скачать книгу бесплатно
– Кузен Кузьма – это концептуально, – сказал Доминин. – Но до вершины духа при таком состоянии ума не воспаришь. Ирония – топливо жидкое. Для земных передвижений оно еще сгодится, а ввысь не унесет, ни на сантиметр с поверхности не поднимет.
– Кому она сдалась, эта высь, – пробурчал Евтеев.
– Мне, – сказал Дрынов. – Сидевшему за рулем и проброшенному взрывом в длину – не в высоту… сердце у меня сжалось. Словно бы пальцы в кулак. Я не беспокоился. Тем, что я отныне безработный, не изводился. Во мне засела неопределенность менее приземленного порядка. Позвавший меня к себе «Косматый» заварил чифиря и для отвлечения меня от моих дум взялся травить о зоне, о технике ограбления товарных поездов, о перегоревшей в карцере жар-птице… электролампочке. Насчет нее я переспросил, но в основном не вслушивался, был не там… «Косматый» ухмылялся и по-отечески говорил: «мне тебя, Дрынов, не заболтать. Жилы у тебя на лбу не разошлись, мыслишь ты, братец, отчаянно – иди-ка ты через стену». Я не вникнул, спросил, чего, куда, как же я через стену, она же… «Не тупи, – сказал „Косматый“. – Иди к нему через дверь, и он с тобой побакланит о таких делянках, на которых, чем их не засаживай, всходит большое и с плодами – не пустоцвет». Так он сказал о том, к кому я пришел. Меня тут приняли. Поинтересовались самочувствием, и, когда я поведал, что у меня стряслось, мне разъяснили, почему и к чему я переменился. Во мне прорезалось божественное, и оно меня поведет… вымаливать у представителя государства новый автобус я не стану.
В ОСВЕТЛЯЕМОЙ повсеместной заснеженность тьме представитель государства Чурин приближается к многоэтажному дому.
Перед входом в подъезд на пути у представителя государства обнаруживаются укутанные в рванину женщина и старик – притаптывающая Ангелина Лапикова и остекленевший не в связи с опьянением Игнат Мартынович Свиридов.
Вздернув голову, представитель государства их высокомерно обходит.
– Уважаемый! – воскликнула Ангелина. – Вы – это он, я не перепутала? Тот самый, который от государства?
– Ну, тот, – проворчал Чурин. – Тебе-то что?
– Я к вам за спасением, – сказала Ангелина. – Мне нечем топить мою лачугу – дрова все истоплены, и сколько одежды я ни натягивала, от трясучки она не уберегала, колотун-то бил знатный, меня так трясло, что от движения я возмечтала было согреться, но черта с два, и я запаниковала. Концы-то отдавать, сами понимаете…
– А старик? – спросил Чурин.
– Он не со мной. Задачи мы не согласовывали – привязался, да и поплелся… не сказала бы, что непременно к вам. Оторваться я, конечно, пробовала, но он настигал. Резервы в себе изыскивал.
– Старая закалка, – промолвил Чурин.
– И не говорите. Моя безвыходность для Мартыныча – чистый смех. Дров у него не стало еще осенью, когда он растапливал печь, чтобы грибы засушить. От грибного аромата его воротит, а для угощения, если кто придет, они служат ему, как ничто. Дядька-то он хлебосольный. Всеми забытый, печальный… веселиться он умеет! Под настроение он вам и гапака заделает, и на ложках сыгранет, Мартыныч у нас огонь! А у меня огня в доме нет…
– Зажги спичку и будет, – сказал Чурин.
– У такого крошечного не отогреешься. Только расстроишься – вот он огонь, а дубею, ничего с собой поделать не могу, и из-за мебели досада, я же всю сожгла, и мне ее не вернуть, а холод вернулся! Огонь сожрал мою мебель и погас! И я том же окоченении, что и раньше, когда мебель у меня была. Стол, этажерочка… мало, что стулья – кресла. Мягкие, с вишневой обивкой… а я их топором! Мне бы кромсать не их…
– Меня? – спросил Чурин.
– Не вас, – пробурчала Ангелина. – К вам я поклоном.
– Со смирением, – дополнил Чурин.
– Абсолютным, – согласилась Ангелина. – Смуту бы вы мигом пресекли.
– Наверно, – задумчиво промолвил Чурин. – Безжалостно и не медля.
БЕЗВКУСНО, но богато обставленная квартира представителя государства Чурина.
Вытянув руки по швам, не раздевшийся Игнат Мартынович Свиридов стоит у придвинутого к нему стула ни во что не вникающим столбом – смотрящий на него Чурин атакован разнообразием приходящих мыслей.
Ангелина Лапикова, утопая в кресле, жмурится от удовольствия.
– Удобное у вас кресло, – сказала она. – Ручная работа, да?
– Сделано на заказ, – промолвил Чурин. – Не для топки печей.
– Вам и не нужно, – сказала Ангелина. – У вас батареи… я догадывалась, что они теплые, но все-таки притронулась – руку аж обожгло. Комфортно вы существуете.
– А вам что препятствует? – спросил Чурин.
– Как… вы не осознаете? К чему спрашиваете? Вы же отлично знаете, что у нас не имеется средств, чтобы выплачивать кварплату, и поэтому мы ютимся в наших…
– Об этом я осведомлен! – заявил Чурин. – Мне любопытно, почему же до сих пор терпите! Дом, в котором ты сейчас греешься, построен на ваши налоги, и что же вам мешает занять его, захватить, пользоваться электричеством, отоплением, жить по-человечески, как живу я. В доме, кроме меня, ни души! Вторглись бы, вселились, вышвырнули меня прочь, вас же много! Что вас останавливает?
– Мы нерешительны, – пробормотала Ангелина.
– И больше ничего? – осведомился Чурин.
– Еще взрывы. За своей хибарой каждый приглядит, а в доме, где полно квартир, бомбу заложить проще. Народ это в расчет принимает – люди у нас с соображением. Взрывы-то не прекращаются, шесть хибар ими сметено… и автобус. Ваш дом пока стоит, но народ считает, что и вы хлебнете. Когда-нибудь и вас подорвут.
– Народ бы не возражал, – промолвил Игнат Мартынович.
– Я рад услышать ваш голос, – сказал Чурин. – Вы, кажется, чем-то владеете… обладаете.
– Ничем, – сказал Игнат Мартынович.
– Я об информации, – сказал Чурин. – Покушение на меня не готовится?
– Вряд ли.
– Вы меня успокоили, – сказал Чурин. – Вы – умудренный, поживший человек… ответьте мне откровенно. В старину было лучше?
– Не было, – ответил Игнат Мартынович. – Никогда не было. Я бы помнил.
ВЗБИВАЯ кулаком трансформирующуюся от ударов подушку, представитель государства Чурин ходит по спальне в раздумиях, имеющих прямое отношение к судьбе его родины.
Голову Чурина раскаляет мрачная подборка из войн, бунтов, революций, лагерей, коллективизации – в спальне появляется Ангелина Лапикова.
На ней только застиранная комбинация.
Женщина выпячивает грудь. Проводит рукой по волосам.
– Вы меня узнаете? – спросила она.
– Что это за разговор? – проворчал Чурин.
– Вы впустили меня к себе. Спасли нас с Мартынычем от смерти. Я обязана с вами лечь.
– Нет, – поспешно сказал Чурин. – Я тебя не принуждаю.
– Тогда это дар. И вам придется его взять. Взять меня… иначе я не засну.
– И не спи, – процедил Чурин. – Сколько можно спать! Я применительно к тебе, как к народу.
– О народе я бы поговорила, – сказала Ангелина.
– Поболтай о нем с Мартынычем – он говорит немного, но весомо.
– А что с дровами? – спросила Ангелина.
– Бесплатно дров я тебе не дам. Сначала тебе, потом прочим, и склады опустеют, принципы нарушатся. Завтра спозаранку вы с Мартынычем отсюда исчезнете. В будущем у моего дома не стойте – одного раза с вами мне за глаза.
– Свою заботливость о простых людях ты проявил, – пробормотала Ангелина.
– Меня захотелось распросить вас, отчего же вы такие покорные. Тебе понятно?
– И ежу понятно, – сказала Ангелина. – Может, мне Мартыныча разбудить и вместе с ним до рассвета уйти?
– Ты не горячись. Я говорил тебе: не спи, но ты ложись и спи. Я вас не выгоняю. Когда взойдет солнце, вы бесконфликтно, добровольно удалитесь сами. И… прими! Уноси с собой понравившееся тебе кресло – пусти его на растопку. Растрезвонь по округе о моей щедрости.
ПО КРОМКЕ леса едет гусеничный вездеход. Им рулит Александр Евтеев, разгоняющий его до предела, несмотря на видимые сложности с управлением.
Рискуя прикусить язык, слизывающий пот Александр Евтеев борется.
Скучающую Марину Саюшкину тряска и метания не будоражат. Деревья, снег, они обозреваются ею и вместе, и друг от друга отдельно; получаемые впечатления негативны.
Вина перекладывается на Евтеева.
– Я все здесь знаю, – проворчала Саюшкина. – Мне неитересно кататься по району, который я ногами весь исходила – пейзаж-то прежний. Проносится быстрее, но более занимательным от этого не становится. Я бы осталась в салуне. Чего мы оттуда сорвались?
– Мы едем искать твоего отца, – сказал Евтеев. – Мы его уже ищем.
– Я не предлагала его искать, – промолвила Саюшкина.
– Это, Марина, тебя не красит. Как любовница, планку ты держишь, но, как дочь, пала ты весьма низко. После взрыва вашего дома лично ты благодаря мне на улице не осталась, а что выпало твоему отцу, похожая удача или неприкаянное бродяжничество, он нас не оповестил. От него ни слуха, ни духа. Ты мне не напомнишь, почему вы с ним кто куда разбрелись?
– Взрыв нас слегка поранил, – сказала Марина.
– Осколками?
– Шумом, – ответила Марина. – В моей голове зазвенело, а в отцовской, допустим, затрещало, и мы что-то делали, но отчета себе не отдавали. Мы не бесились – хранили благопристойность… без рассудительности. Где ты научился водить вездеход?
– У меня всесторонняя подготовка.
– И стрелковая? – поинтересовалась Марина.
– Меня учили ограничиваться переговорами. На них вышибать все, что мне надо. Чтобы добыть вездеход, на полную я не раскрывался – представитель государства выделил мне его великодушно… с пожеланием отыскать твоего отца, человека и гражданина. Сам представитель из-за загруженности не выбрался, а мне рекомендует поискать тщательно: покрутиться по лесу, заехать на озеро… не толкает ли он меня на погибель? Вездеход – машина тяжелая, и если лед на озере толщину подрастерял, мы провалимся и упокоимся. Рыбы до нас не доберутся, а то чудовище… железо оно прогрызет. Я слышал, оно и летать может. Что у вас говорят про чудовище?
– До того, как приехал исследователь, народ и не предполагал, что у нас в озере чудовище, – сказала Марина. – Теперь знаем, но не верим. Считаем исследователя придурком. Он твой одноклассник, и тебя, должно быть, коробит, когда я о нем… в таком тоне.
– Ничего, – сказал Евтеев. – Правда дороже.
ЗАВЯЗЫВАЯ под подбородком тесемки рыжей шапки-ушанки, исследователь Брагин сбрасывает тапочек и хочет попасть ногой в валенок; присущего выдающимся людям умения выполнять несколько действий одновременно он в данном случае не проявил – тесемки из-за излишнего натяжения порвал, в валенок не попал, но невозмутимость ему не изменила.
Брагин стоит и думает.
Упавший валенок поднимает смотревшая на Брагина и кусавшая бутерброд Вероника Глазкова.
– Ты бы почаще так уходил, – сказала она. – Где-то в это время – когда солнце уже встало. Тебе привычней уходить затемно, и я не высыпаюсь, ведь на мне завтрак, подать его тебе я обязана. Вскипятить чайник не успеваю. Ты секунд за тридцать сметаешь и бежишь на свое озеро – еще недавно я думала, что тебе скоро надоест, но я его недооценила.
– Чудовище? – спросил Брагин.
– Пятиголовое, – пробормотала Вероника. – И на каждой по четыре крыла.
– Что? – поразился Брагин. – Кто тебе сказал?
– Я в твоих записях подглядела.
– В них я не писал, что оно столь замысловатую конфигурацию имеет, – сказал Брагин. – О взаимном расположении голов и крыльев там нет ни строчки, и ты меня не путай. Сеять неразбериху в моем разуме я тебе не разрешаю. Остерегись! Не вторгайся твоим обывательским вымыслом в мои реалистичные… научные предположения.
– У тебя твои предположения, у меня мои, – промолвила Вероника.
– Но мои правильнее! – воскликнул Брагин.
– И на чем же ты, говоря это, основываешься? – осведомилась Вероника.
– Я… мне… я….
– Ты не знаешь, что мне ответить, – сказала Вероника. – Но у тебя получится – ты, Брагин, победишь… и я этого дождусь. Я не старая, здоровье у меня нормальное, зачем ей за мной приходить?… всепонимающей смерти. Если не забирать, а потрепаться, то пожалуйста, я бы поговорила. Расширила круг общения.
ЧЕРЕП-КОПИЛКА с прорезью на затылке. Он стоит на серванте в светлой избе могильщика Ивана Ивановича, к которому заехали Александр Евтеев и Марина Саюшкина.
Взявший череп Евтеев принялся его трясти, и монеты зазвенели, Марина Саюшкина, ухватившая в звоне музыку, похожую на звеневшую в ее голове после взрыва, ритмично задвигалась; Ивана Ивановича приход гостей угнетает.
Удостоверившись в этом, Евтеев поставил череп обратно. В благодарность за счастливые секунды Марина Саюшкина дополнила копилку нашаренной в кармане монетой.
– Вы у нас не были? – спросила Марина у могильщика. – В домике, где с отцом я жила?
– Я по гостям не мотаюсь, – пробормотал Иван Иванович. – Тем более без приглашения, как ты и… не будем показывать пальцем. Из-за тебя, Марина, я мордой бы не скривился, но вы, молодой человек, не понравились мне еще в нашу первую встречу. Те впечатления я сохранил.
– По вам видно, в чем ваши слабые места, – промолвил Евтеев.
– Хмм, – презрительно хмыкнул Иван Иванович.
– Минусы у вас во всех сферах.
– Это неуважение, – заявил Иван Иванович. – Хамского подвида, если классифицировать по степеням… по признакам чего-то… мне ненавистна мысль напрягать голову, чтобы закончить предыдущую мысль, которую подали мне вы, отзывающийся об мне крайне нелестно. Вы или ваша Марина не боитесь того, что к вам в окно кто-нибудь заглянет?
– Иван Иванович нас запугивает? – спросила Марина у Евтеева.
– Не похоже, – сказал Евтеев.
– Очень даже не похоже, – сказал Иван Иванович. – В окна я не заглядываю, однако выглядывать из окна мне случается, и тогда начинает творится ужас – деревья сохнут, трава жухнет… бедная природа. Что мы с ней делаем! Сопротивление она не прекращает. Мирно обновляется и не упускает случая отомстить нам стихийными бедствиями или ослабевшего путника морозом прикончить. Я ее не защищаю.
– Вы гуманист, – промолвил Евтеев.
