Ты. Мой. Ад

Амина Асхадова

Ты. Мой. Ад

Глава 1

Адель

Я ненавижу аэропорты.

Эти бесконечные очереди и липкое ощущение чужого дома, в который возвращаешься будто бы без спроса. Я всюду чувствовала себя чужой и ненужной, и сегодняшний день – не исключение…

Я уезжала отсюда еще будучи подростком – после развода родителей было решено, что я буду жить с мамой во Франции, но вот мне исполнилось двадцать два, и я…

Вернулась.

Отец встречает меня у выхода аэропорта и распахивает руки. Я тону в его объятиях, и на секунду у меня в груди теплеет.

– Привет, пап.

– Привет, – шепчет он мне в волосы. – Ты так выросла, дочка.

Я улыбаюсь и прижимаюсь к нему сильнее, но стоит мне вынырнуть из его объятий, как взгляд упирается в мою мачеху.

Ее улыбка такая сладкая, что аж зубы сводит.

– Адель, дорогая, – она целует меня в щеку, пока я задыхаюсь от запаха ее дорогих духов. – Как же ты похорошела и повзрослела! Париж явно пошел тебе на пользу!

Я натягиваю улыбку, хотя черта с два мне хочется улыбаться! Особенно – ей.

– Спасибо. Ты тоже ничего, хвала твоему пластическому хирургу…

Она делает вид, что не слышит сарказма, а я уже чувствую, как начинает чесаться язык. Мой острый язык – это именно то, что делало наше существование с мачехой невыносимым! И он же стал причиной, по которой мне пришлось уехать к матери в Париж, хотя меня там особо не ждали. Меня не ждали нигде, и всю жизнь я была чем-то наподобие балласта для своих родителей.

Мы идем к машине, и мои руки наконец оказываются свободными – я достаю телефон и сообщаю подружкам, что прилетела и готова как следует оторваться. Завтра пятница и последний день лета, а это значит, что в Петербурге будут проходить лучшие тусовки – я обещаю подружкам, что ни за что не пропущу веселье.

Я сажусь на заднее сиденье, закидываю ногу на ногу и смотрю в окно.

Чемодан тащит водитель, потому что, конечно же, «леди» не таскают свои вещи. В машине я вручаю подарки мачехе и отцу – мачехе комплект дорогих французских духов известного бренда, только менее приторных, чтобы меня не тошнило рядом с ней, а отцу антикварную посуду восемнадцатого века, которую папа коллекционирует.

Мачеха морщит свое миниатюрное личико, над которым к ее сорока изрядно попотели пластические хирурги, и выдает:

– Ммм, несладкие. Ты специально выбрала именно такие?!

– Да, чтобы меня не стошнило на твое чудное платье и сделанные сиськи.

– Фу! Какая ты приехала… необразованная из своей этой… Франции!

– Ага…

Мы с мачехой награждаем друг друга колючими взглядами, а папа, как всегда, делает вид, что ничего не произошло.

Петербург встречает меня жаркой погодой – такой знакомый и такой чужой. Асфальт с выбоинами, облезлые вывески, серые девятиэтажки. Семь лет назад я убегала от всего этого, но теперь я вернулась, а улицы остались прежними. Все осталось на своих местах, только я вернулась другой.

– Мы так рады твоему возвращению, – произносит мачеха, будто между прочим, но я уже знаю этот ее тон. – У нас как раз завтра благотворительный вечер. Весь цвет города соберется.

Я даже не поворачиваюсь.

– Класс. Веселитесь.

– Вообще-то, – ее голос сладкий, но стальной, – ты тоже должна быть там.

Я резко отрываю взгляд от окна.

– С чего бы? У меня были свои планы. Меня подружки ждут, мы пойдем развлекаться в клуб.

– Какая прелесть, – голос ее звенит как хрусталь перед тем, как треснуть. – Но твои подружки подождут. Это важный благотворительный прием в честь господина Мурада Шаха. Мы придем поздравить его с повышением. Мы должны быть там всей семьей.

Я закатываю глаза.

– Семьей? Что за дерьмо?

Отец кашляет, будто пытается разрядить обстановку.

– Адель, это важно. Ты только вернулась, надо показаться, влиться в жизнь города.

Я закатываю глаза.

Зашибись. Я сжимаю зубы, и внутри все кипит – от бессилия, от злости. Я снова здесь, и снова эта женщина дергает за ниточки.

– Да, Роберт прав, – поддакивает мачеха моему отцу. – Сегодня отдохнешь, а завтра мы с тобой пойдем в модный бутик. Ты вообще понимаешь, что значит приглашение на прием?

Я поджимаю губы.

– Вообще-то нет, просвети. Если ты помнишь, я семь лет прожила во Франции.

– Оно и заметно! – фыркает мачеха, а ее голос звучит с восхищением, почти с благоговением. – Ты не можешь не знать фамилию Шах, они у всех на слуху! Это люди, которые держат в руках все: заводы, экономику, политику и, можно сказать, всю страну. Один из сыновей – прокурор Мурад Шах. Суровый, блистательный, умный. Остальные сыновья тоже при делах. Весь город будет там. И нас пригласили!

Я закатываю глаза.

– Какое счастье…

– Вот именно! Ведь у твоего отца сейчас… ну… дела с бизнесом идут не слишком густо, и, возможно, это последний шанс поправить наше положение дел.

Я поворачиваюсь к отцу.

– Папа, это правда? У тебя проблемы?

Он отмахивается, как будто я задала глупый вопрос.

– Дочка, не забивай голову. Главное – это честь. Быть гостями на вечере у Шахов – большая удача.

Мачеха кивает, глаза у нее горят.

– Нам просто нельзя упустить этот шанс. Адель, надеюсь в твоем Париже тебя научили любезности и быть леди, как полагается всем девушкам в твоем возрасте…

– Звучит отвратительно…

Меня передергивает. Словно они собираются поклоняться богам, а не идти на светский раут.

– Правда, Адель, не капризничай. Это всего лишь вечер.

Не капризничай.

– Это задница, а не вечер…

– Адель, я думала, что ты повзрослела, – морщится мачеха. – Только не вздумай выражаться так при ком-нибудь из господинов Шахов. Это серьезные люди. Будь леди.

– Меня сейчас все-таки стошнит на твои си… великолепные груди.

– Роберт! – возмущенно выкрикивает мачеха.

– Адель!

Я сжимаю кулаки, чтобы не ляпнуть чего-нибудь еще. Дышу носом. Считаю до пяти, но язык все равно чешется сказать что-нибудь колкое!

Пока они рассуждают о платьях и статусе семьи, я снова отворачиваюсь к окну. Мимо пролетают улицы моего прошлого. Вот за этим углом я впервые обнималась с парнем, который потом разбил мне сердце. Я бегала за ним, как дура, а он крутил романы со всеми подряд. Я была слишком маленькая и слишком глупая. И слишком быстро поняла, что любовь – это полная ерунда, которая ломает буквально на кусочки.

Родителей любовь тоже поломала. Как следствие: скандалы, крики и последующий развод, который принес облегчение обеим сторонам, но не мне. Мой отец женился на своей любовнице, а моя мама уехала на родину и вышла замуж за француза, но и в Париже я продолжила слушать крики и скандалы. Слава богу, я оттуда уехала, осталось только здесь не переубивать друг друга с мачехой, она еще та стерва…

Так что, я больше не хочу любовь и, тем более, не хочу семью. Это отстой.

Машина сворачивает к знакомому особняку. Теплый свет фонарей, ухоженный газон, новые ворота. Не дом, а показательная витрина, из которой хочется сбежать, но пока некуда. Я выхожу из машины и тут же натыкаюсь на своего брата – Паше десять, и он внебрачный сын мачехи и отца. Да-да, мой отец поступал как полный ублюдок – много лет он умудрялся жить на две семьи, и в тайной семье с Викой у него родился сын.

Когда мама узнала о нем, ему уже было три года…

Он бежит к папе, цепляется за его руку, радостно что-то тараторит.

– Адель! – брат поднимает на меня огромные глаза и застенчиво улыбается. Мы видимся чертовски редко.

Сердце предательски сжимается.

– Ну привет, братик, – целую его в теплую макушку. – Я тебе подарок привезла.

Он захлебывается радостью, когда я достаю из сумки огромный набор Лего, купленного перед отъездом из Франции.

– Спасибо, сестра, – благодарит Паша, и на миг я забываю, что в нем есть частичка мачехи. Все-таки он ни в чем не виноват. Он просто ребенок.

Вика поднимается по ступенькам, оборачивается ко мне:

– Отдохни, детка. Завтра у нас на тебя планы.

Улыбка у нее липкая, как приторный торт. Я задираю подбородок и молча прохожу мимо, не давая согласие, но и не отказываясь. У меня нет выбора, и это чертовски злит.

Я молча поднимаюсь наверх, в свою комнату. Открываю дверь – и замираю. Ничего не осталось таким, каким я запомнила. Ни фотографий на стенах, ни моих старых рисунков, ни даже обоев с цветочками. Все перекрашено в беж, половина моих вещей выброшена, комната будто стерта из памяти этого дома.

Словно меня здесь никогда и не было.

– Мы думали, твою комнату нужно обновить, – говорит мачеха с порога. – После вашего отъезда Паша жил здесь несколько лет и испортил обои красками, пришлось перекрасить в беж.

– Супер…

– Кстати, один из твоих чемоданов с одеждой потерялся где-то между Парижем и Петербургом. Завтра съездим за новыми вещами, а сегодня можешь надеть мои.

– О, боже! Всю жизнь мечтала носить одежду мачехи, – тяну я саркастически. – Спасибо, я лучше посплю голая

Вика закатывает глаза, но молчит. Я хлопаю дверью перед ее носом, и это единственное, что приносит мне удовлетворение.

Я прислоняюсь к двери спиной и выдыхаю.

Добро пожаловать в ад, Адель.

Глава 2

С утра пораньше мачеха потащила меня в модный бутик с блестящими витринами и супер нарядными платьями. Но то ли я была не выспавшейся после самолета, то ли голодной, но эти манекены с платьями меня раздражали – мне казалось, что я сюда не вписываюсь, хотя по факту все наоборот, я выгляжу слишком живой для этой стерильной дорогой атмосферы.

Я. Живая.

Но мачеха упорно наряжает меня как куклу. Отстой.

– Адель, посмотри! – ее голос звенит так, будто она только что выиграла джекпот, и почему-то этим джекпотом себя ощущаю я. – Шикарное платье, правда?

В руках у нее платье цвета шампанского. Все усыпано блестками, переливается под светом софитов и просто жутко слепит глаза. Декольте аккуратное, длинный подол тянется по полу. Платье кричит о деньгах, статусе и приличиях, которыми я ни черта не обладаю или не хочу обладать.

– Угу, шикарно, – бурчу я, но вешаю обратно. – Только я в нем похожа на новогоднюю елку. Мимо.

Вика раздраженно морщится, но тут же срывает с вешалки другое платье – на этот раз бежевое и с удушающим воротником под горло.

– Вот, ты только посмотри! Такое изысканное, настоящее сокровище. В нем ты будешь леди…

Я скептически поднимаю бровь.

– Это ж гроб на тонких бретельках.

Увы, но в этом бутике Вику хорошо знают, поэтому ей стараются угодить. Она с консультантами сует мне то одно, то другое платье – все как будто сшиты для чьей-то богато-раздутой жены, которой за сорок. Ноль дерзости и уникальности…

– Надень хотя бы это, – Вика сует мне очередную тряпку. – Ты не понимаешь, как важно произвести впечатление. Там будут влиятельные люди, чего только стоит господин Мурад Шах… Хотя он и вряд ли обратит внимание на такую строптивицу, как ты, но попытаться можно!

Я закатываю глаза и отмахиваюсь:

– Я выберу сама, ладно? Мне уже не пятнадцать…

Я специально иду к другому ряду и нахожу то, что зацепило меня с первого взгляда. Черное платье с красивым декольте, под которое я не собираюсь надевать лиф, с закрытой спиной и длинной юбкой, но вся соль в том, что оно все соткано из элегантного черного кружева, под которым лишь тонкий бежевый подклад…

Просто шик!

Оно такое дерзкое… будто шепчет: «Вот она я. Смотри, если осмелишься».

– Ты с ума сошла?! – Вика аж давится воздухом. – Хочешь нас опозорить? Оно же дешевое как три копейки…

– Беру!

После примерки я даже не даю ей шанса возразить: несу платье на кассу и достаю свою карту. Я привыкла сама платить за свои решения, вот и сегодняшний день не стал исключением.

Благо, хоть родители и считали меня балластом, но зато они откупались от меня приличной суммой денег, падающей на карточку каждый месяц, а еще все лето я работала во Франции переводчиком и гидом, так что за платье заплатить я в состоянии.

На выходе из бутика я чувствую, как Вика пыхтит от злости. Отец ждет нас в машине, и я забираюсь туда с огромными пакетами. В придачу к платью я купила серьги и колье – уже на отцовские деньги и просто назло мачехе.

– Твоя дочь опозорит семью на вечере у господина Мурада, – жалуется Вика уже в машине, когда мы выезжаем с парковки. – Ты даже не представляешь, какое платье она выбрала.

– Задницу прикрывает, и славно! – отрезаю я и отворачиваюсь к окну. – А вообще я могу никуда не идти!

Отец кашляет в кулак, как будто хочет сгладить угол, но я вижу, как уголки его губ дергаются. Он сам понимает, что я права. Но Вика давит, ей нужен результат.

– Роберт, скажи что-нибудь! Ну?

Отец сжимает руль сильнее обычного, и я понимаю: тема закрыта, и у нас с Викой ничья.

Мы возвращаемся домой, и я надеюсь нормально поужинать, но дома нас уже ждет целая делегация: визажисты с чемоданчиками, стилисты, примерки…

Вика сияет, будто это ее день, я же, едва захожу за порог, сразу же сталкиваюсь с навязчивыми руками, которые тянутся к моим волосам, но я быстро запираюсь у себя в комнате.

Я сама крашу глаза и вывожу стрелки – резкие и подчеркивающие изящный разрез глаз, такие, что мои голубые глаза становятся холодными и колючими. Идеальную кожу оставляю нетронутой, лишь наношу блеск на губы – и все.

Волосы оставляю распущенными. Светлые, кудрявые, они спадают на плечи и классно контрастируют с черным платьем. Кудрявый блонд и голубые глаза у меня от мамы, а вот характер… мать говорила, что характер у меня в папину бабку – такой же противный, ну и славно, спасибо за него бабке.

Когда под вечер я выхожу из комнаты, Вика чуть не теряет дар речи, но никак не комментирует.

Минут через двадцать мы уже садимся в машину. Вика аккуратно устраивается рядом с отцом, ее волосы идеально уложены, а платье – словно из рекламного буклета. Я с братом сажусь сзади, подгибаю ноги и достаю телефон.

Оказывается, у меня уже пять пропущенных от подружки Зои. Когда я перезваниваю, на их фоне музыка, визг и смех.

– Ну что, Адель, когда тебя ждать? Тут огонь! Только тебя не хватает!

Я корчу недовольную рожицу.

– Я постараюсь вырваться пораньше. Через час буду у вас, без меня не начинайте!

Музыка в трубке щекочет кровь, и я уже думаю о танцполе, а не о скучных тостах и мероприятии в честь какого-то старикана Мурада Шаха. Конечно, он будет стариканом – а в каком возрасте прокуроры занимают такие высокие должности? Только разве что к пенсии, а у меня к извращенцам-пенсионерам жуткое отвращение…

Минут через тридцать мы подъезжаем к залу. Огромное здание сияет огнями, вокруг – дорогие машины, охрана, суета. Я выхожу первой, поправляю платье и чувствую взгляды. Мужчины оборачиваются, женщины шепчутся, хотя я не сделала ничего плохого – да, оно кружевное и очень сексуальное, но оно сидит приличнее, чем платье Вики, облегающее ее искусственную грудь, хотя стоит признать – грудь ей сделали ничего.

– Если ты попытаешься меня продать, как в мои пятнадцать, когда ты знакомила меня со старыми дедами… – говорю я тихо, в упор глядя на мачеху, – я отсюда сбегу.

– Не говори ерунды, – шипит она, но более спокойно, чем полагается. – Не было такого!

– Было. И я все помню. И как ты хотела выдать меня замуж за медиамагната на пенсии и позволяла ему меня лапать в отсутствие отца – тоже.

– Ой, я бы и сама за него замуж вышла! – цокает Вика. – Иди, пожалуйся отцу… расскажи все эти сказки, которые ты напридумывала, и он сбагрит тебя обратно к пьющей мамаше во Францию.

Сучка.

Я бросаю взгляд на часы: ровно девять.

«Часик потерплю и уеду к подружкам», – думаю я, входя в зал, где гул голосов и блеск бокалов сливаются в одну какофонию.

Зал встречает нас ослепительным светом. Люстры, как огромные кристаллы, отражают музыку, смех и звон бокалов. Мужчины в дорогих костюмах, женщины в вечерних платьях, шлейфы духов, шелест тканей.

Мачеха тут же вытягивается, словно ее личный час настал. Отец догоняет нас и поправляет галстук, стараясь выглядеть увереннее, чем есть.

Мои бордовые туфли на низкой шпильке гулко стучат по мрамору, кружево приятно скользит по ногам, и каждый взгляд цепляется за меня.

И хотя это не вызывает особого восторга, но это в любом случае куда приятнее, чем те поглаживания мерзкого старика, под которого Вика пыталась меня подложить. Отец мне тогда не поверил, но зато отправил меня жить к матери, и все домогания со стороны пенсионеров мачехи наконец прекратились.

Я беру у официанта бокал с шампанским и обвожу взглядом собравшихся людей, останавливаясь прямо посередине зала…

Глава 3

Я задерживаюсь на приеме дольше, чем обещала себе и подружкам, и это меня злит. Всему виной – мачеха, которая таскает меня за локоть от одной компании богатеньких семей к другой, и это тоже чертовски злит!

Хочется спросить, что за дерьмо, но вместо этого я прячу свой острый язык и улыбаюсь Вике сквозь зубы…

Пара кругов по залу – приветствия, улыбки, бокалы, и уже через полтора часа мне начинает казаться, что стены сминают меня в гармошку.

Люди, наряженные как елки, пьют шампанское и аплодируют тем, кто выступает на сцене с заумными речами, в которые я даже не пытаюсь вслушаться.

Мне скучно.

И точка.

Но я не сбегаю сразу, потому что отец периодически бросает на меня взгляды, словно проверяя, не натворила ли я чего дурного…

Да, я могу, но не сегодня. Я не позволю ему опозориться ни за что на свете, а если уйду, то тихо и без выкрутасов.

Вот только Вика вцепилась в меня клещами и тащит в эту толпу, будто я – товар на витрине. Я улыбаюсь и пью шампанское, потому что так положено. И потому что пузырьки щекочут горло и слегка заглушают мое немое раздражение. На вкус шампанское – кислое, но приличное. Полезно притупить настойчивость мачехи на часок, а сделать ноги я всегда успею.

– Смотри, в самом центре стоит семья Шахов. Господин Эмин, госпожа Диана и их взрослые дети. Нужно, чтобы нас кто-нибудь им представил, потому что просто так к этим людям подойти нельзя. Это дурной тон. Для всего нужны знакомства, а твой отец слегка не дотягивает до их уровня… – объясняет мачеха, кисло улыбаясь.

– Зачем тогда ты полезла к моему отцу в постель десять лет назад, если он не дотягивает?

– Дорогая, это случилось намного раньше, чем десять лет назад. Твой отец долго изменял матери, и не только со мной. Но со мной у него случайно родился сын. Кто же виноват, если твоя мать – любительница выпить? Нет ничего хуже пьющей женщины, вот он и нашел ласку на стороне, а потом у нас и ребеночек родился…

– Все-таки меня сейчас стошнит от твоей слащавости…

– Так, пошли! Вот они и представят нас семье и господину Мураду Шаху. Правда, его самого я пока не вижу…

– Господин, господин… – цокаю, закатывая глаза. Я реально устала слышать это слово!

Вика заметила семью, которая в ее представлении – как выигрышный билет. Статные, с идеальными улыбками, волосы уложены как на обложке модного журнала. Мачеха тут же натягивает на меня улыбку «покажи себя, детка» и тянет меня в их сторону.

– Помнишь, что я скоро уйду? – напоминаю ей.

– Я просто представлю тебя им. Они медиамагнаты, детка!

В глазах мачехи мелькает легкая паника.

– Ох, какая встреча, Арслан Рустамович! Позвольте представить… – она говорит так, будто подает меня на блюде. – Это моя падчерица Адель, только что из Франции…

– О, из Франции? И как там сейчас?

– Поднадоело… – бросаю вскользь.

Мужчина в костюме, которого Вика называет медиамагнатом, усмехается. Вика поджимает губы, а затем начинает рассказывать про мои «европейские манеры», словно читает рекламный сценарий.

Я чувствую, как внутри что-то скребется – раздражает!

Я врубаю ту самую наглую улыбку – и позволяю послушать комплименты в свою сторону.

– Вы уже поздравляли господина Мурада с повышением? – учтиво спрашивает мачеха.

– Еще не успели. Если вы не знакомы с ним, я могу представить вас, когда подойдет мой сын.

– О, это было бы так благородно с вашей стороны, Арслан Рустамович!

После пары минут фальшивого обмена любезностями, когда мне уже хочется выдохнуть и уползти, я все же отодвигаюсь к туалетам как к спасительному шлюзу. Мачеха считает, что я вернусь вовремя, чтобы познакомиться с семьей Шах, но она ошибается.

Нахрен Шахов! И всю эту тусовку…

Я предупреждала Вику, что будет, если она попытается меня продать!

Дверь в женский туалет пахнет ароматами чужого успеха, но сегодня мне все равно. Главное – сбежать!

Я запираю ее за собой и встаю у зеркала, глядя на свое отражение. Черное платье, длинные кружевные рукава – платье сидит на мне как влитое. Стрелки подчеркнули глаза, губы чуть блестят. Я выгляжу словно бунтаркой от кутюр, и мне чертовски нравится эта картинка.

Но сейчас она давит. Мне хочется просто быть собой!

Внутри туалета есть небольшое окно – служебного размера, в верхней части стены, почти под потолком. Его можно открыть. Оно маленькое, но из него, возможно, получится протиснуться и спрыгнуть вниз. Я точно помню, что здесь невысоко…

Я замираю и прислушиваюсь: в коридоре слышны голоса, смех и как чей-то бокал разбился – хорошо, шум прикроет мое исчезновение.

Адреналин жарит кровь.

Я быстро открываю окно, ловко забираюсь в него (спасибо танцам за мою пластичность) и начинаю сползать наружу, вниз. На улице пахнет дождем, и все поверхности оказываются слегка скользкими… Но вот одна моя нога уже на крышке карниза. Сначала все идет гладко: я аккуратно подтягиваю вторую ногу и колено не больно скользит по штукатурке.

Но затем я смотрю вниз и понимаю, что до земли, оказывается, еще приличное расстояние! Видимо, окно расположено выше, чем я рассчитывала.

Господи.

Я снова подтягиваюсь – и тут туфелька соскальзывает по камню, падая прямо на землю. Приходится опустить босую ногу на острый угол, ойкая от боли, как вдруг платье цепляется за фасад здания и рвется прямо на моих глазах…

– Черт, – шепчу я.

Вся моя ловкость, воспитанная марсельской юностью и танцами улиц, сейчас как-то не помогает. Нога свисает, вторая туфля висит на одном ремешке, а платье натянуто и держит меня словно на петле.

Если мачеха объявит тревогу, мне отсюда не сбежать!

Я пытаюсь подтянуться, но руки скользят по сырой поверхности… чертов дождь! Внизу – пустота, но оказывается, что это не самое страшное.

Страшное начинается, когда в этой пустоте вдруг слышится чей-то глубокий, хриплый смех и насмешливый вопрос:

– Далеко собралась, Златовласка?

Глава 4

Златовласка?!

Услышав голос снизу, я замираю.

Это кто меня так назвал? И кто такой смелый?

Сердце прыгает к горлу, заставляя острый язык прилипнуть к небу. Я слегка приподнимаюсь и вижу в туалетном зеркале, которое занимает место от пола до потолка, свое отражение.

Отражение, скажу я вам, такое себе…

В нем я вижу свою собственную паническую гримасу: глаза широко выпучены, губы открыты, щеки пылают.

Кто-то увидел мой побег. Это позор, и мне впервые не все равно на мой позор…

Особенно, когда этот «кто-то» повторяет свой вопрос, далеко ли я собралась, и мне приходится отодрать свой взгляд от зеркала и прошевелить острым языком в ответ:

– Видимо, вам на лицо!

Снизу слышится хриплый смех, и он… на удивление… разбавляет эту комичную ситуацию, хотя и жутко бесит!

Мне вообще-то помощь нужна, но просить о ней я не привыкла и не буду! Чертов гордый характер…

Я пытаюсь подтянуться выше, собрать лицо в маску «у меня все супер» и вернуться в туалет, но руки отказываются это делать. Моя побеговая комедия превращается в настоящий фарс, и это, похоже, только начало.

– Если вы продолжите смеяться, я на вас плюну! – бросаю со злорадством.

В ответ – слышу насмешку:

– А снизу ты кажешься более беззащитной, Златовласка.

Ненавижу!

Я чувствую, как руки начинают гореть, а пальцы уже соскальзывают вниз по сырому камню. Платье зажато где-то в створке окна, и я будто жвачка, неловко прилипшая к фасаду.

Я – жвачка!

Босая. Почти голая. И совершенно точно – полная дура.

И чем дольше я здесь вишу, тем глупее выглядят мои мысли о побеге, подружках и о веселье! Никогда бы не подумала, что побег с приема может оказаться настолько идиотским…

И тут снова раздается этот голос – ровный, спокойный, с ленивой усмешкой:

– Значит, у тебя все нормально? Помощь не нужна?

Я зажмуриваюсь и почти рычу:

– Ты издеваешься?! Все нормально? Да, я просто решила повисеть здесь для развлечения! Вид из окна – просто бомба! На туалеты…