скачать книгу бесплатно
– Что еще за петух? – нахмурился «Косматый». – Не педрила?
– Вы меня удручаете, – вздохнул Евтеев. – Вам бы поднять литературу, подучится… природные задатки у вас, возможно, приемлемые, но годы в блатном окружении к вызывающей узости кругозора вас привели. Если я скажу: «стукач», вы меня не поймете.
– Я не пойму? – спросил «Косматый». – Кто?… кто стукач?
– Стукач – это помощник языческого бога солнца Святобольда, – пояснил Евтеев. – Он стуком заводил крестьян в болото, но тогдашним ментам на своего шефа, на бога, он не стучал. А вы на него подумали. Вы все видите извращенно. У вас…
– Прекращай! – воскликнул Чурин. – Не заводи «Косматого» – беда случится. Дрынов уцелел, а труп все же будет… Дрынов! Ты как?
– Пытаюсь припомнить, – ответил Дрынов.
– Я не о прошлом, – сказал Чурин. – Как ты себя сейчас чувствуешь?
– Сначала я вспомню, – промолвил Дрынов. – Меня выбросило взрывом, но в какую сторону… через лобовое? Или вышиб собою дверь и вылетел сбоку… я ни к чему не склоняюсь. Я летел и горел, перерождаться не мечтал, коренные изменения во мне меня не устроят. Они во мне происходят…
– Я на воздух, – сказала Марина Саюшкина.
Выбравшись, покачиваясь, на улицу, Саюшкина открывает рот и дышит, дышит – дышит, не закрывая.
С открытым ртом она встречает и вышедшего из салуна Евтеева.
– Решила меня выручить? – спросил он.
– Тебя? – удивилась Марина.
– Увести от «Косматого». Он проедал меня злобным взглядом, и ты испугалась, что он вот-вот на меня кинется. Ты грамотно рассудила. Пока мы здесь постоим, он отойдет, на него нахлынет миролюбие…
– Я тебя за собой не звала, – сказала Марина.
– А зачем же ты…
– Мне стало плохо, – призналась Марина. – От Дрынова пахнет горелым мясом – прошибает напролом… как ты не почувствовал. Те, прочие, зачерствели, но ты…
– Я унюхал, – сказал Евтеев.
– В кайф? Затащился?
– Сразу же провериться захотел, – сказал Евтеев. – Самоуважение меня удержало – рвани я раньше, чем ты, «Косматый» к трусливой ботве меня бы определил. Попытался бы прогнуть и вынудил бы меня рога ему обломать. Немолодому, заслуженному вору. Я не желал его провоцировать.
– Когда так пахнет от малознакомого человека, это можно стерпеть, – сказала Марина. – А у меня с Дрыновым было.
– Все? – спросил Евтеев.
– За исключением романтики. Встречались мы с ним в лесу – стягивали одежду, да и валились на травку.
– А зимой? – поинтересовался Евтеев.
– До зимы наш роман не дотянул. Прекратился внезапно, как и начался. В условленное время Дрынов не пришел – я разволновалась, посчитала, что он куда-то провалился, там же ямы. Глубокие, присыпанные сверху ветками: лесник Филипп с его теткой для браконьеров вырыли. Попавшим в них чужакам надеяться не на что, но Дрынова лесник бы отпустил, безвинных они с теткой не закапывают… Иван Иванович. С Дрыновым у него не выгорит.
Подъезжающий на санях могильщик Иван Иванович цепко оглядывает взорванный автобус.
– Водитель жив? – спросил могильщик.
– Слава Богу, – промолвил Евтеев.
– Разумеется, – пробормотал Иван Иванович. – Сердце меня не обмануло. Я это и предполагал.
– А чего приехали? – спросил Евтеев.
– Водки выпить! Нервы у меня не пошаливают, однако я ехал по морозу, и выпивка мне не для успокоения нервной системы надобна – я выпью для ног. Они у меня задубели, ниже коленей особенно, и скорого облегчения я не жду, водка-то дойдет до них в последнюю очередь, туда и кровь-то не очень доходит… а вы почему на улице?
– Мы проводим опрос, – ответил Евтеев.
– И кого вопрошаете? – поинтересовался Иван Иванович.
– Всех, кого увидим. Трясем за грудки и спрашиваем, кто же тут взрывать повадился. Люди кивают на вас.
– Ну и погань, – процедил Иван Иванович. – Какие люди?
– Опрос анонимный, источники защищены, – промолвил Евтеев. – Вы не допытывайтесь… вы же хороните – чем больше народа погибнет, тем больше у вас работы, и что же открывается перед вами, как не ваша вовлеченность. С кем-то на паях?
– Я не взрываю! – вокликнул Иван Иванович. – Скажи ему, Марина!
– За вас, Иван Иванович, я не поручусь, – сказала Саюшкина.
– А за кого ты… за кого ты можешь-то? Материальнее, да, трупы мне нужнее, но здесь нельзя отбрасывать и политику, и психов… и лесника! И страдающего без жены фермера! И уголовника «Косматого», и художника-композитора Юпова… стиль Юпова – декаданс. Смысла этого слова я не знаю, но слово это нехорошее. Употреблять его он не гнушается.
СОСТОЯЩЕЕ из одной комнаты жилище художника-композитора Юпова без видимой системы испещрено изнутри пятнами краски. В том числе и окно.
На полу раскрашенные обломки грампластинок, на стенах помещенные в рамы чистые холсты; нагнувшийся Юпов разглаживает на себе мятые штаны.
За занавеской, разделяющей помещение надвое, Виктория переодевается к выходу в свет.
– Ты еще не оделась? – спросил Юпов. – Мне зайти и посмотреть?
– Не вздумай. Я тут же от тебя перееду.
– Да и переезжай, – пробормотал Юпов. – Напросись в салун посудомойкой и хозяин тебя приютит.
– У него есть кому мыть посуду, – промолвила Виктория. – И к чему ты о нем – это подло… он бы не взял меня даже в стриптиз. На все это у него имеется Варвара и он с нею приветлив. В постель не затаскивает. Лучше бы он с ней переспал.
– С твоей блудливостью ему в жизни не сравняться, – сказал Юпов.
– Вероятно. Но с тобой я не сплю.
– Я и не уговариваю, – сказал Юпов. – Заприметив тебя тогда, в салуне, я подумал, какая интересная дама. Прежде она тут не объявлялась. Откуда же она тут взялась? Я к тебе подошел и выяснил, что ты приехала из столицы и остановиться тебе не у кого. Я позвал тебя к себе. И хотя мы спим в разных кроватях, я не разочарован. Для моего творчества ты незаменима – ты позируешь мне, когда я рисую, позируешь, когда я пишу музыку, для живописи подобное обыденно, но без тебя, как модели, я бы и при создании симфоний не обошелся. Раздевайся ты догола, они бы получились поярче. Пожирнее…
– Я толстая? – спросила Виктория.
– Пожирнее в том ракурсе, что погуще. И я бы партитуры не складировал – у меня бы их вырывали. Платили бы рекордные гонорары! Окружали почетом. За громкое имя и картины бы скупали. Помнишь мой шедевр «Женщина под обвалом»?
– Ты его не вывешиваешь, – сказала Виктория.
– Он у меня в хранилище. Скручен и отринут. Ты во что переодеваешься?
– В коричневое, – ответила Виктория.
– В нем я тебя повстречал, – промолвил Юпов. – Хозяин смотрел на тебя сухо, ну а я повелся… воспылал к тебе художественным чувством. Как мужчине, прока мне от тебя никакого. Освободить от тебя мою душу я не сумею – живи…
ПЕРЕЖИВАЯ приступ дисгармонии, художник-композитор Юпов томится в салуне.
Сидящий за стойкой Захоловский воротит нос от глядящей на него Виктории; Александр Евтеев с Мариной Саюшкиной перешептываются между собой; представитель государства Чурин рассеянно следит за лениво танцующей Варварой Волченковой; почтальон Гольцов прихватывает вилкой слипшуюся вермишель и, потряхивая приподнятым комком, обдумывает недавние события.
– Сегодня я заезжал к твоей матери, – сказал Гольцов художнику-композитору Юпову. – Завез ей рекламную бумажку насчет банковских вкладов с максимальным процентом и государственной гарантией. Доход у нее твердый, пенсионный – руководство обязывает нас стараться вытягивать у таких граждан все их деньги. Ты, Юпов, не взыщи. Я не по собственному умыслу.
– Опять ты эту волынку заводишь, – вздохнул Юпов.
– Ни в коем разе, – сказал Гольцов. – Я не о том, что ты существуешь на ее пенсию – я только указал причину, почему я был там, где я задремал и… досадный случай… по заверения твоей матушки, я орал во сне в голос. Она меня будила, но я орал и орал… открыл глаза и орал. Еще не проснулся.
Евтеев засмеялся.
– По-твоему, это весело? – спросил у него Гольцов.
– Не драматично, – ответил Евтеев. – В теоретической плоскости. А что с тобой творится по факту, не проглядывается ли в тебе некоторая неизлечимость, без специального образования не скажешь. С медициной у вас как?
– Докторов нет, – ответил Чурин. – Милиции нет, пожарных нет, у нас же провинция – суровый край. Край… не тебе? Что ты тут подзабыл? С издевками ты перехлестываешь. Над «Косматым», теперь над почтальоном… ты осмелел.
– «Косматый» мне, как родной, – сказал Захоловский.
– А почтальон вместе со мной работает на государство, и я за него при наличии возможности всегда заступлюсь, – сказал Чурин. – Если его собственная голова ведет себя нечестно и терзает измотавшегося трудягу кошмарами, я ему в отношениях с ней не помощник, но от наружных нападок почтальона я огражу. Ты понял, от чего я тебя предостерегаю?
– Я к вам прислушался, – сказал Евтеев. – Охватил всех вас одним взглядом.
– И мы уместились? – спросил почтальон Гольцов.
– Зрелый человек об этом бы не спросил, – промолвил Юпов. – Он не отличает стол от черепахи и свою ставку удваивает. На черепаху. Бросая деньги на стол. Интересное решение. Подлинное бытие. Оно самобытно, а дурость тривиальна, лишена оригинальности… вставай, голубка.
– Ты мне? – спросила Саюшкина.
– Уводи своего мужчину, – сказал Юпов. – Довольно ему на мордобой переть.
НЕУДОВЛЕТВОРЕННЫЙ Александр Евтеев открывает ключом дверь в номер. Заходит в комнату и, не включая света, доходит до окна.
Когда он его расшторивает, свет загорается.
Щелкнувшая выключателем и не закрывшая дверь Саюшкина на сближение с Евтеевым не идет.
Он и она на разных концах комнаты. На равном удалении от горящей под потолком лампы.
– Мы вовремя ушли, – сказала Марина. – Между собой они просто собачатся, а на тебя бы налетели и измордовали. Всем когалом.
– Джентльмены так не поступают, – сказал Евтеев.
– Какие они джентльмены… благородства в них, как в нашем лесу апельсинов – мелкую ягоду бери, но за крупную, если и найдешь, руки оторвут. И это тому, кто не борзеет, а ты, прости меня, напрашиваешься. Не жалеешь ты себя. Приляжем?
– Я бы не спешил, – сказал Евтеев. – Из-за стола меня практически выдернули, и я ощущаю, что не досидел… не договорил. Мое положение промежуточно – то ли в постель завалиться, то ли в дискуссии поучаствовать. Я тут дичаю… с кем мне поговорить? С тобой?
– Ну… я тебе чем-то не подхожу? Ты меня не принижай – со мной можно коснуться и сложных вопросов, в которых я хоть и не разбираюсь, однако что-нибудь бы бурчала, активно дополняла жестами…
– А кроме тебя? – спросил Евтеев.
– Реальному сходить к соседу, – ответила Марина.
– К «Косматому»?
– К тому, кого кличут сектантом, – сказала Марина. – Что он за тип, неясно, но, видимо, уравновешенный, иначе бы он в четырех стенах не усидел. А он запросто. Как-то управляется – с выходами из номера не частит. Его делу это не мешает. Если он сектант, оно у него связано с Высшим, с религией – бросаться на тебя он не должен, но и ты его не нервируй. Ехидство попридержи. Над почтальоном смеяться одно, а над Богом другое: вздумаешь над Ним насмехаться, сектант тебя разорвет. Сектант свиреп и жесток. Он тебе не православный батюшка.
– Свет он несет не для того, чтобы согревать, – промолвил Евтеев. – Пойдем знакомиться.
АЛЕКСАНДР Евтеев и последовавшая за ним Марина Саюшкина вышли в коридор.
В комнате Григория Доминина, куда Евтеев вошел, не постучавшись, они, помимо сектанта, увидели Дрынова – сложив руки на груди, двое мужчин расхаживали по номеру в умонастроении несомненно философском.
– А-ааа, у вас тут не одиночество, – протянул Евтеев. – Мы потом зайдем. Или нам больше вообще не заходить?
– Да вы оставайтесь, – сказал Доминин. – Милости просим. Присаживайтесь на диван, становитесь к окну – вместе, раздельно, как пожелаете. Ваше нахождение здесь опасностей для нас не создаст.
– Для кого, для нас? – осведомился Евтеев. – Для вас с Дрыновым? Для всех нас?
– Я сказал «для нас» уже с учетом вас, – улыбнулся Доминин. – Пришедших ко мне мужчины и женщины. Вы счастливая пара?
– За нас двоих я не отвечу, – промолвил Евтеев. – Поинтересуйтесь у Марины. Пусть она вещает. Глядя на Дрынова.
– Да что ты, не нужно, – сказала Марина. – Все быльем поросло, забыто все, пережито, Дрынов во мне умер. Я тебя, Дрынов, ни за что прощу!
– Грустно, – вздохнул Дрынов.
– Не очень здорово, – кивнул Доминин. – А в чем, девушка, он перед вами провинился?
– Кое-чем, – пробормотала Марина. – Не хочу распространяться… расковыривать при вас старые раны мне неудобно. Из-за Дрынова… он был моим любовником!
– До того, как им стал он? – указав на Евтеева, спросил Доминин.
– Угу, – кивнула Марина.
– Я ей не любовник, – сказал Евтеев. – Я ее кузен Кузьма, спрыгнувший с отплывающего айсберга, чтобы за нее поквитаться. Мне приступать?
– Снова ты несерьезен, – промолвила Марина. – Говоришь тебе, говоришь… как об стенку горох.
