднялась из-за стола и обратилась к проходящему мимо хозяину локанды:

– Синьор Верардо, могу я вас кое о чем попросить?

– Чего именно ваше сиятельство изволит? – спросил тот с готовностью исполнить любую просьбу постоялицы.

– Не могли бы принести ковш колодезной воды?

Мужчина удивился, но ответил совершенно спокойно:

– Один момент, синьорина.

Через минуту в руках у маркизы Гверрацци был ковш студеной воды, а еще через две из каморки под лестницей раздался истошный возглас разбуженного таким бессердечным способом кучера.

– ¿Llamita? No es una llamita, es todo un fuego. ¡Un incendio, nada menos![261] – произнес себе под нос, усмехаясь, маркиз де Велада.

* * *

Холмистая местность между Минтурно и Формией, куда направились путешественники, напоминала взрытую гигантским кротом землю. Дорога была чрезвычайно ухабистой. Карету нещадно трясло.

После вчерашних возлияний и холодного душа, устроенного маркизой Гверрацци, кучер посчитал делом чести доказать щегольской манерой править, что хмель с него уже сошел. Он принялся с удвоенной силой нахлестывать лошадей.

Карета неслась, словно вихрем подхваченная. Но такая езда продолжалась недолго. На одном довольно крутом повороте карету занесло, и она наехала передним колесом на лежащий на обочине камень. Оно выпало из оси и покатилось вперед. Заднее же, зацепившись за ступицу[262], резко прекратило вращаться, послужив для кареты самопроизвольным тормозом. От такого резкого торможения лошади встали на дыбы.

Фьямметта, держащая в руках гитару и сидящая на противоположном от маркиза сиденье, слетела и по инерции попала прямо в его объятия. Луис Игнасио чудом успел подхватить ее, не дав пораниться и разбиться. Сам же при этом довольно сильно ободрал тыльную сторону ладони о гитарные колки[263].

– Как вы, Фьямметта? – спросил маркиз девушку, когда она немного пришла в себя от испуга. – С вами всё в порядке? Вы не ушиблись?

– Н-н-не могу сказать наверняка. Признаться, мой испуг перекрыл все иные ощущения.

Кучер в это время костерил лошадей на чем свет стоит. Луис Игнасио не раз замечал, что такое сквернословие (в Неаполе его называют mazzacane) – отнюдь не проявление непристойности, но всегда результат жизнелюбивого вдохновения, безудержной игры фантазии и упоенности метким словом.

Не дожидаясь, пока этот сквернослов соизволит открыть дверцу кареты и опустить ступеньку, де Велада выпрыгнул на землю и помог выбраться из экипажа Фьямметте.

Осмотрев карету снаружи, маркиз и маркиза поняли, что они еще легко отделались.

– Похоже, бог пьяниц, позаботившись о кучере, соблаговолил оставить в живых заодно и наши души.

Кучер, стоявший рядом, виновато чесал затылок и причитал:

– Ох, ваше превосходительство! Какое неприятное происшествие! Настоящая беда, право слово.

К счастью, бог пьяниц проявил и далее участие в этом событии. Не иначе как по его благому произволению их нагнал богатый экипаж.

Карету, запряженную шестью лошадьми цугом, сопровождал многочисленный эскорт вооруженных слуг, лакеев и пажей. Кавальканте[264], сидящий верхом на одном из передних коней, имел такой гордый вид, что казалось, он правит колесницей самого Юпитера[265].

Карета остановилась, и из нее вышел довольно красивый и элегантно одетый кавалер лет двадцати пяти – тридцати. Гордая внешность незнакомца была не лишена мужественности. Атлетически сложенной фигуре могли бы позавидовать некоторые олимпийские боги. Черные как уголь глаза и узкие, подкрученные усики выдавали в нем скорее сицилийца, чем неаполитанца, а может, и вовсе испанца. Красивый наряд незнакомца дополняли богато расшитый плащ, бархатная шапочка со страусиным пером и шпага с рукояткой, инкрустированной драгоценными камнями, заправленная в сафьяновые[266] ножны, декорированные вышивкой золотом.

Практически в это же время к ним подъехала встречная почтовая карета.

Возничие всех трех экипажей принялись осматривать поломку. А «сицилийский павлин» (именно так Луис Игнасио обозвал про себя встречного щеголя) решил представиться. Причем сделать это он вознамерился, обратившись, в первую очередь, к Фьямметте:

– Пользуясь случаем, для вас не очень счастливым, для меня исключительно приятным, спешу назвать свое имя. Джамбаттиста Спуккес и Амато, герцог Сан-Стефано, герцог Каккамо, князь Галати. А как ваше имя, любезнейшая синьорина?

– Фьямметта Джада Ринальди, маркиза Гверрацци.

Луис Игнасио заметил, что, представляясь, девушка не испытала ни капли смущения. Напротив, она взяла на себя смелость назвать имя спутника:

– Позвольте представить моего дальнего родственника. Луис Игнасио Фернандес де Москосо и Арагон, маркиз де Велада.

В этом представлении Луису Игнасио не понравилось два момента: во-первых, то, что синьорина Фьямметта опустила его герцогские титулы, а во-вторых – что представила его дальним родственником. Причем второе не понравилось гораздо больше первого.

Нет, он был бы не прочь помериться титулами с этим напыщенным набобом[267], но выглядеть в его глазах «дальним родственником» этой девушки не хотелось. Поэтому Луис Игнасио представился сам:

– Синьорина Фьямметта поскромничала, представляя меня дальним родственником. Мое имя – Луис Игнасио Фернандес де Москосо и Арагон, девятый маркиз де Велада, пятнадцатый маркиз де Асторга, восьмой маркиз де Вильяманрике, пятнадцатый граф де Трастамара, пятый герцог де Атриско, седьмой герцог де Санлукар-ла-Майор, двенадцатый герцог де Сесса. И главное: я являюсь близким другом маркизы Гверрацци.

Заметив, как недовольно сдвинулись рыже-карие бровки на запылавшем румянцем личике, добавил многозначительно:

– Очень-очень близким другом.

– Вот как? Что ж, тогда мое предложение будет не вполне уместно.

– О каком предложении идет речь, ваша светлость? – спросила Фьямметта заинтересованно.

– Как понимаю, у вашей кареты серьезная поломка. Я хочу выручить вас и предложить вам, милейшая маркиза, продолжить путь в моей компании.

– Маркиза Гверрацци не нуждается в этом, – ответил за девушку Луис Игнасио. Холодностью его голоса в этот момент можно было бы заморозить Тирренское море. – Я вижу, что у постильоне[268] почтовой кареты нашелся подходящий инструмент. Уверен, что в ближайшее время он вместе с нашим возничим приладит убежавшее колесо на его законное место.

Фьямметта, услышав это, лишь фыркнула, но, увидев выступившую на тыльной стороне ладони маркиза кровь, воскликнула:

– Ваша светлость, вы серьезно поранились!

– Ничего страшного. Простая царапина.

– Маркиз, – вмешался в их разговор щеголь, – позвольте моему личному врачу осмотреть рану. Мой доктор – француз. Он настолько искусен в своем деле, что с легкостью даст фору знаменитому Хариклу[269], который смог по пульсу императора Тиберия[270] предсказать, что жить тому осталось не больше двух дней.

Князь Галати перевел взгляд на толпу сопровождающих лиц, скучившихся возле его кареты, и произнес:

– Месье Лерок, вы не осмотрите руку маркиза?

От толпы отделился сухопарый француз в старомодном парике на манер короля Людовика XIV. Перебирая длинными тощими ногами, затянутыми в светло-розовые чулки, и задрав нос, он двинулся в сторону господ.

Луис Игнасио, не столько желая принизить квалификацию этого докторишки, до которого ему не было ровным счетом никакого дела, сколько из духа противоречия его важному нанимателю ответил:

– Ваша светлость, на мой взгляд, ни одному из докторов не по силам знать все двадцать с лишним тысяч болезней, которым подвержено человечество. Будь иначе, смерть не выкашивала бы нас со скоростью десять – двенадцать трупов в минуту. Это, не считая периодов эпидемий, когда Мрачная Жница собирает дань в счет будущего. Если вашему эскулапу[271] и в самом деле наскучило лечить серьезные болезни, он вполне может заняться моей царапиной.

Врач, слышавший слова маркиза, принял их на свой счет. Поджав губы, он осмотрел руку Луиса Игнасио, после чего высокомерно произнес:

– Votre seigneurie! Lavez soigneusement votre blessure dans la rivière.[272]

При этом он указал кивком головы на почти пересохший ручеек, струившийся неподалеку. Французский врачеватель явно польстил чахлому источнику воды, когда именовал его рекой. Луис Игнасио тем не менее последовал его совету и смыл сочащуюся кровь. После этого француз выдал Луису Игнасио настойку алтея[273], с надменностью в голосе велев промывать ею рану.

Пересилив себя, Луис Игнасио поблагодарил лекаря и князя, сказав последнему, что он и его спутница не смеют больше задерживать его светлость.

Прощаясь, «сицилийский павлин» чуть дольше, чем положено, задержал в руках девичью ладошку, вызвав тем самым у маркиза де Велада еще бо́льшую волну недовольства и неприязни.

Когда карета с эскортом тронулась, Фьямма спросила:

– Ваша светлость, позвольте спросить: что это сейчас такое было?

Луис Игнасио состроил гримасу неведения и непонимания.

– Нет, я серьезно. Вы должны объясниться!

– Объясниться? В чем именно, позвольте узнать?

– Во-первых, что значит ваше «близкий-близкий друг»? А во-вторых, почему считаете, что можете решать за меня, в чем я нуждаюсь, а в чем нет?

Лицо Фьямметты было полно праведного гнева. От этого ее колдовские глаза заблестели изумрудами, нежная сливочная кожа окрасилась на щеках возмущенным румянцем, а к губам прилила кровь, отчего они стали еще более пухлыми и пунцовыми. Луис Игнасио даже залюбовался, однако быстро взял себя в руки, решив щелкнуть по носу своевольную особу.

– Девочка моя, право решать за вас я получил в тот момент, когда вы пообещали, что будете слушаться меня в этой поездке. Я отвечаю за вас перед вашим братом. Скажите, как еще я мог оградить вас от посягательств «сицилийского павлина»?

– Во-первых, я не ваша девочка. И вообще, не девочка, а маркиза Гверрацци. А во-вторых, чтобы оградить меня от посягательств князя, не требовалось называть себя моим «близким-близким другом». Вы же понимаете, что это звучит несколько двусмысленно.

– Подумать только! Вы вдруг вспомнили о репутации? Почему же не позаботились об этом, когда просили малознакомого мужчину подвезти вас до Аверсы? Ах да, вы подумали, что старший брат вашей невестки и подруги априори не может причинить зла? Допустим, что так. В таком случае мне следует сделать вывод о вашей непростительной наивности. Совершенно не хочется верить, что вы настолько безрассудны, что готовы были усесться в карету абсолютно, повторяю, АБСОЛЮТНО незнакомого мужчины.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «Литрес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на Литрес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.

Примечания

1

Де Профу́ндис (лат. De profundis – «Из глубин») – начало 130-го покаянного псалма (Псалтырь, 130:1–2), который читается как отходная молитва над умирающим. Католическая заупокойная песнь.

2

Имеется в виду бази́лика Сан-Пьéтро-ад-Áрам (итал. La basilica di San Pietro ad Aram) – римско-католическая церковь в стиле барокко в историческом центре Неаполя, Италия. Современное здание было построено в XII веке на остатках раннехристианской базилики августинскими монахами, посвятившими ее святому Петру.

3

Святая Канди́да Старшая (ум. 78) – святая из Неаполя. Она была исцелена апостолом Петром, после чего приняла у него крещение. Кандида считается покровительницей Неаполя.

4

Святой Аспрéн (ум. ок. 79 года) – святой, первый епископ Неаполя. Он был родом из Неаполя, приходился родственником святой Кандиде. Был исцелен и крещен святым апостолом Петром и около 43 года поставлен первым епископом Неаполя.

5

Аколи́т (лат. acolythus, от др. – греч. ἀκόλουθος, буквально – неразлучный спутник, помощник) – малый чин духовенства – помощник епископа или пресвитера в Римско-католической церкви, в чьи обязанности входят зажжение и ношение свечей и подготовка хлеба и вина для евхаристического освящения.

6

Пасха́л – пасхальная свеча большого размера в католическом богослужении латинского обряда.

7

Испанское выражение es una real hembra переводится как «она настоящая самка», «она стопроцентная женщина».

8

Выражение обычно адресуют очень сексуальной женщине. Именно о таких в Испании говорят, что «в ней много соли».

9

Анна Болéйн (1507–1536) – супруга английского короля Генриха VIII, казненная по обвинению в супружеской измене, в Испании стала символом развратной, падшей женщины.

10

Муслиновая сеньорита (исп. de mousseline) – выражение, аналогичное русскому «кисейная барышня».

11

Рета́бло (исп. el retablo, буквально – позади стола, от лат. retrotabulum – запрестольный) – в христианском искусстве стран Западной Европы – запрестольная композиция, фигура святого из алтаря; в перен. знач. – чванливый старик.

12

Имеется в виду басня Жана де Лафонте́на (1621–1695) «Рачиха и ее дочь» (L’Ecrevisse et sa fille; XII, 10), в которой Рачиха упрекает дочь за то, что она ходит задом наперед, а та отвечает: «А сами ходите вы как? Могу ли я ходить иначе, чем ходит нынче мать моя?» Перевод с французского Светланы Дудиной.

13