скачать книгу бесплатно
– Ходят разговоры, что к ним кое-кто присоединился, но я тебе ничего не говорил. На меня, если что, не ссылайся.
Почтальон Гольцов спешно уезжает.
Игорь Семенов возобновляет вглядывание в забор, в котором открывается калитка: из нее выходит Анна Каткова, увидевшая Семенова, хотя тот и попытался полностью скрыться за не слишком толстым деревом.
– Здравствуйте, – сказала Анна. – Вы от моего мужа?
– Добрый день, – промолвил Семенов. – Я не от него.
– Когда вы беседовали с почтальоном, я стояла за забором и думала о моей жизни. Затем вышла посмотреть, кому принадлежит ваш голос. Взаперти меня не держат.
– Это было бы незаконно, – сказал Семенов.
– Скорее, не по-людски. На законы у нас внимания не обращают, а какие-то нормальные отношения местами пока поддерживают. Уклад-то здесь старинный. Первобытно-верный… в районе, где салун, из-за представителя государства нравы помягче, ну а в лесу, как в лесу. Если вы прибыли нас переучивать, у вас… что у вас выйдет…
– Цели у меня не те, – промолвил Семенов. – Хорошие, но другие.
– Я уяснила. Вы один?
– Одинокий ли я мужчина? – уточнил Семенов.
– Я с вами не заигрываю, – сказала Анна Каткова. – Спрашиваю о вашем статусе – от себя ли вы тут… не бежите, а находитесь. Или вы от организации?
– С чего вы про организацию, – замялся Семенов, – нет… из какой я организации. Не из какой… из той, что по правам женщин?
– А вы из нее? А такая есть?
– Угу, – кивнул Семенов.
– Тогда давайте подольше пообщаемся. Пойдемте присядем, но не в дом: на корягу. – Анна неопределенно усмехнулась. – Тесно сдвинувшись.
ПЕЧАЛЬНЫЙ водитель Дрынов сидит в стоящем у салуна автобусе, временами обозревая через зеркало заднего вида пустующий салон.
АЛЕКСАНДР Евтеев возится в салуне с омлетом. Он старается есть, не отвлекаясь, но ему мешают направленные на него взгляды пребывающего за стойкой Дмитрия Захоловского и расположившегося у Евтеева за спиной представителя государства Чурина, чьи глаза ядовитое сияние изливают.
– Твоя все отлеживается? – спросил Захоловский. – В кровати ты ее больше не придавливаешь, но встать у нее не выходит, а следующая ночь надвигается, и после нее она настолько выдохнется, что и рукой не пошевелит. Тебя это не остановит. Чем женщина беспомощней, тем она желанней.
– Вы меня надоумили, – промолвил Евтеев. – Когда Марина мне надоест, я, чтобы завестись, нечто в вашем духе испробую. Решусь связать и для надежности чем-нибудь опоить. Внешне неподвижная, она будет метаться внутри ее сознания, в застенках которого ее обступят волосатые нелюди с налитыми черной кровью и указывающими на обреченную девушку членами. Очнувшись, она увидит своего кумира.
– Ты о себе, – усмехнулся Захоловский. – Высоко ты о себе.
– Не о себе, а о кинозвезде, – сказал Евтеев.
– Ко мне в салун кинозвезды не ходят, – проворчал Захоловский. – Если она увидит кинозвезду, то она еще спит.
– Нет, – сказал Евтеев. – Она обустраивает комнату. Обклеивает стены вырезками из журналов. Отсюда и кинозвезды.
– А кто ей позволил мою недвижимость портить? – разозлился Захоловский. – Вы потом съедете, а мне потом сдирай и стены чем-то замазывай. Где она журналы взяла?
– Почтальон доставил, – промолвил Чурин. – В это ты поверишь?
– Судя по твоему тону, мне и ему верить не следовало? – спросил Захоловский.
– Наш новый друг тебя провел, – сказал Чурин. – На мой взгляд, он субъект с подоплекой. Приехал вроде бы к Брагину, но живет у тебя и к Брагину нос не кажет. И почему же?
– Из-за Марины, – ответил Евтеев. – Девушка во мне нуждается, да и она мне нравится – я сейчас разговариваю с вами, но влечет-то меня к ней. И влечение нарастает… оно мне понятно.
ЗАНЯВ места на коряге, Анна Каткова и Игорь Семенов проводят время в обступающем их лесу.
Сохраняющая серьезное выражение лица Каткова лукаво подталкивает Семенова в плечо – он расценивает этот толчок, как предложение подвинуться, но сдвигаться ему некуда, Игорь и без того сидит на самом краю.
Желания к барышне, вплотную к нему подрагивающей, Игорь Семенов в себе не улавливает.
– Не знай я, что вы из организации по правам женщин, я бы с вами от дома не отошла, – сказала Анна. – Полезь вы ко мне целоваться, я бы подняла такой ор… лесник с его теткой и мокрого места бы от вас не оставили. Я, и будучи здесь, докричусь, если понадобится. Вы не станете ко мне приставать?
– Какая-то вы больно кокетливая, – проворчал Семенов.
– Я сама поражаюсь. Все последние дни, как в воду опущенная, а нынче дурачусь. Дышу свободнее… желаю развлекаться. Поцелуйте меня в щеку.
– А что вам это даст? – осведомился Семенов.
– Неизвестно. Загодя же не скажешь – вы поцелуйте, и мы поглядим, куда нас понесет. Вынесет ли нас теплой волной из этого зимнего леса…
– Вы слишком многого хотите, – промолвил Семенов.
– От вас?
– От поцелуя в щеку, – сказал Семенов. – Это я могу, но идти дальше я не намерен.
– Как будто я намерена. Я – жена, и к тому же у меня любовник. Я не столь распутна, чтобы иметь отношения еще и вами. Но если бы вы меня поцеловали, я бы не забила вас пощечинами. Даже если не в щеку… хотите в губы?
– Целоваться я не мастер, – пробормотал Семенов. – И не говорите мне, что вы меня научите – я моложе, однако я… я заговорил о вашем возрасте. Извините.
– Простить вас несложно. Ваша нерешительность объясняется не моими годами. Кругом лес, и мы, похоже, неплохо уединились, но, застань нас кто-то целующимися, вам бы пришлось опасаться расправы с двух сторон, и что фермер, что лесник, искалечили бы вас за милую душу. Они – мои мужчины. С вами я так, из-за минутного порыва, а они во мне засели – не вырвешь. И ни одного из них я по-настоящему не люблю. К Богу, что ли, обратиться… попросить Его милости. Пожаловаться Ему на Его же собственную ошибку.
УСТРЕМЛЕННЫЙ мыслями в космос сектант Доминин стоит на плоской крыше салуна.
Взирая на него с нескрываемым восхищением, покрывшая голову платком стриптизерша Волченкова ощущает себя под открытым небом, словно в храме.
На Доминине драное пальто. Посмотрев вниз, он замечает автобус. Когда взгляд Доминина взмывает вверх, сектант тоже что-то видит, и все это красиво и взаимосвязано – включая и взорвавшую звезду в удаленной от Земли части Вселенной.
– Я прибрала вашу комнату, – сказала Волченкова. – Когда вы уходите, вы бы дверь все-таки закрывали и держали ключ у себя, ну или сдавали хозяину. По соседству с вами живет вор.
– «Косматый» меня не обворует, – промолвил Доминин.
– Вы в нем уверены?
– Он наверняка заходил и понял, что у меня нечего красть.
– А эта пара? – спросила Волченкова. – Девушка из наших, но мужик с ней не местный – войдет и подложит вам что-нибудь компрометирующее. Вы, как говорит мой хозяин, сектант, и вам нужно быть вне подозрений, иначе той вере, которую вы думаете здесь насаживать, наш народ…
– Ты посмотри, – перебил ее Доминин, указывая вдаль. – Мы на самой верхней точке. Выше у вас нет.
– Мы на крыше, и тут довольно высоко, но в лесу растут деревья метров в тридцать. С их верхушек земля еще более мелкая. Я не забиралась… я же человек. Вы обо мне так же думаете?
– Ты танцуешь стриптиз, – сказал Доминин. – Ты – грешница, и я тебе сопереживаю.
– Душевный вы… и не снисходительно говорите… не мелко.
– Людям свойственно заблуждаться, – промолвил Доминин.
– Мне? – осведомилась Волченкова.
– Людям, – ответил Доминин. – Глубоко заблуждаться… хмм. Заткни уши.
– Чтобы не слышать? Вас?
– Прикрой ладонями, – сказал Доминин. – Рванет очень звучно.
Варвара Волченкова послушно зажимает уши и ждет, что же произойдет.
Взрыв – искореживший автобус и предугаданный Григорием Домининым, который, послав стриптизерше ободряющую улыбку, незаинтересованно смотрит с крыши, как к останкам автобуса подходят вышедшие из салуна Евтеев, Захоловский и представитель государства Чурин.
Доминин видит их затылки.
Трое мужчин, вставших у груды железа, имеют возможность заглянуть друг другу в лица, но они лишь на изуродованное транспортное средство взирают во мрачности.
– С домов он перешел на автобусы, – промолвил Чурин. – Единственный раз – второго автобуса ему не найти, и это не продолжится, а дома еще повзлетают, без вмешательства извне он не притормозит. Не скажет себе, что, мол, достаточно. А с догадками, кто он таков, у меня напряженно – за этот автобус он безусловно заплатит дорого, но когда… и кому… он уже подобрался к салуну, где сижу я. Наиболее значимая мишень в этих краях.
– Чтобы взорвать салун, – сказал Захоловский, – в него нужно пронести взрывчатку, а это проблематично. Всех входящих я окидываю опытным глазом, и того, кто способен на массовые убийства, я бы не не пропустил. Не может же быть так, что человек убивает, убивает, а на лице у него благодать?
– Именна она и сомнительна, – сказал Евтеев. – Злобные и свирепые рожи в порядке вещей, а благостная отдает притворством, заметите кого-то с благодатью на лице – хватайте. Потом разберемся.
– Ты нам тут насоветуешь, – проворчал Чурин. – Ты-то поднимешься наверх с твоей девицей кувыркаться, ну а мы у барной стойки набрасываемся и хватаем… а он весь бомбами увешан! И хана.
– Тогда и мне хана, – сказал Евтеев. – Разве нет?
– Ну, наверно, – пробормотал Чурин.
– Поговорим о шофере Дрынове, – сказал Захоловский. – Ему-то точно хана – из автобуса он мог и отлучиться, но недалеко. На взрыв бы он прибежал, на что я, если честно, рассчитывал. Но он не появился. Пожалуй, и не появится. Дрынов был в автобусе.
В САЛУНЕ висит удрученное молчание, посвященное памяти шофера Дрынова.
К вернувшимся с улицы Евтееву, Захоловскому и Чурину добавились Михаил «Косматый» и Марина Саюшкина – все сидят за столами.
За барной стойкой никого нет, и смотрящему на нее Захоловскому это представляется чем-то ирреальным; к тому же на хозяина заведения воздействует произошедшее с Дрыновым, чей уход из жизни сочетается в Захоловском с его собственным отсутствием за стойкой.
Дмитрий Захоловский испуган.
– Кто скажет? – спросил Чурин.
– Я! – откликнулся Захоловский. – Не отвернусь – скажу… слово о Дрынове. Сошедшем со сцены, изъятом из мира плоти… раньше ли срока? С нашей колокольни нам видится, что да, однако это не наш вопрос, и нам бы не нужно перетруждаться в изыскании первоосновы того, почему кому-то отводится шестьдесят, кому-то двадцать, кто-то умирает в младенчестве, кого-то без помощи врачей оживляют, и он доживает до преклонных лет и запоминается людям праведником или подонком. Изобретателем целебной вакцины. Руководителем разоренного им предприятия. Эквилибристом, фетишистом, дельтапланеристом… Дрынов трудился водителем автобуса. Бог его от этого не уберег.
– Земные власти перед Дрыновым чисты, – сказал Чурин. – Жалованье он получал сполна. На оплату квартиры в каменном доме у него, конечно, не хватало, но хибарку он отсроил себе крепкую. И ветер ее не снесет, и от несильного дождя она ограждает – типичное строение для нашего среднего класса, которому нечем платить за коммунальные услуги в капитальных опустевших домах. Шофер Дрынов прожил честную жизнь. Водил автобус по строго определенному маршруту и народ к бунту не подстрекал.
– С покойным Дрыновым, – сказал «Косматый», – обычно ездил я, а подбить меня на политический кипеж – тема без мазы. Я бы на новую судимость и из-за любви бы не напрашивался. Не сверкал бы пером из-за девки-бесовки, будь она даже студенточкой со славными грудками и плакатиком о социальной справедливости…. тьфу. Не обижайся, Дрын! Не в тебя плевался. Тебя-то мне жаль вкрутую, ведь на автобусе мы накатали прорву верст… как кореша. Многословными базарами мы не тешились, но в молчании помнили друг о друге и помнили, кто где сидит: ты за баранкой, я у тебя за спиной, и ты вряд ли страшился, что я к тебе подкрадусь и кастетом по чану вдарю. Храбрый водила… «Косматый» тебя не забудет. Что у нас с могильщиком? Вскорости принесется?
– О, да, – промолвил Захоловский.
– На взрыв? – спросил Евтеев.
– У Ивана Ивановича чутье, – сказал Захоловский. – Приехать на взрыв или найти разложившийся труп по запаху способны и мы с вами, но Иван Иванович – уникум, смерть за десятки километров, как бы тихо она ни наступила, он чует. Будучи мужчиной неспешным, он в этом случае меняется. В неистовой торопливости хлещет коня и из саней едва не вываливается. До останков шофера Дрынова он доберется минут через пять. Соскребет и увезет.
– А вы ему их отдадите? – поитересовалась Саюшкина.
– Иван Иванович нас не спросит, – ответил Захоловский. – С нами тут представитель государства, но могильщику и он не указ. У Ивана Ивановича мандат. Выписанный ему начальством областного уровня.
– Если не федерального, – пробормотал Чурин.
– Ты, что, детально не изучал? – спросил Захоловский.
– Краешек видел. Он мне однажды показал… быстро. Я не требовал – он сам показать вызвался.
– И не кому-нибудь, а тебе, – промолвил Захоловский. – Осмысленно… психологически верно.
– Печать я не разглядел, – сказал Чурин.
– Но не усомнился, – сказал Захоловский. – Афериста, а то и кого похуже, в Иване Ивановиче не заподозрил.
– Полагаете, у него не мандат? – спросил Евтеев. – Фуфло?
– Мандат – это преувеличение, – сказал Чурин. – Уместней говорить об обыкновенной лицензии на совершение действий с покойниками – вывоза, омывания, погребения, я таким лицензированием не занимаюсь, и обвинять Ивана Ивановича в невыполнении какого-то пункта беспроигрышным ходом мне не представляется. Народ меня не одобрит. Скажет, что я Ивана Ивановича оклеветал.
– Утратил всякий стыд, – дополнил Евтеев.
– И тому подобное, – кивнул Чурин. – Увяз в беззакониях, порочу честь правового государства, к суду могильщика не привлек, а поганить его имидж себе позволяю. Без тяжких последствий для себя. Я же на командном посту, за мной вся…
В салун входит обгоревший Дрынов.
– Дрынов! – воскликнул «Косматый» – Мой воскресший кентяра!
– Где вы были? – спросил Дрынов. – Почему не помогли?
– На улицу мы выходили, – ответил Захоловский. – Поглядели на автобус и рассудили, что твое тело распределено по салону, а душа отошла. Мы ее видели.
– Отдельно от меня? – осведомился Дрынов. – Невозможно… и как она выглядела? Как птица?
– Как василиск, – промолвил Евтеев. – Огненный змей, родившийся из яйца, которое снес старый петух.
