Ты. Мой. Ад

Панорама города расстилается под нами, золотые купола, мерцающая Нева, а над всем этим – тяжелые тучи.

Он выходит первым и открывает мне дверь.

– Куда ты меня привез? – спрашиваю тихо.

– Ты же не хочешь домой?

– Не хочу, – морщусь.

Я все-таки выхожу из автомобиля, придерживаясь за его плечо, и резко вздрагиваю, когда он накидывает на меня свой пиджак. Теплый и пахнущий им.

Это что, забота?

К ней я не привыкла, да и привыкать не хочется… Лучше без нее. Без заботы и тепла.

– Но ты же не будешь предлагать мне серьезные отношения?

Незнакомец молчит. Слишком долго, чтобы это было просто… шуткой…

И только потом, не глядя, добавляет:

– А если предложу – откажешься?

– Конечно, да…

Ветер пахнет дождем и рекой.

Незнакомец оттесняет меня к капоту и встает рядом, закрывая собой попутный ветер.

– Мне предлагали отношения сто раз, и сто раз я отказывала. Ты можешь попытать счастье и быть сто первым, – добавляю шутливо.

– Сто первое место меня не устраивает. Я привык быть первым, Златовласка.

Я обхватываю себя руками, но не от холода, а чтобы спрятать странное волнение и целый табун мурашек.

Ведь от пронзительного ветра во мне напрочь улетучивается весь алкоголь, а еще каким-то образом надо держать на себе этот потяжелевший взгляд, словно прибивший меня к капоту черной тачки…

Глава 9.1

– Так, ты не из тех, на ком женятся?

– Абсолютно верно… – качаю головой.

Признаться в этом не стыдно. Стыдно пытаться обратить на себя внимание богатого мужчины, ориентируясь лишь на несколько параметров – размер его кошелька и статусность (я Зою не осуждаю, но вообще-то говорю именно про нее).

Мы с моим незнакомцем стоим у капота, над нами шумит ветер. Дождь закончился.

Я смотрю вниз, на город, он же опирается на капот ладонями, будто дает себе время отдышаться…

Он тяжело дышит, словно либо сдерживается от чего-то, либо только что пробежал стометровку. Но я знаю, что это точно не второе…

А еще он смотрит на меня – с лютым интересом, и мне этот интерес не нравится. В нем нет ни легкости, ни беззаботности, а принимать большее – я не согласна.

– Ты учишься или работаешь? – спрашивает он после паузы.

– Учусь. Точнее, жду, пока папа внесет оплату за последний курс, – отвожу взгляд.

– Есть проблемы с деньгами?

– Нет. У папы нет проблем с деньгами, – вздергиваю подбородок. – А я хочу доучиться, чтобы хоть что-то закончить.

– И на кого?

– В идеале – хочу стать адвокатом, но после стольких лет учебы во Франции это маловероятно, потому что я училась на другой системе и вообще планировала там оставаться, – говорю я, слегка усмехаясь. – Я учусь на международном праве. Кем буду в итоге – разберусь позже…

– С тобой будет сложно… договориться, – хмыкает он. – Ты слишком гордая, Адель. Правосудие таких не терпит.

– Ничего, тебе же это нравится, – отвечаю я, ловко лавируя взглядом по его лицу. – Иначе бы ты не привез меня сюда, не так ли?

Он чуть склоняет голову, уголок губ приподнимается.

– А ты чем занимаешься? – спрашиваю.

– Я же мент, ты забыла?

– Полный отстой, – бросаю без тени улыбки.

Он тихо смеется, будто действительно не обижается, хотя… я бы обиделась. Наверное.

– Я слышал слова в свой адрес и похуже, – отвечает.

Между нами будто пробегает электричество. Я делаю шаг в сторону, наращивая расстояние, и бросаю взгляд на его машину – блестящую и безумно дорогую. Такой нет даже у моего папы, а мой папа владел заводами и пароходами в свои лучшие годы…

– А когда полицейские стали столько зарабатывать? – спрашиваю с легкой иронией.

– Смотря какие. Некоторые – зарабатывают.

– Сомнительно, но оке-ей, – протягиваю с усмешкой. – Главное, чтобы не темщик и не наркобарон, конечно… Что? Что ты смеешься? – спрашиваю, когда он потирает лицо, скрывая за пальцами усмешку.

А пальцы у него красивые. На четырех из них – кольца с непонятными для меня значениями. Фаланги длинные, как у пианиста, а по ним спускаются выпуклые венки. Они тянутся к крепким запястьям, скрываясь за рубашкой, а еще венки слегка вздуваются на его лбу. Эстетика в этом… определенно есть…

– Откуда ты такая смешная, Златовласка?

– О, ну моя мать – француженка, – начинаю рассказывать. – Бабушка с дедушкой жили под Парижем. Потом мама встретила моего отца и переехала к нему в Россию. Потом – измена, развод, и мы с мамой вернулись во Францию. Недавно я прилетела обратно.

– Почему?

– Мать у меня запойная, – пожимаю плечами. – Меня она особо не хотела, более того – ждала, когда я съеду. Вот я и съехала к отцу.

Он слушает, не перебивая. Только взгляд становится внимательнее.

– Хреново, Златовласка.

Для меня становится открытием не то, что это хреново, а то, что мой незнакомец – курит. И когда маленький огонек подпитывает сигарету, стиснутую его губами, ветер разносит запах никотина по моим волосам и заползает в ноздри.

Затем он делает шаг ближе. Слишком близко.

Я чувствую, как ветер тянет ткань платья, а его рука ложится на капот, вторая – с другой стороны.

Он будто заключает меня в полукруг своих рук. Не прикасается, но я ощущаю тепло его тела, ровное дыхание.

– А у тебя?

– У меня полная семья, – отвечает, сделав глубокую затяжку. – Отец, мать. Два брата и сестра.

– Большая… семья… – произношу дрогнувшим голосом.

– Да, но все разъехались кто куда. Старший брат живет в Эмиратах, сестра вышла замуж за макаронника.

– За кого? – не понимаю.

– За итальяшку…

– А, – протягиваю. – А ты… против?

– Да, – кивок и короткая затяжка. – Мы с итальянцами не ладим. Когда София вышла замуж, у отца осталась надежда на старшего сына – Эльмана. Но когда и он женился на итальянке, отец подошел ко мне и знаешь что сказал?

– Что же?

– «Женись на ком хочешь, даже на шлюхе, главное, чтобы в ней не было итальянских кровей».

– И ты?..

– На шлюхе я жениться не собирался. Но у меня будет к тебе вопрос.

– М?

– У тебя нет в роду итальяшек?

– А если есть, то все?

– На этот случай у отца останется младший сын. Дамир уж точно не подведет, этот малой гордость семьи.

– Дамир – красивое имя. Он переводится как «Да здравствует мир», ты знал?

– Класс. Признаться, на место наследника я не рассчитываю, поэтому твой ответ про итальяшек… не так уж и важен.

Не выдержав, я запрокидываю голову и прыскаю со смеха. Смеюсь я очень и очень долго. Аж до слез.

А когда перестаю, вижу, что серые глаза цвета асфальта остались абсолютно серьезными.

– Ну ты и дурак… – цокаю.

Переметнув взгляд на огненный кончик сигареты, который вспыхивает при очередной затяжке, протягиваю руку к его пальцам и нагло отбираю сигарету.

А затем также нагло пробую сигарету на вкус – в том же месте, где были его губы.

И, оттолкнувшись от капота и высвободившись из кольца его рук, иду танцевать.

Прямо под дождем, который с новой силой стучит по асфальту.

Капли стекают по волосам, по ресницам и губам, а я кружусь, откидывая голову и позволяя каплям падать на лицо. Сигарета все еще зажата между губами, едва тлеет, оставляя на языке привкус табака и… какой-то… дерзости.

Ведь источник моей дерзости почти невозможно вывести из равновесия!

И это… тоже прикольно…

Но когда поворачиваюсь – он уже рядом. Этот источник моей дерзости…

Его ладонь – резкая, теплая, властная – хватает меня за локоть.

– Хватит, – произносит, и в этом «хватит» – тихое предупреждение.

Я делаю шаг назад, но он притягивает ближе, к машине, и усаживает меня на капот, будто я пушинка, будто это его территория и… зона его влияния…

– Отдай, – произносит он и, не дождавшись, вынимает сигарету из моих губ.

На миг задерживается, бросает ее в сторону, а сам остается слишком близко.

Между нами – дыхание, холодный металл и жар от его взгляда.

Он не прикасается, но от этой близости все тело напрягается, будто вот-вот вспыхнет, а когда все-таки прикасается – то все вспыхивает уже наяву.

Ведь его губы касаются моих.

И этот… поцелуй… он обжигает!

Непрошеный, грубый. А еще требовательный и какой-то… горько-сладкий, с той самой силой, от которой перехватывает горло.

Я отшатываюсь, и рука сама собой взлетает – звонкая пощечина разрезает воздух.

Я отталкиваю его ладонями в грудь – не сильно, но достаточно, чтобы вырваться из поцелуя. Сердце колотится где-то в горле.

Он молчит.

Дождь струится по его лицу, по напряженным скулам, по губам, где еще остался мой вкус…

Я. Его. Ударила.

Не от страха, а от собственной растерянности. От того, что он рушит мои границы, которых я сама не понимаю…

Щеку обжигает от его взгляда, в котором намешано все: гнев, горько-сладкая тьма…

Но это внутри его глаз. Внешне – он камень.

На секунду его взгляд становится опасным, темнеет, как шторм над морем.

Его ладонь поднимается, и я замираю…

Его взгляд темнеет, он делает короткий вдох, будто решает, что делать с этой вспышкой, потом медленно тянет руку к моему лицу.

Пальцы с кольцами обхватывают шею под подбородком – не больно, но… достаточно крепко.

Он поворачивает мое лицо к себе и взглядом прибивает к месту.

– Второй раз – не советую, – произносит он тихо, и в его голосе сквозит не угроза, а предупреждение.

И прежде чем я успеваю что-то ответить, он снова целует.

Более резко. Настойчиво.

Я не отвечаю, решая плыть по течению и просто опускаю руки на капот, как будто сдаюсь… Хотя это не так.

Когда он наконец отрывается, между нами будто еще остается этот короткий, пульсирующий ток.

Я чувствую, как его рука скользит к затылку, фиксирует, не дает отстраниться, а когда все заканчивается, он будто возвращается в себя.

До дома мы едем в полной тишине. Изредка я поднимаю руку и касаюсь пальцами губ, которые до сих пор словно пульсируют… глажу шею, на которой наверняка остались пятна от его пальцев, и возвращаю руки на колени.

Если до этого я не помнила, как целуется Матвей, то теперь и вовсе напрочь забыла.

Глава 10

– Конечно, я не буду с ним встречаться! – раздраженно говорю я, отбрасывая слегка влажные кудри за спину.

– А чего ты так сразу покраснела, когда рассказывала, как он тебя поцеловал? Да ты вся горишь, посмотри на себя! – смеется Зоя.

– Он целуется как варвар, понятно? Набросился на меня… а я вообще-то хотела просто повеселиться с ним, – поясняю подруге. – Но у него, знаешь… энергетика холодная… чужая что ли. Не знаю, как тебе объяснить…

– Зато он при деньгах и, видимо, хорош в постели, – хихикает Зоя, глядя на меня из-под длинных ресниц. – Я бы лишилась с таким девственности.

Я замедляю шаг, бросая на подругу удивленный взгляд. Да, жизнь Зою никогда не баловала – она родилась в бедной многодетной семье, а ее родители едва сводили концы с концами. Помню, как в школе я часто отдавала ей часть от отцовских денег – на питание и чтобы они могли заплатить за коммуналку, а свою брендовую одежду я дарила ей и ее двум маленьким сестрам просто так.

Зоя с детства мечтала выбраться из нищеты и для этого много училась. К тому моменту я уже уехала во Францию, а она закончила школу с золотой медалью, набрала высший балл по экзаменам и поступила в самый престижный вуз на бюджет. Я часто вспоминаю, как мы вместе обновляли страницу, когда ждали результатов ее поступления, и визжали по видеосвязи как ненормальные. Я гордилась ею – честно и искренне.

– Я, конечно, всегда знала, что в тихом омуте черти водятся, но от тебя, Зоя, я такого не ожидала, – цокаю языком и осуждающе качаю головой.

– А что такого? – не унимается она. – Ты видела наших ровесников? Они и двух слов связать не могут, а по твоим рассказам он не только умный, но и богатый.

– Отпад, – усмехаюсь я. – Хочешь, дам тебе его номер, и лишайся чего угодно, а я пас.

Зоя округляет глаза, но интерес во взгляде выдает ее с головой, и она произносит:

– Ты правда дашь его номер?

– Да ради бога, – отмахиваюсь я, включаю телефон и протягиваю ей экран. – Вот, держи. Только имени его я не знаю, и вообще решай вопрос со своей девственностью без меня.

Я сама не понимаю, почему так легко это делаю – даю его номер Зойке. Может, потому что он мне реально больше не интересен – этот незнакомец, позволивший себе поцеловать меня прямо на капоте тачки. Неужели он думает, что если он богат, то ему можно все? Хрен ему с маслом!

А может, потому что с прошлой недели я вся – в переписке с Матвеем. И с каждым днем наша переписка становится только горячее, несмотря на то, что свидание на прошлой неделе было полным отстоем…

«Пришли мне себя, не могу уснуть без твоей фотографии», – было его последнее смс, которое я вчера благополучно проигнорировала и уснула.

Иногда я отвечаю ему сухо, иногда с легким флиртом, а иногда просто ставлю эмодзи. И каждый раз ловлю себя на мысли, что мне приятно его внимание, несмотря на то, что семь лет назад он предпочел другую. Это лишь доказывает, что я изменилась. И теперь не я, а он будет бегать за мной…

– Все, записала, – кивает Зоя, что-то набирая в телефоне.

– Ладно, мне нужно заглянуть в деканат, – говорю, глядя на расписание в телефоне. – Надо получить справку, что я официально зачислена, и мне должны выдать студенческий…

– Я с тобой, – кивает Зоя. – Лерки все равно нет, она с температурой дома.

Мы с Зоей шагаем по кампусу, вокруг куча студентов – кто-то с кофе, кто-то с сигаретой, кто-то с наушниками. Воздух пахнет сентябрем, мокрой листвой и чем-то новым, вроде начала нормальной жизни, потому что с сегодняшнего дня я зачислена в студенты самого лучшего вуза Санкт-Петербурга.

Мы поднимаемся по лестнице в старое здание факультета. Коридор длинный, а в деканате сегодня оживление, и по этой причине женщина в очках, к которой мы подходим без очереди, недовольно поднимает на нас глаза поверх монитора.

– Фамилия? – спрашивает.

– Адель Бардо, – бодро называю фамилию по матери. Она еще при моем рождении настояла, чтобы у меня была ее французская фамилия и гражданство, за что сейчас я ей благодарна.

– Бардо… – протягивает женщина.

– Меня должны были зачислить на факультет международного права.

Она что-то набирает, потом морщится и отрезает:

– Оплата за обучение до сих пор не поступила.

– Что? – я моргаю. – Как это «не поступила»? Мой отец оплатил еще несколько дней назад!

– Возможно, задержка, – пожимает она плечами. – Но по нашим документам ничего не зачислено. Более того, завтра у вас последний день для оплаты. Если оплата не поступит – вылетаете из списка. Мы и так сделали исключение для иностранных студентов, набор давно закрыт. Сентябрь на дворе.

– Это какая-то ошибка, – говорю, чувствуя, как голос дрожит. – Папа не мог не оплатить!

– Что вы от меня хотите? Разбирайтесь со своим папой или с бухгалтерией! У меня вон, полный коридор студентов! Следующий!

Я выхожу в коридор, как в дурном сне.

– Ты слышала? – оборачиваюсь к подруге.

– Может, просто ошибка? – осторожно говорит Зоя. – Деньги немалые, вдруг ушли не туда, надо все проверить. Если бы я не поступила на бюджет, не представляю, где бы брала столько сотен тысяч, чтобы просто оплатить обучение за год…

– Да я уверена, отец просто забыл обо мне, как и всегда, – я усмехаюсь. – Я же вылечу с универа как пробка, неужели он не понимает всю серьезность ситуации?

Я достаю телефон и тут же набираю папу.

Один гудок. Второй. Третий.

«Абонент временно недоступен».

Я закрываю глаза, чтобы не сорваться и не психануть прямо здесь. Зоя стоит рядом, неловко теребя ремешок сумки.

Мне стыдно.

Так стыдно, что хочется провалиться сквозь землю!

Я всегда была из тех, кто привык, что все работает идеально – машины, счета и деньги, ежемесячно поступающие на счет от отца. Для меня стало нормой, что он вечно откупался от меня деньгами – поначалу я чувствовала себя бракованной дочерью, но потом нашла в этом свои плюсы.

– Зой, я поеду домой, – резко говорю, засовывая телефон в карман.

– Может, я с тобой?

– Не надо. Справлюсь.

Я вызываю такси и вылетаю на улицу. Холодный воздух обжигает щеки, а непослушные кудри только раздражают и вызывают желание топнуть ногой и сказать: «Я устала! И я не хочу ни в чем разбираться!».

Зачем он вообще сказал, что оплатил?

Зачем было врать?

Такси подъезжает быстро. Я сажусь на заднее сиденье и молчу всю дорогу, уткнувшись в телефон. Ни отец, ни мачеха – никто не отвечает.

Двор встречает непривычной тишиной. Только у ворот стоят две темные машины, и у меня сразу неприятно екает под ребрами.

Я поднимаюсь по ступенькам, открываю дверь – и застываю, потому что в гостиной стоят чужие люди. Их много – в строгой форме, с холодными взглядами и с прокурорской выправкой.

Я не сразу понимаю, что в доме – обыск. Самый настоящий.

А мой отец стоит посреди гостиной, бледный, без пиджака и с наручниками на запястьях, и я чувствую, как из меня уходит весь настрой ругаться с ним.

Глава 10.1

– Что здесь происходит?! – спрашиваю я, влетая в гостиную.

Один из мужчин, который в форме, поднимает на меня взгляд и сухо произносит, показывая удостоверение:

– Старший следователь прокуратуры. Немцов Роберт Савельевич задержан по подозрению в уклонении от уплаты налогов в особо крупном размере, а также в содействии незаконным финансовым операциям.

– Это ошибка… – уверенно произношу я, шагая ближе. – Что за бред? Вы не имеете права…

– Адель, не вмешивайся, – тихо просит отец. – Иди к себе наверх, слышишь?

Отец поворачивает голову, и мы встречаемся взглядами. Его глаза – усталые, виноватые, будто все уже решено, а мачеха сидит за пустым обеденным столом и отрешенно смотрит перед собой.

Признаться, вид мачехи добивает меня окончательно. Дело в том, что я никогда не видела Вику такой потерянной. Обычно бойкая и уверенная в себе, сейчас она выглядела растерянной и… сдавшейся.

– Папа, как же так? Ты ведь говорил, что у нас нет никаких проблем…

Мачеха за столом издает нервный смешок, и это… раздражает меня! Ей смешно?.. Что в этом смешного?!

– Не хотел тебя беспокоить, – признается отец, скосив взгляд на Вику.

– А как же моя учеба? И что теперь будет?

– Я оплатил твою учебу, но счета заблокировали. Все переводы заморозили, – отец пожимает плечами.

Вот и все. Вот и ответ на мой вопрос.

Когда папу выводят из дома, я выбегаю за ним, даже не надевая куртку. Я чувствую себя будто в черно-белом фильме, словно кто-то вывернул мир наизнанку!

Вывернул. Мир. Наизнанку.

Как будто я в аду – в настоящем, в обжигающе-горьком!

Полицейские машины, люди в форме, соседи, выглядывающие из-за ворот… Нет, это не соседи, а чертовые любопытные вороны!

– Папа! – кричу, но голос тонет в шуме.

Его уже ведут к машине. Он даже не оборачивается. Это конец… это конец!

– Подождите! – я подбегаю ближе, но кто-то преграждает дорогу, берет за плечо.

– Девушка, не мешайте.

– Эй, отпусти меня! – я вырываюсь, но шагнуть не успеваю – из соседней машины выходят еще люди.

Сначала я не придаю этому значения. Для меня они все – просто люди в форме! Причем очень наглые, с ледяными взглядами и бескомпромиссные! Затем я скольжу взглядом по погонам одного из них, по темно-синему кителю, по нагрудному знаку и, наконец, упираюсь взглядом в глаза цвета мокрого асфальта.

Но даже тогда я не осознаю происходящее!

Он проходит мимо, заставляя меня буквально врасти в асфальт. Ногами, кожей, душой…

И даже то, что в какой-то момент он все-таки опускает на меня взгляд, вытаскивающий из меня душу, не помогает переварить происходящее.

– Отпусти ее, – он отдает приказ тому, что держит меня за плечо. – И не трогай, если не хочешь проблем. Не в твоей компетенции. Все ясно?

Меня отпускают моментально.

Я замираю, потому что…

Потому что этого не может быть.

Моргаю, не веря своим глазам. Он вытаскивал меня из окна, когда я сбегала с приема. Я так и не узнала его имени. А неделю назад он увез меня черт знает куда, я своровала у него сигарету, а он – меня поцеловал. Он шутил, что он мент, а мне было все равно. Все равно до той секунды, как я увидела его в прокурорской форме, с твердой осанкой и холодным взглядом.

И сейчас он отдирает от меня этот свой взгляд, не выдав ни одной эмоции и даже не сбившись с шага. Отдает кому-то папку и… даже не подает виду, что знает меня…

Проходит мимо, словно я – прозрачная…

– Господин прокурор, все готово, – слышу обращение к нему.

Прокурор.

Это слово впивается в кожу, будто током.

Он делает кивок, даже не поворачивая головы в мою сторону.

И все.

Больше ничего. Ни тени на лице, ни намека, что он вообще знает, кто я такая.

Как будто я – просто дочь обвиняемого, жалкая и ничтожная.

Я стою на мокром асфальте, ведь сейчас, как и в ту ночь, идет дождь. Мои кудри так же сбились в нелепые пряди, а по губам, которые он целовал, стекают холодные капли дождя.

Мне хочется многое ему сказать, но язык словно прилип к небу, и я не могу его оттуда отодрать!

Я даже не вижу, как рядом со мной оказывается Вика и, не замечая меня, она обращается:

– Господин Мурад Шах… Неужели это правда? Вы арестовываете моего мужа? Но ведь он не преступник…

Мурад Шах…

Если добивать, то конкретно, да? Ведь мачеха обращается к прокурору именно так. Комбо! Он еще и носит фамилию Шах…

Более бредовой ситуации в моей жизни не было! Это сюр. Нет, это абсурд..

Я не чувствую ног. И не слышу его ответа. Я вообще ничего не слышу, только грохот собственного, мать его, сердца!

Не тронув меня и взглядом, он садится в машину, и только в этот момент я замечаю, как от солнца на лацкане его формы блестит жетон – «Прокуратура Российской Федерации».

Машина с ним трогается, и я вижу в отражении стекла его силуэт. Он проезжается по мне ничего не значащим взглядом, а потом его машина исчезает за поворотом.

Отца увозят следом. Мачеха оседает на асфальт и начинает плакать, будто вся ее жизнь кончена.

– На что мы теперь будем жить? – всхлипывает мачеха. – Все… счета… заблокированы…

Я чувствую такой прилив гнева, что отказываю себе в удовольствии расплакаться. Поднимаю мачеху с асфальта, завожу домой подальше от соседских любопытных глаз и капаю ей успокоительное, заставляя его выпить.

Вику вырубает лишь через несколько часов горьких завываний, потом со школы возвращается Пашка, и мне приходится взять на себя роль матери, накормить его и отправить в детскую делать уроки.

Во время всего этого хаоса мне звонит Зойка, но разговаривать с ней у меня просто нет сил. Я собираю последние остатки воли и, стиснув зубы, вызываю такси и еду в город.

Очень сомневаюсь, что неделю назад «господин прокурор» не знал, с кем он имеет дело и кого он целует! Вот козел! Сейчас я даже готова залепить ему пощечину – и плевать мне, что будет…

Перед встречей с прокурором мне, пожалуй, следовало остыть, но внутри так кипит, что я ни на секунду не собираюсь себя останавливать!

Глава 11

Такси останавливается прямо у входа в прокуратуру.

Я смотрю на огромное здание, холодное, серое – такое же, как глаза, самого прокурора. Его имя я уже вбила в поисковой строке, и в сети о нем много информации…

Родился в Волгограде, закончил одиннадцать классов с медалью, далее в его жизни был резкий поворот, причины которого мне неизвестны, но сообщается, что его отправили служить – сначала на север, оттуда кинули в горячую точку. Не знаю, как родители смогли допустить, чтобы их ребенка отправили на войну, но факт есть факт – два года службы запросто могли стоить ему жизни.

По возвращении Мурад поступил на юридический факультет в один из элитных вуза страны, после – служба в аппарате Генпрокуратуры, несколько лет кропотливой работы, резонансные дела, хорошая репутация и пост прокурора города с последующим переводом в Санкт-Петербург.

Быстрый подъем по карьерной лестнице и внушительную биографию ему обеспечила та самая служба в горячей точке, откуда он принес кучу медалей и орденов мужества, об отваге и за всевозможные военные заслуги. Если смотреть на количество медалей трезво, то может показаться, что на тот промежуток времени его не волновало, выберется ли он оттуда живым, подставляя свое тело под пули, спасая товарищей и мирных жителей.

И этот факт, пожалуй, единственный факт, за который я могу его уважать, потому что от всего остального у меня сильно подгорает.

Вдыхаю. Раз, два. По идее, я должна бояться, но, честно говоря, я зла настолько, что мне плевать.